V. Орден рыцарей злого добра

I

“Орден Русской Интеллигенции” — не моя выдумка, я ставлю только точки над “i”. Этот термин уже давно вошел в обиход и широко применялся авторами различных книг до Февральского переворота и после него. Орден Русской Интеллигенции — более точный термин, чем термин “интеллигенция”, под которым многие в настоящее время ошибочно подразумевают весь русский образованный слой.

В изданной несколько лет назад книге “Незаслуженная слава” я доказывал, что “Творцы русской культуры — не интеллигенты, а интеллигенты — не творцы русской культуры”. На одной из страниц этой книги, возражая автору статьи “Беспредметная дискуссия”, помещенной в “Нашей Стране”, считавшему, что если “о вкусах не спорят, то о терминологии тем более не стоит”, я писал: “Неужели Александр Невельский действительно не понимает, какую громадную роль играют термины во всех областях человеческого знания. Неужели он не отдает себе отчета, что неточная терминология несет за собой в конечном итоге комплекс ложных идей, вытекающих из ложного понимания термина”. “Без ясного представления о том, каким образом русская интеллигенция довела русский народ до большевизма — невозможно выйти из того идеологического кризиса, в котором находится сейчас русский образованный слой и здесь и там”.

“А о каком выходе из идеологического кризиса можно говорить, когда верхушка националистов не готова даже к правильному пониманию термина интеллигенция (оставлять ли его для толпы, это совсем особый вопрос) и вместо того, чтобы серьезно спорить по существу, отделывается отговорками, вроде того, что спор, де, беспредметен или что о терминах не спорят (?)”.

То, что не в силах понять Невельский и подобные ему “националисты”, понимал Николай II. В своих воспоминаниях граф Витте пишет: “Когда за столом кто-то произнес слово “интеллигент”, — Государь заметил: “как мне противно это слово” и добавил, — что следует приказать Академии Наук вычеркнуть это слово из русского словаря” (т. I, 295). Витте пишет, что в этом пожелании явно звучала саркастическая нотка.

Выяснение вопроса о том, “что такое русское масонство”, автоматически приводит к вопросу о том, какую роль сыграло масонство в формировании в России того уродливого противоестественного слоя в недрах русского образованного слоя, которого не существует в остальных странах и которых стал известен под именем русской интеллигенции. Русская интеллигенция, космополитическая по своим идейным устремлениям, враждебно настроенная ко всем основам русской культуры — духовно есть дитя европейского масонства. В каждом номере эмигрантских газет и журналов даже национального направления, встречаешь неправильное употребление понятий “интеллигенция” и интеллигент”, когда интеллигенцией называют русский образованный слой, творивший русскую культуру, а выдающихся деятелей русской культуры и всякого образованного русского человека именуют “интеллигентом”.

На самом же деле русский образованный класс ни в коем случае не является интеллигенцией и никто из творцов русской культуры, за редчайшим исключением не был интеллигентом. Не был и не мог быть!

Из всей суммы вопросов идеологического порядка, есть два самых важных. Первый, это вопрос о распространении правильных представлений о русском историческом прошлом, создание подлинно русской концепции русской истории. И второй, не менее важный, — это вопрос о том, почему только в России появился слой, известный под именем “интеллигенция” и каким образом он разрушил плоды творчества русских образованных людей, создавших величественное здание русской государственности и русской культуры.

Без ясных представлений о действительном (а не выдуманном историками-норманистами и русскими интеллигентами) ходе русской истории и без того, каким образом русская интеллигенция довела русский народ до большевизма — невозможно выйти из того идеологического кризиса, в котором находится сейчас весь русский образованный слой.

Творцы русской культуры не являются интеллигентами. Интеллигенты же не являются основными торцами великой русской культуры. Подтасовка понятия “русское образованное общество” понятием “интеллигенция”, нанесло неисчислимый вред русскому национальному сознанию и продолжает ему наносить до сих пор.

То, что русская интеллигенция не совпадает с русским образованным слоем, истинным творцом самобытной русской культуры, легко понять, обратив внимание на три момента.

Если для обозначения интеллигенции потребовалось особое обозначение — значит, интеллигенция это вовсе не образованный слой, который существовал с момента зарождения Руси, а какая-то особая группа, имеющая свои специфические особенности.

Образованный слой существует во всех странах мира, специфическое понятие интеллигенция появилось только в России, когда после совершенной Петром I революции, в России появилась особая космополитическая прослойка, которую пришлось обозначить позднее особым именем.

Образованный слой всякой страны в своем культурном творчестве опирается на духовные основы своей национальной культуры. Русская же интеллигенция с момента появления с яростной ненавистью отрицает все основы русской самобытной культуры и принципиально отрицает возможность существования русской самобытной культуры.

Спрашивается, как же люди, отрицающие возможность создания русской самобытной культуры, то есть интеллигенция, могут составлять русское образованное общество, создавшее русскую культуру?

Ведь сколько бы ни твердили русские интеллигенты, что никакой русской самобытной культуры нет, ведь великая самобытная русская культура тем не менее существует. Наличие совершенно своеобразной русской культуры, резко отличающейся от европейской культуры — неоспоримый факт, это давным-давно признано величайшими русскими и иностранными мыслителями. Духовную непохожесть русского ярко чувствуют все другие народы. Даже русских интеллигентов, как они ни корчат из себя европейцев — европейцы никогда не признают за своих. Это ли не есть неоспоримое признание того, что даже европеизированные русские по своему духовному складу принадлежат к иному, не европейскому миру.

Некоторое время назад на страницах “Нашей Страны” развернулась оживленная полемика по вопросу о том “Что такое интеллигенция?” Дискуссия, к сожалению, кончилась ничем. Как Аму-Дарья без следа уходит в пески, так и в результате дискуссии идеологические работники народно-монархического движения не пришли к выводу, к которому давно бы уже надлежало прийти сторонникам национального мировоззрения: что интеллигенция — это одно, а русское образованное общество, против которого всегда вело яростную войну интеллигенция — это совсем другое.

В вышедшем в 1960 году в Нью-Йорке сборнике “Воздушные пути” новый эмигрант Н. Ульянов известный публицист и исторический романист (автор романа “Атосса”) в своей статье о русской интеллигенции “Ignorantia est” дал Ордену Русской Интеллигенции столь же беспощадную оценку, какую дал я в своей книге “Незаслуженная слава”. Живущие заграницей члены Ордена немедленно набросились на Н. Ульянова с целью всячески дискредитировать его утверждения и его самого лично, и всячески затемнить сущность спора. Подобная тактика членов Ордена вполне понятна.

“Такая подмена, — писал Н. Ульянов в статье “Интеллигенция”, опубликованной в “Новом Русском Слове” (от 7 февраля. 1960 г.), — наблюдается в отношении термина “интеллигенция”. Его стараются употреблять не в традиционно русском, а в европейском смысле. Нет нужды объяснять, зачем понадобилось такое растворение революционной элиты во всей массе образованного люда и всех деятелей культуры. Мимикрия — явление не одного только животного мира. По той истеричности, с которой публицисты типа М. В. Вишняка кричат о “суде” над интеллигенцией, можно заключить, что суда этого боятся и заранее готовят почву, чтобы предстать на нем в обществе Пушкина и Лермонтова”.

“Невозможно спастись, — пишет Н. Ульянов, — в статье “Интеллигенция” (“НРС”, от 7 февраля 1960 г.) и от плоской болтовни, вызванной путаницей в употреблении и понимании самого слова “интеллигенция”... В одних случаях это делают по недоразумению, в других — сознательно. Не могу, например, допустить, чтобы М. В. Вишняк заблуждался и не понимал, почему имена Пушкина, Лермонтова, Лобачевского нельзя объединить, в одну группу с именами Желябова, Чернышевского и Ленина. Если у него, тем не менее, такая тенденция есть, то тут — определенный умысел. Ни сам он в прошлом, ни люди дореволюционного поколения, не употребляли слово “интеллигенция” в таком всеобъемлющем духе. Оно имело довольно узкое значение, и лет пятьдесят тому назад, когда веховцы выступили с развенчанием интеллигенции — терминологических споров почти не было. Обе стороны знали, о ком идет речь. Путаница началась после революции, когда пробил час исторического существования той общественной группы, что именовала себя интеллигенцией. С этих пор и в Советском Союзе и в эмиграции слово это стало произноситься, чаще, в общеевропейском понимании”.

“Совершенно очевидно, что оценка исторической роли интеллигенции возможна только в свете событий, служившего конечной целью ее борьбы. Это сознавали ее враги и друзья. До революции они, несмотря на жаркие споры, воздерживались от пророчеств и окончательных приговоров; чувствовали, что совершение ее судеб еще не наступило. Вдруг да и в самом деле русскому Прометею удастся принести огонь на землю! Вдруг да “справедливейший” политический строй восторжествует! Эти сомнения и относительность тогдашних суждений выразил Д. С. Мережковский: — “Когда свершится “великое дело любви”, когда закончится освободительное движение, которое они начали и продолжают, только тогда Россия поймет, что эти люди сделали и чего они стоили”. Все, как известно “свершилось” сорок три года назад. По всей логике, России давно бы пора понять что-нибудь в “великом деле любви”. Но как это, оказывается, трудно! В СССР всем генералам идейного штаба русской революции поставлены памятники, низшее офицерство занесено в святцы, и горе тому, кто усомнится в непорочности этих подпольных страстотерпцев, террористических угодников, социалистических заступников земли русской! Соловки! Колыма! Расстрел! Оно и понятно: сомнение в их святости равно сомнению в святости революции. Вот миф, стоящий на пути к нашему духовному освобождению. На Западе он давно разоблачен. Там, во всех этих прометеевых огнях и аннибаловых клятвах видят зарницы тоталитарных режимов”.

Хотя Ульянов свое понимание интеллигенции уточнил лишь в ответе Вишняку, все построение его статьи в “Воздушных путях” не оставляет сомнения в том, что он уже и раньше понимал под интеллигенцией “орден” Анненкова или, согласно Иванову-Разумнику, “штаб русского революционного движения”. А сторонник Н. Ульянова в своем письме в редакцию “НРС” З. Аспальф (.№ 17154) пишет: “Критики Н. Ульянова не опровергли, нового не указали, а постарались главным образом по причинам пристрастия, замутить вопрос о существовании “закрытого ордена русской интеллигенции” своеобразной природы, с душком особого НАПРАВЛЕНИЯ”.

Скажем открыто то, на что З. Аспальф только туманно намекает — “своеобразная природа” ордена и его “особое направление” — определяются масонским происхождением Ордена. Сознавали или не сознавали рядовые члены Ордена, но с момента возникновения Ордена они были никем иным, как духовными и политическими лакеями мирового масонства.

II

Русская интеллигенция, как это много раз подчеркивали выдающиеся ее представители, несмотря на разнородность входящих в нее политических образований представляет из себя все же нечто в политическом отношении целое, напоминая собой подобие некоего ордена, имеющего одни и те же основные верования. Впервые орденом интеллигенцию назвал Анненков, который характеризуя западников писал, что все они составляли “как бы воюющий орден, который не имел никакого письменного устава, но знал всех своих членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, и, который все-таки стоит по какому-то соглашению, никем в сущности не возбужденному, поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться, ненавидимый одними и страстно любимый другими”.

“Когда во вторую половину XIX века, — пишет в “Русской Идее” Н. Бердяев, — у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер сходный с монашеским (вернее сказать, с масонским орденом. — Б. Б.) орденом”.

В книге “Истоки и смысл русского коммунизма” он опять утверждает: “Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп”.

Да, члены Ордена имели даже особый, своеобразный физический облик. В “Истории моего современника”, в главе “В розовом Тумане”, Короленко, например, пишет, что его внимание поразила интеллигентное выражение лицо одного из пассажиров, разговаривавшего с другим пассажиром: “Я насторожился, ожидая дальнейшего разговора этих двух симпатичных людей, которые сразу нашли друг друга в безличной толпе”. “Точно члены одного ордена, — опять нашел я литературную формулу”. “Сам человеческий облик известной категории людей, идейных, изъеденных интеллигентской идеологией, носил печать этого удушливого, безотрадного “антиэстетизма”. Нечесаные волосы, перхоть на потертом воротнике, черные ногти, неряшливая одежда, вместо платья (со словом туалет был сопряжен некоторый одиум), неопределенного цвета блузы, вместо прически — либо по-студенчески остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб — подобного вида публика в фойе театров, где шли “идейные” пьесы, залы с лекциями и определенного типа клубы” (Кн. С. Щербатов. Художник в ушедшей России”, стр. 236).

Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет собою особый Орден, разделяют и многие другие видные представители этого Ордена. Г. Федотов утверждает в “Новом граде”: “Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписанный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе и связанного с ней, как интеллигенция с классом работников умственного труда”.

Особым духовным Орденом, а отнюдь не русским образованным слоем считал интеллигенцию и бывший эсер-террорист И. Бунаков-Фондаминский. Однажды он сделал в Париже даже доклад “Русская интеллигенция, как духовный орден”. Считал, что интеллигенция является своеобразным духовным орденом и Д. Мережковский.

Русский марксист Валентинов (Е. Юрьевский) писал в статье “Воспоминания В. А. Маклакова”, напечатанной в июне 1954 года в “НРС”: “Русская интеллигенция, неповторимое историческое явление, появление которой всего правильнее датировать началом 40-х годов — была неким орденом. Нечто вроде средневекового рыцарства, имевшая, как полагал Федотов, но к этому следует сделать важные поправки, — свой неписанный кодекс чести, “свои обеты”. К Ордену в какие-то годы несомненно принадлежала значительная часть и руководящая часть партии к. д. — Милюков, Винавер, Д. Шаховской и другие”.

В возникшей в 1960 году полемике между Н. Ульяновым давшем суровую, но справедливую оценку Ордену Р. И. и члены Ордена, и сторонники взглядов Н. Ульянова одинаково прибегают к термину — “Орден Русской Интеллигенции”. Несомненный член Ордена проф. Ф. Степун, например, пишет в своей статье “Суд или расправа?” (“НРС” № 17174); “Ссылаясь на Иванова-Разумника, на Федотова и на английского профессора Хербера Баумена он (Ульянов. — Б. Б.) приходит к пониманию интеллигенции весьма близкому к тому, которое я защищал уже в 20-х годах и которое подробнее обосновал в моей последней статье “Пролетарская революция и революционный орден русской революции” (“Мосты”, 3). В основе этого понимания, лежит формула Анненкова, по мнению которого, интеллигенция есть как бы “воюющий орден, который не имея никакого письменного устава, но зная всех своих членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, стоял по какому-то соглашению поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться, ненавидимый одними и страстно любимый другими”.

III

По своей организационной структуре Орден Русской Интеллигенции (будем называть его сокращенно — Орден Р. И.) является точной копией организационной структуры масонства: это то же самое “единство в разнообразии”. Почему масонство разделено на множество ритуалов? Да только потому, что масоны стремятся вовлечь в орбиту своего духовного влияния всех, кто отходит от религии своих предков и национальных традиций. Масонство — это идейный универмаг, рассчитанный на удовлетворение вкусов отходящих от веры в Бога и национальных традиций. Масонство предлагает “идейные” товары на всякий вкус. “В масонстве, — как правильно указывает Селянинов в “Тайная сила масонства”, — не брезгуют ничем, стараясь использовать даже отвратительные человеческие наклонности”.

Масон Маклей пишет: “...ясно, что нет единства в ритуалах, но это различие не мешает всеобщности масонства. Ритуал является только внешней формой. Доктрина масонства всюду одна и та же. Это неизменное тело, остающееся повсюду одинаковым... по меньшей мере нас утешает тем, что в то время как церемония или ритуал в разные периоды менялись и все еще изменяются в разных странах, наука, философия, символизм и религия франкмасонства продолжает оставаться той же повсюду, где исповедуется настоящее масонство”. Масонство, утверждает он, “объединяет людей самых противоположных мнений в одно братское общество (братский оркестр), которое дает один и тот же язык людям всех наций и один алтарь людям всех религий”, поэтому с правом эта связь называется “Мистический Аркан” и масоны, будучи объединены под его влиянием, или пользующиеся его выгодами, называются “Братьями Мистической Петли”. ⁵

А вот, что пишет про состав русского масонства меньшевик Г. Аронсон в статье “Масоны в русской политике”, опубликованной 8 октября 1959 года в еврейской газете “Новое Русское Слово”: “Вот несколько имен из списка масонской элиты, которые на первый взгляд кажутся совершенно не укладывающимися в одну организацию, на деле, однако, тесно связанных между собой: на политическом поприще: князь Г. Е. Львов и А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов и Н. С. Чхеидзе, В. А. Маклаков и Е. Д. Кускова, великий князь Николай Михайлович и Н. Д. Соколов, А. И. Коновалов и А. Я. Браудо, М. И. Терещенко и С. Н. Прокопович.

Что поражает в этом списке, ЭТО БУКВАЛЬНО ЛЮДСКАЯ СМЕСЬ, в которой так неожиданно сочетаются социалисты РАЗНЫХ МАСТЕЙ с миллионерами, представителями радикальной и либеральной оппозиции с лицами, занимающими видные посты на бюрократической лестнице, — вплоть до... бывшего Директора Департамента Полиции. Что за странное явление, особенно непривычное в русской общественной жизни, для которой всегда были характерны полярность воззрений, сектантское начало во взаимоотношениях, взаимные отталкивания”.

“Братьями Мистической Петли” являются и все интеллигенты, связанные духовно с русским и мировым масонством через исповедание политических и социальных доктрин, пущенных в обиход масонством. Орден Р. И.— по существу не что иное, как замаскированное масонство, выполнявшее после окончательного запрещения русского масонства Николаем I ту же самую роль, которую выполняло бы масонство, если бы оно не было запрещено.

Орден Р. И., как и масонство, разветвлялся на множество различных ритуалов, политических сект и партий, часто враждовавших между собой, но преследовавших все одну и ту же цель — уничтожение Самодержавия. Несмотря на очень страстную борьбу между собой, все, составлявшие в совокупности Орден Р. И, политические группировки всегда ощущали свое духовное родство и видели друг в друге братьев по конечным стремлениям.

Нормальные сообщества объединяют всегда чувство патриотизма, любви к чему-нибудь, стремление к творческой деятельности. Братство же Мистической Петли, мировое масонство, во всех ритуалах объединяется не любовью к существующему, а ненавистью. Ненавистью к существующим религиям, к монархиям и так далее.

Ненависть объединяла и сплачивала воедино в особый политический орден и русскую интеллигенцию. Ненависть к Самодержавию, к Православию, к русскому историческому прошлому, ненависть к самобытным традициям русской культуры — таков идейный цемент скреплявший различные интеллигентские секты в одно духовное целое.

Как и масонство, Орден Р. И. объединял две группы деятелей — работавших в области подготовки революции духа, критиковавших религию, политическую власть, общественное устройство и подготавливавших насильственное свержение Самодержавия. И про первых и про вторых можно сказать то же самое, что писали про деятельность современного им масонства авторы “Всеобщей истории Церкви”, изданной в 1853 году в Мадриде: “Однако увлеченные внутренними разногласиями эти общества не оставались меньше объединенными против предмета своей ненависти. Если не были согласны в средствах разрушения, то все были согласны разрушить. Основным правилом их политики было пользоваться всеми убеждениями, всеми интересами хотя бы и противоположными между собой, только бы они были под каким-нибудь видом враждебны религии и обществу” (т. VII, 318, 319).

Если политические взгляды эсеров, октябристов, большевиков, меньшевиков, кадетов и разнились друг от друга, но все они были согласны, что царскую власть надо разрушить. “В самой пасти чудовища, — пишет Герцен, — выделяются дети, не похожие на других детей; они растут, развиваются и начинают жить... совсем другой жизнью”. Главная черта во всех их — глубокое отчуждение от официальной России, от среды их окружающей, и с тем вместе стремление выйти из нее, — а у некоторых и порывистое желание вывести и ее самое”. Героиня романа Лескова “Некуда” нигилистка Лиза, говорит своим родным: “...с теми у меня хоть общая ненависть, а с вами — ничего”.

В характере интеллигенции с первых дней ее зарождения была ужасная черта. Ее девизом был девиз Екатерины Медичи: “НЕНАВИДЬТЕ И ЖДИТЕ!”

IV

В “Лекциях по русской истории” академик Платонов пишет: “Знакомясь с правительственной деятельность Николая I, ...мы приходим к заключению, что первые десятилетия царствования Императора Николая I были временем доброй работы, поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего царствования очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением убеждается, что добрая деятельность не привлекла к себе ни участия, ни сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества, и не создала Императору I той популярности, которою пользовался в свои лучшие годы его предшественник Александр”.

Эта оценка Платонова является опровержением интеллигентского мифа поддерживаемого членом Ордена евреем Л. Дейчем в книге “Роль евреев в русском революционном движении”, что “лица, желавшие так или иначе содействовать прогрессу, всегда начинали с мирных приемов и, только убедившись в невозможности достигнуть ими чего-нибудь, наталкиваясь на запрещения и преследования со стороны предержащих властей, переходили на насильственный путь. То же произошло и у нас” (т. I, 48).

Нет, у нас, как указывает Платонов, произошло совсем — “не то же”. Конфликт между Николаем и членами возникнувшего Ордена Р. И. состоял не в том, что члены Ордена стремились к прогрессу, а Николай был противником его. Сущность конфликта совершенно иная: в вольтерьянствующем, масонствующем и европействующем дворянстве, вошедшем в Орден, Николай имел не представителей нормальной политической оппозиции, а врагов ВСЯКОЙ ЦАРСКОЙ РОССИИ, стремившихся уничтожить всякую царскую Россию и консервативную, и либеральную, и прогрессивную. ВСЯКУЮ! Как отмечал бывший член ЦК “Земли и Воли” Л. Тихомиров в своем труде “Монархическая государственность”: “Эта интеллигенция — не только в своих крайних проявлениях, — но и в умеренных, так называемых либеральных, отрицала не частности строения, а самую строящую силу, требовала от нее не тех или иных мер, а того, чтобы она устранила самую себя, отдала Россию им”.

Уже Пушкин, еще на заре зарождения Ордена отметил, что в России очень много людей “стоящих в оппозиции не к правительству, а к России”. Духовное равновесие, создавшееся в начале царствования Николая I, впервые после Петровской революции, после подавления заговора масонов-декабристов и запрещения масонства, совершенно не устраивало западнически настроенные круги дворянства, находившиеся во власти идей вольтерьянства и масонства: этим кругам, поставившим организаторов Ордена, нужна была не социально и политически прогрессирующая Царская Россия, а Россия без царской власти, которую они могли бы калечить по полюбившимся им масонским рецептам. Члены Ордена Р. И. — были не представителями нормальной политической оппозиции, которых можно было умилостивить какими-либо уступками и привлечь их к сотрудничеству с властью, как ошибочно думали все цари, начиная с Николая I. Вместо того, чтобы выжечь дотла возникнувший Орден принципиальных убийц Самодержавия, Православия и всех русских традиций, они расценивали членов Ордена, как заблудившихся русских, которых мягкостью наказаний (вспомним, как отнесся Николай I к Герцену, Бакунину) и рядом уступок (как на это надеялись Александр II и Николай II) можно привлечь к работе по преобразованию России. Но это была роковая ошибка, приведшая Россию к гибели.

Указывая, что интеллигенция требовала от царей не частных уступок, не радикальных реформ в духе своей идеологии, а того, чтобы цари отдали Россию ей. Л. Тихомиров замечает: “Но на такой почве возможна только борьба, полное торжество победителя, полное уничтожение побежденного. Тяжкий смысл этого положения едва ли у нас сознавался властью, которая, будучи основана на нравственном единении с нацией, с трудом представляла себе, чтобы среди “своих” могли перед ней стать принципиальные враги. Но за то сама революционная интеллигенция, как “мирная”, так и “боевая”, вполне понимала положение и систематически направляла все свои усилия к тому, чтобы все устроительные меры власти, всякий шаг развития страны, обратить в орудие борьбы против данного строя”.

Всякая уступка со стороны власти, всякое снисхождение к политическим преступникам расценивалась только как слабость власти и основание для нового наступления и требования новых уступок. Трагизм положения состоял в том, что царская власть видела в своих будущих убийцах лишь непокорных, но все же “своих”, с которыми надеялась рано или поздно, но все же придти к соглашению о совместном сотрудничестве. Немецкий историк Миллер, в книге “Россия” (Лейпциг. 1940 г.) пишет, что “Ни в одной европейской стране никогда не бывало “интеллигенции”, образованного слоя, все устремления которого были бы посвящены социальной революции; в России же социальная революция была целью жизни образованных людей... Ни нигилисты, ни большевики, не удовлетворялись конституционными реформами: они хотели революции и только революции”. Как голодного тигра не удовлетворишь тем, что позволишь откусить ему кусок своего тела, так не было способов удовлетворить политическими уступками политическое бешенство членов Ордена. С момента возникновения Ордена в России возникла атмосфера непрерывной гражданской войны. “Эти люди, — по оценке Достоевского, — ничего не понимали в России, не видели ее своеобразия и ее национальных задач. Они решили политически изнасиловать ее по схемам Западной Европы “идеями”, которыми они, как голодные дети, объелись и подавились”.

“Русские революционеры не понимали величайших государственных трудностей, создаваемых русским пространством, русским климатом и ничтожной плотностью русского населения. Они совершенно не разумели того, что русский народ является носителем порядка, христианства, культуры и государственности среди своих многонациональных и многоязычных сограждан. Они не желали считаться с суровостью русского исторического бремени (на три года жизни — два года оборонительной войны) и хотели только использовать для своих целей накопившиеся в народе утомление, горечь и протест. Они не понимали того, что государственность строится и держится живым народным правосознанием, и что русское национальное правосознание держится на двух основах — на Православии и на вере в Царя. Как “просвещенные” неверы, они совершенно не видели драгоценного своеобразия русского Православия, не понимали его мирового смысла и его творческого значения для всей русской культуры”. “На этой политической близорукости, на этом доктринерстве, на этой безответственности — была построена вся программа и тактика русских революционных партий. Они наивно и глупо верили в политический произвол и не видели иррациональной органичности русской истории и жизни” (И. Ильин. “Наши Задачи”).

Герой “Бесов” Петр Верховской так определяет задачи поставленные себе: “...я знаю, что прежде всего надо уметь разрушать и в этом моя задача: ни о каких будущих благах я не думаю”.

V

Многие видные идеологи Ордена подчеркивают, что интеллигенция, это вовсе не синоним понятия образованное общество. И они правы. Образованный слой существовал и существует во всех странах. Существовал образованный слой и в России, начиная со времени Киевской Руси, почти за тысячу лет до появления интеллигенции, он-то и является творцом русской культуры. Этот же образованный слой продолжает существовать и после появления в России интеллигенции или, как мы уже указывали, — точнее — Ордена Русской Интеллигенции.

Орден Р. И. — прямой результат Петровской Революции, результат ненормального духовного развития части русского образованного общества, трагические итоги отрыва европеизировавшихся слоев образованного общества от русских духовных традиций. В помещенной в сборнике “Вехи” статье П. В. Струве, например, пишет: “Интеллигенция есть результат таких особенностей, которых не знали остальные страны, органически развивавшиеся на основе своей культуры”. Орден Р. И. — результат той части Петровской революции, “которая угасила русский дух во имя голландского кафтана, которая поставила русскую национальную идею в учебное и подчиненное положение по отношению к национально и государственно отсталым идеям тогдашнего Запада”. Только в результате Петровской революции, подорвавшей основы самобытной русской культуры, смог появиться противоестественный слой образованных и полуобразованных людей, который поставил целью своего существования окончательное разрушение русской государственности и русской культуры.

Интеллигенция — это “народ в народе” — европейцы русского происхождения. “Реформа Петра Великого, — пишет Достоевский в программной статье журнала “Время”, — нам слишком дорого стоила, она разъединила нас с народом”. “Наша оторванность именно и началась с простоты взглядов одной России на другую. Началась она ужасно давно, как известно еще в Петровское время, когда выработалось впервые необычайное упрощение взглядов высшей России на Россию народную, и с тех пор, от поколения к поколению, взгляд этот только и делал у нас, что упрощался”. “А простота — враг анализа. Очень часто кончается ведь тем, что в простоте своей вы начинаете не понимать предмета, даже не видите его вовсе, так что происходит уже обратное, то есть ваш же взгляд из простого сам собою и невольно переходит в фантастический”.

“С другой стороны, — пишет Достоевский Победоносцеву, касаясь упрощенного взгляда на европействующих интеллигентов, — мы говорим прямо: это сумасшедшие, и между тем, у этих сумасшедших своя логика, свое учение, свой кодекс, свой Бог даже, и так крепко засело, как крепче нельзя. На это не обращают внимания: пустяки, дескать, не похоже ни на что, значит пустяки. Культуры нет у нас (что есть везде), дорогой Константин Петрович, а нет через нигилиста, Петра Великого. Вырвана с корнем. А как не единым хлебом живет человек, то и выдумывает наш безкультурный поневоле что-нибудь по-фантастичнее, да по-нелепее, да чтоб ни на что не похоже было, потому что хоть все целиком у европейского социализма взял, а ведь и тут переделал так, что ни на что не похоже”. “...Оказывается, — пишет Достоевский, в “Дневнике Писателя”, — что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества, — теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается даже и желанием собственной веры”.

С течением времени русская интеллигенция, соединившись в особый идейный орден, сумела внедрить много лживых исторических, политических и социальных предрассудков и мифов.

Одним из наиболее распространенных и наиболее вредных мифов является миф о том, что понятие интеллигенция обозначает лучшую, самую культурную часть русского образованного общества и что русская интеллигенция была той частью русского образованного общества, которая творила русскую культуру. Одним словом, что интеллигент значит образованных человек, принадлежащий к слою творцов русской культуры. На самом же деле русский интеллигент, выросший в результате совершенной Петром революции, есть уродливое, противоестественное смешение двух противоположных в своих духовных истоках, культур: европейской и русской. Он — олицетворение дисгармонии, всякого рода крайностей. Один из “творцов Февраля”, проф. Ф. Степун, пишет в наши дни в альманахе “Мосты”: “Кто же осуществил русскую революцию? Правилен только один ответ: революционная интеллигенция, рожденная духом петровских преобразований”.

VI

Бердяев утверждает в “Русской Идее”: “Русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование”. Бердяеву вторит Г. Федотов: “...Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только “русская”, но и вообще “интеллигенция”. Как известно, это слово, т. е. понятие, обозначающее им, существует лишь в нашем языке. Разумеется, если не говорить об inteligentia философов, которая для Данте, например, значила приблизительно то же, что “бесплотных умов естество”. В наши дни европейские языки заимствуют у нас это слово в русском его понимании, но не удачно: у них нет вещи, которая могла бы быть названа этим именем” (стр. 10). “Западные люди впали бы в ошибку, — пишет Н. Бердяев в “Истоки и смысл русского коммунизма”, — если бы они отождествили русскую интеллигенцию с тем, что на Западе называют Intellectuels — это люди интеллектуального труда и творчества, прежде всего ученые, писатели, художники, профессора и педагоги и пр. Совершенно другое образование представляет собою русская интеллигенция, к которой принадлежат люди не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще не особенно интеллектуальные. И многие русские ученые и писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле этого слова”.

“Термин “интеллигенция” изобретен и пущен в ход в 1876 году Боборыкиным. Слово это было выдумано Боборыкиным, потому что назрела необходимость обозначить как-то тот особый слой людей, духовно отличавшихся от всех остальных людей, который возник в России и похожего которому не было ни в одной из стран, культура которых развивалась органическим путем, не знала такого катастрофического разрыва с национальными духовными традициями, который возник в России после Петровской революции. Если бы слой похожий на “интеллигенцию” существовал в какой-нибудь из стран, то он имел бы уже соответствующее наименование. Но такого слоя нигде до того не существовало и для того, чтобы отличить интеллигенцию от существовавшего в России нормального образованного слоя, пришлось выдумать специальное название.

Интеллигент, — по мнению Боборыкина, — не образованный, высокоразвитый человек, а “передовой” и “прогрессивный” человек. А в понятие прогрессивности в то время вкладывались определенные понятия, совершенно определенные точки зрения на “прогресс”, эволюционное и революционное развитие человечества. “Интеллигент” — человек “прогрессивного мировоззрения”, преданный революционно-якобинским идеям в той или иной степени — верноподданный идеи революционного развития общества. “Мы должны исходить из бесспорного, — указывает Г. Федотов, — существует (существовала) группа, именующая себя русской интеллигенцией, и признаваемая за таковую и ее врагами. Существует и самосознание этой группы, исконни задумывавшейся над своеобразием своего положения в мире над своим призванием, над своим прошлым. Она сама писала свою историю. Под именем “истории русской литературы”, “русской общественной мысли”, “русского самосознания” много десятилетий разрабатывалась история русской интеллигенции, в одном стиле, в духе одной традиции. И так эта традиция аутентическая (“сама в себе”), то в известном смысле она для историка обязательна. Мы ничего не сможем понять в природе буддийской церкви, например, если будем игнорировать церковную литературу буддистов”.

VII

Самой характерной чертой оделяющей членов Ордена от представителей русского образованного слоя является тоталитарность их миросозерцания. Отмечая характерные признаки миросозерцания основателя Ордена, Н. Бердяев писал: “Белинский, как типичный русский интеллигент, во все периоды стремился к тоталитарному миросозерцанию”. “Он был нетерпим и исключителен, как все увлеченные идеей русские интеллигенты и делил мир на два лагеря” (“Русская Идея”, страница 60-61).

Белинский однажды заявил: “Мы люди без отечества — нет хуже, чем без отечества; мы люди, которых отечество — призрак, — и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность — призрак”. Беспочвенность, как самую характерную черту интеллигенции, отмечает и Бердяев во многих своих книгах. Вот несколько его таких высказываний: “Раскол, отщепенство, скитальчество, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни — характерные черты интеллигенции”. “Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем”. “Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей целиком увлеченных идеями и готовыми во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь”.

Интеллигенты в своих наиболее радикальных слоях не имели почти точек соприкосновения ни с русским прошлым ни с настоящим. “Для интеллигенции, — указывает Бердяев, — характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями”. “Интеллигенция жила в расколе с окружающей действительностью, которую считала злой, и в ней выработалась раскольничья мораль. Крайняя идейная нетерпимость русской интеллигенции, была самозащитой: только благодаря своему идейному фанатизму она смогла выдержать преследования и удержать свои черты”.

Точно такую же характеристику дает интеллигенции и Г. Федотов в статье “Трагедия интеллигенции” (“Новый Град”): У интеллигенции “Идеал коренится в “идее”, в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и властно прилагаемые к жизни, как ее норма и канон. Эта “идея” не вырастает из самой жизни, из ее иррациональных глубин, как высшее ее рациональное выражение. Она как бы спускается с неба, рождаясь матерью землей”. “Говоря простым языком, русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”. Это ее исчерпывающие определения. Они не вымышлены, а взяты из языка жизни: первое, положительное, подслушано у друзей, второе, отрицательное, у врагов (Страхов). Постараемся раскрыть их смысл. Идейность есть особый вид рационализма, этически окрашенный”.

“К чистому познанию он предъявляет, по истине, минимальные требования. Чаще всего он берет готовую систему “истин”, и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность замещает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость: догмат, понимаемый рационалистически, святость — этически, с изгнанием всех иррациональных, мистических или жизненных основ религии. Догмат определяет характер поведения (святость), но сама святость сообщает системе “истин” характер догмата, освящая ее, придавая ей неприкосновенность и неподвижность. Такая система не способна развиваться. Она гибнет насильственно, вытесняемая новой системой догм, и этой гибели идей обыкновенно соответствует не метафорическая, а буквально гибель целого поколения”.

“Русское слово “интеллигенция”, — пишет известный меньшевик Дан в “Прохождении большевизма”, — обозначает не профессиональную группу населения, а особую социальную, объединенную известной политической солидарностью” (стр. 32).

“Интеллигент, — пишет проф. В. Вейдле в “Три России”, — одинаково не признавал своим человеком, не разделявшего его политических идей и человека безразличного к политическим идеям. У Врубеля, Анненского или Скрябина могли быть (как впрочем, и, у любого бюрократа) интеллигентские черты, но классический интеллигент не счел бы этих людей своими и окончательно отшатнулся бы от них, если бы мог поставить им на вид малейшую политическую ересь — подобно тому, как достаточно было профессору не высказать одобрения студенческой забастовке, чтобы его отчислили от интеллигенции... К духовной свободе относилась враждебно, как большая часть бюрократии, так и большая часть интеллигенции”. Инакомыслие со времен Герцена, Бакунина и Белинского всегда считалось интеллигенцией самым злейшим преступлением из всех существующих на свете”.

VIII

Что является самой характерной чертой членов Ордена, которая отделяет его от русского образованного слоя, и на основании которой сами члены Ордена отделяют себя от русского образованного общества? Вот что пишут на этот счет идеологи Ордена:

“Попробуем сузиться, — пишет Г. Федотов. — Может быть, епископ Феофан, Катков, не принадлежат к интеллигенции, как писатели “реакционные”, а интеллигенцию следует определять, как идейный штаб русской революции? Враги, по крайней мере, единодушно это утверждают, за это ее и ненавидят, потому и считают возможным ее уничтожение — не мысли же русской вообще, в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей готова смотреть на себя именно таким образом”.

Г. Федотов то же самое говорит, что утверждал в своей двухтомной “Истории русской общественной мысли” Иванов-Разумник, писавший, что все разветвления Ордена, несмотря на ожесточенную борьбу зачастую между собой, роднила их и объединяла между собой “борьба за освобождение”. То есть борьба за освобождение от Православия, Самодержавия и традиций русской самобытной культуры.

Интеллигенция была не профессиональной группой работников умственного труда, не особой экономической группой общества, а особой идеологической группой, образовавшейся из самых различных социальных слоев русского общества. Бердяев в книге “Истоки и смысл русского коммунизма” считает, что самой характерной чертой интеллигенции была ее революционность: “Для русской интеллигенции, в которой преобладали социальные мотивы и революционные настроения, которая породила тип человека, единственной специальностью которого была революция, характерен крайний догматизм... Интеллигенция всегда была увлечена какими-либо идеями”. “После подавления восстания декабристов русская интеллигенция окончательно сформировалась в раскольничий тип. Она всегда будет говорить про себя “мы”, про государство, про власть — “они”. По мнению Г. Федотова “в истории русской интеллигенции основное русло — от Белинского, через народников к революционерам наших дней”.

Члены Ордена Р. И. всегда страдали манией известной у немецких психиатров под названием “вельт-фербессер”, то есть страстью изменять мир. Признаки этой мании: недовольство всем существующим, осуждением всех, кроме себя и раздражительная многоречивость не считающаяся с реакцией слушателей. Характеризуя идейную настроенность перед революцией, С. Франк пишет в “Падении кумиров”: “Преобладающее большинство русских людей из состава, так называемой, “интеллигенции” жило одной верой, имело один “смысл жизни”: эту веру лучше всего можно определить, как веру в революцию”.

“Весь XIX век, — пишет Н. Бердяев, — интеллигенция борется с Империей, — исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии. Даже революционно-социалистическое направление, которое не было анархическим, не представляло себе, после торжества революции, взятия власти в свои руки и организации нового государства”.

Как видим и Н. Бердяев, и Г. Фетодов, и Дан, и С. Франк — разными словами все подтверждают определение Г. Федотова, что интеллигенция считала себя штабом революции и действительно таким штабом была. Члены Ордена независимо от своих политических и социальных взглядов все сходились в убеждении, что жизнь в России может быть улучшена не путем эволюционного, постепенного развития, а только путем революционной перестройки. Масштабы и размеры этой революционной перестройки каждая интеллигентская секта определяла уже по-своему.

“В. А. Маклаков, — писал как-то в “НРС” член Ордена Юрьевский, — представитель высокой интеллигентности, член интеллигентской профессии, всю жизнь вращавшийся главным образом среди интеллигенции, не принадлежал к “русской интеллигенции”. С первого взгляда это кажется абсурдом или просто надуманным парадоксом. Русский интеллигент вне “русской интеллигенции”. Однако это факт...” Разъясняя свою точку зрения, Юрьевский пишет: “...Слой образованных людей и русская интеллигенция — понятия не совпадающие. Образованный человек, ученый, профессор, мог быть в рядах русской интеллигенции. Мог и не быть. Л. Толстого, с его отрицанием государства, цивилизации, вероятно, нужно к ней причислить, но в нее уж никак нельзя вставить Ключевского или Чичерина. Определить физиономию, характер ордена “русской интеллигенции” — проблема далеко не простая, хотя о ней, и в связи с нею, написано множество страниц и среди них материалы Охраны и жандармских допросов. Она сама о себе постоянно вопрошала — кто она, зачем она, и правильно замечено, что иной раз под видом русской литературы, русской общественной мысли, русской философии (отчасти это относится к недавно опубликованной солиднейшей “История русской философии” В. В. Зеньковского) писались история русской интеллигенции.

Природа русской интеллигенции крайне сложна и разнородна. На одном полюсе ее подвижники, мечтавшие о царстве любви и принуждаемые ненавидеть, на другом — все повально ненавидевшие без малейшего стремления что-либо. На одной стороне — Герцен, Лавров, Михайловский, Перовская, Александр Ульянов (брат Ленина), Каляев, Сазонов, на другом — Чернышевский, Бакунин (за его спиной Нечаев!), Ткачев, Ленин. В ордене различные психологические типы”.

Что же сближает различных людей, членов Ордена интеллигенции? На этот вопрос Е. Юрьевский дает следующий верный ответ:

“...Авторы, судившие русскую интеллигенцию, призывавшие ее к самопознанию, самокритике, не делали никакого различия между группами и направлениями, входившими в орден. Для них это единый блок. Различия в нем стерты общим, что по их мнению, объединяло всею интеллигенцию. Но в этом общем они с минимумом внимания остановились на том, что действительно является общим знаменателем у самых разнородных групп “ордена”. Имею в виду их отношение к сложному понятию, сложному явлению, особому течению жизни, определяемому словом эволюция. Умственное и чувственное ее приятие было абсолютно чуждо всей русской интеллигенции. Это самая характерная основная черта ее физиономии, в тот или иной момент, в акте или рассуждении, у всех видов интеллигенции проявлявшаяся. Нельзя, например, в народоправцах, народных социалистах, близких к ним интеллигентах-трудовиках — видеть максималистов. Все же они — бесспорно члены ордена, и как все оттенки с максималистическими программами, психологически, нутром, не принимали путь эволюции. В ней все всегда видели нечто, “применительно к подлости”, скверно ползучее. Представление об эволюции, “медленным шагом, робким зигзагом” (слова из стихотворения, кажется, Мартова) вызывало чувство омерзения, тошноты.

Никакая “дарвинистическая” теория эволюции, входившая у большинства интеллигенции необходимой частью в “цельное мировоззрение”, не могла побороть эту тошноту. Самое слово эволюция было изгнано из политического словаря интеллигенции, а когда о ней говорилось, она появлялась с неизбежной эсхатологической начинкой, с революционным “скачком” чрез исторический барьер, с той диалектической “алгеброй революции, которая, по убеждению Герцена, “необыкновенно освобождала человека и не оставляла камня на камне от мира христианского”. Эволюция требует известных компромиссов, соглашений, уступок. “Принцип” интеллигенции их отвергал.

Хотели не ремонта здания, даже не капитального ремонта, а сноса всего общественного здания и постройки на его месте совершенно нового, без единого кирпичика от прежнего.

Приходится сказать, что именно это крайнее антиэволюционное умонаправление и умонастроение и нашло себе выражение и осуществление в действительности: ни на что непохожий тоталитарный строй в России, построенный “с преобразованием природы” коммунистами...”

IX

Если употреблять термин “интеллигент” в точном значении с его истинным смыслом, то есть тем смыслом, который в него вкладывала сама интеллигенция, то слово “интеллигент” означает образованного человека из среды интеллигенции. Интеллигенты и полуинтеллигенты считались внутри Ордена интеллигенции людьми политически равноценными, разница была только в степени образования, их уравнивало принципиально одинаковое отношение к революции, к самодержавию, к русской истории, к отрицанию возможности улучшения русской жизни эволюционным путем, весь тот сложный комплекс идеалов, который китайской стеной ограничивал русского образованного и русского необразованного человека от русского интеллигента и полуинтеллигента.

Полуинтеллигент увеличив запас своих знаний мог превратиться в интеллигента, то есть в образованного человека особого духовного типа. Но человек обычного, нормального духовного типа, получив образование не становился интеллигентом, и интеллигенты его своим не считали. И, в силу того, что критерием для определения интеллигента или не интеллигента является не степень его образованности, а тип его миросозерцания, один и тот же человек мог быть одно время интеллигентом, а мог и перестать быть им. Самые яркие примеры тому — духовный путь знаменитого Льва Тихомирова, из члена “Народной Воли” ставшего автором “Монархической Государственности”, или духовная эволюция Ф. Достоевского, из интеллигента, увлеченного взглядами Фурье и Сен-Симона, ставшего гениальным противником идеи революционного изменения русской жизни (излюбленной идеи русской интеллигенции, которая резко расчленяла верхи русского общества на два непримиримые лагеря — образованное общество и русскую интеллигенцию).

Существует и такая точка зрения, что интеллигенция — левая, революционно настроенная часть духовной элиты страны. Поэтому когда хотят подчеркнуть разрушительную, революционную роль русской интеллигенции, то говорят о левом, революционном крыле интеллигенции. Тут происходит путаница — с терминологией — проистекающая из неясности мышления.

Да, русская интеллигенция имела свое левое крыло, но она имела и свое правое крыло. Но деление на правую и левую интеллигенцию происходит внутри Ордена интеллигенции (или духовно социального образования, как указывает Н. Бердяев). Левая интеллигенция является левой частью интеллигенции, а не левой частью русского образованного класса.

Правильнее будет вкладывать в термин “интеллигенция” такое же содержание, какое в него вкладывают общепризнанные идеологи русской интеллигенции. Если понимать интеллигенцию так, как понимают ее крупнейшие идеологи интеллигенции, то не нужно будет проделывать ту совершенно ненужную работу, которую зовет проделывать Б. Ширяев, когда он пишет:

“Мы должны установить также и ступенчатость, иерархию интеллигенции в самой себе”.

И “ступенчатость” и “иерархия” интеллигенции самой в себе давным-давно уже установлена самими интеллигентскими кругами. Е. Юрьевский, который считает себя членом Ордена интеллигенции совершенно прав, когда пишет в своей рецензии о мемуарах В. Маклакова:

“Природа русской интеллигенции крайне сложна и разнообразна. На одном полюсе ее подвижники, мечтавшие о царстве любви и принуждаемые ненавидеть, на другом — все повально ненавидевшие без малейшего стремления что-либо любить”.

Да Орден объединял в своих рядах различные психологические типы, но превалировали в нем — “все повально ненавидевшие без малейшего стремления что-либо любить”. Целый ряд идеологов Ордена детально расшифровывал ступенчатость строения Ордена. Основным критерием для зачисления в Орден они брали не степень образования и интеллектуальный уровень, а отношение лица к идее эволюционного изменения русской жизни и тоталитарность его мировоззрения. Поэтому деление интеллигенции на “правую” и “левую”, “либеральную”, “радикальную” и “революционную” должно производиться не в пределах русского образованного слоя, в который механически включается интеллигенция, как органическая составная часть его, а только в пределах Ордена.

“В свои пределы группа эта, — пишет видный меньшевик Дан в “Истории большевизма”, — вмещает довольно широкую гамму миросозерцаний, философий, взглядов и партий. Но общим для зачисляемых в нее образованных (и необразованных. — Б. Б.) людей является их политический и социальный радикализм”.

Русских образованных людей от интеллигентов отличает не только разница политических идеалов, но главным образом — разница мировоззрений и вер. Уже в 1850 году Герцен писал про Орден Р. И.: “У них учреждена своя радикальная инквизиция, свой ценз идей. Идеи и мысли, удовлетворяющие их требования, имеют права гражданства и гласности, другие объявляются еретическими и лишены голоса. У них образовалось свое обязывающее предание, идущее с 1789 года (т. е. Французской революции, организованной мировым масонством. — Б. Б.), своя религия, религия исключительная и притеснительная” (“С другого берега”). В своем ответе эсеру Вишняку Н. Ульянов писал: “Взять, хотя бы, известную “Историю русской общественной мысли” Иванова-Разумника, написанную типичным “интеллигентом”. Там, на протяжении обоих томов, упорно проводится мысль об интеллигенции, как особой группе, отнюдь не совпадающей с всей массой образованных людей, тем более людей науки, литературы, музыки, техники. Напротив, старательно подчеркивается, что ни талант, ни знание, не делают еще человека двигателем прогресса. Интеллигенция, по его словам, “есть этически — антимещанская, социологически — внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности”.

Можно соглашаться или не соглашаться с таким определением, но нельзя не вывести из него заключения об особом назначении и особой направленности “интеллигенции” каковые не имеют ничего общего с природой науки и искусства. “Активное проведение в жизнь” идеалов может соблазнить, но может и не соблазнить художника и ученого (чаще всего оно их не соблазняет, а отталкивает, особенно, если “идеал” рождается не из их собственного творчества, а навязывается им извне). В зависимости от этого ученый, художник могут либо быть, либо не быть “интеллигентами”.

Категория эта, во всяком случае, лежит за пределами их творчества, о чем сам Иванов-Разумник твердит неустанно. Чтоб не оставить в этом сомнений, он с особой силой подчеркивает: “Для интеллигенции характерен не акт творчества самого по себе, но главным образом направление этого творчества и активность в достижении; сами же по себе ни наука, ни искусство не составляют прогрессивного процесса”. Трудно выразиться яснее, пишет Н. Ульянов.

Анненков был прав, отмечая, что Орден Р. И. стоит — “поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться”. Орден своей фанатичной антинациональной деятельностью замораживал нормальное политическое и социальное развитие России, беспрерывно провоцируя Царскую власть на всевозможные ограничения.

В 1924 году проф. Степун писал: “В России революционная идеология была не только отсталою, но тою революционною силою, которая десятилетиями расстреливала из приземистых крепостей толстых журналов и газетных траншей все самые талантливые явления русской духовной жизни: русскую религиозную философию, русский символизм, все передовое анти-передвижнеческое искусство, Розанова и даже... Достоевского”.

X

Миросозерцанию и творчеству представителей русского образованного слоя не характерны ни тоталитарность мировоззрения, ни фанатизм и утопичность политических взглядов, ни тенденциозность и предвзятость творчества: русский образованный человек и русский интеллигент — это антиподы во всем: в психологии, миросозерцании, мироощущении и т.д. Да это и вполне понятно, если вспомнить, какие цели преследует русский образованный слой и члены Ордена Р. И.: цель первых — творить русскую самобытную культуру, цель вторых — любой ценой добиться уничтожения русского национального государства, на почве которого только и может развиваться и цвести русская культура.

Все наиболее ценное во всех областях русской культуры создано отнюдь не интеллигентами, а теми образованными русскими людьми, которых ни Бердяев, ни Федотов, ни другие идеологи русской интеллигенции никогда не причисляли к Ордену Р. И. Творчество членов Ордена — Белинского, Чернышевского, Писарева, Герцена, Михайловского, Салтыкова-Щедрина, Успенского, Горького — в литературе, Перова и ему подобных тенденциозных “белинских от живописи” — это, как ни преувеличивай, все же задворки русской культуры. То, что внесла русская интеллигенция со времени своего возникновения в русскую культуру, все отмечено печатью второсортности: она не столько является творцом, сколько фактором, задерживавшим и затруднявшим развитие русской культуры, и в конечном итоге своего развития — в большевизме — явилась беспощадным разрушителем русской культуры.

С момента своего возникновения Орден Р. И. находился в беспрерывной гражданской войне с верховной русской властью и со всем русским образованным классом, со всеми творцами русской культуры, со всеми русскими образованными людьми, отказывавшимися от сомнительной чести принадлежать к Ордену политических фанатиков и изуверов.

Плоский уровень мышления, унаследованный членами Ордена от Белинского, отталкивал от себя всех подлинных носителей русского духа и подлинных создателей русской культуры. Видный деятель Ордена в царствование Николая II П. Струве признается, что “чем подлинее был талант, тем ненавистнее ему были шоры интеллигентской общественной утилитарной морали, так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерить степенью его ненависти к интеллигенции: достаточно назвать гениальнейших — Достоевского, Тютчева и Фета”.

По мнению Бердяева, которое разделяют и многие другие идеологи интеллигенции, тоталитарность миросозерцания является главным признаком, по которому “можно даже определить принадлежность к интеллигенции. Многие замечательные ученые специалисты, как, например, Лобачевский или Менделеев, не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как и наоборот, многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к интеллигенции принадлежат”.

“Беспочвенность, — пишет Г. Федотов в “Трагедия интеллигенции”, — есть отрыв от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органических выросших социальных и духовных образований”. “Только беспочвенность, как идеал (отрицательный) объясняет, почему из истории русской интеллигенции справедливо исключены такие, по своему тоже “идейные” (но не в рационалистическом смысле) и, во всяком случае прогрессивные люди (либералы), как Самарин, Островский, Писемский, Лесков, Забелин, Ключевский, и множество других. Все они почвенники — слишком коренятся в русском национальном быте и в исторической традиции. Поэтому гораздо легче византисту-изуверу Леонтьеву войти в Пантеон русской интеллигенции, хотя бы одиночкой — демоном, а не святым, — чем этим гуманнейшим русским людям: здесь скорее примут Мережковского, чем Розанова, Соловьева, чем Федорова. Толстой и Достоевский, конечно, не вмещаются в русской интеллигенции. Но характерно, что интеллигенция с гораздо большей легкостью восприняла рационалистическое учение Толстого, чем православие Достоевского. Отрицание Толстым всех культурных ценностей, которым служила интеллигенция, не помешало толстовству принять чисто интеллигентский характер. Для этого потребовалось лишний раз сжечь старые кумиры, а в этих богосожжениях интеллигенция приобрела большой опыт. В толстовстве интеллигенция чувствовала себя на достаточно “беспочвенной почве”: вместе с англо-американцами, китайцами и индусами. Век Достоевского пришел гораздо позднее и был связан с процессом отмирания самого типа интеллигентской идейности”.

Александр Блок писал в статье “Судьба Апполона Григорьева”: “Грибоедов и Пушкин заложили твердое основание зданию истинного просвещения. Они погибли. На смену явилось шумное поколение сороковых годов во главе с В. Белинским, “белым генералом” русской интеллигенции. Наследие Грибоедова, Пушкина, Державина и Гоголя было опечатано: Россия “Петровская” и “допетровская” помечены известным штемпелем. Белинский служака исправный, торопливо клеймил своим штемпелем все, что являлось на свет Божий”.

На докладе в Париже И. Бунакова-Фондаминского, бывшего террориста, после революции раскаявшегося и перешедшего из иудаизма в православие, Мережковский утверждал:

“Вспомните, как началась интеллигенция. Типичный интеллигент, — Белинский, встретился с Гоголем. Как Белинский отнесся к великой религиозной трагедии русского духа? Ему просто показалось, что Гоголь крепостник. Он даже не понял, о чем идет речь. Я считаю Белинского крупным и значительным человеком, но с большим легкомыслием к трагедии Гоголя нельзя было отнестись.

Или Писарев и Пушкин. Пушкин был понят, принят вопреки интеллигенции. То же самое было с Достоевским, да и с Толстым. Толстой, Достоевский, В. Соловьев — это все представители русского духа, русской культуры. И с ними у интеллигенции была сильная непрерывная борьба. Не было цензуры жестче цензуры интеллигентской. Я знал лично Михайловского и я знал его цензуру. А ведь он при этом, еще все время говорил о свободе”.

Еще Лавров в “Исторических письмах” утверждал: “...Профессора и академики, сами по себе, как таковые, не имели и не имеют ни малейшего права причислять себя к интеллигенции”. “Что же, быть может, интеллигенция избранный цвет работников умственного труда? — задает вопрос Федотов. — Людей мысли по преимуществу? И история русской интеллигенции есть история русской мысли без различия направлений? Но где же в ней имена еп. Феофана Затворника, Победоносцева, Козлова, Федорова, Каткова, — беру наудачу несколько имен в разных областях мысли”.

Конечно, никого из пересчисленных в состав разношерстного по идейным взглядам Ордена зачислить нельзя. Не зачисляли еп. Феофана Затворника и Победоносцева в состав Ордена до Г. Федотова, не зачисляет их и он. “Идея включить Феофана Затворника в историю русской интеллигенции, — пишет Федотов, — никому не приходила в голову по своей чудовищности. А между тем влияние этого писателя на народную же жизнь было несомненно более сильным и глубоким, чем любого из кумиров русской интеллигенции”.

А вот утверждение из книги известного меньшевика Дана “Происхождение большевизма”: “...самые ученые и образованные люди, всецело поглощенные умственным трудом, стоят вне этой группы, если они настроены консервативно или реакционно. На иностранных языках нет выражения адэквантного русскому слову “интеллигенция” потому, что в иностранной жизни не было и нет обозначаемого этим словом понятия”. (Страница 32).

XI

Н. Ульянов в статье “Интеллигенция” пишет: “Писателей и поэтов, вполне преданных своему искусству, к интеллигенции не причисляли. В шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, когда это слово возникло и пользовалось наибольшей популярностью, они служили примером того, чем не должен быть интеллигент. Имена Пушкина и Лермонтова, как раз считались самыми одиозными. Отметали и “кабинетных ученых”. За ничтожным исключением, вся русская литература, наука, весь артистический мир были отлучены от “интеллигенции” ее учителями и вождями. С своей стороны и деятели русской культуры платили ей столь же неприязненными, брезгливыми чувствами. Особенно не терпел ее Чехов: “— Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется”.

Недавно умерший масон М. Алданов утверждает в “Ульмской Ночи”, что все самые выдающиеся представители русского образованного общества, которые творили русскую культуру, не обладали политическим максимализмом свойственным русской интеллигенции. “Заметьте, — пишет он, — все большие русские писатели могли знать западно-европейские крайние революционные учения. Начиная от Гоголя, они могли бы и даже собственно должны были бы знать и о марксизме. Между тем ни одного из них (не причислять же к большим писателям Горького) марксизм ни малейшего влияния не оказал. Один “невежественный” Лев Толстой читал “Капитал” и даже делал на полях пометки. Но он причислял Маркса к тем ученым, которые ставят себе целью “удержать большинство людей в рабстве меньшинства...” “Да еще Владимир Соловьев, на этот раз проявил весьма неуместную “бескрайность”, косвенно сравнивая марксизм (как впрочем и некоторые другие экономические учения) с порнографией. “Я разочаровался в социализме, — пишет он, — и бросил заниматься им, когда он сказал свое последнее слово, который есть экономический материализм, но в ортодоксальной политической экономии ничего принципиального и не было, кроме этого материализма”.

“А все другие наши писатели, художники, композиторы? Они и в политике, и в своем понимании мира, были умеренные люди, без малейших признаков максимализма.

Ломоносов, Крылов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Лесков, Фет, Чайковский, Мусоргский, Бородин, Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Репин, Левитан, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Мечников, Ключевский, Соловьев были в политике самые умеренные люди, либо консерваторы, либо либералы, без малейших признаков бескрайности. Такими все они были и в своем творчестве”.

Достоевский был в юности интеллигентом, учеником Белинского, но потом понял ложность идей исповедуемых Орденом Р. И. и стал непримиримым врагом Ордена. “В политике он был умеренный консерватор, — пишет Алданов, — в “Дневнике Писателя” вы, пожалуй, не найдете ни одной политической мысли, которую не мог бы высказать рядовой консервативный публицист” (“Ульмская Ночь”).

Подобную же точку зрения развивает Алданов и в предисловии, написанном к книге М. Осоргина “Письма о незначительном”: “Почти все классические русские писатели, композиторы, художники, за одним (или может быть двумя) исключениями ни в политике, ни в своем общем понимании мира, ни в личной жизни “марксизма” не проявляли... Достоевского должно считать исключением в жизни, можно — с оговорками — считать исключением в философии и уже никак нельзя в политике: автор “Дневника Писателя” был все-таки “умеренный консерватор”. Толстой поздних лет, Толстой “Воскресения” и философских работ конечно, был исключением”.

“...народные сказители представляются нам забавной диковиной, — писал А. Блок, — начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе, всегда были роковым образом “помехой интеллигентским” началам; прав был Самарин, когда писал Аксакову о “недоступной черте существующей между “славянофилами” и “западниками”. На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По-своему она была права; между ними и была та самая “недоступная черта” (Пушкинское слово), которая определяет трагедию России. Эта трагедия за последнее время выразилась всего резче в непримиримости двух начал — менделеевского и толстовского: эта противоположность даже гораздо острее и тревожнее, чем противоположность между Толстым и Достоевским”.

Между тоталитарной по своему мировоззрению интеллигенцией и мировоззрением выдающихся представителей русского образованного общества, между мировосприятием одних и других, лежит непроходимая пропасть: это были два мира, обреченные на вечную борьбу, до уничтожения одного из них.

М. Цейтлин в статье “Восьмидесятые годы” (“Нов. Журнал”, XIV) вспоминал про редактора прогрессивного “Северного Вестника” А. Волынского “яркого и очень необычного человека, критика, философа, эстета и немного пророка”, который “мог говорить часами, как одержимый, вдохновенно и самозабвенно. Говорят, что случались с ним при этом ляпсусы: “Небо вверху”, — возглашал он, предваряя антитезу Мережковского, и при этом указывал на пол, и “небо внизу”, — и он возводил руки к потолку”.

Философ, эстет и “немножко пророк” Волынский напоминает всю русскую интеллигенцию, которая во все периоды своего существования, от Белинского и до Ленина, тоже всегда ошибочно указывала, где находится земля, а где небо.

Лесков писал однажды художнице Бем: “Лев Николаевич очень весел. Рассказывает, как его дочери “пошили порток ребятам” и потом спрашивает: “хороши ли портки?” А ребята отвечают: “Портки-то хороши, только в них никуда бечь нельзя”.

Так и члены Ордена Р. И. Пошили они для России “портки” по самым наилучшим масонским выкройкам. И “портки” получились лучше некуда. Одна беда — в них, как, и в штанах, пошитых дочерями Л. Толстого, России “никуда бечь нельзя”.

* * *

“Я думаю, — пишет Н. Бердяев в статье “О смене поколений и о вечном возвращении” (“Новый Град” № 5), — что коллективность мышления, коллективность суждений, коллективность, совести — характерный признак той русской интеллигенции, которая под старость и после потрясений революции готова признать себя борцом за индивидуума против уничтожающего индивидуума коммунизма. Индивидуальное, личное мышление свойственно только одним одиночкам, как К. Леонтьеву или В. Розанову. Сейчас не любят философии, но это совсем не ново, философию никогда не любили в широких кругах интеллигенции. Коллективное общественное мнение русской интеллигенции было очень деспотическим. Черт общих с коммунизмом было очень много. Интеллигенция очень походила на секту, довольно нетерпимую, со своими коллективными моральными и социальными догматами. От этого интеллигентного коллектива легко отлучали за индивидуальные, личные суждения и мысли. Коммунисты совсем не так оригинальны, как это кажется. Откуда они взяли свой материализм, свою вражду к религии, к метафизике, к эстетике и красоте, исключительно социальный характер своего миросозерцания, свое исключительное поклонение наукам естественным и экономическим за счет наук гуманитарных и философских, свою идеализацию трудящихся классов, рабочих и крестьян, как единственных, настоящих людей, свою сектантскую нетерпимость? Все это взято от Чернышевского, от старой интеллигенции. Но дети и внуки этой старой интеллигенции, превратившиеся в отцов и дедов, враждующие с коммунизмом, сами забыли свое прошлое, свои истоки. Если бы русский нигилизм и русские крайние народнические направления в свое время могли осуществить свою программу, реализовали бы ее в жизни, то, вероятно, получился бы строй и быт, мало отличный от советского”.

XII

Всякая попытка установить и вскрыть несомненно существовавшие тайные связи между главарями политических и революционных движений, членами которых были интеллигенты, и масонством, до революции всячески дискредитировалась и объявлялась злостным вымыслом антисемитов и черносотенцев. Глухие признания о существовании таких связей появились только после того, как черная мечта членов Ордена была выполнена, — когда в 1917 году Царская Россия была убита участниками масонско-интеллигентского заговора.

Русским историкам, решившим расшифровать связи между руководителями Ордена Р. И. и русским и мировым масонством, придется проделать большие, кропотливые исследования. Масонство умеет хранить и скрывать свои тайны. В первой, из четырех опубликованных в еврейской газете “Новое Русское Слово” статей “Масоны в русской политике” (см. № от 9 октября 1959 г.) видный меньшевик, еврей Г. Арансон, подчеркивает особое уменье масонов хранить свои секреты: “Существовала, — пишет он, — в России, может быть и немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, — в 1915-1917 годах, в эпоху Первой мировой войны, и Февральско-Мартовской революции. Особенностью этой организации была, прежде всего, ее засекреченность, доходящая до того, что спустя много десятилетий ни один из ее участников не разгласил ни тайны ее состава, ни тайны ее деятельности”.

Точно так же была засекречена и деятельность русских масонов и в царствование Николая I, Александра II и Александра III, после запрещения масонства Николаем I. Масоны в России, как и тайные масонские ложи, были все время. Вспомним, что писала в книге “Русское масонство” незадолго до Первой мировой войны масонка Т. Соколовская: “Уголовные дела, возникавшие после запрещения масонства, свидетельствуют о продолжавшейся масонской пропаганде” (стр. 20).

Е. А. Масальская, сестра гениального русского филолога Шахматова, в своих воспоминаниях “Повесть о моем брате А. А. Шахматове” пишет о событиях происходивших в 1873 году: “...дядя был масон; дядя был вольтерьянец; дядя был поклонник Запада XVIII века и французских классиков” (стр. 39).

Масонка Т. А. Бакунина в своей книге “Русские вольные каменщики” (Париж. 1934 г.) пишет: “Сведений о русских вольных каменщиках позднейшего времени в печатной литературе почти не встречается. И о масонстве вообще можно найти только упоминания: даже в записках лиц, заведомо принадлежавших к ложам, встречаются лишь иносказания или отрицательные оценки масонства. Тем не менее оно продолжало существовать, хотя и не как самостоятельная организация, а в лице отдельных членов иностранных лож, главным образом французских; но, по условиям внутренней жизни масонства не могло проявить настоящую жизненность...” (стр. 8).

Тайну, о которой умалчивает Бакунина, о том, что отдельные масонские ложи существовали в России и после запрещения, раскрывают русские масоны, приютившиеся после Февральского переворота в Англии. В “Заметках о масонстве”, изданных в Лондоне кружком русских масонов (стр. 40), указывается: “Известно, однако, что отдельные группы масонов, особенно розенкрейцеры, продолжали свою работу и даже посвящали новых членов в течение всей остальной части XIX века, причем в отдельных русских губерниях, особенно на Украине, существовали и секретные ложи”.

Записки масона И. В. Лопухина были изданы в 1860 г. в Лондоне и ввозились, конечно, тайно в Россию, как все время ввозились и сочинения иностранных масонов.

XIII

Герцен, Бакунин, Огарев, Нечаев, Лавров, Ткачев и другие руководители революционного движения, жившие заграницей, находились в идейной связи с европейским масонством. И не могли не находиться, потому что все революционные учения и революционные движения в разных странах Европы, в той или иной степени, развивались по инициативе мирового масонства.

До государственного переворота в ноябре 1852 г., превратившего ставленника масонов племянника Наполеона — принца Луи Наполеона в Императора Наполеона III, масоны обращаются к нему с заявлением, в котором обещают ему свою помощь, советуют объявить себя Императором. Но, как только он стал, с помощью масонов, Императором, масоны начинают подготавливать провозглашение во Франции республики. “В течение этого времени, — пишет бывший видный французский масон Копен-Альбанселли в книге “Тайная сила против Франции”, — Германия, не переставая, увеличивала мощь своей военной машины. Тайные силы проповедовали пацифизм и гуманизм во Франции посредством французского масонства, в то время как немецкими масонами проповедовался в Германии патриотизм”.

5 ноября 1862 года, в парижской газете “Ле Монд” была напечатана следующая информация: “В Гамбурге существует тайное общество с масонскими формами, подчиненное неизвестным руководителям. Члены его большей частью евреи. В Лондоне, где, как говорят, находится очаг революции, под руководством Великого Мастера Пальмерстона, существуют две еврейские ложи, через порог которых никогда не переступал христианин. Там-то соединены все нити революционных элементов, действующих в христианских ложах... В Риме ложа, составленная из одних евреев, является высшим трибуналом революции”.

Герцен, Огарев, Кропоткин и другие — не случайно жили подолгу в Лондоне, — центре мирового масонства. “Дабы лучше уяснить размеры и природу русских революционных влияний, — пишет в брошюре “Правда о царизме” английский проф. Ч. Саролеа, — надо припомнить поразительный парадокс, что в течение XIX века консервативная Англия делила с законопослушной Швейцарией сомнительную честь быть главной квартирой международной революции. Ведь из Лондона, как центра, Маццини и Гарибальди, Кошут и Орсини, Маркс и Энгельс, Бакунин и Кропоткин плели свои разрушительные интриги и цареубийственные заговоры. Ни в одной другой стране не смотрели так благожелательно на русских революционеров. В то время как князя Кропоткина, главаря анархистов, посадили в тюрьму в республиканской Франции, в монархической Англии из него сделали героя. Причины этого политического парадокса никогда не были должным образом изучены, хотя изучение привело бы ко многим неожиданным разоблачениям”. Эти неожиданные разоблачения выяснили бы, что русских революционеров поддерживало не только английское, но и все мировое масонство. Если не принадлежность Герцена и Огарева к Ордену Иллюминатов, самому революционному из масонских орденов, то идейную зависимость их мировоззрения от иллюминатства показывает письмо их в марте 181 года декабристу Н. Тургеневу, который, как и Пестель, был иллюминатом. Письмо это, опубликованное в книге гр. С. Д. Толь, имеет такое содержание:

“Милостивый Государь Николай Иванович. Вы были одним из первых, начавших говорить об освобождении Русского народа; вы, недавно растроганные, со слезами на глазах — праздновали первый день этого освобождения. Позвольте же нам, питомцам Вашего Союза, сказать Вам наше поздравление и с чувством братской, или лучше сыновьей любви — пожать Вам руку и обнять Вас горячо от полноты сердца. Тот же наш привет просим передать князю Волконскому. С живым умилением мы писали эти строки и подписываем наши имена с той глубокой, религиозною преданностью, которую мы на всю жизнь сохранили к старшим деятелям русской свободы.

Александр Герцен, Николай Огарев”.

XIV

“Масонство не занимается... гражданскими конституциями государств... должно уважать и уважает политические симпатии своих членов... следовательно, всякие дискуссии по этому поводу, остаются ясно и формально запрещенными”. Подобные параграфы в масонских уставах — обычная масонская ложь. “В течение 150 лет, — пишет Копен-Альбанселли, — франкмасонство утверждало, объявляло в своих статутах, как мы уже сказали, что не занимается политикой и что даже запрещает в ложах всякую дискуссию, которая могла бы относиться к этому предмету. Ну что же, действительно экстраординарное явление со стороны общества, которое не занимается политикой. Оно проявилось теперь во владении этим обществом всех государственных постов в течение революции, и в наши дни мы его видим повторяющим это чудо. Добавим, что понадобились бы тома, чтобы цитировать все документы, которые доказывают, что собрания этих лож полны политических дискуссий, несмотря на утверждения существующие в статутах”.

Когда положение масонства в Европе снова укрепилось, масоны отменили те пункты своих уставов, в которых говорилось, что масоны не занимаются вопросами политики и религии. Так, на заседании 21 октября 1854 года ложа Великого Востока Бельгии было решено отменить 135-й пункт устава, в котором говорилось: “Ложи ни в коем случае не могут заниматься вопросами политическими и религиозными”. ⁶ Тридцать лет спустя Великая Ложа Франции постановила отменить “за ненадобностью пункт конституции, по которому Великая Ложа отказывается от обсуждения политических вопросов”. А в постановлении Ложи Великого Востока Франции сказано: “Одно время существовало не столько правило, сколько формальность заявлять, что масонство не занимается ни вопросами религии, ни политики... Под давлением полицейских предписаний мы принуждены были скрывать то, что является нашей единственной задачей”.⁷

Создать “марксизм” Карлу Марксу было не трудно. Все основные положения, так называемого, “научного социализма” были давно уже разработаны масонами “...теоретики коллективизма, — пишет исследователь французского масонства Бидегайн, — имели предшественников во французском масонстве. Социализм наших дней был сформулирован между 1753 и: 1760 г. г. масоном Морелли в его “Плавающих островах” и “Кодексе природы”.⁸

Первый Интернационал — детище мирового масонства. Это ясно доказывают работы европейских исследователей, изучавших взаимоотношения международных пролетарских организаций и масонства. Простых пролетариев в “буржуазные” масонские ложи не пускают, их вовлекают в специально созданные для них политические и “профессиональные” организации руководимые масонами и идейными подголосками масонства в виде Герцена, Кропоткина, Бакунина и т.д.

Марксовский интернационал и международное объединение анархистов, созданное Бакуниным, — суть организации “простейшего”, пролетарского масонства. Идейная зависимость этих организаций очень явственно проступает и в идеологии, и в тактике, и в морали. И для бакунинцев и для марксистов во имя сокрушения религии и монархий так же “все позволено”, как и масонам.

Первый Интернационал, основанный Карлом Марксом, как свидетельствует один из основателей его, Фрибург (см. его книгу “Ассоасиацион Интернационале”, стр. 31) всегда опирался на масонство. “Существует один проект организации мира, о котором много говорят за последние годы, — пишет бывший французский масон Копен-Альбанселли, — в пользу которого ведется горячая пропаганда среди народных масс и к которому современное французское правительство толкает страну. Мы говорим о социально-коллективной организации, которая наиболее подходит к характеру, способностям и средствам евреев и благодаря которой они смогут подчинить себе все христианские нации”. “Пропаганда социал-коллективизма (при надобности его заменяют другим наименованием, дабы труднее было разобраться в вопросе), имеет те выгоды для еврейской тайной силы, что отлично ее маскирует и в то же время пресекает всякую возможность сопротивления; естественным последствием этого режима будет — приведение человечества в состояние пыли, путем рассеивания тех компактных масс, из которых человечество ныне состоит. Социально-коллективная пропаганда так же прикрывает собой тайную силу, как слова “свобода, равенство, братство” прикрывали собою масонство в глазах непосвященного мира, который, думая, что отдается возвышенному идеалу, в действительности отдавался этому коварному, лицемерному сообществу”.

“Весь коллективизм сводится в сущности к следующей формуле: “все должны принадлежать народу”. Рабочий люд воображает, что тогда все земное достояние будет равномерно распределено между всеми людьми и идет к этому идеалу, не подозревая, что скоро “народ” очутится в руках у евреев и лозунгом его станет: “все должны принадлежать евреям”.⁹

1-й, 2-й и 3-й интернационалы — это все различные виды “простейшего масонства”, рассчитанного на вовлечение в революционные движения широких масс рабочих всего мира. “Пролетарии всех стран”, возмущаемые тайными революционными обществами, подстрекаемые на демонстрации, восстания, разного вида стачки, как указывает Элло, “проливать кровь свою за масонскую шайку, о существовании которой даже не подозревают” (стр. 20).

“Вопросы масонский и рабочий, — указывает Элло в своем исследовании “Франк-масонство и рабочий”, — ныне настолько тесно связаны, что нельзя выяснить одного, не зная другого. Корень и сила социализма во всех его формах лежит в масонстве” (стр. 3). ““Масонские ложи, — утверждает Клодио Жанне в книге “Франк-масонство”, — суть лишь кадры регулярной армии революции и антихристианской масонской секты. Ниже лож стоят многочисленные народные сообщества, кружки, союзы с различными названиями, но все они представляют лишь упрощенные формы масонства”.

Во французском масонском журнале “Акация” в одном из номеров за 1910 год напечатано: “Масонство, подготовившее политическую революцию в 1789 году должно теперь подготовить социалистическую. Масоны обязаны идти рука об руку с пролетариями. На стороне первых — интеллектуальные силы и творческие способности, у вторых — численное превосходство и разрушительные средства. Единение их осуществит социалистическую революцию”. Еще более откровенно высказывание о том, что именно масонство руководит интернациональными организациями пролетариата встречаем в отчете международного конгресса масонов, состоявшегося в 1910 году в Брюсселе. “С того дня, когда союз пролетариата и масонства, под руководством масонства скреплен, — мы стали армией непобедимой”. Выступая в масонской ложе “Свободная Мысль”, существовавшей в Орильяке (4 марта 1882 года), масон П. Рок, напомнив, что революция 1789 года — дело рук масонства, сказал: “Это прошлое является залогом тому, чем вы будете в будущем. Роль масонства далеко еще не закончена: закончив революцию политическую, оно должно работать над революцией социальной”.

Как уже указывалось, члены Ордена ухватились за марксизм сразу после его появления, и уже в 1843 году, по свидетельству Карла Маркса, жившие в Париже русские аристократы-революционеры “носили его на руках”. К. Маркса почитают все основатели Ордена (Бакунин стал врагом его только впоследствии).

XV

Тайные политические общества и партии, создаваемые интеллигенцией, копировали организационную структуру масонства. В момент возникновения Ордена Р. И. в США и в Англии масонство одержало уже окончательную победу и необходимость в тайных масонских революционных обществах в этих странах отпала.

“Время тайных обществ, — пишет Герцен в “Былое и Думы”, — миновало только в Англии и Америке. Везде, где есть меньшинство, предварившее понимание масс и желающие осуществить ими понятую идею, если нет свободы речи, ни права собрания, будут составляться тайные общества”.

Этой масонской тактике Орден Р. И. и следовал всегда. Тайна и конспирация составляют самую сущность масонства. В манифесте Великой Ложи Германии, от 1794 года, говорится: “Цель Ордена должна быть его первой тайной: мир не достаточно силен, чтобы перенести открытие цели”. В параграфе 5, Манифеста Ордена Тамплиеров говорится: “Власть в Ордене Тамплиеров Востока сосредоточена у Верховного Главы Ордена. Имя особы, которая занимает этот пост, никогда не открывается никому, кроме его непосредственных представителей”.

“Можно было бы воображать, — пишет в своих разоблачениях французский масон Копен-Альбанселли, — что я должен был бы прекрасно знать сущность масонства, так как я в течение шести лет был в “мастерских вдовы” (так называется масонство). Несмотря на это, я знал мало”, “...я был последовательно учеником, товарищем, учителем и розенкрейцером. Я занимал должность секретаря, оратора, и первого охранителя в моей ложе... Я также был назначен секретарем капитула Ла Климента Амистад с момента вступления в этот капитул. Я был, таким образом, капитулярным лучом (светом). Одно обстоятельство, о котором я скажу позже, мне позволило подозревать, что за масонским миром существует еще один мир, еще более тайный, чем этот, не подозреваемый ни миром масонским, ни миром профанов...”

В низших и средних ступенях масонства проповедуется демократизм: на вершинах же главенствует личная диктатура, окруженная непроницаемой тайной. Истинные цели и настоящую деятельность русских тайных революционных обществ, и явных революционных партий, входивших в Орден Р. И., тоже знали только одни главари. Рядовой член тайных обществ и революционных партий, действовавших явно, тоже, на каждом шагу, был отгорожен тайнами и секретами, то есть происходило то же самое, что и в любой масонской ложе.

“Масонство, — говорил один из масонов на масонском Конвенте 1893 года, — не имеет намерения применять в собственной среде полностью учение об индивидуальной свободе и независимости, необходимость которых оно проповедует в мире непосвященных. Масонство есть организм борьбы, и, как таковой, оно принуждено подчинить своих членов правилам дисциплины необходимой для борьбы”.¹⁰

Борясь против монархий идеей народовластия, сами масоны управляют масонскими организациями при помощи единоличной диктатуры. Политические партии, и особенно тайные революционные организации, создаваемые отдельными политическими направлениями Ордена Р. И., в преобладающем большинстве случаев, преследуя — на словах — борьбу за установление демократии, на деле, в большинстве случаев, управлялись или единолично “вождями” и “идеологами”, или небольшой группой главарей, навязывавших свою волю большинству членов организации. Никаким демократизмом среди революционных организаций никогда и не пахло.

Рядовые члены интеллигентских тайных обществ, легальных и полулегальных партий, знали только то, что считали им нужным сообщить Чернышевские, Нечаевы, Милюковы и Ленины. И никогда не знали истинных целей, которые на самом деле преследуют главари организации. В “Общих правилах” “Катехизиса революционера”, составленного, по мнению одних исследователей, Бакуниным, а, по мнению других, — Нечаевым, говорится, что исполнители революционных заданий “отнюдь не должны знать сущность, а только те части дела, которые выполнять пало на их долю”. А в пункте 5 указывается: “У каждого товарища должно быть несколько революционеров 2-го и 3-го разрядов, то есть не совсем посвященных”.

Рядовые члены никогда ничего не знали, что именно делает партия в данный момент и что она предполагает делать в дальнейшем. Руководители партийных организаций обычно всегда исполняли завет из “Катехизиса революционера”: “Для возбуждения же энергии необходимо объяснить сущность дела в превратном виде”.

Все эти указания почти буквальное повторение масонских указаний, которые мы встречаем в масонских уставах. Пике, один из знатоков масонского тайнознания, пишет: “Часть символов объясняется новичку, но он является намеренно обманутым ложными объяснениями. Не стремятся, чтобы он их понял, но только чтобы он вообразил, что их понимает. Их настоящая интерпретация предназначена для адептов, для принцев масонства”. Пике считается одним из самых выдающихся знатоков масонского тайнознания. “Масонство, — пишет он же, — как все религии, все мистерии, герметизмы и алхимии, скрывают свои секреты от всех, кроме адептов, ученых или избранных и употребляют ложные объяснения и интерпретации своих символов, чтобы обмануть тех, кто заслуживает быть обманутым; чтобы скрывать от них истину и отдалить их от нее”.¹¹

Даже практика употребления в тайных и партийных организациях псевдонимов и кличек, к чему всегда широко прибегали интеллигенты-революционеры, — метод чисто масонского происхождения. “Будет замечено, что существует неизменяемая тенденция в этой мировой конспирации, употреблять псевдонимы, частично, без сомнения, по причинам безопасности, а также чтобы увеличить тайну, что всегда имеет эффект на общественное воображение, а также чтобы скрыть слишком заметные следы расового происхождения. Так как мы уже показали, тайные директора французской революции скрывали свои имена, и это — редкость найти русского большевика, который не был бы известен под вымышленным именем, чтобы скрывать свою семью и свое расовое происхождение “обычно-еврейское”.¹²

XVI

Тактика действий Ордена Р. И., на всем протяжении его существования, вплоть до осуществления в 1917 году военного переворота, была заимствована у масонства. Характеристика действий европейского масонства, сделанная авторами “Всеобщей истории Церкви”, вышедшей в 1853 году в Мадриде, целиком может быть отнесена и к действиям Ордена Р. И. Орден действовал точно так же, как действовало всегда европейское масонство в своей работе против религии и монархий. “Чтобы получить точное понятие об организации тайных обществ и понять их влияние, — пишут Беркастоль и М. Барон Хенрион, — их необходимо разделить на два класса имеющих различный характер. Один класс тайных обществ существующих уже много времени, заключал в себе, под покровом франк-масонства, различные общественные группировки, которые занимались, более или менее, критикой религии, морали и политики, атаковали общественные взгляды; другой — под именем “карбонариев” — тайные организации уже вооруженные, готовые по первому знаку выступить против государственной власти. Первый разряд тайных обществ (масоны) производил революцию в области духа; второй разряд (карбонарии) был предназначен разрушать существующий порядок вещей с помощью насилия. На собраниях тайных обществ первого разряда сидели апостолы философии, пророчествуя и предвещая возрождение порабощенных народов. На собраниях второго разряда действовали заговорщики и наемные убийцы... Эти два класса тайных обществ, система тайных обществ не была вполне закончена: общества, занимавшиеся критикой религии и существующего порядка, — были революцией в теории, но им недоставало средств для ведения революционной работы. С другой стороны, если бы существовали только общества, предназначенные для революционной борьбы, члены которых набирались из образованных классов, чьи убеждения уже обработаны в объединениях философского характера, то члены этих обществ ускользали бы от влияния революционных идей. Но благодаря комбинированию двух типов тайных обществ, было достигнуто совершенство в искусстве составлять заговоры. Так что, хотя эти общества казались разделенными и имеющими каждое из них свое устройство, управление и свои частные собрания, они управлялись той же самой властью, которая скрывалась за спиной второстепенных правителей в глубокой темноте” (т. VII, стр. 318).

Орден Р. И., как и масонство, занимался одновременно с “легальной”, открытой борьбой против религии и самодержавия также и тайной революционной деятельностью.

Принцип: “цель оправдывает средства”, столь ярко нашедший свое воплощение в революционной деятельности интеллигенции, а позже в деятельности большевизма — есть чисто масонский принцип. Во имя победы масонства, каждый масон имеет право поступать как ему угодно, совершенно не считаясь с обычной моралью.

В приведенном масоном Рагон тексте клятвы “Рыцаря Кадоша”, например, говорится: “Вы клянетесь и обещаете делать, говорить и писать во всякое время и на всяком месте, во всякий раз то, что вам будет предписано приказами законной власти, каковой власти вы клянетесь повиноваться, хотя она вам до сей поры и неизвестна и может оставаться неизвестною еще долгое время”. (См. Рагон. Ортодоксальное масонство).

Философ, масон Дидро, утверждал: “Ложь так мало достойна порицаниям, как таковая, и по существу она стала бы добродетелью, если бы она могла быть полезна” (Дидро. “Социальная система”, ч. I, гл. 2).

Масон Лермит в докладе, прочитанном на масонском конвенте 1912 года, заявляет: “Двуличность есть необходимый моральный элемент. Без нее социальная жизнь невозможна” (см. журнал французских масонов “Акация”, сентябрь 1912 г., стр. 589). Масон Рейналь говорит: “быть добродетельным, это значит быть полезным; быть порочным, это значит быть вредным — вот вся мораль”.¹³

Моральные установки большинства политических течений интеллигенции всегда, с начала возникновения Ордена и вплоть до возникновения большевизма, исходили из приведенных выше масонских принципов. Для членов Ордена политические цели их секты — всегда выше велений совести.

Принципа, что в борьбе с Самодержавием — “Позволено все”, придерживалось большинство главарей Ордена, задолго до Ленина.

Добролюбов, так же, как Герцен, Белинский, Бакунин считает, что во имя уничтожения царской власти “Все позволено”. Он также следует завету иллюмината Вейсгаупта: “Издевайтесь, издевайтесь, Вам ничего не остается делать”. Вот что он пишет накануне освобождения крестьян в 1860 году члену Ордена Славутинскому: “Вы напрасно думаете, что я не понял вашей мысли, я ее именно понял так, как вы объясняете, и именно с этой точки смотрел на все обозрение. А в обозрении вышло вот что: везде говорится о реформах и улучшениях, заводимых или производимых правительством, нигде не говорится... о мерзостях по этой части. А во вступлении говорится о пробуждении и пр. общества: значит правительство идет в уровень с общественным сознанием. Выходит к читателям воззвание в таком виде: “Вы хотите нового, лучшего. Вы серьезно вникаете в неудобства старого порядка; Ваши стремления удовлетворяются. Правительство заботится об улучшении и переменах по всем частям. А затем, если остаются еще мерзости, то нельзя же все переделать вдруг, нельзя, чтобы все было хорошо в переходное время. Значит “спите” — совсем противное тому, что бы хотели. Вот почему я не только вступление выкинул, но даже из середины выбросил три-четыре фразы о светлых надеждах и преобразовательной деятельности правительства”.

Добролюбов, как и многие до него и после него, во сне и наяву мечтал о скорейшей гибели России и писал:

Ликуй же смерть страны унылой

Все в ней отжившее рази
И знамя жизни над могилой
Над грудой трупов водрузи!

Памятуя наказ Вейсгаупта, Добролюбов дает следующую аморальную установку Славутинскому: “Нам следует группировать факты русской жизни... Надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, — для того, чтобы противно стало читателю все царство грязи, чтобы он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: “Да что же, дескать, это за каторга: лучше пропадай моя душонка, а жить в этом омуте я не хочу больше”.

Завет Добролюбова был принят к исполнению большинством членов Ордена. С сладострастной любовью Щедрины в литературе, Добролюбовы в критике, Перовы в живописи, Стасовы в области музыкальной критики, Соловьевы, Ключевские в истории, так группировали факты, все отрицательные черты русского прошлого и настоящего, — чтобы изобразить их в самом отрицательном свете.

XVII

Про революционное движение в 60-х годах Достоевский писал в “Дневнике Писателя” за 1873 год: “Что до движения, то это было тяжелое, болезненное, но роковое своею историческою последовательностью движение, которое будет иметь свою серьезную страницу в петербургском периоде нашей истории”.

Руководителем этого рокового движения был Н. Г. Чернышевский, ставший в 50-х годах руководителем Ордена Р. И. вместо А. Герцена, умершего Белинского и находившегося в заключении Бакунина. Интеллигентские круги всегда распространяли слухи, что прекраснодушный идеалист Чернышевский был осужден правительством совершенно безвинно, как ранее безвинно были осуждены петрашевцы. На самом деле Чернышевский был такой же фанатик-революционер, как и Белинский, как и Бакунин, считавший, что во имя сокрушения царской власти “Все позволено”. “Вы сделали, что могли, — писал он А. Герцену в письме, опубликованном последним в № 64 “Колокола”, — чтобы содействовать мирному разрешению дела, перемените же тон, и пусть ваш “Колокол” благовестит не к молебну, а звонит набат. К топору зовите Русь”.

В своей революционной деятельности Чернышевский исходил из того, что в борьбе с царями “Все позволено”. Вот штрих, хорошо характеризующий моральный уровень этого “святого” от топора. Найдя однажды утром у дверей своей квартиры прокламацию “К молодому поколению”, Достоевский решил поехать к Чернышевскому. На квартире у последнего произошел следующий разговор:

“— Николай Гаврилович, что это такое? — вынул я прокламацию.

Он взял ее, как совсем незнакомую ему вещь, и прочел. Было всего строк десять.

— Ну, что же? — спросил он с легкой улыбкой.

— Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и прекратить эту мерзость? Он чрезвычайно веско и внушительно отвечал: — Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?

Достоевский просит Чернышевского осудить прокламацию и этим воздействовать на революционные круги. “Ваше слово для них веско, — сказал Достоевский, — и уж, конечно, они боятся вашего мнения”.

— Я никого из них не знаю, — сказал Чернышевский”.

Чернышевский лгал Достоевскому. Прокламация была написана его другом Шелгуновым и напечатана Герценом. “Если для осуществления наших стремлений, — писал Шелгунов, — для раздела земли между народом — пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно”. “Нам нужен не император, помазанный маслом в Успенском соборе, а выборный старшина, получающий за свою службу жалованье”.

В 1905 году, когда невыгодно было расшифровывать связи руководителей революционных тайных обществ 60-х годов с масонством, деятель тайного общества “Земля и Воля” (1864-68 г. г.) А. Ф. Пантелеев, писал в своих воспоминаниях: “В конце беседы господин в пенсне (А. Слепцов) вошел в некоторые конспиративные детали и между прочим сообщил рецепт химических чернил для переписки: “Его дал Маццини”. Если ссылкой на знаменитого заговорщика, он хотел в финале усугубить эффект, то сильно ошибся”.

Читатели дореволюционного издания воспоминаний Пантелеева оставались в убеждении, что Слепцов говорил о своих связях с знаменитым масоном своего времени без всяких оснований. Но в новом издании воспоминаний Пантелеева, выпущенных в 1958 году Гослитиздатом, указанное выше место в воспоминаниях Пантелеева сопровождается следующими примечаниями: “Ссылка на Маццини отнюдь не была пропагандистским ходом Слепцова. Связь с ним действительно поддерживалась как непосредственно Слепцовым, так и через Огарева. Маццини же принадлежит идея “пятерок”. (Герцен, т, XVI, 77; “Звенья”, вып. 1933, 534 и “Литературное Наследство”, № 62, 552). “Формы и степень связи Лондона и Петербургского Центра “Земли и Воли” до сих пор окончательно не определены, но несомненно были очень значительны” (см. стр. 748).

Чернышевский, изображаемый невинным агнцем, стоял во главе центрального комитета “Земли и Воли”. “В настоящее время, — пишет в комментариях к воспоминаниям А. Пантелеева С. А. Рейснер, — можно считать установленным, что Чернышевский принимал руководящее, хотя и строго законспирированное, участие в оформлении петербургского подполья в революционной организации”. Герцен в письме к Н. И. Утину 13 дек. 1864 г., писал про арест Чернышевского:

“На одной сильной личности держалось движение, а сослали — где продолжение” (“Литературное наследство”, № 61,275).

“Земля и Воля” подготавливало восстание. В Общество было вовлечено около 1.000 человек. Особенно интенсивно шла вербовка военных. Н. А. Энгельгарт пишет в “Давние эпизоды”, что Н. Утин и Пантелеев предлагали его отцу портфель военного министра. Премьером правительства назывался Чернышевский. (“Исторический вестник”, 1910, № 2, 550).

В разгар студенческих волнений сотрудник “Современника”, руководителем которого был Чернышевский, Елисеев и Антонович пытались вовлечь студентов в дело похищения Цесаревича. В заметке “К биографическим материалам о М. А. Антоновиче” Пантелеев пишет: “что сущность террористического замысла сотрудников “Современника” состояла в том, что они хотели с помощью студентов-революционеров осуществить “захват в Царском Селе наследника (Николая) и требование по телеграфу от царя, находившегося в Ливадии, немедленного обнародования конституции, иначе он должен проститься с сыном”. (Воспоминания, стр. 536).

Польское восстание 1863 года, как и первое восстание 1830 года, в значительной степени было подготовлено польскими масонскими ложами при активном участии мирового масонства. Центральный комитет по подготовке восстания находился в Лондоне, живущие заграницей поляки-эмигранты сосредоточиваются в трех центрах европейского масонства — Лондоне, Париже и Швейцарии. Лондонским Революционным Комитетом, во главе с гр. Замойским, руководят масоны Маццини, Саффи, де-Тур и Кошут. Общее руководство восстанием осуществлял тайный комитет в Польше “Ржонда Народова”, в состав которого входило много польских масонов. В состав. Лондонского Комитета входили и принимали активное участие в его работе и Герцен и Огарев.

Герцен, Огарев, Бакунин и польские масоны, чтобы затруднить русскому правительству борьбу с польскими восстаниями, решают вызвать смуту и беспорядки в России. С этой целью в Россию направляются специальные агитаторы. В программе восстания, составленной Л. Мерославским, найденной во время обыска у Гр. Замойского, говорится: “Пусть там распространяют казацкую гайдаматчину против попов, чиновников и бояр, уверяя мужиков, что они стараются удержать их в крепостной зависимости (крестьяне в момент польского восстания еще не были окончательно освобождены, а находились еще на положении временно-обязанных. Б. Б.). Должно иметь в полной готовности запас смут и излить его на пожар, зажженный уже во внутренности Москвы. Вся агитация малороссианизма пусть перенесется за Днепр; там обширное пугачевское поле нашей запоздавшей числом хмельничевщины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа. Вот весь польский герценизм. Пусть он издали помогает польскому освобождению, терзая современные внутренности царизма. Пусть себе заменяют вдоль и поперек анархией русский царизм”.

23 ноября 1862 года было заключено соглашение “Земли и Воли” с Падлевским, что пропагандисты последней усилят пропаганду среди расквартированных в Польше войск, будут агитировать за соединение русских войск с частями повстанцев. Пропаганда эта имела значительный успех. Руководителю комитета русских офицеров А. А. Потебне удалось вовлечь в члены “Земля и Воля” около 200 офицеров. Разговоры о том, что польские патриоты будут бороться не только за свободу Польши, но и за свободу русских были рассчитаны только на легковерных русских идеалистов, взвинченных масонской демагогией Герцена и польских эмиссаров. “Пусть обольщают себя девизом, — цинично пишет в плане восстания Мерославский, что этот радикализм послужит “для вашей и нашей свободы (слова из статьи Герцена). Перенесение его в пределы Польши будет считаться изменой отчизне и будет наказываться смертью, как государственная измена”.

Когда правительство разгромило и “польский” и “русский” герценизм, в основе которого было одно и то же масонское начало, то масон Наполеон III и британский премьер-министр Биконсфильд (урожденный еврей Дизраэли) потребовали созыва европейской конференции для обсуждения польского вопроса. Но Александр II приказал министру иностранных дел сообщить Англии и Франции, что они не имеют права вмешиваться во внутренние дела России.

XVIII

Если когда-то все пути вели в Рим, то в XIX столетии все пути ведут в Лондон — тогдашний центр мирового масонства. Сбежавший в 1861 году из Сибири в Америку Бакунин при первой возможности переезжает в Лондон. Бакунин вступает в организованный К. Марксом Интернационал. В прокламации “Начало революции”, Бакунин пишет: “Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что формы, в которых должна проявляться эта деятельность могут быть чрезвычайно разнообразны. Яд, кинжал и т.п. Революция все равно освящает в этой борьбе”. Масонский дух бакунинских деклараций ясно виден в каждой фразе.

9 сентября 1867 года в Женеве состоялся Конгресс “Лиги мира и свободы”. Это было время, когда прогрессивные недоросли всего мира возлагали преувеличенные надежды на Первый Интернационал. На Конгрессе “Лиги мира и свободы” присутствовали две революционные знаменитости: Гарибальди и Бакунин, объявившие войну всему буржуазному миру. Посетил заседания Конгресса и бывший в то время в Женеве Достоевский.

Ф. М. Достоевский написал о полученных на Конгрессе впечатлениях два письма: одно Майкову, а другое Ивановой. Майкову Ф. Достоевский писал: “Писал ли я Вам о здешнем мирном конгрессе? Я в жизнь мою не видывал и не слыхивал подобной бестолковщины, но я не предполагал, чтоб люди были способны на такие глупости. Все было глупо — и то, как собрались, и то, как дело повели и то, как разрешили. Начали с предложения вотировать, что не нужно больших монархий и все поделать маленькие, потом, что не нужно веры. Это было четыре дня крику и ругательств. Подлинно мы у себя, читая и слушая рассказы, видим все превратно. Нет, посмотрели бы своими глазами, послушали бы своими ушами”.

Письмо Ивановой еще более яркое: “Я сюда попал прямо на конгресс мира, на который приезжал Гарибальди, — пишет Достоевский 29 сентября 1867 года. — Гарибальди скоро уехал, но что эти господа, которых я в первый раз видел не в книгах, а на яву, социалисты и революционеры, врали с трибуны, перед 5.000 слушателей, то невыразимо. Никакое описание не передаст этого. Комичность, слабость, бестолковщина, несогласие, противоречие себе — это вообразить нельзя. И эта-то дрянь волнует несчастный люд работников. Это грустно. Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру, большие государства уничтожить и поделать маленькие, все капиталы прочь, чтобы все было по приказу и т.д. Все это без малейшего доказательства, все это заучено еще двадцать лет тому назад наизусть, да так и осталось. И главное — огонь и меч и после того как все истребится, тогда, по их мнению, и будет мир”.

Конгресс “Лиги мира и свободы” был смотром европейского революционного подполья перед подготовленным масонством разрушением монархии во Франции.

Выслушав произнесенную на конгрессе Бакуниным речь, Достоевский написал свою знаменитую характеристику “великого анархиста”: “Бакунин старый, гнилой мешок бредней, ему легко детей хоть в нужник нести”.

Бакунин звал молодежь проповедовать разрушение существующего политического” и социального строя. Анархическое учение Бакунина еще более заостряет Нечаев, открыто провозгласивший, что во имя всесокрушающей революции — “Все позволено”. Нечаев основал тайное общество “Народная расправа” и призывал убивать всех, кто в той или иной форме поддерживает существующий строй. Императору Александру Второму Нечаев обещал в своих прокламациях “казнь мучительную, торжественную, перед лицом всего освобожденного люда, на развалинах государства”.

В “Катехизисе революционера” (составленном, по мнению одних исследователей, Бакуниным для Нечаева, а, по мнению других, — самим Нечаевым) даются следующие советы:

“Необходимо, чтобы он (кандидат в революционеры. — Б. Б.) был атеистом... и был бы... врагом принципа всякой власти и чтобы он ненавидел все ее применения и последствия как в области интеллектуальной и моральной, так и в политической, экономической и социальной... Он должен, следовательно, ждать уничтожения церкви, постоянных армий, нейтрализованной власти, бюрократии, правительств, парламентов, университетов и государственных банков... Необходимо уничтожить, так называемый, принцип национальности, принцип двусмысленный, полный лицемерия... необходимо ненавидеть идеи величия и славы нации, годных лишь для монархии и олигархии, а в наше время и для крупной буржуазии, потому что эти идеи применяются ими для обманывания народов и для натравливания их один на другой для наилучшего их порабощения. Патриотизм должен отойти на задний план, ибо необходимо, чтобы революционеру были ближе к сердцу справедливость и свобода и, в случае, если его собственное отечество будет иметь несчастие от них отойти, он должен без колебаний выступить против него... Надо, чтобы он был социалистом и во всем следовал нашему катехизису революционера...

Согласно параграфу 3-му революционер “...презирает общественное мнение, он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях общественную нравственность; нравственно для него все то, что способствует торжеству революции; безнравственно и преступно все, что мешает ей”. “...Товарищество, — читаем мы в “Катехизисе”, — всеми силами и средствами будет способствовать развитию тех бед и зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию”.

Таковы “моральные” и тактические приемы, рекомендуемые русским карбонариям. Таковых же аморальных приемов придерживались и интеллигенты, работающие в области теории революции, и легального расшатывания русской монархии, при помощи критики русской действительности, при каждом удобном случае (в каждой статье, каждой книге, каждой рецензии на книгу национального содержания, на каждом уроке в школе, на каждой лекции в университете, в каждом разговоре).

Нечаев был одним из главных виновников студенческих волнений в Петербурге в 1869 году. Когда один из членов созданного Нечаевым кружка заговорщиков стал возражать против практикуемых Нечаевым аморальных методов работы, то Нечаев, желая связать всех заговорщиков “кровью”, настоял на его убийстве. Процесс нечаевцев послужил темой для “Бесов” Достоевского.

О том, что волнения студенческой молодежи и усиление роста революционного движения в 60-70-х годах имеют в основе своей не русское происхождение, ясно понимал Достоевский, писавший в письме к обратившимся к нему за разъяснением московским студентам, что русская молодежь “теперь несомненно попала в руки какой-то совершенно внешней политической руководящей партии, которой до молодежи уж ровно никакого нет дела и которая употребляет ее как материал и Панургово стадо, для своих внешних и особенных целей”.

XIX

“Не будем делать никаких иллюзий, — говорил Наполеон III, сначала возведенный братьями-масонами в императоры Франции, а по миновании надобности низложенный ими, — мир управляется тайными обществами”. “Государственные мужи нашего времени, — сказал премьер-министр королевы Виктории лорд Биконсфильд (Дизраэли) 20 сентября 1876 г., — имеют дело не только с правителями, императорами, королями и министрами, но также и с тайными обществами: с этим элементом приходится считаться. Эти общества могут свести на нет всякое политическое соглашение. У них везде есть агенты, беззастенчивые подстрекатели убийств; там, где нужно, всегда могут они устроить кровавую баню”.

Парижская коммуна — дело рук масонов и связанных с ними революционных организаций. “Но нигде, — пишет Фара в своем исследовании “Масонство и его деятельность”,— оно не выступает так ярко в своей обычной антихристианской и революционной работе, как во время Парижской Коммуны 1871 года. Я не буду останавливаться на работе масонства по подготовке свержения Второй Империи, на его первенствующей роли во Франко-Прусской войне, на деятельности маршала Базена, этой игрушки в руках Великого Востока, на неудачных маршах Мак-Магона, в коих такую значительную роль сыграл племянник бывшего гроссмейстера ордена лейтенант-полковника Маньян, и укажу лишь на открытые выступления масонства после крушения Второй Империи и провозглашения коммуны”. “Ни один государственный строй никогда не был таким таинственным, как Третья республика, — пишет Жак Бидеген, одно время бывший секретарем ордена Великий Восток Франции. — Учреждения, служащие ей фасадом, суть лишь лживые декорации, за которыми происходят вещи, неизвестные толпе”.¹⁴ В 1872 году в одном салоне в Стокгольме зашла однажды речь о причинах поражения французов. “Я не хотел первый подымать этого щекотливого вопроса, — сказал присутствовавший здесь русский посланник Николай Карлович Гире, — но раз об этом заговорили, то я не могу не отметить ту роль, которую играло в этой войне масонство”. “Я в то время был посланником в Берне (в Швейцарии); в этом городе находилось превосходно организованное агентство, собиравшее все сведения относительно французских войск, их расположения, передвижений, боевых запасов, провианта и проч. Эти сведения исходили из французских масонских лож, которые в свою очередь получали их от французских офицеров-масонов и передавались с необычайной быстротою шифрованными депешами прусско-масонскому агентству в Берне. Я тогда основательно изучил эту колоссальную организацию и представил подробный отчет о ней своему правительству...” “Как оказывается, Франция была заранее осуждена верховным международным масонством, и никакая военная организация, никакая стратегия, никакая храбрость ее войска не могла спасти ее от поражения. Это была война слепых против зрячих...” Вот что сорок лет назад говорил русский дипломат и о чем предупреждал он свое правительство. (А. Селянинов. Тайная сила масонства, 257).

В первой же прокламации Коммуны говорится: “Мы атеисты потому, что человек не станет свободным, доколе он не изгонит Бога из своего разума... В коммуне нет места священнику, всякая религиозная организация или религиозное проявление должны быть запрещены. Расстреливаются и арестовываются как заложники главным образом лица духовного звания, среди которых парижский епископ Дарбуа, за ним следуют видные священники Сеньере, Микель, Ольмер, Оливье и др., смело можно сказать, что в течение 73 дней Коммуны не было ни одного, прошедшего без ареста или убийства священников. Одновременно с этим закрываются храмы, срываются кресты — например 31 марта крест на Пантеоне заменяется красным флагом, при неистовых криках толпы и при пушечной стрельбе — и грабеж церковных ценностей становится “вполне узаконенным действием”.

В официальном журнале Коммуны 27 мая сообщается о торжественном приеме в городской ратуше депутации масонов. “Все сердца бьются в унисон”, — сказано в отчете о приеме масонов. Член Коммуны масон Тирифок утверждал, что “масонство понимает Коммуну, как базу всех социальных реформ”. Член Коммуны и член масонской ложи № 133 Лефрансе заявил, что он “давно увидел, что цели Коммуны те же, что и цели масонства”. Член Коммуны Алике сказал: “Парижская Коммуна на практике и в новой форме проводит то, что масонство издавна провозглашало”. Торжество закончилось заявлением одного из масонов, что “Коммуна есть новый храм Соломона” и что цели Коммуны и масонства одинаковы”.

В газете, издававшей Коммуной, 24 мая было помещено следующее воззвание: “К масонам всех ритуалов и всех степеней! Коммуна — защитник наших священных принципов, призывает вас к себе. Вы ее услышали и наши почтенные знамена были разорваны пулями и сломаны снарядами наших врагов. Вы геройски ответили на наш призыв, так продолжайте же при поддержке всех лож.

Воспитание, которое мы получили в наших почтенных ложах, продиктует, всем и каждому, тот священный долг, который мы обязаны выполнить. Счастливы те, которые восторжествуют, слава тем, кто погиб в этой священной борьбе. К оружию! Все для республики! Все для Коммуны!”

Интеллигенты отлично знали о кровавых буйствах революционной черни во время Парижской Коммуны, но тем не менее курили ей фимиам на каждом шагу. Так, “народолюбец” Некрасов не постеснялся написать в честь погибших “героев” Коммуны стихотворение: “Смолкли честные, доблестно павшие...”

XX

После уничтожения монархии во Франции следующей своей целью масонство ставит — свержение монархии в России. После поражения Парижской Коммуны К. Маркс уверенно утверждал, что следующая крупная революция произойдет в России. “Россия, писал он в 1877 году Энгельсу... давно уже стоит на пороге больших переворотов”. Приветствуя митинг славянских революционеров в 1881 году, Маркс уверял: “...в конце концов должно будет неизбежно привести, хотя бы и после длительной и жестокой борьбы, к созданию Российской Коммуны”.

После разгрома Парижской Коммуны, масоны, и их идейная агентура, продолжают работать во всех странах по пропаганде масонских идей: атеистической культуры, социализма, всеобщего равенства и бесконечного прогресса. В России, роль идейных агентов масонства выполняют различные группировки членов Ордена и члены Ордена, живущие в эмиграции.

Парижская Коммуна — идейное и революционное детище масонства — оказало огромное влияние на направление революционной деятельности членов Ордена Р. И. Интеллигенты-революционеры начинают мечтать об организации Русской Коммуны. “С Парижской Коммуной, — свидетельствует в “Подпольной России” Степняк-Кравчинский, — грозный взрыв потряс цивилизованный мир, русский социализм вступил в воинственный фазис своего развития, перейдя из кабинетом и частных собраний в деревни и мастерские”.

В книге Л. Дейча “Роль евреев в русском революционном движении” читаем: “Пребывание Гольденберга с товарищами в петрозаводской тюрьме совпало с Парижской Коммуной 1871 г., которая, как известно, наряду с первым Интернационалом, имела огромное влияние на развитие нашего революционного движения. В Петербурге и в других университетских городах стали возникать более или менее значительные тайные организации, задававшиеся целью распространять социалистические взгляды среди учащейся молодежи, а также между трудящимися слоями населения” (82).

Возникает тип “русского коммунара” изображенный Достоевским в лице Версилова в романе “Подросток”. “Это дворянин древнейшего рода, — пишет Достоевский, —и в то же время парижский коммунар. Он истинный поэт и любит Россию, но зато и отрицает ее вполне. Он без всякой религии, но готов почти умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но во что-то страстно верует, по примеру множества русских европейских цивилизаторов петербургского периода русской истории”.

Семидесятники, как и шестидесятники, поддерживают связи с Интернационалами Маркса и Бакунина Эмигрировавший Лавров вступает в члены Интернационала К. Маркса. Видные члены “Народной Воли”, убившей Александра II, расценивают К. Маркса, как выдающегося представителя революционной идеологии. В пропагандной брошюре “Мудрица Наумовна” народоволец Степняк-Кравчинский писал: “Но которая же из книжек была мой Мудрицей Наумовной?” И отвечает: “Имя этому человеку — Карл Маркс, а называется эта книжка “Капитал”. Степняк-Кравчинский, Н. Морозов, Л. Гартман лично встречались с Марксом. Один из выпусков революционной библиотечки “Народной Воли” был посвящен “Коммунистическому манифесту”.

“Увлекались” учением Маркса и члены Ордена, не принимавшие участия в революционной работе, а работавшие в области легального расшатывания идейных основ самодержавия. В статье “Встречи с Марксом” проф. Московского университета М. Ковалевский признается, что он в течение двух лет еженедельно посещал Маркса. Маркс специально изучил русский язык и следил за русской революционной литературой. Он наградил Чернышевского званием “великого ученого”, писал поощрительные письма в редакции русских прогрессивных журналов травивших все русское. Прочитав письмо Маркса, написанное им редакции “Отечественных записок” в ноябре 1877 г., Г. Успенский пришел в телячий восторг. “Как это письмо меня тронуло, — пишет он. — Ведь это Маркс. Не Лев Толстой, не Вышеградский, не Катков”.

Элло, французский исследователь взаимоотношений масонства с первым Интернационалом, пишет, что после раскола Интернационала в 1873 году, когда он разделился на “социал-коллективистов” и “социал-анархистов”, руководимых Марксом и Бакуниным, оба эти сообщества, подобно первому Интернационалу, от которого они ведут свое происхождение и свой дух, получали (и продолжают получать) внушения от масонских лож. Тайные общества управляли анархистским движением, как и всеми прочими отраслями коллективизма”. (43). “Сильно ошибаются те, — пишет Клодио Жанне в “Франк-масонстве” (стр. 641), — кто думает, что разделения тайных обществ или социалистов ослабляет их: они всегда соединяются, когда нужно будет совместное выступление (как это было, например, в 1917 году. — Б. Б.). Таким образом, какая бы ни существовала рознь между последователями Маркса и Бакунина, или между различными революционными группами, — все они одинаково горячо сочувствуют убийству Императора Александра II, как сочувствовали покушению Гартмана”. Обоими видами социализма: “социализма коллективного” и “социализма социалистического” управляют масоны.

Вождь мирового анархизма Кропоткин считал, что революционному движению выгодно иметь связь с масонством. Кропоткин сказал однажды большевику Бонч-Бруевичу: “...революционное движение много потеряет от того, если так или иначе не будет связано с масонством, имеющим свои нити в России в самых разнообразных сферах”. Кропоткин, как и Герцен, многие годы жил в Лондоне. Есть веские основания предполагать, что Кропоткин и Бакунин, так же как Герцен и Огарев, в той или иной форме были связаны с мировым масонством и с русскими масонами и тайными ложами продолжавшими существовать в России.

“Статуты анархистского сообщества, — сообщает Элло, — были захвачены у одного из членов и опубликованы в марте 1880 года в берлинском “Рейхсботе”, в венском “Фатерланд” и парижском “Универс”.

Сообщество это имело три степени: I) “Международные братья”, 2) “Национальные братья” и 3) “Братья полутайной организации международной демократии”. Поступление в тайные группы сопровождалось различными церемониями схожими с масонскими” (стр. 53, 60). “Вот та огромная организация, которая со второй половины XIX века стала обслуживать масонские интересы, так как само масонство стало уже подозрительным для многих правительств. Ей было предписано волновать христианские страны, начиная с Франции и России” (стр. 61).

Все бежавшие за границу русские революционеры и террористы находят мощных защитников в лице масонства. Самое безопасное место для русских революционеров — центр мирового масонства — Лондон.

Когда Гартман, после неудачного покушения на Александра II, скрылся заграницу, то выяснилось, что он находится под покровительством какой-то могущественной тайной международной организации. “Обнаружилось это, — указывает автор книги “Франк-масонство и рабочий” Элло, — когда русское правительство обратилось к французскому с требованием выдачи Гартмана, скрывавшегося в Париже под именем Мейера. Едва Гартман, по просьбе русского посла, был арестован, как французские радикалы подняли невообразимый шум. Депутат-масон Энгельгарт взял на себя его защиту, доказывая, что Мейер и Гартман суть разные лица. Русский посол, князь Орлов, стал получать угрожающие письма. Наконец, левые депутаты готовились внести запрос и устроить падение министерства. Последнее испугалось и, не дожидаясь прибытия обещанных Орловым документов, могущих установить личность Гартмана-Мейера, поспешно согласилось с заключениями брата Энгельгарта и помогло Гартману бежать в Англию... В Лондоне Гартман торжественно “был принят в масонскую ложу “филадельфов” (Элло. “Франк-масонство и рабочий”, стр. 6).

Масоны Пиа (француз) и Гарибальди (итальянец) обменялись, по случаю требования выдачи Гартмана, следующими многозначительными письмами: “Мой старый друг, — писал Пиа из Лондона 1-го марта 1880 года, — последнее покушение на всероссийского деспота подтверждает Вашу легендарную фразу: “Интернационал есть солнце будущего”. Все от первого монарха, до последнего президента республики, должны исчезнуть волей или неволей. Теперь Вам нужно присоединить Ваш голос против выдачи НАШЕГО храброго Гартмана. Французская территория должна быть неприкосновенна для изгнанников, которые, подобно Вам, стремятся силою оружия установить мировую демократическую и социалистическую республику.

Жму Вашу руку.

Ваш искренний друг Феликс Пиа”.

Гарибальди ответил Пиа еще более многозначительным письмом:

“Дорогой друг, — писал он, — благодарю Вас, популярного героя парижских баррикад, за ласковое письмо... Гартман, храбрый молодой человек, и все честные люди должны относиться к нему с уважением и благодарностью. Я твердо убежден, что министр Фрейсине и президент Греви не замарают своего имени честных республиканцев выдачей политического беглеца; такой бы поступок был бы достоин версальских гиен. Политическое убийство есть секрет благополучного осуществления революции. Монархи называют друзей народа убийцами... Отеро и Гартман суть провозвестники правительства будущего — социалистической республики. Истинные убийцы это — прелаты, которые с помощью лжи убивают совесть людей. Не товарищам Гартмана место в Сибири, а христианскому духовенству.

Жму Вашу руку, преданный Вам Гарибальди”.

Когда в августе 1881 года Гартман прибыл в Нью-Йорк, на международной конференции анархистов его приветствовали восторженной овацией.

XXI

Семидесятники тоже исповедуют, что во имя революции “Все позволено”.

В “Нашей программе” (1878 г.) Лавров отрицает, что ложь может быть средством распространения истины. “Люди, утверждающие, что цель оправдывает средства, должны бы всегда сознавать: кроме тех средств, которые подрывают самую цель” (Соч. т. II, 26). Это “официальная” установка. Установки же, даваемые устно участникам революционных обществ, не совпадали с “официальной”. “Но припоминаю, — пишет в своих воспоминаниях один из основателей первого тайного общества “Земля и Воля” Л. Пантелеев, что раз в прямой связи с разговорами о наших внутренних делах я высказал Петру Лавровичу (Лаврову. — Б. Б.) свое недоумение и сожаление, что сами по себе пустые университетские истории со стороны намерению разжигаются, и в результате получаются десятки и даже больше выброшенных недоучек, ни к какой серьезной работе не подготовленных”. “Что делать, — отвечал Петр Лаврович, — революционная партия так численно слаба, что для увеличения своих рядов она должна пользоваться всяким подходящим случаем, который ей представляется”. Скажите, чем это отличается от масонской установки формулированной масоном-философом Дидро: “Ложь так мало достойна порицания, как таковая, и по существу, она стала бы добродетелью, если бы могла быть полезна”.

В “Истории моего современника” Короленко описывает следующий, весьма характерный для революционных кругов 70-х гг., эпизод. На большой сходке в частной беседе обсуждались нравственные вопросы в связи с растущим революционным настроением. Поставили вопрос: может ли цель оправдывать средства?.. Между прочим, в тот же раз кто-то поставил вопрос конкретно: предстоит, скажем, украсть “для дела”. Можно это или нельзя?” После обсуждения вопроса “Один за другим, одни легко, другие с некоторым усилием отвечали:

— Взял бы...

— Взял бы...

— Взял бы...

Когда очередь дошла до Гортынского, румянец на его щеках загорелся сильнее. Он подумал еще и сказал:

— Да, вижу: надо бы взять... Но лично про себя скажу: не мог бы. Рука бы не поднялась”.

К несчастью России и в семидесятые годы, и раньше и позже, в силу аморальной деятельности Ордена Р. И. Гортынских было мало.

Клевета и провокация всегда были излюбленным методом членов Ордена. Майор Павленков, в изданной им книге ученого астрофизика аббата Секки “Единство физических сил” выбросил все места, в которых аббат говорил о непосредственном влиянии Бога на основные свойства материи. Когда Короленко спросил о причине искажения книги, Павленко, усмехнувшись, ответил:

— Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику!

А вот масонскую софистику Павленков, как и все члены Ордена, распространял, не считаясь ни с чем.

Примеров подобного безнравственного поведения членов Ордена можно привести тысячи.

Орден Р. И. победил русское правительство с помощью своей аморальности. Белинский писал, что “мошенники тем сильны, что они с честными людьми поступают, как с мошенниками, а честные люди с мошенниками, как с честными людьми”. Русские интеллигенты и были такими мошенниками. Русское правительство поступало с ними, как с заблудившимися морально, но с еще могущими исправиться нравственно людьми, а члены Ордена поступали с правительством, как мошенники. Вот почему сам бывший революционер Ф. Достоевский, хорошо знавший психологию революционеров, сказал в “Бесах”: “Русская революция сделана мошенниками”.

“Моральные директивы” Ленина: “С нашей точки зрения нравственно и морально все то, что помогает победе нашего дела и, наоборот, все, что мешает этой победе, — все это мы расцениваем, как противное нашей коммунистической морали”, ничем не противоречат подобным же “моральным директивам” Чернышевского, Нечаева, Добролюбова, Ткачева, главарей партии эсеров Гоца, Савинкова, Зензинова, Керенского, вождя кадетов П. Милюкова и вождя “октябристов” А. Гучкова. Точно так же, как Ленин, Сталин и Лавров, задолго до большевизма действовали и народовольцы и эсеры, и кадеты, и октябристы, черпавшие свою революционную мораль и тактику из “Катехизиса революционера”, в основу которого положена масонская мораль.

Утилитарная, масонская по существу, мораль членов Ордена, напоминала циничную поговорку: “А хоть бы и пес, лишь бы яйца нам нес”.

Подобная “моральная установка” пронизывает всю историю Ордена, от Нечаевцев до большевиков. Цель этой “морали” было освобождение членов революционных группировок от всякой морали создание нового типа человека — вернее “нечеловека” — для которого было бы все позволено. И такую породу Ордену удалось создать в лице Нечаевых, Каракозовых, Савинковых, Керенских, Лениных и Сталиных, для которых “преступления нет, потому что они ни через что не преступают. Они свободны от той инфернальной свободы, которая есть свобода во зле. Страшная свобода. Это даже не сатанинская свобода, это внечеловеческая свобода, это — “нет человека”. Нет человека, а есть кто-то другой, во всем отличный от того, кого мы до сих пор называли “человек”, есть какое-то особое существо, иначе воспринимающее жизнь и иначе понимающее смерть”.

XXII

Не исчезают после официального масонства и различные мистические учения, насаждавшиеся русскими масонами в пору легального существования масонства. “Княжны Шаховские, — пишет Тютчева в своем дневнике “При дворе двух Императоров”, — все принадлежат к учению Свенденберга и горячие приверженцы той фантастической религии, которую сами себе создали”.

Княжны Шаховские не были отнюдь единственными поклонницами учения Свенденберга. Были и другие поклонники и поклонницы учения Свенденберга и других мистиков. Широкое развитие в царствование Александра II в высших кругах общества получил спиритизм. Придворные круги, связанные в прошлом с масонством и учениями европейских мистиков, организовали устройство сеансов известного спирита Юма в царском дворце.

“Между тем Юм, — сообщает Тютчева, — и его духи имели такой огромный успех, что сеанс был повторяем на другой день у великого князя Константина в Стрельне; кроме того, состоялось еще много сеансов, которыми страстно увлекся Государь”. Увлечение спиритизмом у Александра II прошло быстро у “высших же кругов” увлечение спиритизмом осталось вплоть до Февральского переворота, то стихая, то усиливаясь. “С точки зрения Православия, — пишет Тютчева, — я считаю, что черт при этом ничего не теряет по существу, делая все-таки вид, что интересуется религиозными вопросами. Факты слишком очевидны, чтобы можно было их оспаривать, и так как я верю в дьявола, я говорю, что этот дьявол хочет овладеть доверчивыми людьми, устраивая для них по своему образцу мир невидимый и мистический, грубо материализованный, в который можно проникнуть не очищенными душами, а посредством разного рода манипуляций, магнетических флюидов и лжи...”

Тютчева верно характеризует сущность спиритизма, указывая, что “черт при этом ничего не теряет по существу, делая все-таки вид, что интересуется религиозными вопросами”. Видный масон Освальд Вирт в своем докладе “Посвящение в спиритуализм” говорил, что связь “масонства с Люцифером, главой восставших ангелов вполне приемлема”. По мнению Вирта, Люцифер восстал против Бога из-за “вопиющих несправедливостей божественной администрации. В сущности ангел Света (Люцифер) представляет собой дух свободы. В этом смысле масонство вполне приемлет люциферианство”.¹⁵

Спиритизм, как социализм и марксизм, все, разными методами делают одно и то же дело — разрушают религию и религиозную мораль. В своем докладе о масонской морали масон Лермент говорил: “Таким образом я попытался разрушить или расшатать ваши моральные принципы. Это роль сатанинская и христиане не так ошибаются, обвиняя философов и особенно нас (т. е. масонов) в сатанизме”.¹⁶

Достоевский в “Дневнике Писателя” неоднократно пишет о распространении спиритизма. Менделеев, участвовавший в комиссии по расследованию действий медиумов, написал книгу против спиритизма. Достоевский выступает против лиц, считавших необходимым бороться против распространения спиритизма одними административными мерами, доказывая, что одни административные меры не смогут искоренить спиритизм. Бюрократическими методами и административными взысканиями спиритизм не побороть, как не удалось искоренить ими революционное движение. “Обособление” ли спириты? — спрашивает Достоевский и отвечает: — Я, думаю, что да. Наш возникающий спиритизм, по-моему, грозит в будущем чрезвычайно опасным и скверным “обособлением”. “Обособление” есть ведь разъединение; я в этом смысле и говорю, что в нашем молодом спиритизме заметны сильные элементы к восполнению и без того уже все сильнее и прогрессивнее идущего разъединения русских людей. Ужасно мне нелепо и досадно читать иногда, у некоторых мыслителей наших, о том, что наше общество спит, дремлет, лениво и равнодушно; напротив, никогда не замечалось столько беспокойства, столько метания в разные стороны и столько искания чего-нибудь такого, на что бы можно было нравственно опереться, как теперь. Каждая самая беспутная даже идейка, если только в ней предчувствуется хоть малейшая надежда что-нибудь разрешить, может надеяться на несомненный успех. Успех же всегда ограничивается “обособлением” какой-нибудь новой кучки. Вот так и с спиритизмом”.

В царствование Александра II масонство пускает в обиход новое орудие по разложению существующих религий — теософию. Теософия “уравнивает” все религии, то есть снижает все высшие религии до низших. Основной девиз теософов — “Нет религии выше Истины”. Иисуса Христа теософы считают учеником “великих посвященных”, научившегося “мудрости” у оккультистов Востока.

Создателями Теософии были английский масон Генри С. Олкотт и русская Е. П. Блаватская, основавшие в 1875 году Теософское общество. Теософия имела большой успех среди отходивших от религии людей. Отделения Теософского общества с 1883 года до 1892 года были созданы во множестве стран Европы, Америки, Азии, Австралии и Африки. Работой всех теософских обществ руководила Е. П. Блаватская, бывшая покорным, слепым орудием масонства. Между 1887 и 1892 г.г. последовательницей Блаватской — А. Каменской были созданы отделения Теософического общества в России: в Петербурге, Киеве, Москве и других городах. Отделения Теософского общества в России были источниками распространения масонских идей о равенстве всех религий, восхвалении Кабалы, как источника высшей мудрости и т.д.

Цель теософии та же что и у масонства, — оторвать всех колеблющихся и потерявших веру в традиционные религии, заставить их уверовать в нового Мессию индуса Кришнамурти, который будто бы является воплощением Христа в наши дни. Кришнамурти, глава Ордена Звезды Востока, является, по утверждению теософов, “Христом от теософии”, “грядущим спасителем мира”. Истинная, тайная цель теософии ясно видна из следующего ответа Е. Блаватской г. Генненфельду, написанному ею 25 марта 1884 года: “Вы спрашиваете, верим ли мы, теософы, в Христа. В Христа безличного — да. Кришна или Айа — тот же Христос.... но не в Иисуса Назаретского”.

Переселившись в Лондон, Е. Блаватская стала издавать теософический журнал под характерным названием... “Люцифер”.

XXIII

Исповедуя доктрины масонского происхождения, находясь в деятельном общении с созданным масонством политическими организациями, пользуясь различными видами помощи со стороны масонства, исполняя фактически подлую роль идейного лакея мирового масонства, интеллигенция всегда замалчивала подлинную роль масонства по организации революций, всегда отрицала, что масонство является таким же идейным лакеем еврейства, каковым Орден Р. И. является и по отношению к масонству и по отношению к еврейству. Все попытки разоблачить истинную роль масонства расценивались интеллигенцией как лживые вымыслы взбесившихся реакционеров. И в конце концов в широких кругах бюрократии и образованного общества утвердилось недоверчивое отношение к обвинению масонства в том, что оно ведет планомерную работу по разрушению христианских государств в интересах еврейства, которое является создателем и руководителем масонства.

Попытки немногих дальновидных людей, понимавших какою опасностью грозит России деятельность духовного потомка русского вольтерьянства и масонства. — Ордена Р. И., главари которого работали в тесном контакте с мировым масонством и еврейством, обратить внимание царей на эту опасность — не достигали цели. Подаваемые ими докладные записки о использовании масонством интеллигенции обычно застревали в недрах министерств и до царей не доходили. Министры самовольно решали, что подобные записки показывать царю не стоит из-за их “тенденциозности” и “пессимизма”. Так, после организованного в феврале 1917 года масонской пятеркой военного переворота в архиве Департамента полиции была обнаружена докладная записка, автор которой, охарактеризовав цели, которые преследует масонство и еврейство, писал:

“В России, где монарх одновременно и носитель неограниченной политической власти и мистический: глава Церкви, разрушительные усилия всемирного тайного общества естественно централизуются против престола. Поэтому первая непосредственная задача тайного общества в России — это поднять революционную волну. Политическая революция признана масонством единственным верным ключем, открывающим путь к дальнейшей и главной цели: расхристианизированию Православной Восточной Церкви.

Революционные веяния, присущие русской интеллигенции несомненно представляют отправную точку опоры всей масонской тлетворной деятельности в России. Каков бы ни был оттенок возникающего вновь противоправительственного течения — каждое из них охотно поддерживается, как отвечающее иудо-масонским целям. Испытанным боевым оружием масонства уже послужил на Западе новейший экономический фактор — капитализм, искусно захваченный в руки еврейством. Решено применить его и в России, так как детище капитала — буржуазия всегда тяготеет к революционному либерализму”.

“Проводником пропаганды теперь служит мятущаяся русская интеллигенция, искусно двинутая в народ иудо-масонством. Возможность, что такая грозная волна захлестнет и смоет целиком и эту самую либеральную интеллигенцию, которая ныне неразумно бросилась ее вздымать — не остановит масонство на полпути.

Русское духовенство, мало авторитетное, некультурное и пассивное — иудо-масонством, в противоположность католическому клиру, — ни как не помеха, ни как пособник, серьезно не расценивается.

Надо заметить, что в основной революционной политике иудо-масонства в России кроется любопытная двойственность, а именно: — солидарность одновременно с обоими идейно непримиримыми между собой антиподами противоправительственного движения: а) умеренным либерально-буржуазным; б) крайними социалистическими — и только с ними одними. Незримая масонская рука одинаково рачительно (старательно) верховодит обеими названными группами, несмотря на полное, казалось бы, противоречие конечных целей таковых: тогда как помыслы первой клонятся всего лишь к скромной конституции, вторая бредит кошмарной катастрофой полной ломки всего существующего социального строя.

Революционные организации покровительствуются только до той поры, пока стихийная народная волна не хлынула. В критическую минуту еврейское тайное общество не постесняется бросить их на произвол судьбы. (Что и произошло в 1917 году. — Б. Б.). Чем всеобъятнее и катастрофичнее будет протекать русская революция, тем труднее будет еврейскому масонству безошибочно разрешить вопрос: — кто из двух, — умеренный еврействующий либерал или крайний социалист окажется пригоднее и полезнее для масонской деятельности на развалинах Российской Империи.

Сегодня разрушительный натиск еврейского масонства в самом зародыше. Революционный тлен пока что коснулся народной массы лишь весьма поверхностно. Интеллигенция, правда, бродит, но это брожение не выходит за пределы теоретических исканий. Поэтому Российское Правительство, чувствуя себя не в пример прочнее любого западно-европейского, склонно, к сожалению, взирать с беспечной пренебрежительностью великана на теперешние бесформенные и робкие революционные потуги. Между тем: пройдет каких-нибудь десять-двадцать лет — спохватятся, да будет поздно; революционный тлен уже всего коснется. Самые корни векового государственного уклада окажутся подточенными.

Правительству поневоле придется стать тогда на скользкий путь компромиссов, повторив этим непоправимую ошибку западно-европейской государственности которая вовлекла страны христианской Европы одну за другой, в роковые сети всемирного иудо-масонского заговора. Каков бы ни был общий курс внутренней политики нового Царствования, Правительству во всяком случае было бы небесполезно:

1. Отныне же сосредоточить бдительность соответствующих государственных органов, главным образом на обоих полюсах революционного движения памятуя, что именно эти группы предназначены иудо-масонством для нанесения государственному организму решающих ударов.

2. Неотложно раскрыть глаза благомыслящим элементами русского общества как на зловредную тайную силу, так и на первенствующую роль последнего в русском революционном движении.

Осуществить это было легче всего, осветив печатно в популярном изложении — тайные еврейские замыслы против всего христианского мира и России в частности”.

10 февраля 1895 года.

Как видно из отметок на докладной записке, автор послал ее какому-то сановнику, а сановник направил ген. П. А. Черевину, одному из самых близких к Александру III людей. На записке имеется резолюция, видимо Министерства внутренних дел того времени: “Докладывать Его Величеству не усматриваю необходимым ввиду излишнего неосновательного пессимизма”. Видимо, Черевин не захотел сам читать записки, передал ее в Министерство внутренних дел, а там ее сочли “неосновательно пессимистичной” и похоронили в архивах. Подобные результаты могли быть результатом бюрократического отношения, а могли быть и актом сознательного предательства агентов еврейства и масонства, проникнувших в Департамент полиции. Если десять лет спустя во главе Департамента полиции стоял масон Лопухин, как это выяснилось после революции, то почему агенты масонства не могли находиться внутри Департамента полиции за несколько лет до Лопухина?

XXIV

Г. Аронсон был отнюдь не первым социалистом признавшим, что масоны сыграли значительную роль в подготовке военного переворота в Феврале 1917 года. То же самое раньше его утверждали и другие русские интеллигенты-социалисты.

Комментируя, приведенное нами ранее признание Кропоткина, что революционные движения много теряют, если они не связаны в той или иной форме с масонством, большевик Бонч-Бруевич писал: “Он был прав, оппозиционная деятельность русских либералов имела непосредственную связь с масонством, через них проникала всюду и везде, в самые потаенные места самодержавного организма”.

Эта выдержка из воспоминаний Бонч-Бруевича (брат его генерал работал в штабе... Рузского) заимствована из книги... народного социалиста — С. Мельгунова “На путях к дворцовому перевороту” (Заговоры перед революцией 1917 года). В этой книге автор исследует роль русских масонов, “масонской пятерки”, во главе с Керенским в организации заговора. Факты, приводимые С. Мельгуновым о том, что организацией Февральского переворота руководили две группы русских масонов (во главе одной стоял Гучков, а во главе другой — Керенский) — не могут быть опровергнуты. Ценно то, что наличие этих фактов признает именно С. Мельгунов, потомок старой масонской семьи, которого самого, как он пишет, пытались вовлечь в масоны, знаток русского масонства и истории переворота, опубликовавший до революции серьезное исследование по истории русского масонства, а после Февральского переворота несколько наиболее объективных исследований по истории этого переворота.

С. Мельгунов признается, что он раньше не верил, что “под “черносотенной романтикой”, под всем этим “вздором” может оказаться реальная подкладка. Прочитав еще воспоминания Бонч-Бруевича в “Звезде” о Кропоткине, автор нашел новое подтверждение тому, чему раньше верилось с трудом. Значит, интерес Департамента полиции к масонским делам был не праздный и не случайный. То, что раньше встречалось с насмешкой, получило ныне серьезный смысл” (стр. 181).

С. Мельгунов доказывает в своей книге, как русские масоны Керенский и Гучков примирили непримиримое, сплотили в единый “прогрессивный блок” самые разнообразные русские политические группировки от левых до монархистов типа Шульгина. Так, на старости лет народный социалист С. Мельгунов стал сторонником “черносотенных вымыслов” об активной роли масонов в деле разрушения России.

А в 1959 году достоверность “черносотенных вымыслов” свидетельствует и еврей — меньшевик Г. Аронсон. В октябре 1959 года он опубликовал в еврейской газете “Новое Русское Слово” четыре статьи под заглавием “Масоны в русской политике”. В одной из этих статей имеется следующее признание: “О деятельности масонов по общественно-политической линии до сих пор ничего неизвестно. Вполне возможно, что они сами и их деятельность растворилась в бурном море политической активности, которую в эти годы представляла собой Россия особенно в ее интеллигентской части, и очень трудно будет будущему историку установить, что именно специфически-масонского было внесено в оживленную работу Земского и Городского Союзов, Военно-Промышленного Комитета, в Государственную Думу и в Особые совещания при Думе, которые привлекали к себе общественное внимание. В конце концов, цели масонов совпадали с целями политических деятелей не-масонов, да и методы работы были те же, если не считать конспиративности организации, созданной масонами”.

Это утверждение Г. Аронсона целиком совпадает с основным тезисом, который я доказываю в настоящей книге, что Орден Р. И. — является идейным потомком русского и мирового масонства и его политическим заместителем, в течение всего периода между запрещением масонства Николаем I и самовольным появлением его на политической арене в царствование Николая II.

Политические обстоятельства в настоящее время складываются так, что еврейским политическим деятелям выгодно откреститься от русского масонства и взвалить на него всю вину за организацию предательского Февральского переворота. Сначала эти деятели отрицали активную роль русского и мирового еврейства в создании большевизма, активное участие русских и иностранных евреев в большевистском геноциде против населяющих Россию народов, а, теперь считают тактически полезным, откреститься и от участия в предательских действиях русского масонства, и, свалить всю вину за февральский переворот только на головы масонов — русских по происхождению. Но все, знающие, какую роль сыграл в нелегальном возрождении русского масонства в царствование Николая II, масон высокого посвящения Маргулис — член Ордена Великого Востока Франции, одновременно с Гучковым ездивший в Константинополь изучать технику военного переворота турецких масонов (“младотурков”), едва ли уверуют в наивный трюк Г. Аронсона.

А Бонч-Бруевич заявляет: “Роль масонов в февральском движении подлежит всестороннему исследованию. Так, мне доподлинно теперь известно, что... целый ряд трудовиков, и лиц, принадлежащих к конституционно-демократической и народно-демократической партиям, а также к так называемой народно-социалистической — действительно принадлежат к масонским разветвлениям”. Этого вопроса мы и коснемся, когда будем описывать участие масонов в организации февральского переворота.

Я привожу только крайне незначительную часть фактов, свидетельствующих, что идеологи различных политических “ритуалов” Ордена Р. И. и руководители интеллигентских тайных революционных организаций, как в идейном отношении, а так же и в отношении тактики и методов революционной борьбы, зависели от масонства и что они примыкали к международным организациям созданным масонством. Историки, которые займутся после падения большевизма более детальным изучением идейных и организационных связей Ордена Р. И. с мировым масонством, после изучения русских и иностранных материалов, несомненно установят более широкие связи руководителей Ордена Р. И. и отдельных тайных революционных организаций с масонством и более сильную зависимость их от политических и социальных теорий, инспирированных масонством.

⁵A. Reyss. A study in American Free Masonery, I, 385.
⁶Revue Internationale des Societes Secrets No. 2, 1912.
⁷Revue Internationale des Societes Secrets No. 2, 1912.
⁸J. Bidegain. “Masques et visages maconniques”. Paris, 1906.
⁹Copin-Albancelli. “Conjuration Juive contre Le monde chretien”.
¹⁰Copin-Albancelli. “Conjuration Juive contre Le monde chretien”. 176.
¹¹A. Prens. A Study En American Free Masonery, I, 385
¹²The Cause of the World Unref, p. 217.
¹³Raynal, Histoire Phicosaphique et Politique, V. 7.
¹⁴J. Bidegam. Une conspiration sous la III Republique 87; La Lutte Airtimasonmque, p. 66.
¹⁵Alliance Spiritualiste, 1912.
¹⁶Revue Internationale des Societes Secretes, Nо. 2, 1913. р. 438.

<<Назад

Просмотров: 3307

загрузка...

Другие книги по данной тематике

Александр Фурсенко.
Династия Рокфеллеров

Юрий Мухин.
Лунная афера США

Александр Дугин.
Геополитика постмодерна

e-mail: historylib@yandex.ru

разделы

Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Случайные книги

Полезное

Реклама

V. Орден рыцарей злого добра