Русская археология на грани XX–XXI веков

   Тогдашний редактор «Российской археологии» В.И. Гуляев предложил мне в 1999 г. высказать на страницах этого журнала мои впечатления о современном состоянии археологии в России. Человеку, заканчивающему свой жизненный путь, трудно отказаться от такого предложения. Уверен, однако, что у многих оно вызовет недоумение.

   Я никогда не занимал никаких руководящих постов. Моя полевая работа кончилась 30 лет назад. За последние годы я редко выезжал из Москвы. Есть немало молодых активных людей, представляющих себе нынешнюю ситуацию в российской археологии гораздо полнее, чем я.

   В то же время кое-что оправдывает предложение В.И. Гуляева. Хотя живы и по мере сил работают десятка полтора археологов старше меня, всё же моя жизнь в археологии уже весьма продолжительна: первые мои находки относятся к 1944 году, первая публикация – к 1945. За полвека я занимался каменным и бронзовым веками; первобытным искусством и историей археологии; участвовал в раскопках в степной Украине и в Молдавии, на Среднем и Нижнем Дону, в Крыму и в Нижнем Поволжье, на Урале и в Казахстане; бывал на чужих раскопках в Сибири, Узбекистане, Грузии, Армении, Азербайджане; в Дании, Польше и Чехословакии. Наблюдений всякого рода накопилось много. Сравниваешь не только разные виды памятников, но и разные типы исследователей и деятелей науки, разные периоды в ее истории.

   Некоторые мои публикации носят обзорный обобщающий характер. Наконец, приходилось мне публично высказывать свои соображения о положении дел в нашей науке.

   Первый раз это было в 1972 году, когда я подал в дирекцию Института археологии Академии наук СССР записку «О состоянии первобытной археологии в СССР и в Институте археологии АН СССР». Записка опубликована не была, но получила определенный резонанс и вне стен института, попала в историографические сводки^[18].

   В 1995 году, после падения коммунистического режима, я высказал свой взгляд на советский период развития отечественной археологии и на ее задачи на новом этапе дважды – в микротиражной брошюре «Русские археологи до и после революции»^[19] и в рецензии на книгу Л.C. Клейна «Феномен советской археологии»^[20].

   Отношение к предложенным оценкам оказалось весьма разным. Если аудитория, собравшаяся на обсуждение моей записки в Институте археологии в 1973 году, была скорее на моей стороне, то в ответе дирекции института, составленной О.Н. Бадером и Д.А. Крайновым, говорилось о «полном отсутствии» у меня «понимания общих задач советской археологической науки».

   После публикаций 1990-х годов возмущенную реплику прислала в «Российскую археологию» группа петербургских археологов, а А.Д. Пряхин из Воронежа вопрошал в печати: кто дал право Формозову писать в таком тоне и в таком духе?^[21] Отвечу так: это право дает прожитая мною долгая жизнь, вполне обычная – с успехами и поражениями, счастливыми находками и непростительными заблуждениями. В ней была работа на благо науки – так, как я это понимал, – то более, то менее удачная; но никогда не было погони за чинами, званиями, деньгами, саморекламы, стремления угодить лозунгам минуты или сильным мира сего. Прожив без всего этого не такую уж бесплодную жизнь, я не испытываю симпатии к тем, кто отличается именно в только что названном мной направлении, и не вижу нужды скрывать это. Читатели и слушатели вправе со мной в чем-то соглашаться, в чем-то не соглашаться; могут над чем-то задуматься. Моя отстраненность от официальных кругов позволяет мне говорить о многом более прямо, чем это могут позволить себе люди, живущие в гуще жизни и остерегающиеся задеть тех или иных «нужных» и «важных» деятелей. Именно они не захотели публиковать данный текст в момент его заказа.

   Но обратимся к существу дела. С тем, что после 1991 года в жизни российской археологии многое изменилось, согласятся все. Судя по тому, что говорилось в печати, причина перемен – в резком сокращении финансирования научной деятельности: экспедиций, конференций, командировок, изданий^[22]. Речь идет о реальном явлении, но суть проблемы видится мне по-иному.

   В первые два десятилетия советской власти поддержки археологии свыше не было практически никакой, а наука продолжала жить достаточно интересно. После Отечественной войны ситуация изменилась. Науку стали поддерживать прежде всего как часть военно-промышленного комплекса. Доли процента от этих масштабных ассигнований перепадали и гуманитариям, благодаря чему они жили неплохо. Другой вопрос, разумно ли могли распоряжаться ученые предоставленными им средствами. Масса сил тратилась на писание бездарных «заредактированных» многотомников: «Всемирной истории», «Истории СССР», историй тех или иных республик. Сейчас эти книги уже никто не читает.

   Из экспедиционных средств основная часть уходила на спасение памятников, обреченных на уничтожение при строительстве очередного канала или ГРЭС. Темп, характер работ определяли отнюдь не ученые, а строители и партийное начальство. Всё шло в обстановке спешки, аврала и обычно не завершалось полноценными публикациями. Так, в Байкальской экспедиции 1959 года участвовало много квалифицированных ученых, но почти все они были специалистами не по древностям Восточной Сибири, а совсем в других областях. Мобилизованные дирекцией Института археологии М.П. Грязнов, Н.Н. Турина, А.М. Мандельштам, К.Х. Кушнарев, И.Б. Брашинский, Е.Н. Черных и другие выполнили порученное задание, но без всякой охоты. Неудивительно, что результаты этой большой экспедиции за сорок с лишним лет толком так и не опубликованы. Значит, ни щедрое финансирование, ни размах раскопочных работ в стране сами по себе вовсе не определяют уровень развития науки. Самых значительных результатов добивались те, кто трудился для души, по собственному почину.

   После революции Ю.В. Готье писал, что в условиях разрухи, когда прекратились раскопки и издания книг, очень своевременно заняться приведением в порядок и осмыслением того, что сделано раньше^[23]. И мы знаем о значительных исследованиях наших археологов 1920-х годов. Достаточно назвать «Скифию и Боспор» М.И. Ростовцева. Сейчас тоже есть полная возможность заняться наведением порядка в том, что накопано, но всерьез не обработано и не издано в предшествующие десятилетия.

   Кое-кто эту возможность и пытается осуществить. Заслуживают уважения археологи старшего поколения З.А. Абрамова, В.П. Любин, С.В. Ошибкина, В.И. Марковин, М.А. Дэвлет, С.А. Плетнева, Г.Ф. Никитина и другие, выпустившие за последние годы при поддержке грантов монографии, подведшие итоги проведенных ранее работ.

   Особо надо выделить фундаментальные труды В.В. Седова – «Славяне в древности», «Славяне в средневековье», «Древнерусская народность», другие, включая ряд их переизданий.

   В той же связи нельзя не приветствовать развернувшуюся под руководством Ю.А. Краснова и его преемника А.В. Кашкина работу по изданию выпусков «Археологической карты России».

   Ценные труды по археологии издали и ученые среднего поколения Л.А. Беляев, Г.П. Гайдуков, А.Е. Леонтьев, Н.А. Макаров, М.Б. Щукин и целый ряд других авторов.

   С другой стороны, наблюдается явный спад научной активности, состояние глубокой апатии, охватившее определенную часть наших археологов. Прекратились продолжавшиеся на протяжении 120 лет исследования ценнейшего комплекса позднепалеолитических стоянок в Костенках. Н.Д. Праслов и М.В. Аникович не удосужились подготовить отчеты по раскопкам в Костенках более чем за 20 лет, с 1982 года, хотя в данный момент появилось достаточно времени, чтобы систематизировать эти материалы.

   В 1995 году состоялся международный конгресс в связи с 50-летием открытия Авдеевской палеолитической стоянки на реке Сейме^[24]. Продолжавшую раскопки в течение немногих лет после смерти М.В. Воеводского его ученицу М.Д. Гвоздовер, автора 30 с небольшим заметок, всячески прославляли, объявили «всемирно известным ученым»^[25], – тогда как материал сравнительно небольших по объему работ за 50 лет так и не введен в научный оборот. Нет монографии. Не издан план поселения, нет характеристики его культурного слоя. Г.П. Григорьев, возглавивший раскопки стоянки с 1970-х годов, после М.Д. Гвоздовер, почти ничего об этих исследованиях не издал. После защиты докторской диссертации в 1980 году он не опубликовал ни одной солидной работы, ограничиваясь тезисами и рецензиями.

   Точно так же, после защиты докторской диссертации в 1985 году ничего кроме тезисов не выпустил Ю.А. Савватеев, хотя как директор Института Карельского филиала РАН он обладал определенными возможностями, а изучение петроглифов не требует особых финансовых затрат. Они открыты всем, и эстонские краеведы под носом у Саватеева нашли новую интересную группу петроглифов при впадении Водлы в Онежское озеро. Монография об этом памятнике вышла в Англии, а не у нас.

   Таким образом, наблюдающийся спад археологической активности не связан напрямую с сокращением финансирования научной работы. Горы накопанных ранее коллекций никого не привлекают. Люди по большей части пассивны, но, как мы видим на примере Авдеева и ряда других памятников, совсем не прочь устроить шумиху вокруг давнишних открытий и нажить капитал на чем-то, далеко не бесспорном.

   Это еще одно новое явление в жизни современной российской археологии. В погоне за средствами, за внешним успехом создается видимость бурной деятельности, сенсационных открытий, организации новых учреждений якобы сугубо современного профиля. Все мы видели, как вполне рядовые учебные заведения переименовывались в «лицеи», «колледжи», «гимназии»; обычные провинциальные педагогические институты реорганизовывались в «классические университеты», а то и в «академии»; как открывались всё новые и новые «общественные» Академии наук^[26].

   Между тем от любого учителя вы услышите жалобы на упадок системы среднего образования в стране. Появление отдельных лицеев с преподаванием латинского языка, бальных танцев и правил хорошего тона не компенсирует потерь в других, гораздо более важных областях. Лет 12 назад в Москве был один университет. Сейчас в Москве и в Московской области их более 50^[27], а ведь даже в МГУ явно не хватает высококвалифицированных преподавателей.

   У нас в Институте археологии РАН висело объявление об открытии уникального Археологического колледжа во главе с Г.Н. Матюшиным. Выпускникам обещали выдать лицензию на право раскопок в Европе, Азии, Африке и Америке. Г ода через два об этом учреждении и слуха не стало. Говорят, что число новых академий в России достигло 800. Тут и Академия естественных наук, и славянская, и народная, и гуманитарная, и петровская, и информатизации (бывшая Мосгорсправка), и православная, и прочая, и прочая. Казалось бы, увеличение числа научных учреждений должно радовать, но перед нами что-то иное. В новых «академиях» нет ни лабораторий, ни библиотек, ни архивов, ни штата научных сотрудников. Есть лишь группа лиц, выдающих друг другу за известную плату академические дипломы и патенты на «открытия». Пересмотрев списки новоявленных академиков, мы должны будем признать, что среди них преобладают люди с не совсем безупречной научной репутацией, а то и никак к науке не относящиеся. То, что мы видим, связано вовсе не с развитием знаний, а исключительно с удовлетворением честолюбия определенной категории деятелей науки, с пусканием пыли в глаза.

   Не всем удается стать даже такими академиками, но не беда. Появились и другие возможности, вроде скоростного прохождения в доктора наук. Особенно отличилось в этом в начале 1990-х годов Сибирское отделение РАН. Было решено провести в доктора сравнительно молодых людей, напечатавших по нескольку десятков статей, не требуя с них рукописи диссертации или печатания книги, а удовлетворившись «обобщающим докладом». Начали со своих, новосибирцев. Ю.И. Холюшкин стал доктором за обзор 42 своих публикаций, включая тезисы. За ним последовали представители других городов: Н.Н. Дроздов из Красноярска (51 публикация, включая, разумеется, тезисы); В.В. Бобров из Кемерова (49); Л.Н. Корякова из Екатеринбурга (31 вместе с теми же тезисами).

   Такую спешку оправдывали тем, что в крупных городах должны быть свои лидеры-археологи. Но дело свелось лишь к ускоренному получению казенных бумажек, а не к повышению уровня научной квалификации. На достигнутом никто из поощренных не остановился. Бобров и Дроздов – профессора, заведующие кафедрами. Корякова – представитель всех стран СНГ в Международном европейском археологическом союзе.

   Эта тенденция нашла поддержу в петербургском Институте истории материальной культуры после его отделения от Института археологии РАН. Там столь же ускоренными темпами провели в доктора наук более десяти сотрудников, частью вполне заслуженных, частью еще себя по-настоящему не зарекомендовавших.

   Москвичи в этом отношении были более осторожны, но постепенно уступили общей тенденции. На некоторых новых докторов просто стыдно смотреть. Вот, скажем, защита докторской диссертации Н.Б. Леоновой на кафедре археологии МГУ. Диссертация претенциозно называется «Современное палеолитоведение», хотя речь в ней идет всего лишь о скромном применении автором давно известного опыта планиграфического анализа культурного слоя на двух очень бедных находками стоянках – Каменная балка I и II. В автореферате указано, что монография под тем же названием выходит из печати. С 1994 года это обещание не выполнено. Остальные 20 публикаций автора представляют собой маленькие статьи в «Кратких сообщениях Института археологии» и подобных сборниках. Специалистов по палеолиту в составе кафедры археологии МГУ нет. Следовало бы переадресовать диссертантку в Институт археологии или Институт истории материальной культуры – учреждения с авторитетными коллективами специалистов по палеолиту. Но нет. Оппонентами выступили специалист по истории стеклоделия Ю.Л. Щапова и Н.Я. Мерперт, никогда палеолитом не занимавшийся. Два специалиста по палеолиту, прислав положительные отзывы, на защиту не явились. Зачем всё это нужно, я не понимаю. Но, видимо, кому-то нужно. Теперь Н.Б. Леонова оппонирует по очень плохим диссертациям уже и в Институте археологии.

   Итак, перед нами в целом ряде случаев только видимость работы, видимость успехов, видимость движения науки вперед. Мнимые гимназии, мнимые университеты, мнимые академии, мнимые профессора, доктора наук и академики. Можно посмотреть на всё это с предельной снисходительностью. Люди, едва сводящие концы с концами со своей скудной бюджетной зарплатой, стараются тем или иным путем улучшить свое материальное положение, а товарищи по работе считают себя обязанными им помочь, во всяком случае – не мешать.

   Волнует не столько такой взгляд на судьбы людей, сколько судьба самой науки. Мы видим здесь те же тенденции, а это уже далеко не безобидно.

   Широкую известность получили за последние годы исследования поселения бронзового века Аркаим в Челябинской области. Памятник, бесспорно, интересный, заслуживающий изучения и осмысления. Ни то, ни другое по сути дела еще не завершено. Зато развернута мощная рекламная кампания. В печати фигурируют «Русская Троя», «Древнейший центр индоевропейцев», «Аркаимский период русской истории». В буклетах на английском языке, напечатанных Г.Б. Здановичем, изображен ряд любопытных предметов. Таковы своеобразные каменные статуэтки. Ни одна из них не происходит из Аркаима. Это случайные находки, может быть, и совсем другого возраста. Тут же показаны бронзовые изделия, но и они не из Аркаима, а из курганов. Говорится о глинобитной архитектуре, но следов ее нет; о знакомстве обитателей поселения с письменностью (обосновывается этот ответственнейший тезис единичной находкой опять же не из самого Аркаима – костяной пластиной с невнятными нарезками).

   Г.Б. Зданович и его соратники (в рекламу Аркаима активно включилась и Л.H. Корякова) всё время говорят о «Стране городов», вольно или невольно подменяя основные понятия. Сравнительно крупное поселение с элементами укрепления – далеко не всегда еще город; совокупность таких поселений – отнюдь не всегда доказательство существования особой страны, государства, цивилизации.

   Создав шумиху вокруг Аркаима, Г.Б. Зданович добился многого. К памятникам подведены асфальтовые дороги с особой подсветкой. Штат экспедиции приближается к сотне человек. Ей помогает и областная администрация (на нашей земле – памятник мирового значения!), и уральское казачество, и православная церковь, и мусульманское духовенство (ведь тут истоки всего нашего, нашей религии!). С экскурсией здесь побывал сам президент В.В. Путин. Реальные же плоды научных исследований новоявленной «Страны городов» не так велики. Предварительные очерковые публикациии^[28] пока не получили продолжения и развития. Интересующихся чаще отсылают к журналу «Техника – молодежи» или к тезисам^[29].

   Избранный круг археологов несколько раз приглашался на Аркаим, но странным образом демонстрировались им не раскопки, а лишь реконструкции древних жилищ, построенные сотрудниками экспедиции. Насколько обоснованны эти реконструкции, неясно. Спорить и сомневаться как-то неловко, тем более приехавшим в Аркаим на средства, предоставленные Г.Б. Здановичем и Л.H. Коряковой, сумевшей получить деньги и из-за рубежа. Гостям остается только кланяться, благодарить и восхищаться^[30].

   Другой пример: в Кемеровском университете организован центр по изучению первобытного искусства, хотя поблизости есть лишь одна маленькая Томская писаница. Создан даже музей первобытного искусства. Состоит он почти целиком из муляжей и слепков предметов, хранящихся в других городах. В Кемерове проведено два международных конгресса по первобытному искусству. На всё это нашлись средства, хотя в те 1990-е годы мы достаточно часто видели на экранах телевизоров голодных кузбасских шахтеров, стучащих своими касками по асфальту. Как сочетается одно с другим? Кемеровские археологи – активные, напористые, не слишком обремененные чувством ответственности перед народом, сумели пробиться к местной администрации и убедить ее создать этот вызывающий много вопросов центр.

   Всё это, очевидно, вполне соответствует законам рынка. Надо уметь «раскрутить» себя и свое дело. Кто преуспел, тот и прав. Но при чем тут наука – т. е. поиски истины? Можно, вроде бы, радоваться интересу публики к раскопкам в Челябинской области или к петроглифам, вызвавшему прямо или косвенно рост числа археологов и археологических учреждений в стране. Но недаром Суворов говорил: «Не числом, а умением». Добывают деньги на раскопки и на издания вовсе не самые талантливые, а самые пробивные. В науке появились аферы, вполне аналогичные знаменитой фирме «МММ» Сергея Мавроди или «шахматной столице мира» Элисте Кирсана Илюмжинова.

   Рост числа археологов вызывает ту конфронтацию, борьбу за перспективные районы исследований и интересные памятники, каких (во всяком случае, в таких масштабах) не было раньше. За изучение Ханты-Мансийского национального округа развернулась ожесточенная схватка между екатеринбургскими и томскими археологами. Район в истории культуры – глубоко периферийный, хотя изучать, конечно, надо и его. Но думают не о том. Это газовый район, очень богатый, и екатеринбуржец Е.М. Беспрозванный (автор одного из вариантов нового закона об охране памятников, к счастью, не принятого) заявляет, что в Ханты-Мансийском округе тысячи ценнейших археологических объектов – значит, на исследование их нужны миллионы и миллионы рублей.

   Хуже всего показали себя крымские археологи. Они то захватывали стоянку Староселье и поливали грязью ее исследователя^[31], будто таким путем можно оправдать свои сомнительные поступки, то устраивали настоящую провокацию против исследователя Пантикапея В.П. Толстикова, чтобы отдать его под суд за «вывоз культурных ценностей Украины» и захватить Пантикапей в свои руки. Протеста коллег оба эпизода не вызвали. Пожалуй, и то, и другое уже не аферы, а действия, граничащие с бандитизмом.

   От афер естествен переход к лженауке. Все мы знаем о широко пропагандируемой чудовищной по невежеству «новой хронологии» математика А.Т. Фоменко и его соратников. Книги, построенные на заведомо ложных основаниях (не только исторических, но и астрономических), постоянно выходят в хорошем оформлении и большими тиражами. Фоменко стал академиком РАН, получает поддержку от ректора МГУ академика В.А. Садовничего. Кое-где «новую хронологию» преподают в школах.

   Появилась целая серия книг по истории Отечества, написанных с ультранационалистических позиций.

   О тех, что увидели свет в Татарстане, Башкирии, на Северном Кавказе, не раз в печати говорил В.А. Шнирельман^[32]. Ничем не лучше обойденные им книги русских шовинистов В.М. Кандыбы, Л.Ф. Золина, В.М. Гоборева, А. Асова и многих прочих. Вся эта псевдонаучная продукция вносит невероятную путаницу в представления широкого круга читателей об отечественном прошлом.

   Журнал «Российская археология» обязали напечатать постановление Отделения исторических наук РАН по этому поводу. Способно ли это хоть что-то изменить? Надо противопоставить псевдонаучной литературе серию хороших научно-популярных книг по археологии. Меж тем научно-популярная серия издательства «Наука», основанная сразу после Отечественной войны С.И. Вавиловым, прекратила свое существование. Грантами РГНФ и РФФИ научно-популярная литература не поддерживается (академическая премия за лучшую научно-популярную статью года дела не меняет).

   Свободна ли наша академическая наука от влияния псевдоученых? Увы, нет^[33]. Г.Ф. Никитина выражала мне восторг по поводу откровений Фоменко. Доктор исторических наук и академик РАЕН В.Е. Ларичев не только продолжает развивать свои фантастические идеи о палеолитических мифах, основанные на предметах, никогда не бывавших в руках человека и выдаваемых им за палеолитические статуэтки, но и связал себя с оккультизмом. На очередных «Рериховских чтениях» в Новосибирске он читал перед большой аудиторией письма, полученные им с того света от Н.К. и Е.И. Рерихов…

   Выпускник кафедры археологии МГУ кандидат исторических наук Ю.А. Шилов опубликовал несколько псевдонаучных книг о древнейшей истории. Сперва он подвизался на Украине, получил отпор ученых, был уличен в фальсификациях материалов раскопок. Потом он перебрался в Москву, стал академиком православных наук и печатает свои новые произведения уже в России. Украинский национализм сменился у него ультрароссийским. Остальное всё без изменений – фантазии и фальсификации.

   Меня настораживают два мероприятия, связанные уже непосредственно с Институтом археологии РАН: семинар М.Ф. Косарева и занятия палеоастрономией. М.Ф. Косарев работает в археологии лет 40, издал полезные книги о древностях Сибири. Он вправе вести семинар. Проблема астрономии в древности после исследований Стоунхенджа поднята в зарубежной науке, должна осмысляться и на нашем материале. Пусть будут и семинары, и конференции по палеоастрономии, но когда среди докладчиков появляются лица типа Ю.А. Шилова или А.Г. Кифишина, читающего мезолитические петроглифы Приазовья как перевод с шумерского языка^[34], это уже отнюдь не безобидно. Сам М.Ф. Косарев опубликовал совместно с Кифишиным статью о черепках со знаками из Горбуновского торфяника. Конечно, и горбуновцы писали по-шумерски^[35].

   Говорят, что после многолетнего господства догматизма нужны смелые поисковые работы, творческая мысль, пусть порою бьющая через край. Л.A. Новикова пыталась организовать семинар под девизом: «Ври, что хочешь». Встав на такую дорогу, мы придем вовсе не к расцвету науки, а утратим лицо академического учреждения. Впрочем, на дворе сейчас «эпоха постмодернизма». А для этого течения понятия научной истины вообще не существует.

   Особое и очень тревожное явление – распад научных связей, обособление отдельных археологических центров, утрата единого научного пространства России. Что-то из происходящего можно понять. Археологи Владивостока могут доехать до Москвы или Петербурга, лишь заплатив огромные деньги. Мало у кого они есть, да и с кем, собственно, консультироваться в столицах по своей тематике? Не вернее ли обратиться к археологам США и Японии, забыв о соотечественниках?

   Но есть вещи совершенно непонятные. Съездив в Краснодар, И.С. Каменецкий привез несколько номеров ежемесячного журнала «Древности Кубани». Организаторы его не сочли нужным пригласить никого из столичных археологов, работавших в Прикубанье не один год, ни в члены редколлегии, ни в число авторов, ни просто прислать в подарок хоть один номер, ни предложить подписаться на журнал. В столичных археологах кубанские ни в какой степени просто не заинтересованы.

   Археологи Новосибирска и Екатеринбурга^[36] ставили вопрос о выдаче открытых листов на раскопки не в Москве, а представителями местной администрации со сдачей отчетов ей же, минуя столицу. Археологи Татарстана пытались это осуществить. Написать обобщающую работу, когда отчеты о раскопках будут разбросаны по множеству центров, станет совершенно невозможно.

   Вернемся к книжной теме. В разных городах страны книг по археологии выходит сейчас много. Есть среди них и пустые, вроде упоминавшихся выше «Археологов уходящего века» А.Д. Пряхина – перепечатки его уже изданных славословий сильным мира сего и другим «нужным людям». Но есть и немало полезных публикаций, о которых должны знать все археологи. Между тем сделать это становится всё труднее.

   Сейчас в библиотеке Института археологии РАН почти нет новых археологических изданий (например, украинской «Археологии»). Нет очень многих книг и сборников, опубликованных на периферии; их нет даже в Российской государственной библиотеке (бывшей «Ленинке»). Частные издательства не считают нужным посылать туда обязательные экземпляры. Но не находят нужным информировать коллег о своей работе и иные периферийные археологи.

   Показательны в этом отношении люди, защитившие диссертации в Институте археологии РАН. Не так давно здесь получили докторские степени B.C. Горбунов из Уфы (по книге, изданной там офсетом) и В.В. Никитин из Йошкар-Олы по обобщающему докладу. Не получив авторефератов, я пошел в библиотеку. Своих работ в тот институт, который помог им стать докторами наук, оба автора не подарили. Книгу Горбунова в Российской государственной библиотеке я нашел, но из книг Никитина части не оказалось и там, как не оказалось и большинства перечисленных в его автореферате сборников статей, вышедших в Йошкар-Оле, Чебоксарах, Сыктывкаре и т. д. Те, что я сумел разыскать, содержали только тезисы. Я.А. Шер справедливо писал, что тезисы нельзя считать полноценной научной работой^[37]. Ведь там нет главного для такой работы – системы научных доказательств.

   Создается впечатление, что диссертанты типа Горбунова и Никитина или просто не понимают, что такое научная деятельность, или сознательно идут по весьма сомнительному пути. Научные работники публикуют не для того, чтобы раздуть список ученых трудов автора и повысить его престиж, а для коллег, которые могли бы воспользоваться результатами его труда или в чем-то его поправить и дополнить. Защита без книги или рукописи диссертации – но со ссылками на публикации, большинству коллег недоступные, – чистая фикция.

   Опять же кое-то видит цель происходящего в том, чтобы археологические центры в Уфе или в Йошкар-Оле имели своих лидеров, дружественных Москве. Но контакты, как правило, как-то сразу обрываются. B.C. Горбунов – уже профессор – издал книгу о себе с панегирическим очерком своей биографии, написанным вездесущим A. Д. Пряхиным. Институт археологии РАН заказал Горбунову раздел о срубной культуре для многотомной «Археологии». Раздел так и не написан. Горбунову он теперь явно ни к чему, но торг ведется: «Напишу, если хорошо заплатите».

   Разрыв связей очень заметен при организации научных конференций. На созванные В.М. Массоном конференции «Майкопский феномен в истории культуры» (1991) и «Традиции российской археологии» (1996) я приглашен не был, хотя выпустил монографии по той и другой проблемам. Не пригласили и многих других московских археологов. В своей обобщающей статье по археологии Кавказа B. М. Массон не упомянул мою книгу «Каменный век и энеолит Прикубанья», выводы же ее спокойно приписал другому лицу, более нужному. В списке участников майкопской конференции я с удивлением увидел B.C. Горбунова, прочитавшего доклад об абашевской культуре в Башкирии. При организации историографической конференции в ответ на недоуменные вопросы молодых петербуржцев, почему не приглашен Формозов, В.М. Массон отвечал, что вся конференция проводится в пику Формозову. Основные доклады делали В.М. Массон и Г.Н. Матюшин. Оказывается, этот последний – президент существующего якобы уже 150 лет Русского Археологического общества. То, что оно прекратило свое существование еще в 1929 году, располагаясь до того времени в Санкт-Петербурге, а «Общество» из десятка человек, собранное с бору по сосенке через 70 лет Матюшиным, находится в Москве, и выпустило сборник «Древности», одноименный книжной серии Московского, а не Петербургского общества, никого не смущает. При данной ситуации Матюшин нужнее Формозова.

   Из двух конференций по первобытному искусству в Кемерове я был приглашен только на вторую – при условии, что я приеду за свой счет и оплачу издание своих тезисов. Одновременно ряду лиц, весьма далеких по своим интересам от первобытности (например, специалисту по истории славян В.Я. Петрухину) или только начинавшим работу по тематике конференции (Е.Г. Дэвлет), проезд туда и обратно возместила конференция, и требований заплатить за публикацию тезисов к ним никто не предъявлял. Могу понять, что В.М. Массону, А.И. Мартынову, Я.А. Шеру я лично не симпатичен, и они не хотят видеть меня среди участников «своих» конференций. Но можно ли в таком случае говорить о нормальном научном сообществе, обсуждающем совместно сложные проблемы в той или иной интересующей специалистов сфере? Возобладали тенденции к чему-то совершенно другому; к тому, что на просторечии именуется «междусобойчиком».

   Новые археологические центры не хотят иметь дело со специалистами из столичных городов, всё больше обособляются, варятся в собственном соку. Не сомневаюсь, что повсюду делается что-то полезное, но в развитии местных центров нередко собственно научная сторона дела оттесняется на второй план показухой, расцветом бюрократии. Хочется иметь собственных академиков (хотя бы пресловутой РАЕН – среди ее членов Мартынов, Холюшкин, Шер и другие), побольше своих докторов наук и т. д. Должно быть, кое-кому в этом и видится суть демократии: все теперь на равных правах. Но не могут быть равны старый и молодой, больной и здоровый, образованный и необразованный, одаренный и бездарный. Нужно обеспечить равные возможности, а не стремиться к формальному бюрократическому росту «всё выше, и выше, и выше…»

   Бюрократия – еще один бич нашей жизни. Дирекция Института археологии дала мне возможность подзаработать, включив в комиссию по проверке списка археологических памятников, подлежащих федеральной охране. Заплатили нам очень хорошо, но я с удивлением узнал, что мы (В.В. Седов, И.С. Каменецкий, В.И. Гуляев и др.) числимся «субподрядчиками», нанятыми Институтом природного и культурного наследия России при Министерстве культуры Российской Федерации. Квалифицированных археологов у них нет ни одного, но собранные там случайные люди и выдаются за основных исполнителей проделанной другими работы, получая основное вознаграждение.

   В министерстве культуры существует даже некая дама – «Главный археолог России». То же и на местах (А.А. Чубур, например, объявлял себя «главным археологом города Курчатова»). Что это, как не знаменитое щедринское «средостение»?

   Как видим, в жизни современной российской археологии наметилось немало такого, что настораживает, беспокоит, а порой и возмущает людей старшего поколения, привыкших думать прежде всего об интересах науки. И всё это отнюдь не результат малого финансирования науки. Скорее можно удивляться, откуда берется столько средств у обнищавшего государства на весьма сомнительные предприятия.

   В условиях экономического кризиса российская археология выстояла. Книг по данной тематике выходит больше, чем до 1991 года. Число открытых листов, выдаваемых Отделом полевых исследований, сократилось было, но не очень сильно и понемногу вновь стало набирать рост, а в последние годы достигло рекордного числа. В 1994 годы выдано 625 листов, в 1995 – 745, в 1996 – 784, в 1997 – 748, в 1998 – 787, в 1999 – 824, в 2000 – 927, в 2001 – 953, в 2002 – 962, в 2003–1112, 2004–1209, 2005–1252. Как видим, за десять последних лет рост более чем двукратный.

   Видимо, речь должна идти вовсе не об экономическом кризисе в нашей науке, а о кризисе иного рода – духовном, моральном. Чем болеет вся Россия, тем же больна и отечественная археология. Симптомы болезни общие – аферы, показуха, бандитизм, распад единого культурного пространства на обособленные регионы. При этом действия коллег, даже граничащие с преступлением, не встречают осуждения в нашем сообществе, а порой и поощряются.

   Истоки волнующих нас явлений уходят в 75-летнее господство исходно аморального коммунистического режима в стране. Об общечеловеческих ценностях приказано было забыть. Понятия «стыд», «совесть», «порядочность», «добросовестность» упразднялись как заведомо устаревшие. Допустимо только то, что нужно и выгодно сейчас, в данную минуту. Кто не с нами – тот против нас. Не сдается – уничтожим. На этих установках воспитано несколько поколений советских людей.

   После победы в Отечественной войне у нас был культ науки. Космос! Атом! Премии! Много корыстных людей привлекала престижная непыльная работа. Потом пришло разочарование. Чернобыль! Путч! Дефолт! Говорилось, что наша жизнь строится по строго научным основаниям. К какому экономическому провалу мы пришли, все видят. Отсюда откат масс от науки. К религии, всевозможным сектам, псевдонауке.

   Тем, кто некогда пришел в научную среду с целью самоутверждения, для получения высоких окладов, премий и чинов, поздно начинать жизнь заново. Они держатся завоеванных мест, стараются продвинуться дальше, по-прежнему задают тон. Остатки старой, идеалистически настроенной интеллигенции вымерли. Пытающиеся продолжить ее линию выглядят в глазах большинства смешным анахронизмом.

   Падение престижа науки в обществе, сокращение финансирования ее, имеет и свои положительные стороны. Корыстных людей в науку идет теперь меньше. Зато бескорыстным выбиться в люди стало еще труднее. Им не хватает средств просто на поддержание своего существования, не говоря уже о приобретении собственного жилья, бытовой техники, полноценном отдыхе. А ведь сплошь и рядом молодым людям надо думать еще и о том, как поддержать стариков родителей, как растить детей. Книги, компьютерная техника, билеты в театры и на концерты, поездки в другие культурные центры – безмерно дороги. Где уж тут получать хорошую общекультурную подготовку!?

   Некогда А. Эйнштейн писал: «Храм науки – строение многосложное. Различны пребывающие в нем люди и приведшие их туда духовные силы. Некоторые занимаются наукой с гордым чувством своего интеллектуального превосходства. Для них наука является только тем подходящим спортом, который должен дать им полноту жизни и удовлетворение самолюбия. Можно найти в храме и других: они принесли сюда в жертву продукты своего мозга только в утилитарных целях. Если бы посланный Богом ангел пришел и изгнал из храма всех людей, принадлежащим к этим двум категориям, то храм бы катастрофически опустел»^[38].

   Я отнюдь не призываю к очищению храма науки от честолюбцев и корыстных людей. Они всегда были, есть и будут. К.С. Станиславский, говоря о двух категориях артистов – «любящих искусство в себе» и «себя в искусстве», – вовсе не утверждал, что только первые – хорошие актеры, а вторые – непременно плохие. Но близки его сердцу были именно первые. Так смотрю на дело и я, имея в виду не искусство, а науку. Я не за чистки, но за трезвый взгляд на то, что происходит, за право высказать этот взгляд с трибуны или в печати. Мне кажется, что подобный взгляд со стороны способен улучшить общую обстановку в науке, помочь оступившимся встать на ноги.

   После шести десятилетий работы с чувством горечи могу констатировать, что большинство коллег мою позицию не разделяет.

   Вот уже упоминавшаяся выше книга В.И. Матющенко о сибирской археологии 1960-х – 1990-х годов. Там он счел нужным выделить специальный параграф о морально-этическом климате в археологии. По его мнению, всё тут у нас обстояло прекрасно. Доказательство: никто никогда ни на кого не писал доносы. В столь категорическом утверждении позволительно усомниться, но дело не только в этом. А бесцеремонный произвол сильных мира сего (для Сибири А.П. Окладникова)? А расправы с неугодными (примеры таких жертв для Сибири – М.В. Воробьев, Я.А. Шер, А.Д. Грач, Е.Е. Кузьмина)? А плагиат в разных формах: и прямой (письмо С.М. Васюткина о присвоении его работы М.Ф. Обыденовым, несмотря на достаточную убедительность, не было опубликовано в «Российской археологии»), и распространившаяся манера использовать труд «негров» при подготовке своего очередного опуса. На пяти книгах о петроглифах Елангаш на Алтае первым автором указан А.П. Окладников. Между тем он не только не принимал участия в полевом исследовании этих древних рисунков, но вообще даже рядом с ними никогда не был. Такую же манеру унаследовали некоторые ученики академика.

   Матющенко упомянул, что при обсуждении в Ленинградском отделении Института истории материальной культуры докторской диссертации А.И. Мартынов не встретил поддержки, и глубоко возмущен этим. А ведь суть дела заключалась в том, что один и тот же текст был подан А.И. Мартыновым как часть его докторской диссертации, а его женой Г.С. Мартыновой как ее кандидатская. Кем же надо возмущаться? Теми, кто совершил сомнительный поступок, или теми, кто заметил его и постарался противодействовать?

   Известно, что в 1980-х годах работала специальная комиссия по проверке материалов, публиковавшихся В.Е. Ларичевым в качестве палеолитических изображений. Комиссия, очень авторитетная (П.И. Борисковский, В.П. Любин, З.А. Абрамова), пришла к единодушному выводу: Ларичев выдает за палеолитическую скульптуру камни, не имеющие следов искусственной обработки. О том же писали М.П. Грязнов (учитель Матющенко), А.Д. Столяр, А.Н. Рогачев. И как же оценен этот эпизод в книге Матющенко? А вот как: «История с „разоблачением“ взглядов В.Е. Ларичева в сибирской археологии представляется не лучшей страницей». Ведь он «один из талантливых ученых, способных проникнуть в святая святых древнего разума»^[39]. Итак, снова плохи те, кто заботится о чистоте науки, а человек, выпустивший антинаучные публикации, оправдан и вознесен. Это и есть то, о чем я говорил выше: противодействия отрицательным явлениям в нашей науке нет. Есть скорее их поощрение.

   В каком же направлении движется сейчас наша наука? Распространено стремление сохранить статус кво, помочь старым товарищам по работе выжить в нынешних трудных условиях. На пенсию можно как-то свести концы с концами, если одновременно поступает институтская зарплата. И более половины сотрудников Института археологии – люди, достигшие пенсионного возраста, благодарны дирекции за то, что их оставляют на работе.

   Взгляд молодежи на происходящее, вероятно, совсем иной. У нее нет ни пенсий, ни льгот, положенных пенсионерам; нужно искать приработка: преподавать в школах, репетиторствовать, стоять за прилавком в уличных палатках, грузить ящики; всё, что угодно, только не то, что поможет повышать свою научную квалификацию. А мало-мальски прибыльная работа менеджерами разного рода почти не оставляет времени и сил для занятий наукой.

   Можно ли мечтать о дальнейшем сохранении статус кво, когда всё вокруг так радикально изменилось? Не хватает средств на раскопки, на издание их результатов. Такие интересные края, как степная Украина, Крым, Молдавия, Закавказье, Средняя Азия, даже Сибирь и Дальний Восток, перестали быть местом исследований нашего института. Очевидно, надо думать об изменении его профиля, превращении его в Институт археологии Восточной Европы. Но для этого ничего не делается.

   В конце 1980-х – начале 1990-х годов многие возлагали надежды на то, что возрождение контактов с зарубежными учеными поможет отечественной археологии быстро занять достойное место в мировом научном сообществе. Круг людей, сумевших за последнее десятилетие побывать за границей, по сравнению с брежневскими временами заметно расширился. Прекрасно, что наши коллеги смогли посмотреть некоторые коллекции, посетить чьи-то раскопки, увидеть своими глазами пещеру Ляско. Но собственные работы они пишут в старом духе. Свободное владение разговорным английским, недоступное большинству из моего поколения и распространенное в нынешнем, увы, легко сочетается со слабым представлением и об археологии в целом, и о культуре вообще.

   Те, кто предпочел расстаться с родиной (П.М. Долуханов, М.В. Житомирская, А.М. Лесков, Л.И. Тарасюк, А.М. Хазанов, М.М. Штиглиц, В.Р. Кабо, М.М. Казанский), может быть, достигли неплохого материального обеспечения, но в научном плане ни в чем особенном себя не зарекомендовали.

   Мы столкнулись и с далеко не бескорыстным отношением иных зарубежных археологов к культурному наследию России, и с непозволительным в приличном обществе обращением с коллегами. О том, что произошло со стоянкой Староселье, упоминалось выше. История эта не окончена. После трех сезонов раскопок в Староселье, быстренько выпустив книгу об этом, Э. Маркс (из Далласа) переместился в Португалию. Но, оказывается, он всё равно считает Крым своей территорией и намеревается при первой возможности развернуть раскопки мустьерских стоянок под Белогорском. Протесты исследователя этих памятников – Ю.Г. Колосова во внимание не принимались. Он уже стар, на пенсии, в крайнем случае, можно переждать несколько лет.

   Издатель нового немецкого журнала «Eurasia septentrionalis antique», Г. Парцингер сознательно игнорирует археологов из основных наших центров, предпочитая публиковать сырой материал из раскопок сотрудников провинциальных музеев, а затем трактовать его по собственному разумению. (См., например, его монографию по таза– багъябской культуре, ни одного памятника которой автор не видел).

   Россию такие люди склонны воспринимать лишь как сырьевой придаток Запада. Традиции российской археологической школы для них не существует.

   Некоторые надежды связывали у нас с возрождением православной церкви. Прекрасно, что прекратилось варварское разрушение храмов, что изучение великолепных памятников церковной архитектуры, фресок, иконописи, произведений прикладного искусства, связанных с культом, теперь не только не запрещается, но поощряется. Однако взаимоотношения церкви и науки складываются далеко не просто. Помощи ученым со стороны отнюдь не бедной церкви нет. Напротив – то тут, то там возникают конфликты. Это и стремление вернуть церковные здания, после революции отданные музеям, без всякой заботы о собранных в этих музеях коллекциях; и требования вернуть церкви иконы, спасенные в страшные годы музейными работниками и ставшие украшением художественных собраний. Резон в этих требованиях есть, но мы знаем, чем иногда кончается их выполнение. Возвращенные церкви комплексы, вроде Ново-Спасского монастыря в Москве, вовсе не используются по прямому назначению, а сдаются в аренду коммерческим структурам. Некоторые полученные церковью из музеев икон, даже XII века, исчезли неизвестно куда. Патриархия противится включению в список музеев федерального значения музея в Новгороде Великом, надеясь забрать оттуда содержимое монастырских ризниц. Ставится вопрос о полной передаче Сергиевского историко-художественного музея Сергиевой лавре с превращением научно-просветительного учреждения в монастырское древлехранилище^[40].

   Пока что безусловный прогресс наблюдается только в компьютеризации археологии. Хорошо, что наша молодежь освоила новые технические средства, облегчающие систематизацию и классификацию накопленных коллекций и установление связей с коллегами по всему миру. Но как человек, может быть, уже остановившийся в своем развитии, я пока не вижу, к каким же важным историческим выводам привело применение компьютера. Опыты, появившиеся в печати (М.Г. Мошкова с сотрудниками, анализировавшие сарматские памятники Нижнего Поволжья), подверглись серьезной критике. Действительно, предшествовавшая компьютерной обработке чисто археологическая часть исследования проделана отнюдь не безупречно.

   Я не удивлюсь, если читатель этих заметок скажет: вот несносный характер! Всё то он вечно недоволен. Был недоволен и в 1972 году, недоволен и тридцать лет спустя, после кардинальных изменений в жизни страны. Это так, но ведь идеальной ситуации вообще никогда существовать не может, ибо науку делают люди, а люди не ангелы и всегда в чем-то ущербны. У каждого из нас избыток «лишком человеческих» качеств: изрядная доля эгоизма, честолюбия, при равнодушии к окружающим, стремлении не ввязываться в конфликты, получить желаемый результат сразу, сейчас, а не в итоге кропотливой работы. Это было, есть и будет. Проблема заключена в том, умеют ли люди контролировать свои чувства, сложилась ли некая система, способная хоть в какой-то мере сглаживать борьбу самолюбий, мешать корыстным устремлениям и т. д.

   После падения коммунистического режима, устранения ряда сковывавших общество ограничений многие стали жить по принципу: теперь всё позволено. Серьезного противостояния этой тенденции нет.

   Нелепо рассчитывать на административный контроль. Высокое начальство в науке не разбирается. Ему легко заморочить голову всякими псевдосенсациями. Не надо надеяться и на то, что «заграница нам поможет». Надо полагаться исключительно на самих себя, на научное сообщество. Исцелится общество – исцелится и археология.

   Цель науки всё та же: приближение к познанию истины. Человек для этого плохо приспособлен: он склонен увлекаться, ему хочется сразу решить все вопросы, он торопится, чересчур зависит от окостеневших традиций или, наоборот, гонится за преходящей модой, приспосабливается к сильным мира сего. Серьезному ученому нужно обладать очень развитым чувством самоконтроля, а далеко не все к этому способны. Высшие контрольные функции должно осуществлять научное сообщество. Если оно сформировалось естественным путем, а не оформлено административными приказами, можно надеяться на нормальное развитие науки. Если всё обстоит иначе – перспективы плохие. Не сомневаюсь, что всегда будут появляться люди, работающие с чувством высокой ответственности, не за страх, а за совесть. Они-то и двигают науку вперед. О своей надежде в первую очередь на таких «отдельных личностей» некогда говорил Чехов.

   Заключение мое большинству, несомненно, не понравится. Нам, археологам, надо быть поскромнее, не раздувать искусственно бурную археологическую деятельность в стране, а действовать по принципу: лучше меньше, да лучше.

   Выявление, изучение и охрана нашего культурного наследия остается задачей большой важности. Но проблема национальных взаимоотношений, специфики отдельных народов еще важнее в нашей многонациональной стране. В брежневские времена утверждалось, что национальный вопрос в СССР решен. Всё, что происходило с конца 1980-х годов, опровергало этот тезис. Этнографии нужно расширять сферу своего влияния. А ведь этого нет.

   Археология в послевоенные годы была в чести: госпремии, большие средства на раскопки. Это привлекало и привлекает к ней до сих пор. Любой, даже малообразованный начальник что-то слышал о раскопках, сенсационных находках и готов хоть в чем-то содействовать археологам в своей вотчине. Я не за то, чтобы это эксплуатировать.

   Нужно, чтобы профессионально подготовленные археологи были во всех субъектах Российской Федерации, чтобы они следили за охраной памятников, спасали их, хорошо хранили коллекции, классифицировали и изучали их. Пусть эти археологи, как и столичные, пишут книги, защищают диссертации, заботятся о росте своего рейтинга, престижа и т. д. Но всё это возможно и без шумихи, псевдосенсаций, псевдоакадемий и прочей погони за внешними успехами.

   Полезно, что в Кемерове есть свой археологический центр. Кузбасс – интересный и слабо исследованный район. Но археологам из Кемерова незачем объявлять об издании первой русской археологической энциклопедии, о превращении Кемерова в центр изучения скифо-сарматской археологии или первобытного искусства. Там нет для всего этого необходимых кадров. Разработка местных материалов важнее, и не нужно бояться, что это воспримут как возвращение к краеведческому уровню. На местном материале можно решать важнейшие вопросы истории общества, хозяйства, этногенеза, духовной культуры.

   Итак, я склонен относить все трудности, испытываемые сегодня археологией, не к недостаточному финансированию, а к морально-этической сфере.

   Лев Толстой говорил: «Для того чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше. Это такой же трюизм, как то, что для того, чтобы нагрелся сосуд воды, надо, чтобы все капли его нагрелись»^[41].

   Но могут ли люди стать лучше? Не утопия ли это? Прожив долгую и вовсе не безоблачную жизнь, я наивно продолжаю в это верить. Не часто, но всё же не один раз мне приходилось видеть не отдельных людей, а по крайней мере группу их – часть общества, жившую не по законам корысти и эгоизма, идеалистически, альтруистично.

   Я не был на фронте, но был достаточно большим, чтобы в дни Отечественной войны работать и жить в среде, где народ, идя на колоссальные ограничения своих потребностей, трудился сверх сил ради защиты своего Отечества.

   Сын зоолога, я наблюдал борьбу русских биологов с лысенковщиной. Люди разного возраста, разных школ, партийные и беспартийные, сумели сплотиться и противодействовать антинаучному диктату верхов, спасли честь русской биологии, рискуя жизнью, по крайней мере – лишением свободы и работы.

   Я высоко ценю коллектив Института истории материальной культуры 1940-х – начала 1950-х годов. Там собрались очень разные люди с непростыми взаимоотношениями между собой. И всё же они смогли найти пути к совместной работе ради возрождения русской археологии после коммунистического разгрома 1929–1933 годов и жестоких потерь в дни Отечественной войны.

   В отличие от многих участников телевизионных передач в августе 1999 года, я вовсе не стыжусь того, что восемью годами раньше стоял в толпе у Белого Дома. Собравшиеся там не искали выгоды для себя, чем-то и рисковали и были воодушевлены надеждами на будущее (пусть и несбывшимися).

   Я верю, что люди, во всяком случае, лучшая часть из них, способны объединяться ради высокой цели. Много их не будет, «малая группа», говоря языком социологов. Но если такое небольшое сообщество возникнет, не всё потеряно. Поступательное движение науки не прекратится.