Глава 9. Феодальный замок

   К 1180 г. долина вновь стала плодородным и процветающим местом. Вдоль течения реки появилось несколько деревень, а довольно заметный город, как и в старые времена, покрыл западные склоны древней крепости Юлианы и распространился и на противоположный берег. В те времена город этот называли Сен-Жюльен. Как так случилось, что цитадель, заложенная императором Юлианом Отступником, изменила свое название на Сен-Жюльен? Не станем пытаться объяснить этот факт. Достаточно будет сказать, что примерно в VIII столетии возникла легенда в отношении товарища Люциана, епископа Бове по имени Юлиан, родившегося в Валь д'Абонии, который незадолго до своего святого епископа стал великомучеником вместе с Максимилианом. Тело святого, перенесенное на место его рождения, сотворило многочисленные чудеса и тогда было захоронено в часовне церкви, построенной по его молитвам, и она стала достопримечательностью богатого аббатства, расположенного в северной оконечности плато. Посему на месте, о котором идет речь, и суждено было возникнуть городу и аббатству Сен-Жюльен, а также замку Ла Рош-Пон, который занимали феодальные сеньоры Ла Рош-Пона. Что касается долины, она практически сохранила свое древнее название – Валь д'Абония. И вот с тех пор, с IX в., сеньоры Ла Рош-Пона были владетелями долины, городка, прилегающих земель и лесов, простиравшихся на север на плато; они выдавали себя за потомков древних королей Бургундии по женской линии и были богаты и могущественны. Один из их предков ввязался в войну с королем Франции Робертом II Благочестивым (из династии Капетингов, ок. 970—1031, король в 996– 1031 гг. – Ред.) в 1005 г. и внес существенный вклад в провал похода этого государя в Бургундию. Уступая в более позднее время эту провинцию королю, хозяин Ла Рош-Пона поставил условия, благодаря которым заметно улучшил состояние своего владения. Этот сеньор был основателем Клюнийского аббатства, находившегося в северной части плато; он одарил аббатство необрабатываемыми землями в долине притока реки. Скоро монахи создали здесь центр всей жизни этой долины, воспользовавшись с выгодой для себя этим небольшим, но никогда не пересыхавшим водным потоком. С помощью плотин они делали очень продуктивные пруды, падающая вода вращала колеса мельниц, приводила в движение кузни, орошались красивые луга для выпаса крупного и мелкого скота, а на склоне с видом на юг появились виноградники, известные своей отличной продукцией.

   Временами между аббатами Сен-Жюльена и хозяевами Ла Рош-Пона возникали размолвки. Согласно дарственной, первые претендовали на полную независимость от власти феодального землевладельца Ла Рош-Пона (и в действительности признавали только власть Рима) и на полный сюзеренитет над землями, которыми владели; они отказывались платить феодальные подати замку, и в нескольких случаях споры приводили к актам насилия. И тогда аббаты обратились к герцогу Бургундскому, и в результате вассалам пришлось платить по счетам.

   Один из аббатов, неутомимый и амбициозный человек, задумал начать укреплять аббатство и упорствовал в этом деле, несмотря на неприятие этого владельцем Ла Рош-Пона. Последний то и дело опустошал владения аббатства. Тогда братство обратилось за помощью к королю Франции, который вмешался в этот спор. После многих судебных разбирательств и затрат с обеих сторон было решено, что аббатство может быть обнесено стеной без башен и что в случае войны, в которой будут затронуты интересы сюзерена, владелец Ла Рош-Пона разместит в аббатстве войска с целью его защиты, причем за счет аббатства.

   Тем не менее слуги монастыря и феодала продолжали пребывать в перманентном состоянии антагонизма; и не проходило и года, чтобы в суде герцога Бургундского не улаживались какие-то противоречия между ними.

   Замок властителей Ла Рош-Пона был построен на остатках цитадели крепости Юлианы, и примерно к 1182 г. он был очень стар и пришел в упадок.

   В то время его хозяином был Ансерик де Ла Рош-Пон. Он был молодым человеком пылкого темперамента и честолюбивого нрава, был женат на племяннице графа Неверского, скончавшегося в 1176 г., – этот союз приумножил его владения. Он с трудом терпел свою зависимость от герцога Бургундского и в стремлении сбросить это иго в качестве своего первого шага произвел перестройку старого замка, который теперь был уже в состоянии отразить любое нападение. Ансерика Ла Рош-Пона в этих идеях независимости поддерживал один из его дядей, старый сеньор, который, проведя пятнадцать лет в сражениях в Сирии, вернулся в Бургундию измученным и обнищавшим. Ансерик предоставил тому на склоне лет кров, и скоро дядя обрел влияние на образ мыслей своего племянника и даже племянницы. Долгими зимними вечерами его рассказы о заморских приключениях возбуждали дух в груди юного сеньора. Часто в таких случаях молодой человек вскакивал и мерил шагами зал, сверкая очами и сцепив руки, уязвленный стыдом за свое собственное бездействие, обуреваемый желанием найти какое-нибудь более благородное занятие, чем охота на кабанов да споры с монахами из-за мельницы либо прав на рыболовство. В такие моменты старый барон, вовсе не стремившийся охладить пыл своего племянника, старался направить его на более достижимые цели, нежели завоевание городов в Сирии. Барон Ги был личностью с приметной внешностью – пожилой человек, высокий и угловатый и несколько согбенный под грузом своих лет; голова его, все еще покрытая жесткими седыми локонами, квадратная на макушке, выступающие скулы и – под косматыми бровями – глаза темно-зеленого цвета, глубоко посаженные в свои орбиты. Его широкий рот с тонкими губами показывал, когда он смеялся – что случалось редко, – ряды острых белых зубов. Когда он рассказывал свои долгие истории (сидя, положив руки на колени и наклонив голову), свет от тонких восковых свечей падал лишь на его густые волосы, выступающие челюсти да нос. Иногда в захватывающих местах повествования голова барона медленно поднималась и, все еще пребывая в тени, глаза излучали вспышки, напоминавшие отдаленные молнии.

   В моральном отношении барона Ги не так легко описать. Он ненавидел монахов (но это не имело значения) и обожал детей, что является свидетельством доброго нрава. Но барон повидал так много людей и вещей, что не стоит удивляться тому, что его мысли носили налет скептицизма, если такой термин можно применить к разочарованию дворянина в конце XII столетия. Барон, как мы уже говорили, обрел значительное влияние на образ мыслей своего племянника, но к двоим детям Ансерика их двоюродный дедушка был беспредельно снисходителен. Не менее обходителен он был и со своей племянницей, только ей одной удавалось осветить его суровое лицо лучами веселья.

   Очень важная и благородная дама, Жанна Элеанор де Ла Рош-Пон была женщиной среднего роста. Когда она была оживлена, ее почти овальное лицо отражало живой ум; глаза ее в эти моменты принимали оттенок лазурита, а обычно бледное лицо обретало яркий румянец. У нее была очаровательная улыбка, хотя рот был слегка вялым; лебединая шея и совершенные очертания фигуры придавали всем ее движениям идеальное изящество и живость, которые были предметом восхищения старого барона.

   А поэтому барон готов был часами не сводить глаз со своей племянницы, как будто желал изучить мельчайшие жесты госпожи де Ла Рош-Пон и открыть тот восхитительный механизм, в котором зарождались ее грация и красота. Иногда воодушевляясь, Элеанор была способна на величайшую преданность и абсолютное самопожертвование ради тех, кто был ей дорог. Вассалы любили свою госпожу и обычно называли ее Аристократка.

   Представляется необходимым уделить внимание описанию лиц, которые сыграют важную роль в этом рассказе.

   В феодальные времена события на самом деле более управлялись отдельными личностями, чем в какой-либо другой период. Личный характер дворянина оказывал доминирующее влияние на все, что его окружало, как в отношении добра, так и в отношении зла.

   Барон Ги, уставший от жизни, обнищавший и бездетный, относился в основном к тем чувствительным душам, получившим ушибы от столкновения с людьми и событиями, которые, утратив уже свою гибкость в тех моментах, когда речь идет об их собственных интересах, направляют всю свою энергию и потребность в привязанности к чему-то – часто к предмету явно отдаленному или хрупкому. Барон определенно питал слабость к своей племяннице, но, насколько дело касалось его племянника, барон бы удовлетворился, предоставив тому возможность мирно охотиться в своих владениях и, в случае нужды, помогая ему; но вот племянницу и ее двоих детей – симпатичных мальчишек пяти и восьми лет соответственно – барон любил любовью, граничащей с обожанием, и она составляла главный интерес его жизни. Ему казалось, что для этих существ, столь дорогих его взору, замок Ла Рош-Пон и его поместье были слишком жалким наследством; и мы можем даже задаться вопросом: а не считал ли он, что владение герцогством Бургундским не соответствует их высоким достоинствам?

   Амбиции этой неоднозначной личности, как ее можно охарактеризовать, были самыми неутолимыми и самыми настойчивыми; они были того рода, что стимулируют самые дерзновенные предприятия, потому что они бескорыстны и безответственны.

   Когда барон Ги говорил о крепостях, построенных крестоносцами в Палестине и Сирии, он никогда не упускал возможности перечислить их башни, описать их высокие стены, их внушительные и мощные укрепления; и, неизбежно проводя сопоставление между великолепными крепостями Маргат, Крак-де-Шевалье, Тарсус, Лаодикея, Антиохия, Аскалон, Жибле и многими другими и крепостью Ла Рош-Пон, он изображал последнюю как сарай, пригодный лишь для того, чтобы крепостные слуги прятали там свои головы.

   Когда рассуждения барона принимали такой оборот – а это бывало часто, – лицо Ансерика мрачнело. Элеанор бросала высокомерный взгляд, покрывалась румянцем и отправлялась на поиски детей.

   Однажды вечером, когда барон любезно распространялся на тему о выгодном месте и мощных стенах крепости Крак-де-Шевалье, строительство которой началось незадолго до его отъезда из Сирии и которая должна была превзойти по размерам и мощи другие сирийские крепости, Ансерик вдруг прервал повествование. «Дядюшка, – произнес он, – положение замка Ла Рош-Пон мне представляется таким же хорошим, как и у заморских рыцарей; и если вопрос состоит лишь в том, чтобы соорудить более крепкие башни и более высокие стены, чем те, что у нас имеются, так это дело нетрудное. Что вы на это скажете?» Барон не поднял головы. «Да, – отвечал он, – но вы должны на это решиться». – «Ну и если я решусь на это?» – «Вероятно, вы сможете, мой дорогой племянник; но тот, кто строит крепкий замок, должен ожидать нападения на него». – «Ну и что тогда?» – «Тогда вам придется его защищать, мой дорогой племянник». – «А разве у нас нет воинов, да и мы сами разве не в счет?» – «Да, нам действительно понадобятся воины – люди, привыкшие сражаться; и нам понадобится оружие и баллисты; кроме того, дело надо делать быстро, если хотите избежать нападения до того, как крепость будет закончена; и помните, герцогский двор не так далеко отсюда, и, возможно, у него возникнет любопытство, и он захочет приехать сюда и лично взглянуть, что собой представляет сир Ла Рош-Пон». – «Герцог! Герцог! Да какое дело герцогу, чтоб задаваться вопросом, перестраиваю ли я свой замок? Это мое дело, не его!» – «Монахи аббатства также пойдут и нажалуются моему господину герцогу (хотя он не выказывает особого уважения к этим белым, черным или серым рясам) и убедят его, что, сооружая более мощную крепость, вы ставите цель с большей легкостью наложить руки на богатства церкви, тогда как герцог предпочитает приберечь монастырские сокровища для себя самого». – «Что касается монахов, – произнесла Элеанор, – вам о них нечего тревожиться; оставьте это дело мне, и я постараюсь, чтобы они впредь не причиняли вам беспокойств». – «Так-так! И что же вы собираетесь делать, мой прекрасный друг? – вопрошал Ансерик. – Вы мне позволите поступать, как я сочту нужным?» – «Конечно, пожалуйста, мой прекрасный друг!»

   Следует заметить, что Элеанор – как супруга и как госпожа высокого происхождения – разделяла убеждения барона, хотя и внешне не проявляла этого, а ее самым заветным желанием было оставить своему первенцу лучшее поместье в провинции. Поскольку она принадлежала к Неверскому дому, то не питала симпатий к герцогу, а феодальные узы, что соединяли ее владения с герцогством Бургундским, вызывали в ней, пожалуй, еще большее раздражение, чем в ее муже.

   На следующий день Элеанор послала за аббатом под тем предлогом, что у нее есть нечто важное, что нужно сообщить ему. Аббат был невысоким человеком с бледным цветом лица, острыми черными глазами, и он всегда был элегантно одет, насколько это позволялось монахам-клюнийцам – в отношении стиля в одежде клюнийцы были тогда весьма терпимы. Он приехал в замок на стройном муле с богато украшенной попоной, в сопровождении двух монахов, которые тоже были верхом. По приезде им были предложены вино и засахаренные фрукты, а когда аббат оказался в присутствии Элеанор, она ему заявила следующее:

   «Господин аббат, вы знаете, какое благоговение испытываю я по отношению к вашему святому монастырю и как страстно я желаю каким-то образом приумножить его великолепие; если мой господин и я сама до сих пор не сделали этого, то лишь потому, что ждали благоприятной возможности. Мой господин и я сама счастливы, что такая возможность появилась сама собой, пока вы управляете аббатством, поскольку мы питаем особенное и глубокое уважение к вам лично. И то, что мы предполагаем сделать, имеет своей целью обеспечить себе еще более особенное покровительство святых апостолов Петра и Павла, а также побуждается желанием вознаградить вас за ваши достоинства и мудрое управление.

   Наш замок очень стар, и он разваливается; мой господин намеревается заняться его ремонтом; и чтобы навлечь на эти стены благословение небесное, он хочет построить во внутреннем дворе достойную молельню, которая будет обслуживаться вашим братством, как вы этим распорядитесь, и которая, следовательно, будет зависеть от монастыря. На содержание этой часовни будет пожертвован годовой доход в сто ливров, который будет собран с нашего поместья в Тре. Кроме того, ваша пристройка во Вьель-Буа так неприглядна и так обветшала; мой господин хочет ее перестроить и добавить в ее поддержку, которая на данный момент недостаточна, двадцать пять рабочих дней на тех виноградниках нашего имения, которые ближе к тому наделу».

   При каждом из этих заявлений аббат наклонял голову в вежливом послушании. «Госпожа, – отвечал он, – монастырь Сен-Жюльен, основанный одним из предков моего господина, будет в восторге от новых пожертвований, которые вы столь щедро пообещали. Хотя ему с печалью приходилось иногда быть свидетелем разногласий, время от времени возникавших между господами Ла Рош-Пона и его аббатами, он никогда не переставал обращать свои молитвы к Богу, к Пресвятой Деве и святым апостолам Петру и Павлу за прославленный дом его основателей; и в словах, которые сошли сегодня с ваших великодушных уст, что он ценит превыше объявления о ваших предназначаемых дарах, есть заверение, что его привилегии и его независимость получат новые гарантии такой защиты, какая ему оказывалась в прошлом».

   «Совершенно верно, – отвечала Элеанор. – Мы позаботимся, чтобы никакого зла не причинялось вам или вашим вассалам, а дарственная, которую мы вам дадим, однозначно говорит о нашем желании уважать неприкосновенность монастыря, а если надо, то внушить это уважение и другим. Более того, сир аббат, вам наверняка известно, что в эти несчастные времена собственность церкви не всегда уважается даже теми, кому положено ее защищать. Вы знаете, какие испытания пришлось претерпеть аббатству Везле: в наши намерения как раз входит уберечь монастырь Сен-Жюльен от подобных оскорблений; и нет более надежного средства защиты для вашего монастыря, чем привести замок в состояние обороны».

   На обратном пути аббат задавал себе вопрос, что же могло стать причиной этого нового поворота дел. Однако в монастырь он вернулся тем не менее удовлетворенным; и после вечерни была спета Te Deum (благодарственная молитва).

   «Завтра, мой дорогой господин, – сказала Элеанор своему мужу, когда они встретились за ужином, – вы можете приняться за перестройку своего замка; аббат Сен-Жюльена не почувствует себя оскорбленным». – «Несомненно, вмешалась добрая фея, – произнес барон Ги, – мы обязаны приступить к делу».

   «Клянусь телами всех святых! – воскликнул Ансерик, когда узнал об условиях, на которых было получено согласие аббата. – Вы так много предложили построить для церкви, мой друг, что ничего не остается для крепости!» – «По правде говоря, – ответил барон, – я не очень-то рад, что эти монахи получат опору среди нас». – «Тьфу! Да мы построим часовню на внешнем дворе, и, если придется защищать крепость, монахи останутся снаружи». – «Но почему, уважаемый дядюшка, вы всегда столь суровы к добрым монахам?» – «Ах, милая фея, если бы вы их видели столько же, сколько я в заморских землях, вы бы согласились со мной, что это самое худшее отродье». – «Ладно, ладно, не богохульствуйте, уважаемый дядюшка; мы же в христианской стране – не среди сарацин же!»

   Спустя несколько дней Ансерик и в самом деле прислал работников. Городок с деревнями его имения должны были предоставить людей вместе с тягловым скотом и телегами; в материалах в окрестностях замка недостатка не было. Для обжига известняка были построены печи, а лес в избытке давал древесину. Барон Ги в силу своих военных знаний взял на себя пост руководителя. Он тайно послал за мастером по строительным работам – уроженцем Труа, с которым он познакомился в Палестине. Этого человека тепло приняли в замке, его хорошо снабжали и одели во все новое, но за ним внимательно следили, чтобы ему не взбрело в голову сбежать. План нового замка был составлен им самим и бароном. Было решено использовать часть римских укреплений, которые все еще уцелели до сих пор. Но чтобы понять, что должно следовать из этого, читатель должен представлять себе положение строений, занимавших плато в те времена (рис. 35).

   В точке А находился замок ла Рош-Пон, воздвигнутый на римских развалинах и состоящий из неправильной формы зданий, требующих ремонта; в точке Б располагался монастырь аббатства, а в В – его церковь, и в точке Г – дом аббата.

   На западе монастырь ограничивался руинами древней римской стены, а по остальным трем сторонам стояли зубчатые стены с несколькими башенками.

   В пункте Д располагался парк аббатства, а в Е – парк замка^[7]. Две превосходные мельницы – пристройки к замку – стояли в точке Ж; а в З располагался пруд, наполнявшийся водами речки.



   Рис. 35. Старый замок Ла Рош-Пон



   Верхний город, построенный на западном склоне плато, имел две приходские церкви, И и Л. В точке М находился деревянный мост с мельницами, принадлежавшими замку, еще один мост был построен в Н, а римский каменный мост – в О.

   На правом берегу стояло несколько домов с садами. В пункте П дорога вдоль плато раздваивалась: одна вела к въезду в аббатство, а другая – к въезду в замок. В Р находилась полоса обрабатываемой земли, а в Т раскинулся лес, простиравшийся в северном направлении более чем на две тысячи шагов. От древней наклонной стены У, построенной римлянами, и стены Ф остались только груды обломков. Эти развалины, поросшие растительностью, тем не менее образовывали некую возвышенность, которую можно было оборонять.

   Основываясь на этом наброске общей топографии, приступаем к разъяснению диспозиций, принятых в строительстве нового замка (рис. 36)^[8]. В точке П существовал ров, который был вновь отрыт. В точке А стоял барбикан (сторожевая башня), имевший вход на левой стороне.

   Главный вход в замок с его подъемным мостом просто неминуемо должен был находиться в Б. Эти ворота пришлось защитить двумя башнями. Над частью древней римской стены было намечено пять башен, чьи куртины должны были соединиться с двумя старыми башнями, Щ, которые были отремонтированы и вновь обрели крышу. По этой причине позади этого самого передового оборонительного сооружения обширное пространство В неизбежно оставалось. А во внешнем дворе на руинах римских времен была заложена часовня Д, обещанная аббату, конюшни Г и надворные постройки Е. По линии Р был выкопан еще один ров для защиты замка, чьи ворота были размещены в точке Ж. Выход на поверхность по подземному ходу из крепости оказался в точке З. Древняя римская стена, Н, была надстроена, а к ее мощи добавились три новые башни.

   В точке И был заложен фундамент под донжон (главную башню) – частично на древней каменной кладке, – которая защищалась невысокой каменной стенкой и рвом. Предназначенные для жилья здания располагались в точке Л, а часовня – в Д. На концах рва Р, в двух римских куртинах были сделаны разрывы – для того, чтобы, если понадобится, перехватить всякую связь между оборонительными сооружениями внешнего двора и замка. Этот хитроумный план был также принят на двух куртинах, граничащих с главной башней (донжоном).

   Барон проводил на стройке все свое время, а решения принимались его племянником, совместно со строительным мастером – Аленом из Труа. Вначале рабочие требовались для расчистки площадки и разравнивания римских руин, на место доставлялись в большом количестве камни, песок, гравий и лес, а рвы и траншеи для фундаментов копались местными жителями (в порядке повинности).

   Барон запланировал построить напротив плато (места возможного штурма) мощную, слегка выпуклую стену ЦЦ. Ему хотелось построить в середине этой стены большую сторожевую башню (барбикан), в которой можно было бы собирать войска, назначенные для вылазок, и укрывать их в случае отхода.



   Рис. 36. Замок Ла Рош-Пон. XII в.



   Барон обратил внимание на то, что во всех надежных оборонительных сооружениях, воздвигнутых христианами в Сирии, входы располагались так, что нападавшей стороне приходилось подставлять защитникам свой правый бок – по очевидной причине, поскольку левый бок воина защищен щитом. Местоположение ворот В замка стало предметом тщательного изучения и дискуссий со стороны барона и его строительного мастера. Последний хотел разместить их параллельно фронту, но барон настаивал на том, чтобы они образовывали угол по отношению к входу во внешний двор. Строительный мастер утверждал, что башня Ж, слева от этих ворот, в таком случае образует выступ, который недостаточно хорошо защищен и открыт для нападения; но барон утверждал, что если осаждающие осмелятся штурмовать или делать подкоп под эту башню, то они окажутся наискосок от башни Т; что, придавая извилистость этой оборонительной стене, мы получаем господство над всеми точками внешнего двора, а главные ворота окажутся хорошо прикрытыми; что ничего больше не требуется, кроме как придать стенам значительную толщину, а входным башням больший диаметр; и, наконец, если врагу удастся захватить выступающую башню справа, все еще можно будет соорудить баррикаду от У до Ф, и оборона продлится с учетом благоприятного факта, что если башня Ж на выступе будет разрушена, то другие останутся невредимыми и будут господствовать над этой брешью.

   Подземный выход из крепости, З, также оказался предметом продолжительных размышлений с обеих сторон. Этот выход был нужен для того, чтобы обеспечить снабжение замка, не загромождая главного входа. Размещенный возле угловой башни Х, которую враг не мог атаковать из-за крутого склона плато, этот ход был хорошо защищен этой башней; кроме того, выход должен быть увенчан квадратным сооружением с двойной опускающейся решеткой и двойными дверями; наконец, подходы защищала фоссебрея (нижний вал)^[9] Ш. Вдобавок стороны пришли к согласию, что большая центральная жилая часть замка, построенная на остатках квадратных римских башен, должна быть зубчатой и должна господствовать над куртиной и, следовательно, над двумя входами. В точках p уже существовали или были дополнительно выкопаны колодцы.

   После того как каждый элемент был, таким образом, тщательно продуман, энергично приступили к работам. Барон был всегда под рукой и настаивал на том, что должен видеть все сам. Начали с северной стороны внешнего двора и часовни Д. Эти работы не очень изменили внешний вид объектов, но затем начали строительство главной башни. И когда эта башня, диаметр которой составлял 90 футов, достигла высоты 30 футов, вид ее стал весьма внушительным. Городские жители обозревали с удаления это гигантское сооружение, поднимающееся над плато, и начинали ломать голову, что же их хозяин задумал делать с такой огромной башней. Аббат был в некотором роде обеспокоен; но его так приятно угостили в замке, что он не проявлял признаков недовольства, особенно потому, что большая часовня во внешнем дворе обещала быть очень красивой.

   К счастью для Ансерика, герцог Бургундский в то время был занят более важными делами – распрями с королем Франции. Филипп II Август создавал герцогу значительные неудобства, и в такое время он не хотел отталкивать от себя свое дворянство. Таким образом, прошло свыше двух лет без каких-либо серьезных последствий для владельца замка. К тому времени строительство было почти завершено. Его вид с высоты птичьего полета и со стороны северовосточного угла дается на рис. 37.

   По всей провинции не говорили больше ни о чем, кроме как о красоте и мощи новой крепости Ла Рош-Пон, и находились знатные люди по соседству, завидовавшие богатству и связям Ансерика, которые делали все, что могли, чтобы представить его в глазах герцога некоей амбициозной личностью, не выносящей феодальных уз, которые привязывали Ансерика к своему сюзерену. Доходило даже до таких инсинуаций, что, дескать, владелец Ла Рош-Пона в силу своего происхождения нацелился, ни много ни мало, на то, чтобы занять место герцога; и что он уже начал свои интриги на эту тему с королем Франции и Пьером де Куртене, который был женат на Агнесс, сестре последнего графа Неверского и тете Элеанор; что его арендаторы раздавлены гнетом принудительных работ; и что герцог не должен допускать, чтобы один из его вассалов так угнетал бедных людей, заставляя их строить крепость, которую в Бургундии ничто не превосходит по мощи.



   Рис. 37. Вид на замок Ла Рош-Пон с высоты птичьего полета



   Как это слишком часто случается, эта враждебность подталкивала Ансерика к курсу, которого ему следовало придерживаться, чтобы исполнить свои честолюбивые проекты.

   Герцог Бургундии (Гуго III) был защитником церковной собственности. Аббат Сен-Жюльена это знал, так что, хотя в душе он был обеспокоен оборонительными приготовлениями хозяина Ла Рош-Пона и не предвидел ничего хорошего для аббатства от соседства с такой мощной крепостью, он не осмеливался демонстрировать свои опасения или сообщать о них двору герцога, ибо он, возможно, больше боялся вмешательства герцога, чем мощи своего непосредственного соседа.

   Наконец герцог Гуго обратил внимание и прислушался ко всему, что ему доносили о характере и намерениях своего вассала. Скоро представилась возможность раскрыть его истинные намерения. У Ансерика в герцогском дворе, помимо врагов и завистников, было несколько друзей, и они не преминули сообщить ему об ужасном впечатлении, произведенном на герцога в его отношении, и герцог этого даже не скрывал. Уже слышали, как он заявил, что скоро поедет и проверит, действительно ли крепость Ла Рош-Пон столь крепка, как утверждают. Осторожность не присутствовала в числе сильных сторон герцога даже в большей степени, чем скрытность. Он отправил отряд своих тяжеловооруженных всадников, чтобы получше изучить вопрос. Надо сказать, воины герцога переняли привычки своего хозяина – это были большие грабители и разбойники. Не могу сказать, выполнили ли они свою миссию; но они определенно разграбили несколько деревень и сожгли несколько амбаров, принадлежавших аббатству Сен-Жюльен.

   Монахи пришли в большое беспокойство и тут же пожаловались владельцу Ла Рош-Пона.

   Феодальное поместье Ла Рош-Пон было обязано каждый год посылать герцогу Бургундии в виде феодальной пошлины шесть боевых коней. Существовал обычай, по которому хозяин Ла Рош-Пона по этому случаю появлялся при дворе герцога после Пасхи. На дворе шел 1185 год. Ансерик не прибыл ко двору и не отправил этих шести коней. Гуго потребовал их; Ансерик ответил, что люди герцога, грабители и разбойники, сами увели тех коней, что были предназначены для него; и что это они обязаны вернуть коней своему хозяину; что же до него самого и аббата Сен-Жюльена, то они требуют возмещения ущерба и требуют, чтобы разбойников публично казнили через повешение. Кроме того, он, Ансерик, знает, что герцог Бургундии прислушивается к злонамеренным инсинуациям врагов Ла Рош-Пона, и он мог бы выбрать время, чтобы опровергнуть все это.

   От этого высокомерного ответа раздражение Гуго возросло, и он поклялся, что не успокоится, пока не сровняет с землей крепость Ла Рош-Пон, пусть даже это будет ему стоить четверти его герцогства.

   Барон Ги не без тайной радости наблюдал нарастающий шторм; но, хотя он и любил драться и лелеял безграничные амбиции, он был осторожным человеком и – как и все, кто провел долгое время на Востоке, – знал, как вести интригу и как добиться благоприятных обстоятельств. Большинство старых рыцарей Сирии сочетали характер дипломата с нравом солдата, обретя это в ходе взаимоотношений со двором Константинополя и с сарацинами.

   После ответа Ансерика уже не было иной альтернативы, кроме подготовки к войне, и войне беспощадной. Но как бы ни был укреплен Ла Рош-Пон, барон Ги хорошо знал, что всякая осажденная крепость в конце концов должна пасть перед осаждающими, если не удастся снять осаду. У Ансерика не было армии, чтобы вывести ее в чистое поле для сражения с герцогом; он мог собрать двести пятьдесят тяжеловооруженных воинов – что привело бы в общей сложности к численности в тысячу двести бойцов, поскольку каждого тяжеловооруженного воина сопровождали три-четыре бойца. Если добавить к этому войску мужчин в городе, которые должны были служить своему сеньору, то можно было бы набрать гарнизон из тысячи пятисот – тысячи восьмисот воинов.

   Поэтому барон Ги долго совещался вечером с Элеанор и Ансериком, прежде чем отправить герцогу ответ. Было решено, что хозяйка Ла Рош-Пона с достаточной свитой отправится ко двору короля Франции, обещая ему принести феодальную присягу от владельца Ла Рош-Пона и просить защиты от посягательств герцога Бургундского, который опустошает земли своего вассала и грабит поместья аббатства Сен-Жюльен без какой-либо на то причины или оправдания. У барона Ги были некоторые основания полагать, что эти авансы будут благоприятно восприняты; но он воздержался от того, чтобы изложить все, что знал по этому вопросу. Он посоветовал своей племяннице захватить с собой, если можно, аббата либо кого-нибудь из братства с разрешения аббата.

   Дама Элеанор восприняла это поручение без малейшего возражения и с внешним спокойствием, хотя сердце ее готово было разорваться под корсетом, подчеркивавшим ее стройную фигуру.

   Ночь она использовала вместе со своими служанками для приготовлений к путешествию, а рано утром послала за аббатом. Аббат, слишком ясно предвидевший – что бы ни произошло – опустошение владений монастыря, дал волю многократным вздохам, протестовал и осуждал варварство нынешнего времени, но к решению так и не пришел. «Господин аббат, – сказала ему наконец Элеанор, – с вами или вашими монахами или без, но я собираюсь в путь сегодня утром; хотели бы вы защищать свои интересы сами или позволить их защиту женщине?» – «Ах! Благороднейшая сеньора! – ответствовал аббат. – Могу ли я покинуть свою паству, когда волк готовится пожрать ее?» – «Тогда дайте мне трех ваших монахов». – «Да, вы правы; так надо, так должно быть». – «Пусть они будут здесь верхом через час». – «Хорошо, благородная леди, они будут здесь под защитой Господа и Святой Девы!» – «Но прежде всего, господин аббат, ни слова об этой поездке, и чтобы братья не знали, куда я их забираю». – «Да, конечно; братья должны полагать, что их посылают в какое-нибудь имение или в соседнее аббатство». – «Отлично, но поторопитесь!» Дама Элеанор, плача, обняла своих детей, мужа и дядю; но, осушив слезы, взобравшись на свою лошадь, она предстала перед своим маленьким эскортом со спокойным выражением лица. «Добрая племянница, – сказал ей барон Ги, когда она уже сидела на лошади, – герцог наверняка сделает все, что в его силах, чтобы оказаться здесь как можно быстрее. Может быть, он появится здесь еще до вашего возвращения. Если случится так, действуйте с осторожностью, спрячьтесь сами и укройте свою свиту у вашего подвассала Пьера Ландри – в двух лигах отсюда, в долине; он будет знать о ваших намерениях, будет следить за вашим возвращением и сообщать мне о вас. А потом посмотрим, что можно будет сделать».

   Кортеж госпожи Ла Рош-Пон состоял из дюжины верных людей, жителей замка, которыми командовал ветеран-рыцарь, обладавший благоразумием и опытом, да двух женщин и трех монахов. Отряд, как предполагали слуги замка, отправлялся с визитом к госпоже Куртене, тетушке Элеанор.