Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эдвард Гиббон.   Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Глава 27. Амвросий, архиепископ миланский. Добродетели и ошибки Феодосия. Мятеж в Антиохии и резня в Фессалонике. Покаяние Феодосия. Характер и смерть Валентиниана. Смерть Феодосия

   Сорок лет Константинополь был оплотом арианства. Феодосии был первым императором, окрещенным по обряду православного учения о Троице. В 380 году в Константинополе был возведен в должность православный епископ Григорий Назианзин, и арианство было изгнано из земель Востока. На Константинопольском соборе 381 года система богословских представлений о Троице, принятое Никейским собором, была достроена до конца. Между 380-м и 394 годами Феодосии выпустил в свет несколько суровых эдиктов против еретиков.

   Тем временем ленивый нрав Грациана, императора Запада, вызвал недовольство в римских войсках. Максим, руководивший этим мятежом из Британии, нанес ему поражение возле Лиона раньше, чем Феодосии мог выступить в поход для его спасения. Грациан был казнен, и Феодосии заключил союз с Максимом на условии, что Максим должен будет править за Альпами, а Валентиниан, брат Грациана, был утвержден в качестве государя Италии.

Амвросий, архиепископ Миланский
   Среди служителей церкви, прославивших правление Феодосия, Григорий Назианзин выделялся как красноречивый проповедник, Мартина Турского считали способным творить чудеса, что добавляло веса и достоинства его монашеским добродетелям, но по энергии и одаренности в епископских трудах первое место по справедливости мог бы потребовать себе бесстрашный Амвросий. Он был родом из семьи знатных римлян, его отец исполнял важную должность префекта претория Галлии, а сын, имевший гуманитарное образование, поднимаясь в обычном порядке по гражданской службе, получил место консуляра в Лигурии – провинции, в которую входил город Милан, резиденция императоров. В возрасте тридцати четырех лет, еще не приняв крещение, Амвросий, к удивлению собственному и всего мира, внезапно превратился из наместника в епископа. Весь народ – как говорят, без малейшей примеси хитрости или интриги – единогласно поздравил его с епископским саном. Единодушие и настойчивость приветствующих были приписаны сверхъестественному вдохновению, и наместник против своего желания был вынужден принять на себя духовную должность, к которой не был подготовлен ни привычками, ни занятиями прежней жизни. Но деятельная мощь его гениального ума вскоре сделала его способным усердно и осмотрительно осуществлять полномочия, которые дала ему церковь; он, с радостью отказавшийся от суетных блестящих побрякушек земного величия, согласился ради блага церкви быть духовником императоров и держать в своих руках управление империей. Грациан любил и уважал его как отца, и трактат о вере в Троицу, сложный и тщательно разработанный, был предназначен для обучения этого молодого государя. После трагической смерти Грациана, когда императрица Юстина боялась за себя и за своего сына Валентиниана, архиепископ Миланский был два раза направлен послом к тревскому двору. И на духовных, и на политических должностях он исполнял свои обязанности в равной степени решительно и умело и, возможно, своим авторитетом и красноречием помог положить предел честолюбию Максима и сберечь покой Италии. Амвросий посвятил свою жизнь и дарования служению церкви. Богатство он презирал: отказался от своего личного имущества и однажды без колебаний продал священные сосуды, чтобы выкупить пленных. Духовенство и народ Милана любили своего архиепископа, и он заслужил уважение своих слабых государей, не ища их расположения и не опасаясь их недовольства.

   Управление молодым императором и Италией естественным образом перешло к матери императора Юстине, женщине красивой и умной, но имевшей несчастье среди православного народа исповедовать арианскую ересь, которую она внушила и своему сыну. Юстина была убеждена, что римский император может в своих собственных владениях потребовать публичного исполнения обрядов своей религии, и предложила архиепископу разумную и умеренную уступку: пусть он согласится отдать арианам всего одну церковь в самом Милане или в одном из пригородов. Но поведение Амвросия подчинялось совершенно иным принципам. Земные дворцы, разумеется, могут принадлежать кесарю, но церкви – дома Бога, а в своей епархии единственный наместник Бога – он, Амвросий, законный преемник апостолов. Привилегии христиан – и земные, и духовные – были даны только истинно верующим, а Амвросий с удовлетворением видел, что его собственные богословские взгляды были образцом истины и православия. И архиепископ отказался вести какие-либо переговоры с поклонниками сатаны; он смиренно, но твердо заявил, что решил скорее умереть мучеником, чем сдаться и дать произойти нечестивому святотатству, а Юстина, возмущенная этим отказом, который считала наглостью и мятежом, поспешила принять решение использовать императорские права своего сына. Поскольку она желала публично молиться на приближавшемся празднике Пасхи, Амвросию было приказано явиться в императорский совет. Он отнесся к приказу с уважением, как положено верному подданному, и явился по вызову, но без его согласия за ним шло бесчисленное множество народа; эта разгоряченная толпа раз за разом давила на ворота дворца, и напуганные советники Валентиниана, вместо того чтобы приговорить архиепископа Миланского к изгнанию, стали униженно просить, чтобы он своим авторитетом защитил особу императора и восстановил спокойствие в столице. Но обещания, которые Амвросий принял и передал своей пастве, вскоре были нарушены коварным двором, и в течение шести из тех торжественнейших дней, которые христианское благочестие предназначило для одних молитв, город сотрясали судороги буйства и фанатизма. Дворцовым служителям было указано подготовить базилики – сначала базилику Порция, потом новую – к немедленному приезду императора и его матери. Роскошные балдахин и занавеси вокруг императорского места были такими, как обычно, но было признано необходимым поставить возле них сильную охрану, чтобы защитить их от черни. Священнослужители-ариане, которые осмеливались появиться на улицах, рисковали жизнью, и Амвросий приобрел себе заслугу и славное имя, спасая своих личных врагов от разъяренной толпы.

   Но, стараясь смягчить последствия религиозного усердия горожан, он одновременно своими страстными патетическими проповедями воспламенял души гневных и мятежных по натуре миланцев. Забывая о приличиях, он сравнивал мать императора с Евой, с женой Иова, с Иезавелью, с Иродиадой, а ее желание получить церковь для ариан – с самыми жестокими гонениями, которые христиане перенесли под властью язычества. Меры, принятые двором, только позволили увидеть, как велико зло. На цех купцов и владельцев мануфактур был наложен штраф двести фунтов золотом; именем императора был отдан приказ всем судебным чиновникам и низшим служащим судов ни в коем случае не покидать свои дома, пока продолжаются беспорядки; так советники Валентиниана неосторожно признали, что эта самая уважаемая часть граждан Милана находится на стороне своего архиепископа. Его опять стали усиленно просить восстановить мир в стране своевременным подчинением воле своего государя. Ответ Амвросия был составлен в самых смиренных и почтительных выражениях, но их можно было понять как объявление гражданской войны. Амвросий заявил, что его жизнь и судьба в руках императора, но он никогда не предаст Христову церковь и не унизит достоинство епископского сана. В таком случае он готов вынести все, что может причинить ему злоба демона, и желает лишь умереть на глазах у своей верной паствы у подножия алтаря. Он не возбуждал ярость народа, но только один Бог в силах угасить ее; он резко осуждает кровопролитие и смуту, которые произошли, и горячо молится, чтобы ему не пришлось пережить и увидеть разрушение цветущего города и, возможно, опустошение Италии. Ханжеское упрямство Юстины могло бы создать опасность для империи ее сына, если бы в этой борьбе с церковью и народом Милана императрица смогла опереться на деятельное послушание дворцовых войск. Большой отряд готов был отправлен захватить базилику, из-за которой возник спор, и, учитывая арианское вероисповедание и варварские нравы этих наемников-иноземцев, можно было ожидать, что они не постесняются исполнить даже самые кровавые приказы. На святом пороге их встретил архиепископ, пригрозил им отлучением от церкви, а потом тоном отца и повелителя спросил; для того ли они просили у республики гостеприимства и защиты, чтобы врываться как захватчики в дом Бога? Варвары остановились в нерешительности; это дало несколько часов для более результативных переговоров, и самые мудрые советники императрицы убедили ее оставить католикам все церкви Милана и скрыть до более удобного случая свои намерения отомстить. Мать Валентиниана никогда не смогла простить Амвросию его торжество, а ее молодой царственный сын раздраженно воскликнул, что его собственные слуги были готовы отдать его в руки наглого священника.

   Законы империи, среди которых есть подписанные именем Валентиниана, все же осудили арианскую ересь и, казалось, оправдали сопротивление католиков. Под влиянием Юстины во всех провинциях, подвластных миланскому двору, был распространен эдикт о веротерпимости; тем, кто исповедовал веру по правилам, установленным в Римини, было позволено свободно исполнять свои религиозные обряды, и император объявил, что любой нарушитель этого священного и благодетельного положения будет наказан смертью как враг общественного спокойствия. Характер архиепископа Миланского и язык его высказываний позволяют обоснованно предположить, что его поведение вскоре дало серьезный повод или по меньшей мере благовидный предлог для перехода к действию советникам-арианам, искавшим возможность поймать его на неподчинении закону, который беспокойный священник странным образом называл кровавым и тиранским. Амвросий был приговорен к легкому и почетному изгнанию: ему повелели срочно покинуть Милан, разрешив самому выбрать место своего пребывания и число своих спутников. Но авторитет святых, которые проповедовали и проявляли сами послушание и верность властям, показался Амвросию менее важным, чем величайшая сиюминутная опасность для церкви. Он отважно отказался подчиниться; и этот отказ был поддержан единодушным согласием его верного народа. Миланцы по очереди охраняли своего архиепископа; ворота собора епископского дворца были сильно укреплены, и императорские войска, осадившие эту крепость, не желали рисковать собой, штурмуя неприступные укрепления. Многочисленные бедняки, чью жизнь облегчил своей щедростью Амвросий, не упустили такой удобный случай показать свои усердие и благодарность, а поскольку долгие однообразные ночные дозоры могли в конце концов истощить терпение толпы, архиепископ благоразумно отдал полезное распоряжение по миланской церкви о громком и регулярном пении псалмов. В то время, когда Амвросий вел эту трудную борьбу, он получил во сне указание раскопать землю на том месте, где более трехсот лет назад были погребены останки двух мучеников – Гервасия и Протасия. Под полом церкви сразу же были найдены два прекрасно сохранившихся скелета, головы которых были отделены от тел, и большое количество крови. Эти священные реликвии с большой торжественностью выставили для почитания перед народом; все обстоятельства этого удачного открытия прекрасно подходили для того, чтобы помочь осуществлению планов Амвросия. Стали считать, что кости, кровь и одежда мучеников содержат в себе целительную силу и что их сверхъестественное воздействие передается на любые, даже самые большие расстояния, нисколько не ослабевая при этом. Необыкновенное исцеление слепого человека и неохотно сделанные признания нескольких одержимых бесами, казалось, подтвердили святость Амвросия и истинность его веры; а подлинность этих чудес засвидетельствовали сам Амвросий, его секретарь Паулин и сторонник Амвросия, знаменитый Августин, который тогда преподавал красноречие в Милане. Наш современник, человек эпохи разума, возможно, одобрил за недоверчивость Юстину и ее придворных-ариан, которые насмешливо шутили, что изобретательный архиепископ устраивает за свой счет театральные представления; но эти зрелища подействовали на народ быстро и неотразимо, и слабый самодержец Италии оказался не в состоянии бороться с любимцем Неба. На защиту Амвросия выступили также и земные силы: совет незаинтересованного Феодосия был поистине подсказан благочестием и дружбой, а религиозное усердие тирана Галлии было маской, прикрывавшей враждебные и честолюбивые замыслы.



   В 387 году Максим вторгся в Италию. Валентиниан и его мать бежали в Фессалонику к Феодосию. Феодосии женился на сестре Валентиниана и завершил гражданскую войну тем, что захватил в плен и обезглавил Максима.

Добродетели и ошибки Феодосия
   Оратор, который может молчать без опасности для себя, способен хвалить без труда и неохоты, а потомство должно признать, что характер Феодосия может стать темой для большой и искренней хвалебной речи. Мудрость его законов и успехи его оружия заслужили для его власти уважение и у его подданных, и у его врагов. Он любил и практиковал в своей жизни домашние добродетели, которым редко находится место во дворцах царей. Феодосии был целомудренным и умеренным; он наслаждался, но не сверх меры, чувственными и публичными радостями застолья, а его горячие любовные страсти ни разу не были направлены на кого-то, помимо их законных предметов. Гордые титулы, провозглашавшие величие императора, были украшены нежными наименованиями верного мужа и снисходительного отца; своего дядю он любил и уважал настолько, что дал ему звание своего второго отца; дети брата и сестры были для Феодосия словно его собственные, и он простирал свою заботу на всех своих многочисленных родственников, вплоть до самых дальних и безвестных. Близких друзей он разумно выбирал из числа тех людей, которых раньше видел без маски, общаясь с ними как равный с равными, когда был частным лицом. Понимание, что он наделен природными дарованиями, причем очень большими, позволяло ему презирать пурпур как случайное отличие, и своим поведением Феодосии доказал, что забыл все оскорбления, которые вынес до вступления на трон Римской империи, но с благодарностью помнил все милости и услуги, которые были ему оказаны тогда. Разговор его был серьезным или живым в зависимости от возраста, звания и характера тех подданных, которых он допускал в свое общество, а приветливость его манер была внешним отражением души. Феодосии уважал простодушие добрых и добродетельных людей; все искусства и способности, которые полезны или только безвредны, он награждал своей разумно применяемой щедростью, и его благосклонность – широкое чувство – распространялась на весь человеческий род, кроме еретиков, которых он преследовал с беспощадной ненавистью. Управление могучей империей может одно поглощать все время и все способности смертного человека, но этот трудолюбивый правитель, не стремясь к неподходящей для него славе высокоученого мужа, всегда тратил часть своего свободного времени на поучительное развлечение – чтение книг. Любимым предметом для изучения у него была история, расширявшая его опыт. Летописи Рима за долгие одиннадцать столетий рисовали перед ним разнообразную и полную великолепия картину человеческой жизни; было особо отмечено, что, просматривая описания жестокостей Цинны, Мария или Суллы, он каждый раз горячо говорил о своем отвращении великодушного человека к этим врагам человечности и свободы. Его незаинтересованное мнение о событиях прошлого нашло себе полезное применение, став принципом его собственных действий, и Феодосии заслужил необычную похвалу – что его добродетели росли вместе с его удачей. Время преуспевания было для него временем умеренности, и его милосердие было особенно заметно после опасностей гражданской войны и победы в ней. Мавретанские охранники тирана были убиты в первом пылу победы, и несколько особенно гнусных преступников были наказаны по закону, но император гораздо больше заботился об избавлении невиновных от бед, чем о покарании виновных. Его угнетенные подданные с Запада, которые были бы счастливы только вернуть обратно свои земли, были поражены, когда получили сумму денег, равную стоимости того, что потеряли. Щедрый завоеватель обеспечивал средствами к существованию старую мать и осиротевших дочерей Максима. Такое совершенство почти оправдывает причудливое выражение оратора Паката, который предположил, что, если бы старший Брут смог получить позволение вновь побывать на земле, этот суровый республиканец отрекся бы у ног Феодосия от своей ненависти к царям и изобретательно заявил бы, что такой монарх – самый верный страж счастья римского народа.

   Все же проницательные глаза основателя республики, должно быть, разглядели бы два крупнейших недостатка, которые, возможно, ослабили бы его новую любовь к деспотизму. Добродетельную душу Феодосия часто расслабляла праздность, а иногда воспламеняла страсть. Идя к важной цели, он проявлял деятельное мужество, позволявшее ему совершать самые доблестные дела; но как только задуманное оказывалось исполнено или опасность устранена, этот герой погружался в бесславный сон и, забывая, что время государя принадлежит его народу, позволял себе наслаждаться невинными, но пустячными удовольствиями роскошного двора. От природы Феодосии был вспыльчив, имел холерический темперамент, и, занимая положение, при котором никто не мог воспротивиться роковым последствиям его недовольства и немногие могли его разубедить, этот человечный монарх, понимавший, какую имеет власть, вполне обоснованно беспокоился из-за этого известного ему своего недостатка. Всю свою жизнь Феодосии непрерывно учился подавлять вспышки своих неумеренных страстей или управлять этими вспышками, и успех этих стараний делал еще большей заслугой его милосердие. Но вымученная добродетель, которая требует, чтобы ее считали заслугой и победой, рискует потерпеть поражение, и царствование мудрого и милосердного государя было запятнано жестоким делом, которое могло бы стать черным пятном в летописных рассказах о Нероне или Домициане. Историк, рассказывая о Феодосии, вынужден противоречить сам себе и уместить на отрезке длиной в три года великодушное прощение им граждан Антиохии и бесчеловечное избиение жителей Фессалоники.

Мятеж в Антиохии
   Живой и нетерпеливый нрав жителей Антиохии не давал им быть довольными ни их положением, ни характером и поведением сменявших друг друга государей. Подданные-ариане Феодосия оплакивали потерю своих церквей, а поскольку епископский престол Антиохии оспаривали друг у друга три соперника, решение по делу об их претензиях вызвало недовольство у двух проигравших партий. Срочные расходы на войну с готами и неизбежные затраты, связанные с заключением мира, вынудили императора сделать тяжелее собираемые с народа налоги, а жители азиатских провинций, которые не пострадали от этого бедствия, не имели ни малейшего желания выручать Европу. Приближался благоприятный десятый год правления императора; праздник в честь его наступления был приятен больше для солдат, которых щедро одаривали деньгами, чем для подданных, плативших взносы, которые уже давно превратились из добровольных подношений в тяжелый чрезвычайный налог. Эдикты о взимании этих налогов нарушили покой и прервали удовольствия антиохийцев; здание суда наместника взяла в осаду умоляющая толпа горожан, которые горячо, но сначала почтительно стали просить избавить их от этих бед. Гордость их высокомерных правителей, которые посчитали мольбы преступным сопротивлением властям, понемногу зажгла в жалобщиках гнев; начав с остроумных насмешек, они опустились до злой и колкой брани, и, начав ругать низшие правительственные власти, народ постепенно поднялся до нападок на священную особу самого императора. Ярость горожан, которую разжигала слабость сопротивления, обрушилась на изображения императорской семьи, поставленные как предметы почитания для народа на самых видных местах в городе. Статуи Феодосия, его отца, его жены Флаккилы и его двоих сыновей Аркадия и Гонория были дерзко сброшены с пьедесталов, разбиты на куски или с презрением протащены по улицам: это оскорбление образов императорского величия достаточно ясно раскрывало нечестивые изменнические намерения черни. Бунт почти сразу же заглох при появлении отряда лучников, и у Антиохии было достаточно времени, чтобы подумать о характере и последствиях своего преступления. Губернатор провинции, выполняя свою должностную обязанность, направил в столицу точное описание всех этих событий, а дрожащие от страха горожане доверили поручение признать их вину в преступлении перед властями и заверить власти в раскаянии своему усердному в вере епископу Флавиану и красноречивому сенатору Гиларию, другу и, весьма вероятно, ученику Либания, гений которого в этом печальном случае оказался полезен его родине. Но между двумя столицами – Антиохией и Константинополем – было расстояние в восемьсот миль, и, несмотря на старания императорских почтальонов, преступный город был наказан долгой и страшной неизвестностью. Каждый слух пробуждал в антиохийцах надежды и страхи; однажды они с ужасом услышали, что император, выведенный из себя оскорблением, нанесенным его статуям и еще больше – оскорблением статуй своей любимой жены, решил сровнять с землей виновный в этих обидах город и перерезать всех его преступных жителей без различия возраста и пола; многих антиохийцев предчувствие опасности заставило искать спасения в горах Сирии и в пустыне возле Антиохии. В конце концов через двадцать четыре дня после мятежа полководец Хеллебик и начальник канцелярий Цезарий объявили волю императора и произнесли приговор Антиохии. Гордая столица лишалась даже звания города; она, столица Востока, лишенная земельных владений, привилегий и доходов, под унизительным названием поселка была отдана в подчинение Лаодикии. Бани, цирк и театры были закрыты; а чтобы перекрыть сразу все источники изобилия и удовольствий, Феодосии в своем суровом повелении отменил и раздачу зерна. Затем его посланцы начали расследование, выясняя вину отдельных людей – тех, кто уничтожил священные статуи, и тех, кто не помешал этому. Судейские места Хеллебика и Цезария были устроены посреди форума и окружены вооруженными солдатами. Самые знатные граждане Антиохии стояли перед ними в цепях; допросы сопровождались пытками, и чрезвычайные представители императора произносили или откладывали приговоры смотря по тому, что им казалось правильным. Дома преступников были выставлены на продажу, их жены и дети были мгновенно брошены из изобилия и роскоши в самую крайнюю нищету, и все ждали кровавой казни в завершение ужасов этого дня, который антиохийский проповедник, красноречивый Златоуст, назвал ярким образом последнего суда надо всем миром. Но исполнители воли Феодосия неохотно исполняли данное им жестокое поручение; Хеллебика и Цезария удалось уговорить, чтобы они отложили выполнение своего приговора, и было решено, что первый из них останется в Антиохии, а второй как можно быстрее вернется в Константинополь и осмелится разузнать, какова будет воля его государя. Злоба Феодосия уже прошла; оба посланца антиохийского народа – епископ и оратор – были благосклонно приняты императором, и упреки Феодосия были жалобами оскорбленной дружбы, а не суровыми угрозами гордости и власти. Город Антиохия и его жители были прощены целиком и полностью; двери тюрем были открыты; сенаторы, не надеявшиеся остаться в живых, получили обратно свои дома и поместья; и столице Востока были возвращены ее древние достоинство и великолепие. Феодосии снизошел до похвалы константинопольским сенаторам, которые великодушно заступились за своих бедствующих собратьев; он вознаградил Гилария за красноречие должностью наместника Палестины, а епископу Антиохии дал самые пылкие заверения в своих уважении и благодарности. Тысяча новых статуй Феодосия была воздвигнута в честь его милосердия; одобрительные рукоплескания подданных были подтверждены одобрением его собственного сердца; и император признался, что если вершить правосудие – самый важный долг государя, то милосердие – его самое высокое удовольствие.

Резня в Фессалонике
   Мятеж в Фессалонике произошел, как считают, из-за более постыдной причины и имел гораздо более ужасные последствия. Этот крупный город, столица всех иллирийских провинций, был защищен от опасностей готской воины мощными укреплениями и многочисленным гарнизоном. Командующий этими войсками Ботерик, судя по имени, варвар, имел среди своих рабов красивого мальчика, который возбудил нечистую страсть в одном цирковом вознице. Этот влюбленный грубый наглец был по приказу Ботерика брошен в тюрьму; командующий ответил суровым отказом на громкие крики толпы, которая докучала ему в день, когда для народа устроили игры, назойливыми жалобами на отсутствие своего любимца, считая, что мастерство возницы важнее, чем его нравственность. Недовольство народа было к тому же усилено несколькими прежними спорами, а поскольку основные силы гарнизона были отправлены на войну в Италию, его слабый остаток, ставший еще меньше из-за дезертирства, не смог спасти несчастного военачальника от разгула народной ярости. Ботерик и несколько его офицеров были бесчеловечно убиты; их изуродованные тела бунтовщики волокли по улицам, и император, находившийся тогда в Милане, с изумлением узнал о дерзкой и беспричинной жестокости народа Фессалоники. Хладнокровный судья приговорил бы к суровому наказанию виновников этого преступления, но мысль о достоинствах и заслугах Ботерика вместе с другими причинами, видимо, довела до крайней степени горе и негодование императора. Феодосию с его горячим и раздражительным нравом не хватало терпения вынести медленный ход судебного расследования, и он поспешно принял решение, что кровь его наместника должна быть искуплена кровью виновного в этой крови народа. Все же он колебался, прислушиваясь то к советам милосердия, то к голосу мести. Епископы в своем религиозном усердии почти вырвали у неохотно уступившего императора обещание простить всех, но льстивые уговоры его советника Руфина снова разожгли в нем страсти; уже отправив в путь гонцов со смертным приговором, Феодосии попытался помешать исполнению собственных приказов, но было поздно. Наказание римского города безрассудно поручили готовым рубить любого без разбора варварам, и подготовку к враждебным действиям скрывали с такой мрачной и коварной ловкостью, как заговор против законной власти. Жители Фессалоники были предательски приглашены от имени своего государя на цирковые игры; их страсть к этим развлечениям была такой ненасытной, что множество людей отбросили все страхи и подозрения, чтобы стать зрителями. Как только все места были заполнены, солдаты, тайно расставленные вокруг цирка, получили сигнал к началу не скачек, а резни. Беспорядочное избиение всех без разбора – чужеземцев и местных, старых и молодых, мужчин и женщин, невиновных и виноватых – продолжалось три часа. По самым скромным подсчетам число убитых было семь тысяч, а некоторые писатели утверждают, что в жертву духу Ботерика было принесено более пятнадцати тысяч человек. Иностранный торговец, вероятно не имевший никакого отношения к его убийству, предложил собственную жизнь и все свое богатство в обмен на одного из своих двоих сыновей. Но пока отец, одинаково любивший обоих, колебался и медлил, не зная, кого выбрать и не желая произнести смертный приговор, солдаты сами разрешили его сомнения, одновременно вонзив кинжалы в грудь обоих беззащитных юношей. Убийцы заявляли в свое оправдание, что были обязаны добыть определенное указанное заранее количество голов; такое извинение лишь увеличивает видимостью порядка и системы ужасы резни, устроенной по приказу Феодосия. Вину императора увеличивает то, что он часто жил в Фессалонике. Местоположение несчастного города, облик его улиц и зданий, одежда и лица его жителей были хорошо знакомы императору, даже мысленно находились у него перед глазами, и Феодосии остро чувствовал, что люди, которых он уничтожает, существуют на самом деле.

   Почтительная любовь императора к православному духовенству расположила его к тому, чтобы и восхищаться Амвросием, соединившим в своем характере все епископские добродетели, доведенные до наивысшей степени. Друзья и советники Феодосия следовали примеру своего государя, а он больше с удивлением, чем с недовольством замечал, что все его тайные замыслы кто-то сразу же сообщал этому архиепископу, который в своих поступках руководствовался похвальным убеждением, что каждая мера гражданского правительства может иметь какое-то отношение к славе Бога и интересам истинной религии. В Каллиникуме, безвестном городке на границе империи с Персией, местные монахи и чернь, побуждаемые фанатизмом, собственным и своего епископа, сожгли молитвенный дом валентиниан и синагогу евреев. Мятежный прелат по приговору наместника провинции должен был либо заново отстроить синагогу, либо возместить евреям ущерб. Это умеренное решение утвердил император, но не утвердил архиепископ Милана. Он продиктовал содержавшее осуждение и упрек письмо, которое, возможно, было бы уместнее, если бы император сделал себе обрезание и отрекся от веры, принятой при крещении. Амвросий считает терпимость к иудейской религии гонением на христианство, смело заявляет, что и он сам, и каждый истинно верующий охотно поспорили бы с епископом Каллиникума за заслугу его поступка и за мученический венец, и в самых патетических выражениях сожалеет, что исполнение этого решения погубит славу императора и лишит спасения его душу. Поскольку это негласное и неофициальное наставление не дало результата немедленно, архиепископ публично обратился с кафедры к императору, восседающему на троне, и не соглашался приносить дары на алтарь, пока не получил от Феодосия торжественное и недвусмысленное заверение, что епископ и монахи из Каллиникума не будут наказаны. Публичное покаяние Феодосия было искренним, а за то время, пока император жил в Милане, его привязанность к Амвросию постоянно усиливалась благодаря частым благочестивым и непринужденным беседам, которые вошли у них в привычку.

Покаяние Феодосия
   Когда Амвросию сообщили о резне в Фессалонике, его душу наполнили ужас и тоска. Он уехал в сельскую местность, чтобы дать волю своей печали и не встречаться с Феодосием. Но архиепископ понимал, что робкое молчание сделает его сообщником императора в этом преступлении, и потому в частном письме он показал Феодосию, как огромно его преступление, которое могут смыть лишь слезы покаяния. Благоразумие заставило Амвросия умерить силу его епископской власти, и он отлучил Феодосия от церкви не напрямую, а косвенным образом: заверил императора, что имел видение, во время которого получил указание не приносить Святые Дары Господу ни во имя Феодосия, ни в его присутствии, и указание, чтобы Феодосии ограничивался одними молитвами, но не приближался к алтарю Христа и не принимал Святого причастия руками, запятнанными кровью невинных. Упреки собственной совести и духовного отца заставляли императора тяжело страдать. После того как он оплакал непоправимые вредоносные последствия своего безрассудного гнева, то снова явился для молитвы, как привык, в самую большую церковь Милана. На пороге его остановил архиепископ, который тоном и словами посла Небес заявил своему государю, что негласного покаяния недостаточно ни для того, чтобы искупить грех, совершенный на глазах у людей, ни чтобы смягчить правосудие оскорбленного Божества. Феодосии смиренно напомнил, что если он совершил грех убийства, то Давид, человек, который был дорог сердцу самого Бога, был виновен не только в убийстве, но и в прелюбодеянии. «Ты уподобился Давиду в преступлении, уподобься же ему в покаянии», – ответил неустрашимый Амвросий. Это суровое условие мира и прощения было принято, и публичное покаяние Феодосия было вписано в летопись церкви как одно из самых замечательных событий ее истории. Согласно даже самым мягким правилам той церковной дисциплины, которая была установлена в IV веке, покаяние за убийство продолжалось двадцать лет. А поскольку за короткий срок человеческой жизни было невозможно очиститься от вины за все убийства, произошедшие во время резни в Фессалонике, убийцу нужно было бы исключить из церковного сообщества до его смерти. Но архиепископ, сообразуясь с правилами религиозной политики, проявил снисхождение к знаменитому кающемуся грешнику, который смиренно склонил перед ним до земли гордый венец императоров. Поучительность публичного наказания могла стать веской причиной, чтобы его срок был сокращен. Было признано достаточным, чтобы император римлян без знаков царской власти, в позе скорби и мольбы посреди миланской церкви смиренно, со вздохами и слезами, умолял простить ему его грехи. В ходе этого лечения души Амвросий применял различные методы – и мягкие, и суровые. После отсрочки, продолжавшейся около восьми месяцев, Феодосии был возвращен в сообщество верных, и эдикт, отсрочившии исполнение этого решения на спасительный промежуток в тридцать дней со дня вынесения, можно считать достойным плодом императорского раскаяния. Потомство приветствовало и одобряло добродетельную стойкость архиепископа, и пример Феодосия может служить доказательством благотворности тех принципов, которые могут вынудить монарха, стоящего так высоко, что возможность быть наказанным людьми его не тревожит, уважать законы и служителей невидимого Судьи. Монтескье пишет: «Государя, которым управляют религиозные надежды и страхи, можно сравнить со львом, который послушен лишь голосу своего хозяина и подчиняется только его руке». В таком случае движения царственного животного зависят от наклонностей и выгоды человека, который приобрел над ним такую опасную власть. Один и тот же человек, Амвросий, с одинаковой энергией и одинаковым успехом отстаивал дело человечности и дело преследования иноверцев.

   После поражения и смерти тирана Галлии весь римский мир оказался во власти Феодосия. В восточных провинциях он носил свой почетный титул как избранник Грациана, а Запад приобрел по праву завоевания. Три года, которые он провел в Италии, были с пользой потрачены на восстановление власти закона и исправление злоупотреблений, безнаказанно господствовавших при узурпаторе Максиме и несовершеннолетнем Валентиниане. Имя Валентиниана постоянно вписывали в публичные постановления, но юный возраст и сомнительная вера сына Юстины наводили на мысль, что ему необходим православный опекун; честолюбивый же опекун, выбрав подходящий момент, мог бы без борьбы и почти без ропота отстранить несчастного юношу от управления империей и даже лишить его права наследовать ее. Если бы Феодосии последовал суровым правилам выгоды и политики, его поведение оправдали бы друзья, но его великодушное поведение в этом памятном случае заставило рукоплескать даже самых заклятых его врагов. Он посадил Валентиниана на миланский трон и, не закрепив за собой никаких преимуществ – ни получаемых тогда же, ни будущих, – вернул ему абсолютную власть над всеми провинциями, из которых того силой оружия изгнал Максим. Возвратив Валентиниану его большое наследственное имущество, Феодосии по своей воле великодушно добавил к этому подарок – те области за Альпами, которые благодаря своей доблести успешно отвоевал у врага, погубившего Грациана. Удовлетворившись славой, которую он приобрел, отомстив за смерть своего благодетеля и освободив Запад от ига тирании, император вернулся из Милана в Константинополь и в своих мирных владениях на Востоке незаметно вернулся к старым привычкам – роскоши и праздности. Феодосии выполнял свои обязанности по отношению к брату Валентиниана и не сдерживал ту супружескую нежность, которую испытывал к сестре молодого миланского правителя. Потомство, которое восхищается чистотой и единственной в своем роде славой пути Феодосия на вершину власти, должно приветствовать его несравненное великодушие при использовании победы.

Характер и смерть Валентиниана
   Императрица Юстина недолго прожила после своего возвращения в Италию; хотя она увидела триумф Феодосия, ей не было суждено влиять на правление ее сына. Губительная привязанность к арианской секте, которую породили в Валентиниане пример и уроки матери, вскоре была вытеснена более православным образованием. Возрастающее усердие Валентиниана в никейской вере и сыновняя почтительность к Амвросию за его личные качества и авторитет склоняли католиков к самому благоприятному мнению о добродетелях молодого императора Запада[98].

   Они приветствовали его целомудрие и умеренность, презрение к удовольствиям, трудолюбие и нежную любовь к двум его сестрам, которые тем не менее не могли добиться от своего беспристрастного брата несправедливого приговора даже для последнего из его подданных. Но этот обаятельный и любезный юноша в возрасте неполных двадцати лет начал страдать от предательства внутри своей страны, и империя вновь пережила ужасы гражданской войны. Вторым по званию военачальником на службе у Грациана был Арбогаст, доблестный солдат из народа франков. После смерти своего господина он поступил на службу к Феодосию, своими силой, отвагой и полководческим мастерством внес вклад в уничтожение тирана и после победы был назначен главнокомандующим армиями Галлии. Его подлинные достоинства и кажущаяся верность помогли ему приобрести доверие и государя, и народа, а его не знавшая границ щедрость подорвала верность войск, и отважный хитрый варвар, которого все без исключения считали опорой государства, тайно решил либо править Западной империей, либо разрушить ее. Все важные командные должности в армии были отданы франкам; своих людей Арбогаст продвинул также на все почетные и высокие гражданские должности; в ходе этого заговора от Валентиниана удалили всех его верных слуг, и император, бессильный и не знающий, что происходит вокруг, постепенно оказался в ненадежном и зависимом положении пленника. Его негодование, хотя и могло быть вызвано одной лишь безрассудной и нетерпеливой горячностью, свойством юности, можно без обмана приписать душевному благородству государя, чувствовавшего себя достойным царствовать. Он тайным приглашением вызвал к себе архиепископа Миланского, чтобы тот был посредником, поручился за его искренность и охранял его от опасностей. Он тайно дал знать о своем бедственном положении императору Востока, заявив при этом, что, если Феодосии не сможет быстро прийти со своими войсками к нему на помощь, он будет должен попытаться бежать из дворца или, вернее, тюрьмы в галльском городе Вьенне, где он неосторожно поселился среди сторонников враждебной ему партии. Но избавление, на которое он надеялся, было далеко и могло не прийти совсем. Поскольку каждый день возникали новые провокации, император, не имевший ни силы, ни плана, поспешил рискнуть и решил немедленно напрямую вступить в борьбу со своим могущественным полководцем. Валентиниан принял Арбогаста, сидя на троне, и, когда комес подошел к императорскому престолу с некоторой видимостью уважения, протянул ему документ, которым отстранял его от всех должностей. «Моя власть не зависит от улыбки или нахмуренной брови монарха», – с оскорбительной холодностью ответил на это Арбогаст и презрительно бросил бумагу на землю. Монарх в гневе схватил и попытался вытащить из ножен меч одного из своих охранников; пришлось в какой-то мере применить силу, чтобы помешать ему применить это смертоносное оружие против врага или против себя.

   Через несколько дней после этой необычной ссоры, в которой Валентиниан показал всем свою злость и свое бессилие, он был найден задушенным в своих покоях; были приложены некоторые старания для того, чтобы скрыть явную вину Арбогаста и убедить мир, что молодой император добровольно принял смерть из-за отчаяния. Его тело с подобающей пышностью похоронили в склепе в Милане, и архиепископ произнес надгробную речь в память о его добродетели и несчастьях. В этом случае человечность побудила Амвросия сделать исключение из его богословской системы и убедить плачущих сестер Валентиниана, что их благочестивый брат, хотя и не был крещен, без труда попал в обители вечного блаженства.

   Осмотрительный Арбогаст заранее подготовил успех своих честолюбивых замыслов, и провинциалы, в душах которых полностью угасли любовь к родине и верность родному государству, теперь с тупой покорностью ждали неизвестного господина, которого франк собирался посадить на трон империи. Но остатки гордости и предрассудков все же мешали Арбогасту вступить на престол самому, и рассудительный варвар посчитал за лучшее править от имени какого-нибудь зависящего от него римлянина. Он надел пурпур на ритора Евгения, которого уже повысил с должности своего домашнего секретаря до звания начальника канцелярий. И на частной, и на государственной службе Евгений всегда заслуживал одобрение комеса своей любовью к нему и своими дарованиями; его ученость и красноречие, имевшие опору в солидности манер, должны были вызвать уважение у народа, а нежелание, с которым он, казалось, вступал на престол, могло заранее создать благоприятное мнение, что Евгений добродетелен и умерен. Ко двору Феодосия были немедленно направлены послы нового императора, которые должны были с преувеличенной печалью сообщить о смерти Валентиниана из-за несчастной случайности и, не упоминая имени Арбогаста, просить, чтобы монарх Востока признал своим законным соправителем уважаемого гражданина, который был единодушно избран на трон армиями и провинциями Запада. Феодосии был обоснованно возмущен тем, что коварство варвара в один миг превратило в ничто его прежние труды и плоды его прежней победы, и тронут слезами своей любимой жены, которые побуждали его отомстить за ее несчастного брата и снова утвердить силой оружия попранное величие трона. Но поскольку вторичное завоевание Запада было трудной и опасной задачей, он отпустил послов Евгения с великолепными подарками и уклончивым ответом и затем потратил почти два года на приготовления к гражданской войне. Перед тем как принять окончательное решение, благочестивый император побеспокоился узнать волю Неба; поскольку растущее христианство уже заставило замолчать Дельфийского и До донского оракулов, он посоветовался с египетским монахом, который, как считали в то время, имел дар творить чудеса и мог предсказывать будущее. Евтропий, один из любимых императором евнухов константинопольского дворца, добрался на корабле до Александрии, а оттуда, плывя вверх по течению Нила, до города Ликополиса, что значит Волчий, в дальней провинции Фиваида. Вблизи этого города на вершине высокой горы святой монах Иоанн построил себе собственными руками бедную келью, в которой прожил почти пятьдесят лет, не открывая дверь, не видя ни одного женского лица и не употребляя никакой пищи, приготовленной с помощью огня или человеческого искусства. Пять дней в неделю он проводил в молитве и размышлении, но по субботам и воскресеньям открывал маленькое окошко и принимал толпу просителей, которые съезжались, сменяя друг друга, со всех концов христианского мира. Евнух Феодосия почтительной походкой приблизился к окну, задал свои вопросы по поводу гражданской войны и вскоре вернулся с благоприятным предсказанием, которое придало мужество императору, – обещанием кровопролитной, но несомненной победы. Для выполнения этого предсказания были пущены в ход все средства, которые могло подсказать человеческое благоразумие. Старания двух главнокомандующих, Стилихона и Тимасия, были направлены на пополнение римских легионов новобранцами и восстановление в них дисциплины. Грозные войска варваров выступили в поход под предводительством своих национальных вождей. Ибериец, араб и гот, смотревшие друг на друга с изумлением, поступали на службу к одному и тому же государю, и знаменитый Аларих именно в школе Феодосия научился мастерству полководца, которое потом таким роковым образом применил для уничтожения Рима.

   Император Запада, или, говоря точнее, его полководец Арбогаст был научен ошибками и несчастьем Максима и потому знал, как опасно растягивать линию обороны, сражаясь против умелого противника, который может по своей воле разнообразить способы атаки – усиливать натиск или на время останавливаться, сужать поле действия или умножать удары. Арбогаст остановился на границе Италии и позволил войскам Феодосия без сопротивления занять паннонские провинции до самого подножия Юлиевых Альп; даже горные перевалы были беспечно или, может быть, хитро оставлены дерзкому захватчику. Он спустился с гор и с изумлением и некоторой растерянностью увидел грозный лагерь галлов и германцев, покрывавший своим оружием и палатками всю равнину от стен Аквилеи до реки Фригидус, что значит Холодная. На этом узком поле боя, зажатом между Альпами и Адриатикой, было мало места для применения полководческого искусства; Арбогаст с презрением отказался бы от прощения; а вина его была так велика, что не было никакой надежды на переговоры, Феодосии же нетерпеливо спешил оправдать свою славу и удовлетворить жажду мести, покарав убийц Валентиниана. Не думая о величине природных и искусственных преград, противостоявших его усилиям, император Востока атаковал укрепления своих соперников, поручив это почетное и опасное дело готам, втайне желая, чтобы эта кровопролитная схватка уменьшила гордость и численность завоевателей. Десять тысяч солдат из этих вспомогательных войск и военачальник иберийцев Бакурий геройски погибли на поле боя. Но своей кровью они не завоевали победу: галлы сохранили свое преимущество, а близость ночи защитила беспорядочно бежавшие или отступавшие войска Феодосия. Император вернулся на соседние холмы и провел там ночь без утешения, без сна, без еды и без надежды[99], если не считать надеждой ту мощную уверенность, которую свободный ум даже в самых безнадежных положениях черпает в презрении к удаче и жизни. Триумф Евгения разгульно отпраздновали в его лагере, веселясь назло противнику, а деятельный и бдительный Арбогаст во время праздника тайно послал большой отряд своих войск занять горные перевалы и окружить сзади армию Востока. С рассветом Феодосии увидел, как огромен размер и велика степень опасности, но вскоре его мрачные предчувствия развеяло дружеское письмо от начальников этого отряда, в котором они выражали готовность уйти из-под знамени тирана. Те почетные и богатые вознаграждения, которые они просили в уплату за свое коварство, были даны без колебаний, а поскольку чернила и бумагу было трудно достать, император подписал это соглашение на своих натертых воском дощечках для письма. Это подкрепление пришло как раз вовремя: его появление возродило боевой дух в солдатах. Они вновь отправились в путь, веря в себя, и внезапно напали на лагерь тирана, чьи главные офицеры, как выяснилось, не верили то ли в справедливость, то ли в успех его дела. В разгар боя с востока внезапно налетела буря – одна из тех, которые часто случаются в Альпах. Армия Феодосия на своей позиции оказалась укрыта от ярости ветра, а врагам он засыпал лица облаками пыли, вносил беспорядок в их ряды, вырывал оружие из рук и отклонял или отбрасывал назад их бесполезные дротики. Это случайное преимущество было умело использовано: силу бури увеличил суеверный ужас галлов, и они без стыда отступили перед невидимыми небесными силами, которые, казалось, сражались на стороне благочестивого императора. Его победа была полной, и смерть двух его соперников отличалась одна от другой лишь тем, что определила разница в их характерах. Ритор Евгений, который почти стал владыкой всего мира, теперь умолял победителя о милости, и безжалостные солдаты отсекли его голову от тела, когда он лежал у ног Феодосия. Арбогаст после того, как проиграл битву, в которой исполнил свой долг солдата и полководца, несколько дней бродил по горам. Но, убедившись, что его дело окончательно проиграно, а бегство неосуществимо, бесстрашный варвар поступил по примеру древних римлян – покончил с собой, вонзив свой меч в собственную грудь. Судьба империи решилась в тесном уголке Италии, и законный наследник семейства Валентиниана обнял архиепископа Миланского и милостиво принял изъявления покорности от провинций Запада. Эти провинции были виновны в мятеже, а Амвросий своим несгибаемым мужеством один тогда противостоял требованиям удачливого захватчика власти. С достойным мужчины свободолюбием, которое погубило бы любого другого подданного, архиепископ отверг дары Евгения, не принимал его письма и уехал из Милана, чтобы не оставаться рядом с ненавистным тираном, падение которого предсказывал в сдержанных двусмысленных выражениях. Победитель, старавшийся расположить к себе народ своим союзом с церковью, рукоплескал Амвросию за его заслуги, и милосердие Феодосия считается результатом заступничества гуманного архиепископа Миланского.

Смерть Феодосия
   После того как Евгений потерпел поражение, все жители римского мира радостно признали достоинства и власть Феодосия. Его поведение в прошлом позволяло питать самые радостные надежды относительно его будущего царствования, а возраст императора, которому не было и пятидесяти лет, позволял ожидать, что народное счастье будет долгим. Смерть Феодосия всего через четыре месяца после победы стала для народа непредвиденным роковым несчастьем, в один миг разрушившим надежды молодого поколения. Но роскошь и удобства, которыми Феодосии позволял себе наслаждаться без ограничений, незаметно развили в нем болезнь.

   Феодосии оказался не в силах выдержать внезапный резкий переход от дворцовой жизни к лагерной. Мнение, а возможно, и выгода народа закрепили раздельное существование Западной и Восточной империй, и два царственных юноши, Аркадий и Гонорий, уже получившие от своего любящего отца титул августа, должны были занять один – римский трон, другой – константинопольский. Этим государям не было позволено разделить с отцом опасности и славу гражданской войны. Но как только Феодосии восторжествовал над своими недостойными противниками, он вызвал к себе младшего сына, Гонория, чтобы тот насладился плодами победы и принял из рук умирающего отца скипетр Запада. Прибытие Гонория в Милан было отмечено великолепными играми в цирке, и император, хотя недуг давил на него тяжелым грузом, появился на них, участвуя в народном веселье. Но тяжелое усилие, которое он сделал над собой, чтобы присутствовать на утренних представлениях, исчерпало остаток его сил. Остальную часть дня Гонорий заменял своего отца, а наступившей после этого ночью великий Феодосии умер. Его смерть оплакивали все, несмотря на недавнюю вражду во время гражданской войны. Варвары, которых он победил, и служители церкви, которые покорили его, громкими рукоплесканиями искренне прославляли те добродетели покойного императора, которые в их глазах были самыми ценными. Римляне с ужасом представляли себе опасности, ожидавшие их при слабой и разделенной власти, и каждая позорная минута неудачных царствований Аркадия и Гонория напоминала им о невозвратной потере.

   Те, кто правдиво обрисовал нам добродетели Феодосия, не умолчали о его недостатках – жестокой расправе и привычке к праздности, запятнавших славу одного из величайших римских государей. Один историк, всегда враждебно настроенный по отношению к славе Феодосия, преувеличил его пороки и их губительные последствия. Он смело уверяет, что подданные всех званий подражали женственным манерам своего владыки, что все виды продажности и порчи пятнали общественную и частную жизнь, что сдерживающие силы порядка и приличий были слишком слабы и не могли противостоять усилению того духовного упадка, когда выродившееся поколение, не краснея, жертвует долгом и своими интересами ради потворства своим низменным страстям – лени и вожделениям. Когда писатели, рассказывая о своем времени, печалятся по поводу увеличения роскоши и порчи нравов, их жалобы обычно вызваны особенностями их собственного характера и положения в обществе. Мало кто из наблюдателей видит общественные перемены ясно и со всех сторон и при этом способен обнаружить скрытые силы, которые направляют в одну и ту же сторону слепые страсти множества людей. Если есть хоть сколько-нибудь истины в утверждении, что в царствование Феодосия роскошь римлян была более бесстыдной, чем во времена Константина или, скажем, Августа, такое изменение нельзя считать результатом каких-то полезных усовершенствований, постепенно увеличивших богатство нации. Длительный период бедствий и упадка должен был угасить изобретательность в народе и уменьшить его богатство, так что расточительная роскошь римлян, должно быть, была порождена той беспечностью отчаяния, когда человек наслаждается настоящим и гонит прочь от себя мысли о будущем. Неуверенность в том, что они сохранят свою собственность, лишала подданных Феодосия желания браться за те более полезные и трудоемкие занятия, которые требуют немедленных затрат, а выгоду приносят медленно и не скоро. Частые примеры разорения и опустошения побуждали их не беречь остатки своего имущества, раз оно каждый час может стать добычей жадных грабителей-готов. Та безумная расточительность, которая господствует среди всеобщей путаницы во время кораблекрушения или осады, может служить примером, объясняя увеличение роскоши среди несчастий и ужасов у идущего ко дну народа.

   Женственность и роскошь, которыми были заражены нравы придворных и горожан, проникли как тайный смертоносный яд в лагеря легионов, и упадок в войсках был отмечен военным писателем, старательно изучавшим подлинные древние правила римской дисциплины. Этот писатель, Вегеций, сделал верное и важное наблюдение. Что с основания Рима до царствования императора Грациана пехотинцы всегда носили защитные доспехи. Ослабление дисциплины и пренебрежение упражнениями уменьшили способность и желание солдат переносить усталость на службе. Солдаты стали жаловаться, что доспехи тяжелы, а надевать их приходится редко, и постепенно получили разрешение отказаться и от нагрудников, и от шлемов. Тяжелое оружие предков – короткий меч и грозное метательное копье, называвшееся пилум, которые покорили мир, выпали из их слабых рук. Поскольку, применяя в бою лук, невозможно одновременно прикрываться щитом, они шли на поле боя неохотно, обреченные терпеть либо боль от ран, либо позор из-за бегства. И всегда были склонны выбрать из этих двух возможностей более постыдную. Конники готов, гуннов и аланов ощутили преимущество, которое давали доспехи, и стали их надевать; а поскольку эти воины прекрасно владели метательным оружием, они легко одолевали голых, дрожащих от страха легионеров, чьи беззащитные голова и грудь были открыты для варварских стрел. Потеря целых армий, уничтожение городов и позор римского имени заставляли преемников Грациана делать безуспешные попытки вновь одеть пехоту в шлемы и нагрудники. Ослабевшие солдаты перестали защищать себя и народ, и можно считать, что их трусливая праздность стала непосредственной причиной гибели империи.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Игорь Мусский.
100 великих диктаторов

Михаил Курушин.
100 великих военных тайн

Владимир Сядро.
50 знаменитых загадок истории Украины

Александр Колпакиди.
Спецназ ГРУ: самая полная энциклопедия
e-mail: historylib@yandex.ru