Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Фюстель де Куланж.   Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима

Глава 13. Перевороты в Спарте

Не следует думать, что Спарта на протяжении десяти веков не пережила ни одного переворота. Фукидид сообщает, что ее раздирали разногласия больше, чем любой из греческих городов; «Лакедемон после его заселения дорийцами… больше всех городов… страдал от междоусобных распрей»[189].

Нам почти ничего не известно об этих внутренних разногласиях только потому, что правительство Спарты придерживалось правила окружать себя глубочайшей тайной; по словам Фукидида, «по причине скрытного характера, свойственного их государственному строю»[190].

Однако тех сведений, которыми мы обладаем, вполне достаточно, чтобы, по крайней мере, утверждать, что, если история Спарты и отличается существенным образом от истории других городов, она тем не менее пережила такие же перевороты.

Дорийцы были уже сложившимся народом, когда вторглись на Пелопоннес. Что заставило их покинуть свою страну? Действительно ли это было вторжением в чужую страну, или это была внутренняя революция? Мы этого не знаем. Но можно с уверенностью сказать, что в тот период жизни дорийцев у них уже не было родового строя. Мы не находим у них древней семейной организации, следов патриархального быта, религиозной аристократии, наследственной клиентелы. Мы видим только воинов, равных по положению, под властью царя. Вполне вероятно, что первый социальный переворот уже произошел, или в Дориде, или по пути в Спарту. Если мы сравним дорийское общество IX столетия с ионийским обществом той же эпохи, то увидим, что первое подверглось изменениям намного раньше, чем второе. Ионийское общество позже вступило на путь переворотов, но прошло по нему значительно быстрее.

Хотя у дорийцев к моменту прибытия в Спарту уже не было родового строя, они еще не могли полностью отказаться от него; у них сохранились некоторые древние институты, такие, к примеру, как право первородства и неотчуждаемость наследства. В результате в спартанском обществе появилась аристократия.

Согласно преданиям, когда появился Ликург, в Спарте было два класса, и эти классы враждовали между собой. Царская власть, естественно, стремилась принять сторону низшего класса. Ликург, который не был царем, стал во главе аристократии и одним ударом ослабил власть царя и надел ярмо на шею народа.

Нас не должны вводить в заблуждение разглагольствования некоторых древних и многих современных писателей о замечательных спартанских институтах, о неизменной удаче, сопутствовавшей спартанцам, о равенстве, совместном проживании. Из всех городов, когда-либо существовавших на земле, Спарта, вероятно, была единственной, где правление аристократии отличалось особой деспотичностью и где почти ничего не знали о равенстве. Что уж говорить о равном разделе земли. Если этот раздел и имел место, то можно с уверенностью сказать, что, по крайней мере, во времена Аристотеля у некоторых были огромные поместья, а у других не было ничего, или почти ничего; в Лаконии насчитывалась едва ли тысяча собственников.

Если мы рассмотрим только спартанское общество, без учета илотов и лаконцев, то увидим иерархию классов. Во-первых, неодамоды, по-видимому, бывшие рабы, получившие свободу; затем эпевнакты, которых принимали в войско для заполнения нанесенной войной бреши в рядах спартанцев; чуть выше стоят мотаки, очень напоминающие клиентов, которые жили в доме господина, повсюду сопровождали его, вместе с ним работали, отдыхали и сражались; далее класс незаконнорожденных, которые хоть и происходят от настоящих спартанцев, но отделены от них религией и законом, и, наконец, класс низших, скорее всего состоявший из младших сыновей, лишенных наследства. Над этими классами находился класс аристократов, называвшийся классом равных. Эти люди действительно занимали равное положение и стояли намного выше остальных. Нам неизвестно, сколько человек относилось к этому классу, мы только знаем, что он был очень незначительный. Как-то один из врагов равных насчитал шестьдесят равных в четырехтысячной толпе, заполнявшей общественную площадь. Только равные принимали участие в управлении городом. По словам Ксенофонта, те, кто не входил в состав этого класса, были вне государства. Демосфен сообщает, что человек, входивший в состав класса равных, уже только благодаря этому становится «одним из правителей города». «Их называют равными, – продолжает он, – поскольку между олигархами должно существовать равенство».

У нас нет точной информации о составе сената, совета, управлявшего Спартой. Скорее всего, должности были выборными, но в выборах принимали участие только равные. Избрание в сенат считалось высшей наградой за достойную жизнь, посвященную общественному благу. Нам неизвестно, что именно понималось под достойной жизнью – богатство, происхождение, заслуги, каким был возрастной ценз. Очевидно, одного происхождения было недостаточно, раз проводились выборы. Можно предположить, что в городе, «который очень любил деньги и где богатым было позволено все», основное значение имело богатство»[191].

Только равные имели гражданские права, только они принимали участие в собраниях; только они в Спарте были тем, что понимается под словом народ. Из этого класса выбирались сенаторы, пользовавшиеся огромной властью. Недаром Демосфен говорит, что в тот день, когда человек входит в состав сената, он становится властителем толпы. Этот сенат, в котором цари были простыми членами сената, управлял государством точно так, как всегда управляло аристократическое сословие. Ежегодно избирались магистраты, выбор которых зависел от аристократии, имевшей неограниченную власть. Таким образом, в Спарте была республиканская форма правления; у нее были все внешние признаки демократии: цари-жрецы, ежегодно избираемые магистраты, сенат и народное собрание. Но народ состоял всего лишь из двухсот, или трехсот, человек.

Таким было управление в Спарте со времен Ликурга и особенно после учреждения должности эфоров. Аристократия, состоявшая из нескольких богачей, надела железное ярмо на илотов, лаконцев и даже большую часть спартанцев. С присущей ей ловкостью, энергией, беспринципностью, не заботясь о соблюдении моральных норм, она удерживала власть в течение пяти веков, но она возбуждала сильную ненависть, и ей пришлось подавить много восстаний.

Нам ничего не известно о заговорах илотов, как, впрочем, известны и далеко не все заговоры спартанцев. Мудрое правительство стремилось сделать все возможное, чтобы стереть из памяти даже воспоминание о них. Тем не менее история не забыла некоторые из этих заговоров. Известно, что колонистами, основавшими Тарент, были спартанцы, пытавшиеся свергнуть правительство. По неосмотрительности поэт Тиртей открыл всей Греции, что во время мессенских войн группа заговорщиков задумала добиться раздела земель. Вот что рассказывает об этом Аристотель: «…когда одна часть населения оказывается слишком бедной, а другая, напротив, слишком благоденствует; это бывает чаще всего во время войн; и это случилось в Лакедемоне во время мессенской войны, что ясно видно из стихотворения Тиртея под названием «Благозаконие», некоторые, терпя бедствие из-за войны, требовали передела земли».

Что спасало Спарту, так это бесконечные раздоры между низшими классами. Илоты враждовали с лаконцами, мотаки презирали неодамодов. Они не могли создать коалицию, а у аристократии было достаточно сил, чтобы справиться с каждым из враждебных классов.

Цари пытались сделать то, что не мог сделать ни один из классов. Все, кто стремился выйти из зависимого положения, в котором их удерживала аристократия, искали поддержки у низших классов. Во время персидской войны Павсаний задумал упрочить царскую власть и улучшить положение низших классов, свергнув олигархию. Спартанцы казнили Павсания, обвинив в сговоре с персидским царем; но его настоящим преступлением, скорее всего, было желание освободить илотов. В истории можно насчитать большое количество царей, изгнанных эфорами. Нетрудно догадаться о причине их изгнания. Согласно Аристотелю, спартанские цари, чтобы иметь возможность выступать против эфоров и сената, становились демагогами[192].

В 397 году до н. э. заговор едва не привел к свержению правительства олигархов. Руководителем заговора был некто Кинадон, не принадлежавший к классу равных. Каждого, кого он хотел привлечь к заговору, Кинадон приводил на агору[193] и заставлял пересчитывать всех граждан; их было около семидесяти, включая эфоров и сенаторов.

Тогда Кинадон говорил своему спутнику: «Эти люди наши враги; остальные четыре тысячи, заполняющие площадь, наши союзники». На этот раз илоты, лаконцы, неодамоды объединились и стали сообщниками Кинадона. Все испытывали такую ненависть к своим господам, что не было среди них ни одного, кто бы не заявлял, что «с удовольствием съест их живьем». Но для правительства Спарты не существовало тайн. Эфоры объявили, что во время совершения жертвоприношений от имени города прорицатель заявил, что боги указывают на какой-то ужасный заговор. Заговорщиков арестовали и тайно казнили. Олигархия была спасена.

С одобрения правительства неравенство продолжало усиливаться. Пелопоннесская война и походы в Азию способствовали увеличению денежного потока, хлынувшего в Спарту, но деньги распределялись неравномерно, те, кто и так были богаты, обогащались еще больше. Одновременно с этим исчезают мелкие собственники. Если во времена Аристотеля было порядка тысячи землевладельцев, то спустя сто лет их осталось около сотни. Вся земля находилась в руках нескольких собственников, которые для обработки земли использовали труд рабов, и это в то время, когда не было ни промышленности, ни торговли. Получалось, что бедным негде было зарабатывать на жизнь. Таким образом, в Спарте были те немногие, у которых было все, и все остальные, у которых не было ничего. В «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха мы находим описание спартанского общества. «Начало порчи и недуга Лакедемонского государства восходит примерно к тем временам, когда спартанцы, низвергнув афинское владычество, наводнили собственный город золотом и серебром. И однако, пока семьи, сохраняясь в том числе, какое установил Ликург, соблюдали такое правило наследования, что отец передавал свое владение только сыну, этот порядок и это имущественное равенство каким-то образом избавляли Спарту от всяких прочих бед. Когда же эфором стал некий Эпитадей, человек влиятельный, но своенравный и тяжелый, он, повздоривши с сыном, предложил, чтобы впредь каждый мог подарить при жизни или оставить по завещанию свой дом и надел кому угодно. Эпитадей внес этот законопроект только ради того, чтобы утолить собственный гнев, а остальные приняли его из алчности и, утвердив, уничтожили замечательное и мудрое установление. Сильные стали наживаться безо всякого удержу, оттесняя прямых наследников, и скоро богатство собралось в руках немногих, а государством завладела бедность, которая, вместе с завистью и враждою к имущим, приводит за собою разного рода низменные занятия, не оставляющие досуга ни для чего достойного и прекрасного. Спартиатов было теперь не более семисот, да и среди тех лишь около ста владели землею и наследственным имуществом, а все остальные нищею и жалкою толпой сидели в городе, вяло и неохотно поднимаясь на защиту Лакедемона от врагов, но в постоянной готовности воспользоваться любым случаем для переворота и изменения существующих порядков»[194].

Олигархия перешла границы допустимого. Переворот был неизбежен, и, наконец, демократия разорвала оковы. Понятно, что после многовекового гнета демократия не могла остановиться на политических реформах, а должна была первым делом заняться социальными реформами.

Небольшое количество истинных спартанцев (не более семисот) и деморализация, как следствие долгого притеснения, объясняют, почему требование перемен исходило не от низших классов. Оно исходило от царя. Агис пытался совершить этот неизбежный переворот с помощью законных средств, что сильно осложняло его задачу. Он представил в сенат, то есть представителям самого богатого класса, два законопроекта: об отмене долгов и разделе земли. Как ни странно, но сенат не отклонил его законопроекты. Возможно, Агис принял меры, чтобы его предложения были приняты. Законы были приняты, оставалось привести их в исполнение, а реформы подобного рода настолько трудно осуществить, что даже настроенные самым решительным образом люди терпят неудачу. Столкнувшись с сопротивлением эфоров, Агис был вынужден прибегнуть к крайним мерам. Он сместил с должностей эфоров и назначил на их место новых. Он вооружил своих приверженцев и на год установил господство террора. За это время ему удалось провести закон о долгах и сжечь долговые расписки на общественной площади. Но произвести раздел земли Агис не успел. Причина нам неизвестна; может, Агис испытывал неуверенность, посчитав, что зашел слишком далеко, а может, олигархия умело сфабриковала обвинения против Агиса. Как бы то ни было, но народ отвернулся от Агиса и тем самым подписал ему смертный приговор. Эфоры казнили Агиса, и была восстановлена аристократическая форма правления.

Клеомен подхватил предложение Агиса, но действовал более умело и, в отличие от Агиса, не терзался сомнениями. «Клеомен был и честолюбив, и благороден, и не менее Агиса склонен по натуре к воздержности и простоте, но мягкости и крайней осторожности Агиса в нем не было, – напротив, в душе его как бы сидело острие, подстрекавшее волю, и он неудержимо рвался к цели, которая однажды представилась ему прекрасной. А прекраснее всего, казалось ему, – править охотно подчиняющимися своему царю подданными; вместе с тем он считал прекрасным и взять верх над непокорными, направляя их к добру силой». Он начал с того, что убил эфоров и отменил должность эфора, одинаково ненавистную и царям, и народу, и изгнал богатых. За этим переворотом последовал следующий. Клеомен заново поделил землю и предоставил гражданские права четырем тысячам лаконцев. Примечательно, что ни Агис, ни Клеомен не считали, что совершили перевороты, и оба, ссылаясь на древнего законодателя Ликурга, утверждали, что возвращали Спарте «вкус отеческих обычаев». Государственное устройство Клеомена было, конечно, далеко от древних обычаев. Царь действительно обладал неограниченной властью и правил наподобие тех тиранов, которые в то время властвовали во всех греческих городах; народ в Спарте, удовлетворившись получением земель, похоже, мало беспокоился о политической свободе. Но это продолжалось недолго. Клеомен хотел распространить демократическое правление на весь Пелопоннес, в то время как Агис пытался установить свободу и правление мудрой демократии. Во всех городах начались волнения; имея перед глазами пример Спарты, народ надеялся на отмену долгов и раздел земли. Неожиданное восстание низших классов заставило Агиса изменить планы. Он решил, что может рассчитывать на Македонию, царь которой Антигон Досон в то время проводил политику, направленную на уничтожение тиранов. Агис призвал его в Пелопоннес. Антигон Досон и ахейцы одержали победу над Клеоменом при Селласии. Спартанская демократия вновь потерпела поражение, и македонцы восстановили в Спарте прежний государственный строй (222 год до н. э.).

Однако олигархия исчерпала силы. Народные волнения не прекращались. Как-то три эфора, поддерживавшие партию народа, убили двух своих товарищей; на следующий год все эфоры были представителями партии олигархов. Народ взялся за оружие и убил этих эфоров. Олигархи были против царей; народ хотел иметь царей. Царя избрали, но он не был членом царского рода; невиданный для Спарты случай. Этого царя по имени Ликург дважды свергали с престола; в первый раз народ, поскольку он отказал в разделе земли, второй раз аристократия, поскольку подозревала его в желании произвести раздел. Нам ничего не известно о его дальнейшей судьбе, но после него правил тиран Маханид, а это служит доказательством того, что верх одержал народ.

Филопемен, собрав почти все военные силы Ахейского союза, разбил крупное войско спартанцев, а самого Маханид а убил в бою. Спартанская демократия тут же избрала другого тирана, Набиса. Он дал права граждан всем свободным жителям Спарты, подняв лаконцев до уровня спартанцев. Он зашел так далеко, что освободил илотов. Набис, как это было принято у тиранов греческих городов, стал вождем бедных; он изгонял или убивал тех, кто благодаря богатству возвысился над остальными гражданами.

Набис установил такой порядок в Лаконии, какого она давно не видела. Он подчинил Мессению, часть Аркадии и захватил Аргос. Он построил флот, что никак не согласовывалось с древними традициями спартанской аристократии. С помощью этого флота он установил господство на островах, окружавших Пелопоннес, и умудрился распространить свое влияние до острова Крит. Овладев Аргосом, он первым делом конфисковал собственность богатых, отменил долги и произвел раздел земель. Полибий сообщает нам, какую ненависть испытывал Ахейский союз к этому демократическому тирану. Ахейцы убедили римского консула Тита Квинкция Фламинина начать войну с Набисом под предлогом «освобождения городов». Десять тысяч лаконцев, не считая наемников, взялись за оружие, чтобы защитить Набиса. Потерпев поражение, Набис хотел заключить мир, но народ воспринял его решение в штыки: дело тирана было делом всей демократии. Фламинин, как победитель, лишил Набиса части войска, но оставил править в Лаконии, то ли потому, что невозможность восстановления древней формы правления была очевидна, то ли потому, что Риму было выгодно оставить некоторых тиранов в качестве противовеса Ахейскому союзу. Позже Набис был предательски убит этолянином, но его смерть не стала причиной восстановления олигархической формы правления. Введенные им в социальный строй перемены сохранились и после его смерти, и даже Рим отказался восстанавливать в Спарте прежнюю форму правления.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Поль Фор.
Александр Македонский

А. Ф. Лосев.
Гомер

Франк Коуэл.
Древний Рим. Быт, религия, культура

В.И.Кузищин.
Римское рабовладельческое поместье
e-mail: historylib@yandex.ru