Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эдвард Гиббон.   Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Глава 22. Вступление на престол Юлиана. Его характер

   Констанций царствовал как тиран и умер в 361 году накануне гражданской войны с Юлианом, который в результате стал единственным императором. Юлиан во время своего короткого царствования руководствовался двумя побуждениями, плодами школьных занятий его детства. Во-первых, он желал воплотить в жизнь идеал государя-философа. Осуществление этого идеала он сочетал с практическими реформами в экономике и попыткой ввести старинную простоту нравов вместо восточных обычаев, принятых при дворе его предшественника. Во-вторых, он стремился стать завоевателем восточных стран, подражая в этом Александру Великому. Для потомства Юлиан важен своим отречением от христианства и попыткой реформировать и вновь сделать государственной верой языческие культы.

Вступление на престол Юлиана
   Горя нетерпением побывать в городе, где родился, в новой столице империи, он отправился туда из Наиссуса через горы Гемус и города Фракии. Когда он доехал до Гераклеи, находившейся на расстоянии шестидесяти миль от Константинополя, вся столица выехала навстречу принять его, и он вступил в Константинополь торжественно, под приветственные крики народа, армии и сената. Бесчисленное множество людей толпилось вокруг императора, рассматривая его с уважением и жадным интересом. Должно быть, они были разочарованы, когда увидели, как мал ростом и просто одет их герой, который раньше, молодой и неопытный, победил германских варваров, а теперь, достигнув вершины успеха, торжественно проехал через весь европейский материк от побережья Атлантики до берегов Босфора. Через несколько дней после этого, когда к пристани причалил корабль с останками покойного императора, подданные Юлиана рукоплескали то ли подлинной, то ли притворной человечности своего государя. Без венца и в траурной одежде он сопровождал похоронную процессию до самой церкви Святых апостолов, где был установлен гроб; и если это уважение еще можно было объяснить себялюбием, посчитав, что он оказывает почет своему высокому роду и сану своего родственника-императора, то слезы Юлиана доказывали всему миру, что он забыл обо всех обидах, которые вынес от Констанция, и помнил лишь о добре, которое видел от него. Как только легионы, стоявшие в Аквилее, убедились в смерти императора, они открыли ворота города и, принеся в жертву своих виновных перед Юлианом предводителей, легко добились прощения от благоразумного или мягкосердечного владыки, который, таким образом, на тридцать втором году жизни стал неоспоримым повелителем Римской империи.

   Философия научила Юлиана сравнивать преимущества действия и бездействия, но его высокое происхождение и несчастные случайности его жизни никогда не позволяли ему свободно делать свой выбор. Возможно, Юлиан искренне предпочел бы сады Академии и афинское общество, но сначала желание Констанция, а потом его же несправедливость вынудили Юлиана подвергнуть себя и свое доброе имя опасностям императорского величия и отвечать перед миром и потомством за счастье миллионов. Юлиан с ужасом вспоминал замечание своего учителя Платона, что возглавлять стадо всегда поручают животному другой, высшей породы, а значит, вести за собой народы – дело, которое требует и заслуживает, чтобы его исполняли боги или духи-хранители, наделенные неземной силой. Отсюда он справедливо сделал вывод, что человек, который осмеливается царствовать, должен стремиться быть совершенным как боги и очистить душу от того, что в ней земное и смертное, подавлять свои вожделения, просвещать свой разум, управлять своими страстями и укрощать того дикого зверя, который, по образному выражению Аристотеля, редко бывало, чтобы не садился на трон деспота. Вместе с Юлианом на его трон, который обрел под собой собственную основу, когда умер Констанций, сели разум, добродетель и, может быть, тщеславие. Он презирал почести, отвергал удовольствия, непрерывно и усердно исполнял обязанности, связанные с его высоким саном, и среди его подданных было мало таких, кто согласился бы надеть на себя его тяжелый венец и избавить Юлиана от этого груза, если бы должен был подчинить свое время и поступки тем суровым законам, которые установил для себя этот император-философ. Один из его ближайших друзей, который часто разделял с императором за столом его скудные и простые трапезы, отметил, что легкая и щадящая диета (в основном овощная) сохраняла ум и тело Юлиана всегда свободными и деятельными для его разнообразных важных дел писателя, первосвященника, должностного лица, полководца и государя. В течение одного дня он принимал нескольких послов и писал или диктовал множество писем, адресованных его полководцам, гражданским чиновникам, личным друзьям и жителям различных городов его владений. Он выслушивал полученные записки, размышлял над содержанием прошений и подписывал свои распоряжения быстрее, чем их могли застенографировать усердные секретари. Мысль его была такой гибкой, а внимание таким хорошим, что он мог одновременно трудиться рукой, ушами и голосом – писать, слушать и диктовать, и работал с этими тремя разными потоками мыслей, не задерживаясь для выбора и не ошибаясь. Когда его советники отдыхали, государь перелетал от одного труда к другому; после быстрого обеда он удалялся в свою библиотеку до тех пор, пока государственные дела, которые он наметил на вечер, не заставляли его оторваться от учебы. Ужин императора был еще менее сытным, чем предыдущая еда; его сон никогда не омрачало плохое пищеварение, и, кроме дней кратковременного брака, заключенного из политических соображений, а не по любви, целомудренный Юлиан никогда не делил свое ложе с женщиной. Вскоре его будили шаги входивших секретарей из отдохнувшей смены, которая выспалась накануне, так что его слуги были должны находиться при нем поочередно, а их неутомимый господин не позволял себе почти никакого отдыха, кроме перемены занятий. Предшественники Юлиана, его дядя, родной брат и двоюродный брат давали волю своей ребяческой любви к цирковым зрелищам под благовидным предлогом, что так они следуют склонностям народа, и часто большую часть дня проводили в роли праздных зрителей этого роскошного зрелища, пока на скачках не завершались все заезды, которых обычно было двадцать четыре. Юлиан, который чувствовал и выражал нелюбовь к этим легкомысленным развлечениям, что было не в моде, в торжественные праздники снисходил до того, что появлялся в цирке. Но, небрежно взглянув на пять или шесть заездов, торопливо уходил оттуда с нетерпением философа, который считал потерянной напрасно каждую минуту жизни, не посвященную заботе о народе или совершенствованию собственного ума. Этим бережливым отношением ко времени Юлиан словно удлинил свое короткое царствование, и, если бы даты не были точно подтверждены документами, мы не поверили бы, что со смерти Констанция до отъезда его преемника на войну против Персии прошло всего шестнадцать месяцев. Поступки Юлиана может сохранить в памяти людей лишь забота историка, но часть большого письменного наследия этого императора сохранилась до наших дней и остается памятником его прилежанию и гениальности. «Мизопогон», «Цезари», некоторые из его речей и искусно составленное сочинение, направленное против христианской веры, были написаны в долгие ночи в течение двух зим, из которых первую он провел в Константинополе, а вторую – в Антиохии.

   …

Характер Юлиана
   Руководство военными и государственными делами, которых становилось все больше по мере того, как разрасталась империя, было трудоемким занятием и упражняло способности Юлиана. Часто он брал на себя две роли, почти незнакомые современным государям, – оратора и судьи. Искусство убеждать, которое так усердно развивали в себе первые цезари, оказалось в пренебрежении у их преемников с их солдатским невежеством и азиатской гордостью. Они иногда утруждали себя произнесением речей перед солдатами, которых боялись, но перед сенаторами, которых презирали, предпочитали пренебрежительно молчать. Заседания сената, которые Констанций обходил стороной, Юлиан считал самым подходящим местом, чтобы следовать правилам республиканца и проявлять свой талант оратора. В школе декламации он поочередно упражнялся в нескольких видах похвалы, осуждения и призыва, и его друг Либаний отметил, что изучение Гомера научило Юлиана подражать простой и краткой манере речи Менелая, многословию Нестора, у которого слова сыпались как снежные хлопья, или патетическому, искусственно выработанному красноречию Улисса.

   Обязанности судьи, которые иногда несовместимы с обязанностями государя, для Юлиана были не только долгом, но и развлечением, и хотя он, возможно, полагался на честность и проницательность своих префектов претория, однако часто садился рядом с ними на судейское место. Для его острого ума было приятным трудом обнаруживать и побеждать уловки придиравшихся к формальностям адвокатов, которые трудились не жалея сил для того, чтобы скрыть истину и извратить смысл законов. Иногда он, забыв, что в его сане человеку следует вести себя серьезно, задавал нескромные или несвоевременные вопросы или же повышал голос и начинал беспокойно двигаться всем телом, выдавая этим искреннюю горячность, с которой он защищал свое мнение от судей, адвокатов и их клиентов. Но знание собственного нрава побуждало его поощрять друзей и советников, если те упрекали его за подобные вспышки чувств, и даже добиваться от них упреков; каждый раз, когда они осмеливались воспротивиться этому неприличию, те, кто это наблюдал, видели стыд и благодарность своего монарха. Декреты Юлиана почти всегда были основаны на принципах справедливости, и у него хватило твердости устоять против двух опаснейших соблазнов, которые искушают суд государя под благовидными предлогами сострадания и беспристрастия. Он решал судебные дела, не глядя на имущественное положение сторон, и бедняк, чью участь он желал облегчить, должен был по приговору удовлетворить требования знатного и богатого противника, если те были справедливы. Он строго разделял функции судьи и законодателя и, хотя обдумывал необходимую реформу римского правосудия, приговоры произносил согласно точному и дословному толкованию тех законов, которые должностные лица были обязаны исполнять, а подданные – подчиняться.

   Подавляющее большинство государей, если снять с них пурпур и пустить в мир голыми, сразу же оказались бы на самом дне общества и не имели бы никакой надежды подняться из безвестности. Но личные достоинства Юлиана в некотором смысле не зависели от его положения в обществе. Какую бы жизнь император ни выбрал для себя, он благодаря бесстрашию, мужеству, быстрому уму и большому прилежанию получил бы или по меньшей мере заслужил самые высокие почести, каких мог быть удостоен человек его профессии. Юлиан, даже если бы родился частным лицом, мог бы возвыситься до советника или полководца своего государства. Если бы капризная и завистливая судьба обманула его надежды на власть или если бы он из благоразумия отказался идти по тропе величия, те же самые способности, которые он трудолюбиво упражнял бы в одиночестве, принесли бы ему такое счастье и такую бессмертную славу, каких не могут достигнуть цари. Когда мы вглядываемся в портрет Юлиана с мелочным педантизмом, а может быть, недоброжелательностью, нам кажется, что его изящному и совершенному в целом облику чего-то недостает. Его гений был не таким могучим, как гений Цезаря, не имел он и доведенной до совершенства осмотрительности Августа. Добродетели Траяна выглядят более постоянными и естественными, а философия Марка Аврелия более проста и последовательна. И все же Юлиан в трудное время был стойким, а в пору преуспевания – умеренным. Через сто двадцать лет после смерти Александра Севера римляне увидели императора, который не делал различия между своими обязанностями и своими удовольствиями, работал для того, чтобы облегчить бедствия своих подданных и укрепить их дух, старался всегда связывать власть с заслугами, а счастье – с добродетелью. Даже враждебная партия, причем партия религиозная, не могла отрицать величие его гения и в мирной жизни, и на войне и с огорчением признавала, что отступник Юлиан был любим своей страной и заслуживал верховную власть над миром.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Гарольд Лэмб.
Сулейман Великолепный. Величайший султан Османской империи. 1520-1566

Сюмпэй Окамото.
Японская олигархия в Русско-японской войне

Николай Непомнящий.
100 великих загадок истории

Владимир Мелентьев.
Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли

Алина Ребель.
Евреи в России: самые влиятельные и богатые
e-mail: historylib@yandex.ru