Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эдвард Гиббон.   Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Глава 36. Император Майориан. Король Италии Одоакр

   Хотя гунны недолго находились в Италии, система управления Западной империей была непоправимо расшатана. Меньше чем через три месяца после смерти Валентиниана (в 455 г.) Гензерик (Гайзерик) привел свой флот к устью Тибра и разграбил Рим.

   Следующие двадцать лет были временем окончательного распада Западной империи под властью нескольких сменявших один другого императоров, которые были государями лишь по имени. Небольшой передышкой в этом разрушении было короткое правление (457–461) императора Майориана.

Император Майориан
   В преемнике Авита мы с удовольствием обнаруживаем человека с великой и героической душой: такие люди иногда появляются на свет во времена вырождения, чтобы восстановить честь человеческого рода. Император Майориан заслужил похвалы современников и потомков, и эти похвалы с большой силой выражены в словах рассудительного и беспристрастного историка: «Он был ласков для подданных, ужасен для врагов и в любой добродетели превосходил всех, кто правил римлянами до него». Такое свидетельство может в конечном счете служить оправданием славословий Сидония, и мы можем с уверенностью признать, что, хотя этот услужливый оратор так же усердно льстил бы и самому ничтожному правителю, высочайшие достоинства предмета хвалы в данном случае заставили хвалившего удержаться в рамках правды.

   Майориан получил свое имя в честь деда со стороны матери, который в царствование великого Феодосия командовал войсками на иллирийской границе. Этот командующий отдал свою дочь замуж за отца Майориана, почтенного чиновника, который умело и честно управлял доходами Галлии и великодушно предпочитал дружбу Аэция соблазнительным предложениям коварного двора. Его сын, будущий император, рос, обучаясь воинскому делу, и с первых лет юности отличался бесстрашием и мужеством, ранней мудростью и безграничной щедростью при скромном достатке. Он служил под знаменем Аэция, способствовал его успеху, разделял с ним славу, а иногда и затмевал его. В конце концов он вызвал зависть патриция или, скорее, его жены, которая заставила Майориана покинуть военную службу. После смерти Аэция Майориан был вызван обратно в армию и получил повышение в должности; промежуточной ступенью на пути к трону Западной империи была для него тесная близость с комесом Рикимером.

   В то время, когда трон пустовал после отречения Авита, честолюбивый Рикимер, которому варварское происхождение не позволяло стать императором, управлял Италией, нося звание патриция. Он передал своему другу Майориану видный пост главнокомандующего конницей и пехотой и через несколько месяцев возвел его на престол, согласившись с единодушным желанием римлян, любви которых Майориан добился, одержав незадолго до этого победу над алеманнами. Церемония, на которой главнокомандующий был облачен в императорский пурпур, прошла в Равенне, и послание, с которым новый император обратился к сенату, лучше всего отражает его положение и его чувства. «Отцы-сенаторы! Ваш выбор и веление нашей доблестнейшей армии сделали меня вашим императором. Я желал бы, чтобы милостивое Божество во время моего правления направляло решения и поступки государственной власти и способствовало их успеху на пользу вам и на благо народу. Что касается меня, то я не стремился царствовать, а покорился этой необходимости. Я не исполнил бы свои обязанности как гражданин, если бы трусливо, себялюбиво и неблагодарно отказался принять на себя тяжесть этих трудов, которые поручает мне государство. Поэтому помогите государю, которого сами создали: участвуйте в исполнении обязанностей, которые вы сами возложили на него, и пусть наши совместные усилия способствуют счастью империи, которую я принял из ваших рук. Заверяю вас в том, что в наше время к правосудию вернется та сила, которую оно имело в древности, и что добродетель не только будет невиновна, но и заслужит награду. Пусть доносов не боится никто, кроме тех, кто их пишет: как подданный я всегда осуждал доносчиков, а как государь буду их сурово наказывать. Я сам и мой отец патриций Рикимер будем управлять всеми военными делами и обеспечивать безопасность римского мира, который мы спасли от иноземных и внутренних врагов. Теперь вам понятны правила моего правления, и вы можете быть уверены в верной любви к вам и искренности заверений государя, который прежде был вашим товарищем в жизни и опасностях, который по-прежнему с гордостью носит имя сенатора и который очень желает, чтобы вы никогда не раскаялись в том, что приняли решение в его пользу». Император, который на развалинах римского мира вспомнил древний язык закона и свободы, от которого не отказался бы и Траян, должен был найти эти благородные чувства в своем собственном сердце, поскольку ни обычаи его эпохи, ни пример предшественников не могли указать ему такой пример для подражания.

   О частной жизи и публичных поступках Майориана известно очень мало, но его законы, которые отличаются необычным сплавом хорошо продуманного содержания и выразительности изложения, точно отражают характер этого государя – правителя, который любил свой народ и сочувствовал ему в его беде, который изучил причины упадка империи и был способен применить (насколько такая реформа возможна) обдуманные и действенные лекарства против болезней общества. Его постановления относительно финансов явно были направлены на то, чтобы устранить или по меньшей мере ослабить самые невыносимые причины недовольства. I. С первого часа своего царствования он старался (я перевожу его собственные слова) помочь уставшим состояниям провинциалов и уменьшить давящий их накопившийся вес основных и дополнительных налогов на имущество. С этой целью он объявил всеобщую амнистию: полностью и окончательно списал все задолженности по налогам и все долги, которые чиновники его налоговой службы могли под каким-либо предлогом потребовать с народа. Этот мудрый отказ от устаревших, обременительных и бесполезных требований улучшил и очистил источники государственного дохода, и подданный, который теперь мог смотреть назад без отчаяния, получил возможность с надеждой и благодарностью работать для себя и своей страны. II. Майориан вернул расчет размера налогов и их сбор под юрисдикцию наместников провинций, которые обычно этим занимались, и распустил чрезвычайные комиссии, прежде учрежденные для этого по указанию императоров или префектов претория. Любимые слуги учредителей, получавшие эту временную власть, вели себя нагло, а их требования были необоснованными. Кроме того, они с подчеркнутым презрением относились к судам низших инстанций и были недовольны, если их сборы и прибыли не превышали в два раза ту сумму, которую они изволили передавать в казну. Один из способов, которыми они вымогали деньги, мог бы показаться невероятным, если бы о нем не написал сам законодатель. Они требовали, чтобы вся сумма была уплачена золотом, но отказывались от имевших хождение в империи монет своего времени и принимали только те старинные монеты, на которых были отчеканены имена Фаустины или Антонинов. Подданный, не имевший этих редкостных старинных монет, был вынужден согласиться на требования алчных вымогателей; если же ему удавалось найти такие деньги, получалось, что он платил двойной налог, с учетом разницы в номинале и весе старинных и современных ему монет. III. По словам императора, «муниципальные собрания – малые сенаты, как их справедливо именовали в древности, – заслужили право считаться сердцем городов и мускулами государства. А при этом несправедливость наместников и продажность налоговых сборщиков опустили их на такой низкий уровень, что многие их члены, отказавшись от своей должности и своей родины, нашли себе убежище в дальнем изгнании и безвестности». Майориан настойчиво призывает, даже вынуждает их вернуться в покинутые ими города, но избавляет от той причины, которая заставила их отказаться от исполнения муниципальных должностей. Он приказывает им снова приступить – под началом наместников провинций – к выполнению обязанностей по взиманию налогов, но не делает их ответственными за всю сумму налога, собранную в их округе, а лишь требует, чтобы они регулярно представляли отчет о фактически полученных платежах и неплательщиках, у которых остались долги перед обществом. IV. Но Майориану было известно, что эти корпоративные органы были слишком склонны мстить за перенесенные ими несправедливости и притеснения, и поэтому он возродил полезную должность защитников города. Император призвал население каждого города выбрать на эту должность решением общего и свободного собрания горожан осмотрительного и честного человека, который бы имел смелость отстаивать их права, представлять на обсуждение их жалобы, защищать бедных от тирании богатых и сообщать императору о злоупотреблениях, совершаемых под прикрытием его, императора, имени и власти.

   Зритель, который окидывает печальным взглядом развалины древнего Рима, чувствует искушение обвинить готов и вандалов в этом разрушении, для которого у них не было ни свободного времени, ни сил, а возможно, не было и желания. Бури войны могли сбросить на землю несколько высоких башенок, но то разрушение, которое подрывало фундаменты этих массивных построек, происходило бесшумно и медленно в течение десяти веков. Император Майориан, с его хорошим вкусом и твердостью духа, сурово подавлял те соображения выгоды, которые позже действовали бесстыдно и бесконтрольно.

   Упадок города повлиял и на ценность общественных построек. Цирки и театры могли и теперь возбуждать в народе желания, но редко их удовлетворяли; в тех храмах, которые спаслись от религиозного пыла христиан, больше не обитали ни боги, ни люди; уменьшившиеся толпы римлян терялись на огромном пространстве бань и портиков; величественные библиотеки и залы суда стали бесполезны для праздного поколения, чей покой редко нарушали учение и дела. Памятники величия консулов и императоров больше не вызывали почтения как бессмертная слава столицы; их ценили только как неистощимый источник материалов – рудник, более дешевый и удобный, чем находившиеся далеко каменоломни. Городские чиновники Рима были снисходительны и уступчивы в этих случаях, и к ним постоянно поступали оправданные благовидными предлогами прошения, в которых шла речь о нехватке камня или кирпича для каких-нибудь необходимых работ; прекраснейшие архитектурные сооружения были грубо изуродованы ради мелкого или надуманного ремонта, и выродившиеся римляне, используя приобретенную добычу для собственной выгоды, кощунственно разрушали труды своих предков.

   Майориан, часто сожалевший о запустении Рима, применил против этого разраставшегося зла суровое лекарство. Он оставил только государю и сенату право определять те исключительные случаи, когда уничтожение древнего здания может быть оправдано; наложил штраф в пятьдесят фунтов золота на каждого чиновника, который осмелится выдать незаконное и позорное разрешение на такое уничтожение, и грозил покарать их подчиненных за преступное повиновение жестокой поркой плетьми и отсечением обеих рук. В этом последнем пункте постановления законодатель, возможно, забыл о том, что наказание должно быть соразмерно преступлению, но его усердие имело благородную причину: Майориан горячо желал защитить памятники тех времен, в которые он желал бы и был бы достоин жить. Император понимал, что ему выгодно увеличить количество его подданных и что он обязан охранять чистоту супружеского ложа, но средства, которые он применил для достижения этих полезных целей, были неоднозначными по последствиям и, может быть, чрезмерными. Благочестивым девицам, которые посвящали свою девственность Христу, было запрещено удаляться в монастырь до достижения ими сорокового года жизни. Вдов, которые были моложе этого же возраста, закон принуждал к вступлению в новый брак в течение пяти лет после смерти мужа: если этого не происходило, половина имущества вдовы переходила к ее ближайшему родственнику или к государству. Неравные браки осуждались или расторгались. Конфискация имущества и изгнание показались малой карой за нарушение супружеской верности, и Майориан явным образом объявил, что виновный в этом преступник в случае, если возвращался в Италию, мог быть безнаказанно убит.

   В те дни, когда император Майориан усердно трудился, чтобы восстановить счастье и добродетель римлян, ему пришлось выступить с оружием в руках против Гензерика, их самого грозного противника и в силу личных качеств, и в силу положения, в котором тот находился. Флот вандалов и мавров встал на якорь в устье реки Лирис, она же Гарильяно, но войска империи застали врасплох и атаковали плохо соблюдавших дисциплину варваров, которым к тому же мешал двигаться груз взятой в Кампании добычи; захватчиков отогнали к их кораблям, устроив им кровавую бойню; их предводитель, шурин короля, был найден среди убитых. Такая бдительность могла бы указать, каким будет характер нового царствования, но даже самая строгая бдительность и самые многочисленные войска были недостаточны для того, чтобы защитить от разорения побережье Италии по всей его большой длине во время войны на море. Народное мнение поручило гению Майориана более благородную и более трудную задачу: лишь от него одного Рим ожидал восстановления своей власти в Африке. Поэтому принятое Майорианом решение атаковать вандалов на их новом месте жительства было результатом важной и разумной политики. Если бы этот бесстрашный император смог передать свое мужество юношам Италии, если бы он смог возродить на Марсовом поле те достойные мужчин военные упражнения, в которых он всегда превосходил равных себе, он мог бы выйти в поход против Гензерика во главе армии, римской во всех смыслах этого слова. Такое преобразование нравов народа может быть принято поколением, при котором страна находится на подъеме. Но несчастье правителей, которые ценой больших трудов поддерживают существование клонящейся к своему концу монархии, состоит в том, что им поневоле приходится одобрять и даже умножать самые вредные злоупотребления, чтобы получить сиюминутную выгоду или отвратить близкую опасность. Майориан так же, как самый слабый из его предшественников, был вынужден использовать постыдное средство защиты – замену своих невоинственных подданных наемниками-варварами. Свою более высокую одаренность он смог проявить лишь в той силе и ловкости, с которыми сжимал и поворачивал этот опасный инструмент, так легко способный ударить по держащей его руке. Кроме союзников империи, которые уже состояли у нее на военной службе, слава о его щедрости и доблести привлекла к нему народы, жившие на Дунае, Борисфене и, может быть, на Танаисе[143].

   Многие тысячи самых храбрых подданных Аттилы – гепиды, остготы, ругии, бургунды, свевы и аланы – собрались на равнинах Лигурии; вражда между ними была противовесом для их грозной мощи. Суровой зимой они перешли через Альпы. Император, одетый в полные доспехи, шел пешком впереди этого войска, измерял посохом глубину снега или льда и ободрял скифов, которые жаловались на сильный холод, веселыми уверениями, что в Африке они будут довольны жарой. Граждане Лиона посмели закрыть ворота своего города перед армией Майориана; вскоре им пришлось умолять императора о милосердии, и он это милосердие проявил. Он победил в бою Теодориха и затем согласился назвать своим другом и союзником этого короля, которого ранее посчитал достойным противником для своего оружия. Убеждением и силой Майориан добился полезного, хотя и непрочного воссоединения с империей большей части Галлии и Испании; и даже независимые багауды, которые не подчинялись или сопротивлялись притеснявшей их власти прежних императоров, были склонны доверять добродетельному Майориану. Его лагерь был полон союзников-варваров; его трон поддерживало пылкое усердие любящего народа; но император предвидел, что без морских сил он не сможет завоевать Африку.

   Во время Первой Пунической войны римское государство трудилось с таким невероятным усердием, что меньше чем за шестьдесят дней после первого удара топора в лесу флот числом в сто шестьдесят галер стоял на якорях в море и гордо покачивался на волнах. Майориан в гораздо менее благоприятных обстоятельствах оказался равен древним римлянам по силе духа и упорству. Был срублен лес в Апеннинах, восстановлены арсеналы в Равенне и Мизенуме, Италия и Галлия соперничали в том, кто внесет больший вклад в это общенародное дело; и империя собрала в безопасной и просторной гавани испанского города Карфагена[144] флот из трехсот крупных галер и пропорционального этому числу количества грузовых и менее крупных судов.

   Бесстрашие и самообладание Майориана ободряло его солдат, вселяя в них уверенность в победе; и если верить его историку Прокопию, мужество императора побуждало его выходить за пределы благоразумия. Майориан так страстно желал увидеть собственными глазами, каково положение вандалов, что рискнул, изменив цвет волос, съездить в Карфагены в качестве своего собственного посла, а Гензерик потом страдал от унижения и стыда, когда узнал, что разговаривал с императором римлян и позволил ему уйти. Этот рассказ можно отвергнуть как невероятный вымысел, но такой вымысел можно было сочинить лишь о герое.

   Гензерик и без личной встречи был достаточно знаком с гениальностью и замыслами своего противника. Король пускал в ход обычные уловки: обман и отсрочку, но они не имели успеха. Его просьбы о мире с каждым часом становились все покорнее и, возможно, все искреннее, но несгибаемый Майориан твердо следовал древнему правилу: Рим не может быть в безопасности, пока существует враждебный ему Карфаген. Король вандалов не надеялся на мужество своих прирожденных подданных, которых изнежила южная роскошь, и не доверял верности побежденных, которые чувствовали к нему отвращение как к арианину и тирану. В отчаянной попытке защититься он превратил Мавританию в пустыню, но это не могло остановить военные операции римского императора, который мог высадить свои войска в любом месте африканского побережья. Гензерика спасло от близкой и неизбежной гибели предательство нескольких могущественных подданных императора, у которых успех их повелителя вызывал зависть или опасения. Руководствуясь их тайными указаниями, он внезапно напал на неохраняемый флот в заливе Картахены; многие корабли были потоплены, захвачены или сожжены, и результаты трехлетних приготовлений были уничтожены за один день. После этого поведение обоих противников доказало, что они были выше своей судьбы. Вандал вместо того, чтобы прийти в восторг от своей случайной победы, сразу же после нее возобновил просьбы о мире. Император Запада, который был способен и замышлять великие дела, и переносить тяжелые разочарования, согласился заключить с ним мирный договор или, скорее, соглашение о перемирии, в полной уверенности, что раньше, чем он сможет восстановить свой флот, ему дадут повод для новой войны. Майориан вернулся в Италию и стал продолжать свои труды во благо народа, а поскольку он знал, что сам был честен, мог долго не замечать мрачный заговор, угрожавший его власти и жизни. Недавнее несчастье в Картахене стало пятном на его славе, блеск которой до этого времени слепил глаза толпе. Гражданские чиновники и военные командиры почти всех разрядов были разъярены против реформатора, поскольку все они получали какие-то выгоды от злоупотреблений, которые он хотел уничтожить, а патриций Рикимер обратил непостоянные чувства варваров против государя, одновременно ими уважаемого и ненавидимого. Добродетели Майориана не смогли защитить его от мятежа, который вспыхнул в военном лагере возле Тортоны у подножия Альп. Его вынудили отречься от императорского сана, а через пять дней после отречения от умер – как сообщили, от дизентерии. Скромный памятник над его останками был освящен уважением и благодарностью последующих поколений.

   В личной жизни Майориан внушал к себе любовь и уважение. Злобная клевета и сатира вызывали у него негодование или же, когда были направлены против него самого, – презрение; но он защищал свободу остроумия и в те часы, которые проводил в обществе близких друзей, он мог, не унижая величия своего сана, дать волю любви к шуткам.



   С 461-го по 471 год Рикимер фактически правил Италией, хотя и без титула правителя. В 471 году, не поладив с императором Антемием, он разграбил Рим, но вскоре после этого умер. В 476 году на престоле оказался последний император – Ромул Августул. Традиционная дата конца Западной империи связана с его именем, которое по этой причине случайно приобрело важное значение. С 476 года по 490-й в Италии создал готское королевство Одоакр, который формально считался наместником константинопольского императора.

Король Италии Одоакр
   Одоакр был первым варваром, который царствовал в Италии над народом, когда-то по праву считавшим себя выше всего остального человечества. Этот стыд римлян и теперь вызывает у нас уважительное сострадание, и мы от души разделяем воображаемые горе и негодование их выродившихся потомков. Но в бедствиях Италии эти потомки постепенно утратили гордое сознание своей свободы и славы. В эпоху римской добродетели провинции подчинялись военной силе государства, а граждане – его законам; так было до тех пор, пока эти законы не были уничтожены гражданскими войнами, пока город и провинции не попали в рабство к тирану и не стали его собственностью. Формы конституции, которые смягчали или прикрывали собой их отвратительное рабство, были отменены временем и насилием; италийцы жаловались то на присутствие, то на отсутствие государей, которых ненавидели или презирали, и за пять веков такого правления страна перенесла много различных бед: разгул военной силы, капризный деспотизм и умело разработанную сложную систему угнетения. Варвары за это же время поднялись из безвестности и презрения; воины из Германии и Скифии были введены в провинции империи сначала как слуги римлян, затем как их союзники и в конце концов как господа римлян, которых они либо оскорбляли, либо защищали. Ненависть к ним народа была подавлена страхом; римляне уважали воинственных вождей, получавших от империи почетные звания, за твердость духа и окружавшую их роскошь, и судьба Рима уже давно зависела от этих грозных чужаков. Суровый Рикимер, топтавший развалины Италии, уже осуществлял власть короля, не называясь королем; так что терпеливые римляне постепенно приготовились к тому, чтобы признать над собой королевскую власть Одоакра и его преемников-варваров.

   Король Италии был достоин находиться на той высоте, на которую его возвели мужество и удача. Его грубые манеры дикаря были облагорожены привычками, выработанными в беседах. Будучи завоевателем и варваром, он уважал установления и даже предрассудки своих подданных. После семилетнего перерыва Одоакр восстановил должность консула Запада. Сам он то ли из скромности, то ли из гордости отказался от этого почетного звания, которое в те дни еще носили императоры Востока, но высокий пост по очереди занимали одиннадцать самых знаменитых сенаторов, и список этих консулов украшен именем Базилия, который своими добродетелями заслужил дружбу и благодарную похвалу своего клиента Сидония. Законы императоров неуклонно проводились в жизнь, гражданское управление Италией, как и раньше, осуществляли префект претория и подчиненные префекту чиновники. Одоакр переложил на плечи римских должностных лиц ненавистную народу и требующую жестокости задачу – сбор налогов в казну, а себе оставил дающее заслуги и популярность право в подходящий момент проявлять снисхождение, уменьшая это бремя. Король, как и прочие варвары, был воспитан в арианской ереси, но, несмотря на это, уважал звание монаха и епископский сан. Молчание католиков свидетельствует о его терпимости к ним. Вмешательство Базилия в выборы римского первосвященника было необходимо ради спокойствия Рима. Указ, запрещавший духовным лицам отчуждать их земли, был в конечном счете разработан для пользы народа, благочестие которых иначе обложили бы налогом, чтобы возместить ущерб, причиненный церковной собственности. Италия была защищена оружием своего завоевателя: галльские и германские варвары, до этого оскорблявшие своими набегами слабый род Феодосия, теперь не решались нарушать ее границы. Одоакр пересек Адриатику для того, чтобы покарать убийц императора Непота и завладеть приморской провинцией Далмацией. Он пересек Альпы, чтобы спасти остатки Норика от Фавы (иначе Фелетея), царя ругиев, который жил по другую сторону Дуная. Этот царь был побежден в бою и уведен в плен, большая колония пленников и подданных была переселена в Италию, и Рим после долгих лет поражений и позора мог считать себя причастным к триумфу своего повелителя-варвара.

   Несмотря на благоразумие и успехи Одоакра, его королевство представляло собой печальное зрелище нищеты и запустения. Упадок сельского хозяйства был заметен в Италии со времен Тиберия, и справедливыми были жалобы на то, что жизнь римского народа зависит от случайностей движения ветров и волн. В годы разделения и упадка империи Рим лишился поступавших в качестве налога урожаев Египта и Африки, число жителей постоянно уменьшалось вместе с количеством средств к существованию, и страна была истощена невосполнимыми потерями в результате войны, голода и эпидемии. Святой Амвросий оплакал разрушение многолюдного округа, который когда-то украшали процветающие города Болонья, Модена, Региум и Плаценция. Папа Гелазий, который был подданным Одоакра, утверждает, сильно преувеличивая, что в Эмилии, Тоскане и граничащих с ними провинциях человеческий род был почти истреблен. Римские плебеи, которых кормила рука их повелителя, погибали или исчезали, как только приходил конец его щедрости; упадок ремесел обрек трудолюбивых мастеровых на праздность и нужду; а сенаторы, которые могли терпеливо выносить разорение своей страны, оплакивали потерю личного богатства и роскоши. Третья часть тех обширных поместий, которые считаются первопричиной разорения Италии, была отнята у прежних владельцев в пользу завоевателей. Урон становился еще тяжелее от оскорблений; переживаемые страдания усиливались боязнью еще более страшных бед, и всякий раз, когда новым толпам варваров выделялись новые земли, каждый сенатор опасался, как бы землемеры, произвольно выбиравшие для поселенцев места, не приблизились к его любимой вилле или самой доходной ферме. Наименее несчастными были те, кто безропотно подчинялся власти, которой было невозможно сопротивляться. Поскольку они хотели жить, в какой-то степени были благодарны тирану за то, что он пощадил их жизнь; а поскольку он был полным хозяином их имущества, они должны были принимать ту его часть, которую он им оставлял по собственной воле. Бедствия Италии ослаблялись благоразумием и человечностью Одоакра, который чувствовал себя обязанным платить за свое возведение на престол выполнением просьб распущенной и буйной толпы. Природные подданные варварских королей часто сопротивлялись им, свергали их с престола или даже убивали; а многочисленные банды наемников-итальянцев, объединявшиеся под знаменем выборного военачальника, требовали для себя больше свободы и больше прав на грабеж. Монархическое государство без единства в народе и без наследственного права на престол быстро стало распадаться на части. На пятнадцатом году царствования Одоакра его начал теснить более одаренный правитель – король остготов Теодорих, герой, который был одинаково велик в искусстве войны и в искусстве правления, при котором в Италию вернулись и мир, и процветание, имя которого до сих пор вызывает у людей интерес и привлекает внимание.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Алексей Шишов.
100 великих героев

Карл Расселл.
Ружья, мушкеты и пистолеты Нового Света. Огнестрельное оружие XVII-XIX веков

Сабатино Москати.
Древние семитские цивилизации

Борис Александрович Гиленсон.
История античной литературы. Книга 2. Древний Рим

Игорь Мусский.
100 великих зарубежных фильмов
e-mail: historylib@yandex.ru