Глава 12. Стратегия 1918 года

   Любой анализ хода военных действий в последний год Первой мировой войны зависит и неотделим от понимания ситуации на море, которая ему предшествовала. Поскольку военного решения вопроса добиться быстро не удавалось, морская блокада все более и более оказывала влияние на военную ситуацию.

   В самом деле, если будущему историку придется выбирать один день как решающий для исхода мировой войны, он, возможно, выберет 2 августа 1914 года – еще до вступления Англии в войну, – когда господин Уинстон Черчилль в 1:25 отдал приказ о мобилизации Британского военно-морского флота. Этому флоту не будет суждено записать на свой счет новый Трафальгар, но он внесет в победу союзников больше, чем какой-либо другой фактор. Дело в том, что военно-морской флот был инструментом блокады, и как только туман войны рассеялся, в более четкой атмосфере нынешних послевоенных лет эта блокада обретает все большие и большие пропорции, все более явно превращаясь в решающее средство в этой борьбе. В этой связи уместно сравнение блокады с известными «смирительными рубашками», которые обычно надевались в американских тюрьмах на заключенных, не подчиняющихся тюремным правилам, и эта рубашка постепенно затягивалась так, что сперва стесняла движения заключенного, а потом душила его, и чем теснее в ней было находиться и чем дольше все это продолжалось, тем слабее становилась воля заключенного к сопротивлению и тем более деморализующим образом действовало это ощущение сдавливания.

   Беспомощность провоцирует безнадежность, и история считает такую потерю надежды, а не потерю людской силы тем фактором, который решает исход войны. Ни один историк не станет недооценивать прямой результат влияния полуголодного состояния немецкого народа на финальное крушение «внутреннего фронта». Но, отодвинув в сторону вопрос, насколько способствовала военному поражению революция, неосязаемый, но всеохватывающий фактор блокады следует учитывать в каждой работе о военной ситуации.

   Является установленным фактом, что потенциальная угроза, если, может быть, не эффект самой блокады, побудила немцев предпринять свою первую кампанию подводной войны в феврале 1915 года. Это не только дало Британии повод освободить себя от требований Лондонской декларации и затянуть узел блокады – объявив о своем праве перехватывать и досматривать все корабли, подозреваемые в перевозке товаров в Германию, – но торпедирование немцами «Лузитании» придало Соединенным Штатам важнейший, хотя и запоздалый импульс для вступления в войну, что помогло ослабить трения между Британией и Соединенными Штатами, вызванные этой ужесточающейся блокадой. Два года спустя экономическая напряженность, порожденная блокадой, побудила германское военное руководство разрешить возобновление «неограниченной» и интенсивной подводной войны. Зависимость Британии от поставок морем продовольственных товаров для снабжения своего населения и поддержания своих армий была слабым пунктом в ее обороне, а по природе более быстрый эффект подводной формы блокады придал силу аргументу, что это непрямое воздействие уровня большой стратегии нанесет смертельный удар. Хоть эти расчеты и нельзя назвать совершенно верными для всех случаев, Британия подошла критически близко к тому, чтоб доказать на себе их правильность. Потери в судах выросли с 500 тысяч тонн водоизмещения в феврале до 875 тысяч тонн в апреле, а когда контрмеры в сочетании с недостаточными ресурсами Германии в подводных лодках привели к ослаблению блокады, у Британии было продовольствия, достаточного для поддержания своего народа, лишь на шесть недель.

   Надежды германских лидеров на экономическое решение были вызваны их опасениями экономического краха и побудили их приступить к подводной войне, причем было совершенно ясно (и почти несомненный риск принимался), что это заставит Соединенные Штаты вступить в войну против Германии. И 6 апреля 1917 года этот риск превратился в реальность. Но хотя, как рассчитывала Германия, Соединенным Штатам требовалось много времени на развертывание и переброски своей армии, их вступление в войну оказало быстрый эффект на затягивание удавки морской блокады. Как участвующая в войне сторона, Соединенные Штаты действительно орудовали этим экономическим оружием с решимостью и целеустремленностью, невзирая на остававшихся нейтралов и далеко превосходя самые дерзкие претензии Британии за прошедшие годы противоречий по поводу этих прав нейтралов. Блокаде уже не мешали возражения нейтральных стран, а вместо этого соучастие Америки превратило ее в петлю-удавку, в тисках которой Германия постепенно охромела, поскольку ее военная мощь основывалась на экономической выносливости – истина, которую слишком часто упускали из виду. Эту блокаду можно классифицировать как большую стратегию непрямых действий, которой невозможно было эффективно сопротивляться, и она была того типа, который не таит в себе никакого риска, кроме своей медлительности в получении результата. Однако эффект в соответствии с законом сохранения количества движения стремился к наращиванию скорости с течением времени, и в конце 1917 года державы центрального блока уже вовсю ощущали его суровость. Именно это экономическое давление не только побудило, но и принудило Германию к военному наступлению 1918 года, которое в случае провала становилось для нее самоубийством. Ввиду отсутствия серьезных мирных инициатив у немцев не было иного выбора, кроме как между этим наступлением и постепенным истощением, заканчивающимся фактическим поражением.

   Если бы после Марны 1914 года или даже позже Германия осуществляла стратегию обороны на Западе и наступления на Востоке, исход этой войны мог бы быть совсем другим. Потому что, с одной стороны, она, безусловно, могла окончательно оформить свою мечту о Mittel-Europa (Центральной Европе), а с другой стороны, блокада все еще ее не душила и вряд ли могла быть эффективно ужесточена, пока Соединенные Штаты оставались вне конфликта. Имея целый пояс из стран Центральной Европы под своим контролем, а Россию – выведенной из войны да еще и оказавшейся в полной экономической зависимости, сложно было бы предположить, что усилия Британии, Франции и Италии могли бы сделать больше, чем вынудить Германию уступить преимущества, которые могут играть роль на переговорах, в виде Бельгии и Северной Франции в обмен на бесспорное сохранение ее завоеваний на Востоке. Великая Германия, возросшая и в своей потенциальной мощи, и в ресурсах, вполне могла позволить себе пожертвовать желанием военной победы над западными союзниками. Действительно, отказаться от целей, которые «не стоят свеч», – это разница между великой стратегией и грандиозной глупостью.

   Но в 1918 году этот шанс был уже упущен. Экономическая выносливость страны была серьезно подорвана, а все туже стягивающаяся блокада уменьшала ее быстрее, чем любое запоздалое вливание экономических ресурсов из завоеванной Румынии и Украины могло его восстановить.

   Таковы были условия, в которых проходило финальное германское наступление, эта ставка на спасительное военное решение вопроса. Высвобождение войск с русского фронта дало ей превосходство в живой силе, и все же заметно меньшее, чем то, которым обладали союзники во время своих наступательных кампаний. В марте 1917 года 178 французских, британских и бельгийских дивизий были сосредоточены против 129 германских дивизий. (На конец 1916 г. против русских на русском, румынском, где русским помогали 19 румынских дивизий, кавказском (включая Иран) фронтах действовало 74 немецких, 49 австрийских, 31 турецкая, 3 болгарские дивизии – всего 157 дивизий. – Ред.) В марте 1918 года у немцев было 192 дивизии против 173 союзных дивизий – учитывая пропорционально в два раза больший численный состав американских дивизий, из которых прибыли 4,5 дивизии (по другим данным, 193 дивизии против 181 у союзников. Немцы имели 2 млн 037 тысяч человек, из них 1 млн 370 тысяч штыков, 15 700 орудий, в том числе более 6 тысяч тяжелых, 2890 самолетов и всего 10 танков. У союзников было 2 млн 158 тысяч человек, из них 1 млн 378 тысяч штыков, 15 751 орудие, в том числе 6373 тяжелых, 3784 самолета и 893 танка. – Ред.). Если немцы смогли добавить чуть больше с Востока, то американский поток живой силы и техники под давлением чрезвычайности ситуации быстро преобразился из маленькой струйки в реку. Из общего числа германских дивизий 85, известных как «штурмовые», находились в резерве, а из союзных в общей сложности 62 (по другим данным, 60 пехотных и 9 кавалерийских. – Ред.), но без какого-либо централизованного контроля; дело в том, что план создания общего резерва в 30 дивизий под началом Версальского военного исполнительного комитета был сорван, когда Хейг (1861 – 1928, в период Первой мировой войны командовал сначала корпусом, с 1915 г. до конца войны главнокомандующий английскими войсками во Франции. С 1917 г. фельдмаршал. После войны был главнокомандующим английскими войсками. – Ред.) объявил, что не может внести свою квоту из 7 дивизий. Когда пришло время испытаний, соглашение о взаимной помощи, заключенное между французским и британским командующими, оказалось фикцией. Катастрофа ускорила принятие запоздалой меры, и по предложению Хейга вначале координатором действий союзников, а затем и главнокомандующим союзными армиями был назначен Фош. (Что было естественно, если учесть, что французских войск на Западном фронте было вдвое больше – на конец 1916 г. там было 104 французских, 6 бельгийских дивизий, а также 2 русские бригады. – Ред.)

   Германский план отличало стремление обеспечить тактическую внезапность более тщательно и более дальновидно, чем это наблюдалось в любой из более ранних операций этой войны. Надо заметить в похвалу германскому командованию и штабу, что они осознали, что отсутствие внезапности – это препятствие, которое нельзя компенсировать численным превосходством, и, как только оно создано, его редко преодолевают. Что эффективная внезапность может быть достигнута только с помощью хитроумной смеси из многих вводящих в заблуждение противника мероприятий. Что только такой хитроумный ключ может распахнуть ворота в этом стене позиционной обороны, выстраивавшейся длительное время. Короткой, но интенсивной артподготовке с использованием химических снарядов было суждено стать главным элементом – Людендорф (так у автора. Но все-таки начальником Генштаба (с августа 1916 г.) и фактическим главнокомандующим был Гинденбург. Хотя Людендорф (1-й генерал-квартирмейстер Верховного командования германской армии с августа 1916 г.), являясь непосредственным помощником Гинденбурга, фактически часто руководил действиями войск. И далее в тексте «Людендорф» (у автора) следует понимать как «Гинденбург и Людендорф». – Ред.) не смог уяснить для себя значение танков и их использование в операции. Но, кроме того, пехота была обучена новой тактике проникновения, ведущая идея которой состояла в том, что передовые отряды должны разведать слабые места в обороне противника и проникнуть сквозь них, а резервы направляются на поддержку успеха, а не для того, чтобы восстанавливать положение в случае неудачи. Штурмовые дивизии планировалось перебрасывать по ночам, массы артиллерии втайне перевозились близко к фронту и должны были открыть огонь без предварительной пристрелки. Кроме того, демонстративная подготовка к наступлению, проведенная на других участках фронта, помогала ввести противника в заблуждение относительно места решающего удара.

   Но и это еще не все. Из опыта безуспешных наступлений союзников Людендорф сделал вывод, что «решение тактических задач должно предшествовать достижению чисто стратегических целей, так как преследование этих целей будет бесполезно, если не будет обеспечен тактический успех». Ввиду отсутствия стратегических непрямых действий это, несомненно, верно. Отсюда в германской доктрине новая тактика должна была сопровождаться новой стратегией. Одна была естественным следствием другой, и обе базировались на новом или возрожденном принципе, то есть придерживались линии наименьшего сопротивления. Условия 1918 года во Франции ограничивали возможности для избрания линии наименьшего ожидания, да и Людендорф не пытался ее избрать. Но когда армии противника растянулись в непосредственном соприкосновении, занимая эшелонированную и глубокую линию обороны, быстрый прорыв, за которым следует быстрое развитие успеха вдоль линии наименьшего сопротивления, мог бы близко подвести к цели, которая обычно достижима только при действиях по линии наименьшего ожидания.

   Прорыв немцев оказался стремительным, использование его результатов быстрым. И тем не менее этот план провалился. В чем же была ошибка? После этих событий и после войны главный огонь критики сосредоточился на том, что тактическое заблуждение заставило Людендорфа изменить направление удара и рассредоточить свои силы, сконцентрироваться на тактическом успехе в ущерб стратегической цели. Похоже (к тому же так и говорилось), что основной принцип действия был ошибочным. Но более близкое изучение германских документов, когда это стало возможным, и собственных приказов и поручений Людендорфа проливает иной свет на этот вопрос. Вероятно, на самом деле истинная ошибка коренилась в неспособности Людендорфа воплотить на практике новый принцип, который он принял в теории; что он либо не уловил, либо упустил все последствия, которые влечет за собой эта новая стратегическая теория. Потому что в действительности он рассредоточил слишком большую часть своих резервов, пытаясь скомпенсировать тактические неудачи на отдельных участках фронта, и слишком долго колебался перед принятием решения воспользоваться своим тактическим успехом.

   Проблемы начались еще при выборе им участка для нанесения главного удара. Он был осуществлен силами 17, 2 и 18-й армий на 106-километровом фронте между Аррасом и Ла-Фером. Рассматривались два альтернативных предложения. Первое – атаковать фланги Верденского выступа – было отклонено по той причине, что там была неблагоприятная местность, что этот прорыв вряд ли привел бы к решающему результату и что французская армия слишком хорошо восстановила силы после почти годового «курса выздоровления», который никто не прерывал. Другое – атаковать между Ипром и Лансом, хотя и поддерживалось стратегическим советником Людендорфа Ветцелем, а также принцем Рупрехтом, командовавшим фронтом между Сен-Кантеном и морем, было отвергнуто, потому что здесь пришлось бы столкнуться с основной массой британской армии, и потом, эти низменные территории высыхают слишком поздно (очевидно, вторая, а не первая причина. – Ред.).

   Выбор пал на сектор Аррас – Ла-Фер, исходя из соображений, что помимо того, что здесь местность была благоприятной, этот сектор был самым слабым по средствам обороны, защищающимся войскам и резервам. Более того, он располагался близко к стыку между французской и британской армиями, и Людендорф надеялся расколоть их, а потом разгромить британцев, которых он считал серьезно ослабленными (морально. – Ред.) продолжительными боями под Ипром. (В ходе попыток наступать под Ипром англичане с 31 июля по 10 ноября продвинулись (лишь местами) до 6 км, потеряв 400 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Хотя использовали колоссальное количество артиллерии (и горы снарядов), танки и т. д. Немцы, отразившие английские удары, потеряли 240 тысяч человек. – Ред.) Но хотя относительная слабость этого сектора была справедливой в целом, эта классификация была расплывчатой и неточной. Северная треть сектора фронта германского наступления была сильной и прочно удерживаемой британской 3-й армией из 14 дивизий (четыре в резерве), в то время как основная часть британских резервов находилась на этом фланге, который также мог получить и получал своевременную поддержку от других британских армий, дислоцированных к северу. Оставшиеся две трети сектора, на который пришелся германский удар, удерживала британская 5-я армия. Центральная часть, противостоявшая германской 2-й армии, удерживалась 7 дивизиями (две в резерве). Южная часть, располагавшаяся перед германской 18-й армией, также удерживалась 7 дивизиями (одна в резерве).

   Но Людендорф придал своей 17-й армии под Аррасом 19 дивизий для начальной атаки только ее левым флангом на фронте в 15 километров. Южнее наступала 2-я армия. Так как британский выступ в направлении Камбре не намечался для прямой атаки, но ставилась задача только сковать его, эта 6,5-километровая полоса была адекватно занята двумя германскими дивизиями, а у 2-й армии было 18 дивизий для наступления на 15-километровом фронте. На крайнем юге по обе стороны от Сен-Кантена наступала 18-я армия. Людендорф выделил ей лишь 24 дивизии для наступления на фронте в 32 километра. Отсюда мы видим, что ей была отведена лишь половина мощи по отношению к другим армиям. Несмотря на этот принцип, он распределял свои силы в соответствии с вражеским потенциалом, а не концентрируя их против пунктов слабейшего сопротивления. Направление, заданное в его приказах, еще более подчеркивало этот момент. Главный удар наносился к северу от Соммы. 17-я и 2-я армии после прорыва оборонительных позиций союзников должны были устремиться на северо-запад, оттесняя британцев в направлении побережья, в то время как река Сомма и 18-я армия должны были обеспечивать их новый фланг. Этот план претерпел радикальные изменения при исполнении, и внешне выглядело, что он придерживается линии наименьшего сопротивления, потому что Людендорф имел быстрый успех там, где на это не рассчитывал, и потерпел неудачу там, где больше всего ожидал успеха.

   Наступление началось 21 марта, и его внезапности помог ранний утренний туман. Прорыв был произведен, однако, к югу от Соммы, где оборона была наименее мощной (но атакующие силы слабее), но продвижение затормозилось под Аррасом, что повлияло на весь ход наступления к северу от реки. Такой результат вполне поддавался расчету. Но Людендорф, все еще нарушая свой новый принцип, потратил последующие дни в попытке оживить свое наступление против стойкого и твердо державшегося «бастиона» фронта союзников и Арраса, сохраняя это направление в качестве линии главного удара. В то же время он придерживал 18-ю армию, которая наступала на юге без серьезных помех со стороны своих оппонентов. Еще 26 марта он издал приказ, запрещающий ей переправляться через Авр и требующий от нее продвигаться теми же темпами, что и соседняя, 2-я армия, которая, в свою очередь, сдерживалась из-за очень ограниченного успеха в наступлении 17-й армии под Аррасом. Так что мы видим, что в действительности Людендорф был склонен к тому, чтобы разгромить британскую армию, уничтожив ее самый сильный сектор сопротивления посредством прямого наступления. И из-за этой навязчивой идеи он не сумел, пока это не стало слишком поздно, бросить на чашу весов свои резервы по линии наименьшего сопротивления к югу от Соммы. Намечавшийся поворот на северо-запад мог бы получиться, если бы был совершен после обхода фланга и тогда был бы нацелен на тыл аррасского «бастиона». 26 марта наступление к северу от Соммы (левым крылом 17-й армии и правым 2-й армии) явно ослабевало из-за потерь, ценой которых доставались ее трудные завоевания. К югу от Соммы левый фланг 2-й армии дошел и оказался в некотором затруднении на опустошенных полях прежних битв на Сомме – а это тормоз для продвижения вперед и снабжения. Одна 18-я армия продвигалась вперед с незамедляющейся стремительностью.

   Ситуация заставила Людендорфа принять новый план, но не отказываясь от старого. Он назначил на 28 марта новое и прямое наступление на высоты возле Арраса – правым флангом 17-й армии, а за этим должно была последовать наступление 6-й армии сразу к северу между Вими и Ла-Басе. Но многообещающая ситуация к югу от Соммы привела его к мысли назначить Амьен в качестве главной цели для 2-й армии. И даже тогда он удержал 18-ю армию, не дав ей обойти с фланга очаг сопротивления в Амьене без своего приказа! И Амьен, будучи признан дополнительной главной целью, должен был быть взят прямым наступлением по неблагоприятной территории.

   28 марта началось наступление на Аррас, причем, не замаскированное туманом или внезапностью, и оно потерпело неудачу, столкнувшись с хорошо организованным сопротивлением 3-й английской армии Бинга. И только тогда Людендорф отказался от своей первоначальной идеи и направил свой главный удар и некоторые остававшиеся у него резервы на Амьен. Но при этом он приказал 18-й армии выждать два дня. Когда 30 марта наступление возобновилось, у нее оставалось мало сил, и она продвинулась недалеко, столкнувшись с сопротивлением, которому было подарено время на упрочение обороны, да к тому же его укрепили французские резервы, которые непрерывно вливались, как цемент, в эту ослабевшую стену. Это был первый день, когда их артиллерия, прибывшая после пехоты, вступила в действие со всей мощью. Далее германский удар наносился 4 апреля 15 дивизиями, из которых лишь четыре были свежими, и также был малоуспешен. Вместо того чтобы вести борьбу на истощение, Людендорф отменил наступление на Амьен. Без передышки он всеми своими силами нанес удар в стык между британскими и французскими армиями. Еще 24 марта Петен поделился с Хейгом опасениями, что, если немецкое наступление продолжит развиваться в этом направлении, ему придется оттянуть французские резервы на юго-запад для прикрытия Парижа. Как мало требовалось германского давления, чтобы превратить трещину в зияющую пропасть! Данный эпизод – это еще одно свидетельство исторической истины, что стык – это наиболее чувствительная и выгодная точка для атаки, а также то, что вклиниться в стык войск противника труднее, если их фланги тесно примыкают друг к другу, и, напротив, легче, когда войска противника рассредоточены на широком фронте, и тем более легко, если они действуют в отрыве друг от друга. В ситуации, когда значительная часть его резервов удерживала большой выступ к югу от Арраса, Людендорф развернулся, хотя и без особой уверенности, чтобы начать новое наступление далее на север. 25 марта он дал приказ подготовить мелкомасштабное наступление между Ла-Басе и Армантьером в качестве меры для расширения полосы прорыва. После провала своего наступления под Аррасом 28 марта он развил свой замысел. За атакой южнее Армантьера через 24 часа должно было последовать наступление к северу от этого города, зажимая его в клещи. Из-за запоздавшего приказа эта атака была подготовлена лишь к 9 апреля, и даже тогда она замышлялась лишь как средство отвлечения сил противника. Но ее потрясающий ранний успех, которому опять способствовал ранний утренний туман, против ослабленного сектора заставил Людендорфа постепенно дать данному направлению статус направления главного удара. 9 апреля к югу от Армантьера 9 германских дивизий, имея еще пять дополнительных в ближнем резерве, обрушились на 1 португальскую и 2 британские дивизии на фронте протяженностью 15 километров. На следующий день 4 дивизии пошли в атаку к северу от Армантьера на фронте 9 километров. Как только сопротивление стало крепнуть, в бой бросались свежие дивизии поодиночке, покуда к концу первой недели мая их не было введено в бой более сорока. Тем самым Людендорф постепенно перешел к войне на истощение сил.

   Британцы отступили почти к своим базам и к морю, но их сопротивление остановило германскую приливную волну после 16-километрового продвижения совсем недалеко от важного железнодорожного узла Азбрук. Затем, 17 апреля, Людендорф попытался нанести сходящиеся удары по обе стороны Ипра, но эти действия ожидались противником и были почти сведены к нулю непрямым ударом Хейга с разворотом его фронта здесь в течение предыдущих 48 часов. Когда этот план не удался, Людендорф вернулся к чисто прямому наступлению к югу от Ипра, куда прибыли французские резервы, чтобы сменить своих коллег на части этого фронта. Наступление 25 апреля, обрушившееся на стык фронта союзников, прорвало их оборону у высоты Кеммель, но Людендорф не стал пользоваться плодами своего успеха из опасения контрудара. В ходе всей операции он выделял свои резервы с осторожностью, слишком поздно и в количествах слишком малых для достижения реального успеха. После провала первого наступления он, похоже, мало верил во второе, а после финального усилия 29 апреля он остановил наступление. Но он планировал лишь временную приостановку, пока не сможет оттянуть французские резервы на их собственный фронт, а затем планируя нанести последний и решающий удар по британцам во Фландрии. Он уже приказал начать приготовления к наступлению на сектор Шмен-де-Дам между Суасоном и Реймсом, но оно было готово лишь к 27 мая – главным образом из-за его собственной затяжки с продолжением наступлением во Фландрии, что вызвало истощение резервов. Разведка ставки американских войск в Европе предсказала место и приблизительную дату этого наступления, но к этим предупреждениям прислушались лишь в самый последний час, когда 26 мая их подтвердили показания пленного. Уже было слишком поздно укреплять оборону, кроме как поднять войска по тревоге, но это предупреждение позволило начать переброску резервов. На следующее утро удар был нанесен 15 дивизиями против семи, и, хотя наступление не было замаскировано никаким покрывалом из тумана, немцы преодолели Эну и к 30 мая достигли Марны. И вновь к Людендорфу пришел успех, к которому он не готовился и которого он не желал. Виновник сюрприза сам был удивлен. Начальный успех не только привлек сюда слишком большую долю его собственных резервов, но и утратил свой эффект, потому что немецкие резервы не могли одолеть в этой гонке резервы союзников.

   Масштабы первоначального успеха, однако, наводят на размышления из-за отсутствия тумана и того факта, что сейчас превосходство в силах у наступающих было меньше, чем у их предшественников. Это произошло, видимо, частично благодаря отвлечению внимания союзников и их резервов к другим местам, частично из-за более строгого следования линии наименьшего сопротивления, а еще частью из-за глупости местного командования французской армии. Эти командиры настаивали на том, чтобы пехота сосредоточилась на передовых позициях, где она подвергалась губительному огню германских орудий. Артиллерия, местные резервы и штабы оборонявшихся подобным же образом были дислоцированы близко к линии фронта, и в результате германский прорыв оказался в еще большей степени результативности. Таким образом, наступление немцев обрело тактическую внезапность, которую оно частично утратило за день до того, как оно началось. Потому что целью всякой внезапности является нарушение устойчивости противника, и эффект будет одним и тем же, будет ли противник захвачен врасплох с помощью дезинформации или даст вовлечь себя в ловушку с открытыми глазами.

   К этому времени Людендорф создал во фронте союзников два гигантских выступа и еще один поменьше. Следующая его попытка – раздавить Компьеньский «траверс», лежавший между Амьенским и Марнским выступами. Но на этот раз сюрприза не произошло, и удар по западной стороне «траверса» 9 июня оказался слишком запоздалым, чтобы совпасть по времени с ударом с востока. Последовала месячная пауза. Людендорфу страстно хотелось нанести свой давно задуманный решающий удар по британцам в Бельгии, но он полагал, что их резервы все еще слишком велики, а поэтому вновь решился на обходной маневр, надеясь, что мощный удар на юге отвлечет британские резервы. Ему не удалось раздавить Компьеньский «траверс» на западе от его Марнского выступа; а теперь он был готов испытать тот же способ на востоке, атакуя по обе стороны Реймса для выпрямления линии фронта. Но немецкому командованию был необходим хоть какой-то промежуток времени для отдыха и подготовки, а задержка стала фатальной, дав британцам и французам время на восстановление сил, а американцам на переброску войск.

   Было бы справедливым отметить в отношении Людендорфа, что тактические успехи его собственных ударов не достигали цели, потому что, увлекшись ими, он направлял каждый удар слишком далеко и слишком долго, истощая тем самым свои резервы и создавая ненужные интервалы между поочередными ударами. Он придерживался не линии наименьшего сопротивления, а линии усиливающегося сопротивления. Так что после первоначального прорыва каждое наступление становилось стратегически чистым прямым воздействием. Он вогнал три огромных клина, но ни один из них не проник достаточно далеко, чтобы перерезать жизненно важные артерии, и эта стратегическая неудача оставила немцев с зигзагообразной линией фронта, которая просто приглашала к нанесению фланговых контрударов.

   15 июля Людендорф предпринял свое новое наступление, но оно не стало для союзников секретом. К востоку от Реймса оно было отражено подвижной обороной, а к западу от Реймса переправа немцев через Марну еще сильнее приблизила их к гибели – дело в том, что 18 июля Фош нанес давно подготовленный удар по другому флангу Марнского выступа. Здесь руководивший операцией Петен получил средство, которого недоставало Людендорфу, используя массы легких танков, возглавивших внезапную атаку, как это было под Камбре. Немцам довольно долго удавалось держать ворота выступа открытыми, чтобы отвести свои войска в безопасность и спрямить линию фронта. Но резервы их уже были истощены, Людендорф был вынужден сперва отложить, а потом и вообще отменить наступление во Фландрии, и инициатива определенно и окончательно перешла к союзникам.

   Подготовка и проведение союзного контрудара на Марне требуют анализа. Петен попросил Фоша собрать две группы резервов у Бове и Эперне, соответственно, с целью нанесения контрудара по наступающим немецким группировкам. Первая группа резервов под командованием Манжена была использована для отражения германской атаки 9 июня, а потом была переброшена на позиции на западном фасе Марнского выступа. Однако Фош планировал использовать ее для прямого наступления на железнодорожный узел в Суасоне. Пока все это готовилось, разведывательная служба получила точные сведения о предстоящем германском наступлении под Реймсом. Тогда Фош решил опередить его, а не отражать, нанеся свой удар 12 июля. Однако у Петена была противоположная идея: дать немцам напасть и вовлечь их, а потом ударить им в тыл. И возможно, это выглядит курьезно, поскольку французские войска 12 июля не были готовы к контрудару, так что сражение разыгрывалось скорее по сценарию Петена, чем по замыслу Фоша, но не целиком. Потому что план Петена состоял, во-первых, в том, чтобы уступить свои передовые позиции атакующим, слегка задержав их, и остановить их перед нетронутыми тыловыми позициями; а потом предпринять локальные контрудары, чтобы вынудить врага ввести в дело резервы против новых очагов сопротивления, которые создадутся в результате его атак по обе стороны Реймса; в конечном итоге бросить Манжена в настоящее контрнаступление на восток вдоль линии – основания главного Марнского выступа. И тем самым он смог бы завязать горловину огромного мешка, в котором будут заключены германские войска к югу от Эны.

   Последовавшие события и действия Фоша внесли изменения в замысел Петена. К востоку от Реймса германское наступление было остановлено гибкой обороной – формой тактических непрямых действий. Но к западу от Реймса командиры упорствовали в своей приверженности к старому негибкому методу обороны, и, как результат, их линия фронта была прорвана. Немцы прорвались за Марну, и, чтобы избежать опасности, Петену пришлось использовать большинство своих резервов, которые он предназначал для второй фазы операции. Чтобы восполнить их, он решил отвести Манжена и отложить контрудар войсками этого командира, уже намеченный Фошем к исполнению на 18 июля. Когда Фош услышал об этом, он оперативно отменил этот приказ. С этого момента от второй фазы пришлось отказаться, а для того, чтобы отразить натиск Манжена и удерживать открытой «горловину мешка», у немцев имелись резервы. Скоро французский контрудар превратился в чисто прямое наступление сходящимися лучами, как это делал в 1915 году в Польше против русских Фалькенхайн, на весь котел и выдавливание из него немцев.

   С этого момента Фошем владела идея просто удерживать инициативу и не давать врагу передышки, а тем временем самому накапливать резервы. Первым его шагом должно было стать освобождение собственных, идущих параллельно фронту железных дорог серией локальных наступлений. Первое было осуществлено 8 августа Хейгом в районе Амьена. Соблюдая большую осторожность и с помощью мероприятий по дезинформации 4-я армия Роулинсона была удвоена по численности, и наступление – возглавляемое 450 (511. – Ред.) танками – стало, возможно, в своем начале самой большой неожиданностью войны (в наступлении участвовали также 1-я французская армия и левый фланг 3-й французской армии. 8 августа танки и пехота союзников атаковали внезапно, без артподготовки и продвинулись на 11 км. – Ред.). Даже хотя оно и вскоре остановилось – прямота нанесения удара была тому естественной причиной, – его первоначального шока было достаточно, чтобы нарушить душевное равновесие германского Верховного командования, и, убедив Людендорфа в моральном банкротстве его войск, заставило немецкого командующего заявить, что необходимо искать мира путем переговоров. И в то же время он сказал, что «цель нашей стратегии должна заключаться в том, чтобы постепенно парализовать воинственный дух врага посредством стратегической обороны».

   Однако в это время союзники разработали новый стратегический метод. Фош начал действовать первым, приказав провести несколько атак в различных точках. Хейг довершил развитие этого метода, отказавшись подчиниться указанию Фоша о продолжении фронтального наступления 4-й (английской) армией. Ее продвижение возобновилось лишь только после того, как, в свою очередь, нанесли удар французские 3-я и 1-я армии. С этого момента наступление союзников, хотя и только на участках фронта Хейга и Петена, превратилось в серию быстрых ударов в различных точках, и каждый прекращался, как только угасал первоначальный импульс, каждый намечался так, чтобы подготовить почву для следующего, и все наносились достаточно близко во времени и в пространстве, чтобы быть увязанными между собой. Таким образом, возможности Людендорфа в переброске резервов в ожидании ударов были ограничены, и резервы Людендорфа быстро истощались, в то время как ресурсы союзников не испытывали большого напряжения. Этот метод, хоть он и не был истинно непрямым действием, можно отнести, по крайней мере, к пограничному случаю. Следуя линии наименьшего ожидания, он избегал линии естественного ожидания. Если этот метод действий и не избирал линию наименьшего сопротивления, то и не ставилась задача наступать на наиболее вероятном направлении. В реальности это была негативная форма непрямых действий.

   Ввиду морального и количественного упадка германских войск этого метода хватило, во всяком случае на какое-то время, чтобы обеспечить непрерывное продвижение вперед и постепенное ослабление немецкого сопротивления. Четкое подтверждение этого упадка и последующее заверение Хейга, что он может прорвать линию Гинденбурга, прикрывавшуюся наиболее боеспособными немецкими резервами, убедило Фоша отказаться от этого метода и предпринять общее и одновременное наступление в конце сентября.

   Этот план предусматривал оказание давления по сходящимся направлениям на обширный выступ германского фронта во Франции, предполагалось, что два союзных крыла, сформированные, соответственно, британцами и американцами, сомкнувшись, отрежут большую часть германских армий в этом выступе. Эта надежда основывалась на идее, что Арденны представляют собой почти непроходимую местность с узкими проходами на флангах. Можно, кстати, добавить, что такая идея об Арденнах должна была возникнуть из-за незнания этой территории, ибо на ней хорошая дорожная сеть, а наибольшая ее часть – скорее холмистая, чем горная местность.

   Первоначально по предложению Першинга (командующего американскими экспедиционными силами в Европе. – Ред.) планом до некоторой степени предусматривались непрямые действия. Он предлагал, чтобы американская армия воспользовалась своим локальным успехом в ликвидации Сен-Мийельского выступа наступлением в направлении Брие и мимо Меца, имея целью оседлать германские коммуникации в Лотарингии и создать угрозу для западной линии отхода немецких войск к Рейну. Но Хейг высказался против этой операции как удара по расходящимся направлениям, а не по сходящимся с другими ударами союзных войск, и Фош, соответственно, изменил свой план, отвергнув проект Першинга. Поэтому американской армии пришлось перенести свои усилия на запад и поспешно готовить наступление, имея на это едва лишь одну неделю, в секторе Маас – Аргон. Здесь продолжительное давление по линии усиливающегося сопротивления обошлось дорогой ценой и привело к путанице, и, помимо того, оно оказалось бесполезным в свете облегчения прорыва Хейга сквозь линию Гинденбурга. Ход событий показал, что прямое воздействие, даже при подавляющем превосходстве в огневой мощи и моральном упадке противника, может прорвать позиции врага, но не может сломить его.

   К 11 ноября, дате перемирия, германские войска, пожертвовав своими арьегардами, благополучно выбрались из этого выступа и расположились на более короткой спрямленной линии. Союзное наступление практически остановилось – в меньшей степени из-за немецкого сопротивления, а в большей степени из-за трудностей обслуживания техники и снабжения через опустошенные боями территории. В этих обстоятельствах прямое воздействие просто помогало немцам отходить быстрее, чем их могли преследовать союзники.

   К счастью, последняя фаза военного наступления мало что значила. Моральный удар, который первоначальная внезапность наступления 8 августа (наверное, все же 18 июля на Марне. – Ред.) нанесла германскому командованию, был полным и стал смертельным благодаря непрямому воздействию на удаленном театре военных действий. Это было наступление союзников на салоникском фронте. Нацеленное на сектор, где местность была настолько трудной, что и защитников было мало, оно быстро прорвало линию обороны. Как только это произошло, сложная гористая местность стала мешать обороняющимся перебрасывать свои резервы по фронту, чтобы замедлить вражеское наступление по линии наименьшего сопротивления. С армией, разрезанной надвое, болгары страстно желали перемирия. Это достижение не только выбило первую подпорку из-под центральных держав, но и открыло дорогу для продвижения в австрийский тыл. Эта угроза стала еще более близкой, когда разразилось итальянское наступление (наполовину англо-французское – на итальянском фронте, наряду с 1, 4, 8 и 3-й итальянскими действовали 6-я англо-французская, 2-я итало-французская и 10-я англо-итальянская армии. – Ред.). Оно прорвало неустойчивый и физически истощенный австрийский фронт; потому что с быстрой капитуляцией Австро-Венгрии ее территория и железные дороги поступали в распоряжение союзников как база для операций против «задней двери» в Германию. В сентябре генерал фон Гальвиц заявил германскому канцлеру, что такая вероятность, тогда еще не реализованная, будет «решающей».





   Эта угроза и повышенное моральное воздействие блокады – еще одного вида непрямого действия из области большой стратегии – на людей, уже пораженных голодом и потерявших надежду, воздействовали как пара шпор, которыми в последние дни германское правительство подтолкнули к капитуляции. Это были шпоры, приложенные к мчащемуся стрелой боевому коню, но этому бегству виной было щелканье бича. Бичом стало крушение Болгарии, эффект от этого сообщения усугубили и первые сообщения о возобновлении фронтального наступления союзников во Франции.

   Германское Верховное командование утратило свою выдержку – всего лишь на несколько дней, но этого было достаточно, – а пришло в себя слишком поздно. 29 сентября оно приняло опрометчивое решение обратиться с призывом к перемирию, заявляя, что падение болгарского фронта нарушило все планы распределения сил и средств для войны – «войска, предназначенные для Западного фронта, пришлось отправить туда (в Болгарию)». Это «фундаментально изменило» ситуацию из-за последовавших за этим атак на Западном фронте, потому что, хотя «до сих пор их отбивали, необходимо считаться с возможностью их продолжения».

   В этой цитате имеется в виду генеральное наступление Фоша. Американское наступление в районе Маас – Аргон началось 26 сентября, но практически заглохло к 28-му. Франко-бельгийско-британское наступление началось во Фландрии 28-го, но, хотя и было неприятным, не выглядело по-настоящему угрожающим. Но наутро 29-го главный удар Хейга обрушился на линию Гинденбурга, и первые новости были тревожными.

   В этой чрезвычайной ситуации пост канцлера (главы правительства) отдали баденскому наследному принцу Максу, поскольку он пользовался международной репутацией политика, отличавшегося умеренностью и благородством, что служило ему гарантией доверия. Чтобы вести сделку результативно и заключить почетный мир без признания поражения, он нуждался, и просил об этом, дать ему передышку «в десять, восемь, даже четыре дня перед тем, как появиться перед врагом». Но Гинденбург просто повторял, что «серьезность военной ситуации не допускает никаких задержек», и настаивал на том, чтобы «предложение мира было немедленно направлено нашим врагам».

   Поэтому 3 октября (в ночь с 4 на 5 октября. – Ред.) президенту Вильсону телеграммой было направлено предложение о немедленном перемирии. Это было открытое признание поражения перед всем миром, и даже до этого – 1 октября – германское Верховное командование подорвало свой собственный «внутренний фронт», информировав на совещании лидеров всех политических партии о невозможности дальнейшего сопротивления.

   Люди, которых так долго держали во тьме, были ослеплены неожиданным светом. Все силы недовольства и пацифизма получили мощный импульс.

   За последующие несколько дней Верховное командование стало более жизнерадостным и даже оптимистичным, когда узнало, что за вклиниванием в линию Гинденбурга не последовало настоящего прорыва фронта. Еще больше надежды несли доклады об ослаблении натиска союзных атак, особенно о слабом использовании ими благоприятно сложившейся обстановки. Людендорф все еще желал перемирия, но только для того, чтобы дать войскам передохнуть – как прелюдия к дальнейшему сопротивлению, а также чтобы обеспечить безопасный отход на более короткую линию обороны. 17 октября ему даже казалось, что он сможет сделать это и без передышки. Причина была не в том, что изменилась ситуация, а в том, что он пересмотрел свое впечатление о ней. Она никогда не была столь плохой, какой он рисовал себе 29 сентября. Но его первое впечатление сейчас уже распространилось во всех политических кругах и в обществе Германии, как распространяются круги, когда в пруд бросишь камешек. «Внутренний фронт» начал трещать позже, но рушился он быстрее, чем воюющий фронт.

   23 октября президент Вильсон ответил на германское предложение о мире нотой, которая фактически требовала безусловной капитуляции. Людендорф хотел продолжать борьбу в надежде, что успешная оборона границ Германии сможет охладить наступательный порыв союзников. Но ситуация вышла из-под его контроля, воля нации к сопротивлению была подорвана, и его совет был поставлен под сомнение. 26 октября он был вынужден подать в отставку.

   Затем в течение 36 часов канцлер Макс Баденский находился в коме из-за передозировки снотворного. Когда он вернулся в свой кабинет 3 ноября, были получены сообщения, что капитулировала не только Турция, но и Австро-Венгрия. «Задняя дверь» была открыта. На следующий день в Германии разразилась революция, быстро охватившая всю страну, причем пожар ее (притом что начало мирных переговоров задерживалось) раздувался нежеланием кайзера Вильгельма II отречься от престола. Единственным шансом был компромисс с революционерами, и 9 ноября принц Макс передал полномочия социалисту Эберту. Германские полномочные представители на переговорах о перемирии уже были у Фоша. В пять часов утра 11 ноября они подписали условия соглашения; в 11:00 война была завершена.

   Исход войны был окончательно решен 29 сентября, решен в умах германского командования, когда оно пришло к выводу, что война проиграна. Людендорф и его соратники тогда «раскололись», и звук этот стал отражаться эхом, пока не прозвучал во всей Германии. Ничто не могло приглушить его или остановить. Командование могло привести свои нервы в порядок, фактическое военное положение могло улучшиться, но состояние боевого духа, как всегда это бывает в войне, было решающим.

   Среди главных причин капитуляции Германии блокада, похоже, обретает все большее и большее значение по мере того, как под все более ярким светом послевоенных лет рассеивается туман войны.

   Если бы не блокада, немецкие войска смогли бы в течение длительного времени оказывать упорное сопротивление на своих государственных границах при непременном условии отсутствия революции. Потому что если бы даже немецкий народ, единодушно встав на защиту собственной земли, оказался в состоянии остановить наступление союзных армий, то неизбежный конец был бы только отсрочен вследствие блокады, осуществляемой военно-морскими силами Англии, ее вечным оружием.

   Но в ускорении капитуляции, в том, что война не перешла в 1919 год, в первую очередь заслуга военных операций. Этот вывод совсем не обязательно или даже естественно не подразумевает того, что в момент перемирия германская военная мощь была сломлена или ее армии были наголову разбиты, ни того, что перемирие стало ошибочной уступкой. Хроника последних «ста дней», когда ее просеиваешь, скорее подтверждает незабываемый урок, что истинная цель в войне – это мышление враждебных тебе правителей, а не группировок их войск; что баланс между победой и поражением зависит от ментальных впечатлений и лишь косвенно – от физических ударов. Именно шок от того, что застали врасплох, и ощущение своей беспомощности, неспособности отразить предстоящие стратегические удары – вот что потрясло нервную систему Людендорфа больше, чем потеря пленными, утрата артиллерии или квадратных километров территории.