Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

И. В. Рак.   Египетская мифология

Тяжбы в суде

История красноречивого поселянина

Эта повесть, созданная блистательно талантливым писцом, была очень популярна в Египте: текст её много раз копировался (до нас дошло пять списков — четыре на папирусах и один на остраконе). Возможно, в основу сюжета лёг подлинный случай из древнеегипетского судопроизводства конца III тысячелетия до н. э.

Перевод выполнен нерифмованными стихами; в оригинале он написан прозой — незамысловатой и даже довольно бесцветной вначале, где происходит завязка сюжета, и — вычурной, полной сочных эпитетов и метафор, местами ритмизованной — в тех фрагментах, где ограбленный поселянин витийствует перед вельможей фараона, моля о справедливости. Собственно, не сюжет с ограблением, а речи поселянина (их девять) составляют содержание повести.

Многие фразы в этих речах построены на игре созвучий. Египтяне не только считали, что нагромождения созвучий — это красиво, — но, при их вере в магию и творческую силу слова, произнесённого вслух, речь, насыщенная [243] созвучиями, казалась им более мудрой, глубже аргументированной, а, стало быть, более убедительной и действенной.

Жирным шрифтом выделены фразы, которые в папирусе написаны красной краской (в разных экземплярах текста некоторые выделения не совпадают). Поселянин, главный персонаж повести, — в буквальном переводе «полевой»; обычно этим словом называли крестьян-земледельцев, но «полевым» мог именоваться и просто не городской житель. Соляное Поле — оазис в западной части Дельты, современный Вади Натрун. Ненинисут (греч. Гераклеополь), куда направляется поселянин, — столица XX верхнеегипетского нома, в Первый Переходный период — столица Египта. Богом-покровителем города считался Херишеф.

При составлении примечаний частично использованы комментарии И. Г. Лившица к его прозаическому переводу повести.51)

Был человек по имени Ху-н-Инпу —
«Анубисом хранимый», поселянин
из Соляного Поля. У него
была жена; она носила имя
«Возлюбленная» — Мерет.

               И однажды
сказал своей жене тот поселянин:
«Послушай, собираюсь я спуститься52)
в Египет, чтоб оттуда для детишек
продуктов принести. Так что — ступай,
отмеряй ячменя мне; он — в амбаре:
остатки прошлогоднего зерна».

[Запасы их совсем уже иссякли:
лишь восемь мер жена набрать сумела.]
Две меры [он] отмерил ей [обратно],
тот поселянин, и сказал жене:
«Вот две ячменных меры в пропитанье
тебе с детьми твоими. Мне же сделай [244]
из остальных шести — хлебов и пива
на каждый день. Я этим проживу».

И вот в Египет этот поселянин
отправился, ослов своих навьючив
растениями, солью, древесиной
и шкурами [свирепых] леопардов,
и волчьим мехом; а ещё — камнями,
растений благовонных семенами
да голубями и другою птицей
53)
поклажа та наполнена была.
Всё это были Соляного Поля
различные хорошие дары.

Шёл поселянин, направляясь к югу, —
в ту сторону, где город Ненинисут.
Достиг он вскоре области Пер-Фефи,
что севернее Меденит.
54) И там —
там встретил поселянин человека,
на берегу стоявшего. Он имя
носил Джехутинахт — «Силён бог Тот»;55)
он сыном приходился человеку
по имени Исери. Оба были
людьми распорядителя угодий
вельможи Ренси, сына Меру.56)

               Этот
Джехутинахт, едва лишь он увидел [245]
ослов, которых поселянин гнал,
[и всю великолепную поклажу],
как в его сердце алчность загорелась,
и [сам себе] сказал Джехутинахт:
«Эх, вот бы мне изображенье бога
57)
с такою чудодейственною силой,
чтоб удалось мне с помощью той силы
добро у поселянина отнять!»

А дом Джехутинахта находился
у тропки, что вдоль берега тянулась.

Узка [дорожка] там, не широка:
набедренной повязки вряд ли шире;
обочина её — вода [речная],
а по другую сторону — ячмень.

И приказал Джехутинахт холопу,
его сопровождавшему:
«Иди-ка
и принеси мне полотно льняное
из дома моего».
             И тотчас ткань
доставлена была Джехутинахту.
Он тут же расстелил её на тропке
[ни обойти её, ни перепрыгнуть]:
один конец — в ячменные колосья,
другой, где бахрома, — на воду лёг.

Все люди той дорогой беззапретно
могли ходить. И поселянин тоже
спокойно шёл. Как вдруг Джехутинахт
его окликнул:
«Эй, поосторожней!
Смотри не потопчи мои одежды!»

Ему на это молвил поселянин:
«Что ж, поступлю я, как тебе угодно. [246]
Мой верен путь. [Другой дороги нету,
и — выхода мне нет, коль путь закрыт]58)».
И он поднялся выше по обрыву.

Тогда Джехутинахт прикрикнул [грозно]:
«Что ты собрался делать, поселянин?

Иль мой ячмень тебе дорогой будет?»

Ему сказал на это поселянин:
«Мой верен путь. [Другой дороги нету,
и — выхода мне нет, коль путь закрыт.]

Обрывист берег [ — не взойти на кручу,
а здесь] — ячмень встал на пути [стеною],
дорогу же ты нам переграждаешь
одеждами своими... Может, всё же
ты дашь пройти нам по дороге этой?»

Но только речь закончил поселянин, —
один из тех ослов, [которых гнал он],
стал поедать ячменные колосья
и полный рот колосьями набил.
И тут Джехутинахт вскричал: «Смотри-ка!
Осёл твой жрёт ячмень!.. Что ж, поселянин,
за это я беру его себе.
Отныне будет он топтать колосья
во время молотьбы,
59) [а не на поле]».

Промолвил поселянин: «Путь мой верен,
[и не было мне выхода иного:]
дорога здесь — одна, но ты её [247]
мне преградил. Вот почему повёл я
ослов другой дорогою — опасной:
[ведь там ячмень! Ослы его не могут,
увидевши, не съесть; они ж — ослы,
они не разумеют,
что — запретно!]
И вот теперь осла ты отбираешь
за то, что рот колосьями набил?..
Но я — учти! — я знаю, кто владыка
усадьбы этой: вся она подвластна
начальнику угодий, сыну Меру —
вельможе Ренси. Он — учти! — карает
грабителя любого в этих землях
до края их!.. Неужто буду я
в его поместье собственном ограблен?!»

Джехутинахт сказал: «Не такова ли
пословица, что повторяют люди:
мол, произносят имя бедняка
лишь потому, что [чтут] его владыку?..

Я говорю с тобою. Я!! А ты
начальника угодий поминаешь!»

Схватил он тамарисковую розгу
зелёную — и отхлестал нещадно
всё тело поселянина той розгой;
ослов забрал, увёл в свою усадьбу.

И поселянин громко разрыдался:
так больно ему было [от побоев]
и так [коварно] поступили с ним!

Тогда Джехутинахт сказал [с угрозой]:
«Не возвышай свой голос! Ты ведь рядом
с обителью Безмолвия Владыки!
60)» [248]

Но поселянин молвил: «Ты не только
меня избил и все мои пожитки
себе присвоил, — ты ещё намерен
все жалобы из уст моих забрать,
[замкнуть мне рот!..] Безмолвия Владыка,
верни мне мои вещи, дабы криком
мне больше не тревожить [твой покой]!»

И десять дней подряд тот поселянин
стоял и умолял Джехутинахта
[вернуть ему добро]. Но не внимал он.

И поселянин в город Ненинисут,
на юг пошёл, чтоб с просьбой обратиться
к вельможе Ренси, сыну Меру.
                 Встретил
он Ренси у ворот его усадьбы,
когда тот выходил и вниз спускался,
чтоб сесть в свою служебную ладью, —
[а та ладья] принадлежала дому,
в котором правосудие [вершится].61)

И поселянин [вслед ему] воскликнул:
«Ах, если бы дозволено мне было
возрадовать твоё, вельможа, сердце
62)
той речью, [что хочу тебе сказать!
Но знаю: тебе некогда, ты занят], —
так пусть ко мне придёт твой провожатый, [249]
любой, что сердцу твоему угоден:
[ему свою поведаю я просьбу]
и с этим отошлю к тебе обратно».

И по веленью сына Меру Ренси
направился его сопровожатый,
который был его угоден сердцу,
которому он доверял всех больше.

[Ему поведав о своём несчастье],
послал его обратно поселянин,
и тот всю речь пересказал подробно.

Сын Меру про [разбой] Джехутинахта
уведомил сановников, что были
с ним рядом [и в его входили свиту].

Они ему в ответ: «Владыка мой!63)
По-видимому, этот поселянин —
его, [Джехутинахта, крепостной,
который, чтобы выменять продукты,
пришёл не к самому Джехутинахту,
как то велит обычай], а пошёл
к кому-нибудь другому по соседству.
Ведь так они64) всегда и поступают
со всеми поселянами своими,
идущими к другим, что по соседству...
Ведь так они и делают всегда!
И стоит ли карать Джехутинахта
за горстку соли?.. Пусть ему прикажут
вернуть добро — и он его вернёт».

Молчание хранил глава угодий вельможа
Ренси, сын вельможи Меру: [250]
сановникам своим он не ответил,
не дал и поселянину ответа.

Тогда явился этот поселянин,
чтоб умолять правителя угодий
вельможу Ренси, сына Меру.
                Молвил
он [сыну Меру]: «О, глава угодий,
владыка мой, великий из великих!
Тебе подвластно всё, что есть на свете,
и даже то, чего на свете нет!
Коль спустишься ты к озеру, вельможа, —
к тому, что Справедливостью зовётся,
и поплывешь под парусом,65) — пускай же
твои не оборвутся паруса,
ладья твоя движенья не замедлит,
беды с твоею мачтой не случится,
и реи не сломаются твои,
не поскользнёшься ты, сходя на берег,
не унесёт тебя волна [речная]
и не вкусишь ты ярости потока,
[каков] лик страха — не увидишь ты!
Плывут к тебе стремительные66) рыбы,
ты [только] жирных птиц сетями ловишь, —
[а столь удачлив ты] по той причине,
что ты — [родной] отец простолюдину,
муж для вдовы и брат для разведённой,
и потерявшим матерей — защитник. [251]
Дозволь же мне твоё, вельможа, имя
прославить по земле — [прославить] больше
любого справедливого закона!
О предводитель, скаредности чуждый;
великий, чуждый низменных деяний;
искоренитель лжи, создатель правды, —
на голос вопиющего приди!
Повергни зло на землю! Говорю я,
чтоб слышал ты! Яви же справедливость,
восславленный, хвалимыми хвалимый,
избавь [меня] от моего несчастья:
ведь на меня беды взвалилось [бремя],
ведь я изнемогаю от него!
Спаси меня — ведь я [всего] лишился!»

Держал же поселянин эти речи
во времена, [когда Египтом правил]
Величество Верховья и Низовья
Небкаура,
67) что голосом правдив.68)
Отправился глава угодий Ренси,
сын Меру, [к фараону в зал приёмов]
и пред Его Величеством сказал:
«Владыка мой! Мне встретился [намедни]
один из поселян. Его слова
отменно справедливы и прекрасны!
Тут некий человек, мой подчинённый,
имущество его себе присвоил, —
и он ко мне пришёл просить [защиты]». [252]

Тогда Его Величество промолвил:
«Коль для тебя воистину желанно,
чтобы здоровым видели меня, —
ты задержи-ка здесь его подольше
и на его мольбы не отвечай:
молчи! пусть сам он речи произносит!
Пусть речи те запишут [на папирус]
и нам доставят. Мы их будем слушать.

Но только позаботься, чтобы было
чем жить его жене и ребятишкам:
ведь ни один из этих поселян
[на промысел из дома] не уходит,
покуда [закрома] его жилища
до самой до земли не опустеют...

И, кстати, чтобы сам тот поселянин
был телом жив, ты тоже позаботься:
корми его. Но он не должен знать,
что это ты его снабжаешь пищей!»

Отныне каждый день ему давали
две кружки пива и четыре хлеба:
вельможа Ренси, сын вельможи Меру
давал всё это другу своему,
а тот уж — [поселянину] давал,
[как будто это он — его кормилец].
Правителю же Соляного Поля
сын Меру отослал [распоряженье] —
супругу поселянина того
припасами съестными обеспечить:
на каждый день — три меры ячменя.

И вот явился этот поселянин
второй раз умолять
[вельможу Ренси].
Сказал он: «О, угодий управитель,
владыка мой, великий из великих, [253]
богатый из богатых, величайший,
вельможа среди [избранных] вельмож!
[Ты] — небесам кормило рулевое,
[ты] — для земли [такая же] опора,
как балка поперечная [для крыши,
ты] — гирька на строительном отвесе!
[Ведь без руля небесные светила
не смогут совершать круговращенье;
прогнётся балка — крыша тотчас рухнет;
без гирьки нить отвеса покосится —
и здание построят вкривь и вкось.]
Так не сбивайся же с пути, кормило!
Не прогибайся же, опора-балка!
Не отклоняйся вбок, отвеса нить!

Но господин великий отбирает
[имущество другого человека],
который для него — не господин,
который одинок и беззащитен.

А между тем в твоём, вельможа, доме
всего довольно! Караваи хлеба,
кувшины с пивом — всё для пропитанья
найдётся там!.. Ужель ты обеднеешь,

кормя подвластных всех тебе людей?
Ужель ты собираешься жить вечно?
Ведь смертный умирает точно так же,
как [вся] его прислуга...
                 Сколь грешно
весам — фальшивить, стрелку отклоняя;
а человеку честному, прямому —
[бесстыдно] справедливость искажать!
Гляди же, как низверг ты Правду с места:
чиновники — дурные [речи] молвят,
[насквозь] корыстным стало правосудье: [254]
дознатели судейские — хапуги,
а тот, кому в обязанность вменялось
пресечь клеветника — сам клеветник!
[Живительного] воздуха податель
на землю пал и корчится в удушье;
а кто прохладу прежде навевал,
тот нынче не даёт дышать [от зноя].69)
Плутует тот, кто за делёж ответствен;
кто от несчастий должен защищать —
тот навлекает бедствия на город;
кому со злом предписано бороться —
он сам злодей!»
           И тут глава угодий,
вельможа Ренси, сын вельможи Меру,
предостерёг: «Тебя слуга мой схватит,
[и будешь ты безжалостно наказан
за наглые такие оскорбленья]!
Неужто сердцу твоему дороже
твоё добро?»
           Но этот поселянин,
[не вняв угрозе], дальше говорил:
«Крадёт зерно учётчик [урожая];
он должен увеличивать богатство
хозяина — а он несёт убыток
его хозяйству... Тот, кому пристало
законопослушанию учить —
он грабежу потворствует!..
                И кто же
преградой встанет на пути у зла,
когда он сам несправедливец — он, [255]
кто должен устранять несправедливость!
Он только с виду честным притворился,
а [сердцем] — в злодеяниях погряз!..

Иль к самому тебе, [вельможа Ренси],
всё это отношенья не имеет?..

Живуче зло! Но покарать его —
одной минуты дело. [Покарай же!]

Поступок благородный обернётся
тебе ж во благо. Заповедь гласит:
"Воздай [добром за доброе] деянье
тому, кто совершил его, чтоб [снова]
он [доброе] деянье совершил!"
А это значит: одари наградой
усердного в работе человека;
и это значит: отведи удар
заранее, пока не нанесён он;
и это значит: дай приказ тому,
кто приказанья исполнять обязан!

О, если б ты познал, [сколь это тяжко] —
быть разорённым за одно мгновенье!..
Зачах бы на корню твой виноградник,
случился бы падёж домашней птицы,
и дичь бы на болотах истребили!..
Но зрячий — слеп, и внемлющий — не слышит,
и превратился в грешника наставник».
<...>

И в третий раз явился поселянин,
чтоб умолять его
, [вельможу Ренси].
Сказал он: «О угодий управитель,
мой господин, ты — Ра, владыка неба,
с твоею свитой! Ты — [податель] пищи [256]
для всех людей; волне70) подобен ты;
ты — Хапи, что лугам приносит зелень
и жизнь дарует пашням опустелым!

Так пресеки грабёж и дай защиту
тому, кто угнетён; не превращайся
в стремительный и яростный поток,
[к которому никак не подступиться]
тому, кто [о защите] умоляет!
Ведь вечность уже близко — берегись!
71)
<...>

Не говори неправды! Ты — весы;
язык твой — стрелка, губы — коромысла,
а сердце — гирька. Если ты закутал
своё лицо
72) перед разбоем сильных, —
то кто ж тогда бесчинства прекратит?!

Подобен ты презренному вовеки
стиральщику белья, что жаден сердцем:
он друга подведёт, родных оставит
ради того, кто даст ему работу;
кто ему платит — тот ему и брат!

Ты лодочнику жадному подобен,
который перевозит [через реку]
того лишь, кто способен заплатить!

Ты честному [подобен] человеку,
но только честь — хромая у него!

Начальнику амбара ты подобен,
который строит козни бедным людям! [257]
Ты — ястреб для людей: он поедает
тех птиц, что послабее!
                Ты — мясник,
который получает наслажденье,
убийства совершая, — и никто
винить его не станет за страданья
зарезанных [баранов и быков]!»
<...>

Держал же поселянин эти речи
к главе угодий Ренси, сыну Меру,
у входа в дом суда.
               И Ренси выслал
охранников с плетьми его унять.
И прямо там они его нещадно
плетьми избили с ног до головы.

Тогда промолвил этот поселянин:
«Идёт сын Меру поперёк [закона]!

Его лицо ослепло и оглохло,
не видит и не слышит ничего!
Заблудший сердцем, память растерявший!

Ты — город без правителя!..
Ты словно толпа без предводителя!..
Ты словно ладья без капитана на борту!..
Разбойничий отряд без атамана!..»
<...>

В четвёртый раз явился поселянин,
чтоб умолять его, [вельможу Ренси].

Застав его при выходе из храма Херишефа,
он так ему сказал: «Прославленный,
Херишефом хвалимый — [258]
тем [богом], что на озере своём,
73)
из чьей [святой] обители ты вышел!

Добро сокрушено, ему нет места, —
повергни же неправду ниц на землю!
74)

Охотник ты, что тешит своё сердце,
одним лишь развлеченьям предаваясь:
гарпуном убивает бегемотов,
быков стреляет диких, ловит рыбу
и ставит сети и силки на птиц.
<...>

Уже в четвёртый раз тебя молю я!
Неужто прозябать мне так и дальше?!..»

Поселянин приходит к Ренси девять раз и произносит девять речей, обличая разгул несправедливости вокруг и упрекая Ренси в бездействии и попустительстве беззаконию. Распорядитель угодий, во исполнение наказа фараона, по-прежнему оставляет жалобы без ответа. Потеряв, наконец, терпение, поселянин заявляет:

«Проситель оказался неудачлив;
его противник стал его убийцей...

[Опять] ему с мольбой [идти] придётся,
[но — не к тебе уже, вельможа Ренси!]
Тебя я умолял — ты не услышал. [259]
Я ухожу. Я жаловаться буду
Анубису-владыке на тебя!»75)

И тут глава угодий [фараона]
вельможа Ренси, сын вельможи Меру,
двух стражников послал за ним вдогонку.

Перепугался этот поселянин:
подумал он, что делается это
затем, чтоб наказать его [сурово]
за [дерзкие] слова.
                Воскликнул он:
«Родник с водой для мучимого жаждой,
грудное молоко для уст младенца —
вот что такое смерть для человека,
который просит, чтоб она пришла,
но — тщетно: медлит смерть и не приходит!»

Сказал тогда глава угодий Ренси,
сын Меру: «Не пугайся, поселянин!

С тобой ведь для того так поступают,
чтоб ты со мною рядом оставался».

Промолвил поселянин:
                «Неужели
вовеки мне твоим питаться хлебом
и пиво пить твоё?»
                Ответил Ренси,
глава угодий, сын вельможи Меру:
«Останься всё же здесь,
и ты услышишь все жалобы свои». [260]

                И приказал он,
чтоб слово в слово зачитали [их]
по новому папирусному свитку.

Затем глава угодий [фараона]
вельможа Ренси, сын вельможи Меру,
доставил [свиток с жалобами теми]
Величеству Верховья и Низовья
Небкаура, что голосом правдив.

И было это сладостней для сердца
Величества Его, чем вещь любая
египетских земель до края их!

И рек Его Величество: «Сын Меру!
Сам рассуди и вынеси решенье!»

Тогда глава угодий [фараона]
вельможа Ренси, сын вельможи Меру,
послал двух стражей за Джехутинахтом.

Когда его доставили, был [тотчас]
составлен список...

Заключительные 7 столбцов текста разрушены. По отдельным уцелевшим словам, однако, можно понять, что справедливость восторжествовала: поселянину возвратили его ослов с поклажей, а всё имущество Джехутинахта — 6 человек прислуги, домашний скот и запасы полбы и ячменя — было конфисковано.

Суд над грабителями гробниц

Если греческое «жизнь египтянина состоит из приготовлений к смерти» перефразировать по-современному — чуть не половина государственной экономики работала на то, чтоб плоды труда замуровать в подземелье. Земля хранила несметные богатства — и неудержимо влекла грабителей усыпальниц. Ни жесточайшие кары, вплоть до скармливания заживо крокодилам и львам, ни вера в возмездие, исходящее от богов, не могли остановить гробокопателей.

В XVIII династию (с Тутмеса I) фараоны перестали возводить [261] пирамиды, куда хоть и трудно было проникнуть, зато легко найти. Отныне гробницы владык высекали в скалах на Западе Фив и после погребения замуровывали, а вход опечатывали, заваливали щебенкой и тщательно маскировали. Некрополь патрулировала стража, стояли дозорные, — но служители Города Мёртвых помнили, где спрятано вожделенное золото, и нередко вступали с грабителями в сговор.

Вот знаменитое дело грабительской шайки каменотёса Амонпанефера — три судебных папируса времён Рамсеса IX (XXI+) династия; Британский музей). Прямые цитаты в переводах И. С. Лурье (с незначительной авторской редактурой).

Амонпанефер и его сообщники были обнаружены грабившими на Западе — то есть схвачены дозором, и в год 16-й от начала отсчёта лет (царствования Рамсеса IX), в 3-й месяц Половодья, в 14-й день состоялся первый допрос. Уже состав судей — фиванский градоначальник визирь (египетск. чати) Хаэмуас, двое дворецких владыки и правитель Фив Пасар — говорит, насколько нерядовым было дело.

Амонпанефера допросили при помощи битья палками, его руки и ноги были скручены. Били в таких случаях обычно по подошвам ног, что особенно больно и почти никто не может вынести. Амонпанефер признался: Четыре года назад, в 13-м году царствования фараона — да живёт он, да здравствует и да благоденствует! — я по своему обыкновению отправился грабить могилы вместе с моими сообщниками. Это: каменотёс Хапиур, земледелец Амонемхеб, плотник Сетинахт, плотник начальника охотников Иеренамон, камнерез Хапио и водонос Каэмуас*) — всего 7 человек. Мы проломали гробницы на Западе и вынесли гробы. Мы сорвали золото и серебро с гробов и поделили его между собой. Затем мы проникли в гробницу Чанефера, третьего жреца Амона. Мы открыли её, и вынесли наружу гробы, и вытащили мумию, и положили её в один из углов усыпальницы. Гробы и мумию мы перевезли на остров и под покровом ночи сожгли...

Предание мумии огню — естественно, отнюдь не акт циничного надругательства: с уничтожением тела прекращалась жизнь покойного в потустороннем мире, и он уже не мог оттуда настичь своих обидчиков и свершить возмездие. По той же причине необходимо было сжечь и изготовленный в виде мумии гроб. (Разорители скифских захоронений на Алтае всё же были гуманнее: они только переламывали мумии ноги, чтоб не догнала, но «вечной жизни» покойного не лишали.)

...А золото и ценности мы поделили между собой, — продолжает Амонпанефер. — На мою долю пришлось 4 кит золота (меньше 40 [262] граммов, но скоро мы увидим, что это ложь; да и вообще о главном своём злодеянии Амонпанефер ещё не проронил ни звука). Потом меня арестовали. Но пришёл ко мне писец Хаэмипет, и я отдал ему свою долю.

Здесь в папирусе пробел. Надо думать, высокий суд заинтересовался продажным чиновником, освободившим преступника за взятку. Место оставили для записи допроса; но о подкупе писца Амонпанефер расскажет лишь спустя девять дней.

А покуда в суд привели рыболова Панахтемипета. «Они, — признался сообщник мародёров, — попросили перевезти их ночью на западный берег. Когда я их перевёз, мне было велено вернуться за ними завтра. Вечером следующего дня я вернулся и перевёз их обратно. Спустя несколько дней мне заплатили 3 кит золота».

Затем Амонпанефер был допрошен во второй раз, и снова, выдержав побои, он не сказал главного — про ограбление пирамиды. Он сознался лишь в ограблении нескольких усыпальниц знатных людей — втроём с каменотёсом Хапиуром и камнерезом Хапио. Мумию опахалоносца фараона они на этот раз сожгли прямо в гробнице.

Наконец, перед судом предстал для допроса медник Паихихет. Амонпанефер не упоминает его в числе своих сообщников; судя по всему, это были разные шайки. Паихихет назвал троих медников, плотника и работника некрополя, бывших с ним в гробнице вельможи. Награбленное имущество они продали где-то на пристани. А на Запад их перевозил всё тот же рыболов Панахтемипет.

Второй папирус датируется 18-м днём 3-го месяца Половодья — то есть четырьмя днями позже. Начальник стражи некрополя Пауро заявил, что осквернены не только гробницы вельмож, о которых шла речь в суде, но и священное погребение бога — фараона Аменхотепа I, да живёт он, да благоденствует и да здравствует вовеки. По этой жалобе градоначальник Хаэмуас и дворецкие властелина отправили инспекцию для осмотра некрополя.

«Пирамида-) Аменхотепа, — гласит инспекторский отчёт, — погребальная камера которой находится на 120 локтей в глубину <...> проверена в этот день. Найдена целой.

Пирамида фараона Иниотефа была найдена нарушенной грабителями, сделавшими подкоп в 2 1/2 локтя в её северной стороне. Но грабители не сумели проникнуть в неё».

Целы были и усыпальницы других фараонов — все, кроме одной: фараона Себекемсафа (XVII династия). Она была найдена повреждённой грабителями, пробуравившими отдалённейшую комнату её пирамиды <...> Погребальная камера фараона была найдена пустой от её владыки, — да живёт он, да здравствует и да благоденствует! — и от его супруги. [265] Грабители наложили свои руки на них. Вельможи рассмотрели подкоп и обнаружили способ, каким грабители наложили руки на этого фараона и его царственную супругу.

Из десяти царских усыпальниц разграбленной оказалась только эта, но что касается погребений вельмож, — обнаружено, что грабители их всех повредили; их владельцы выброшены из своих гробов и саркофагов и брошены на землю, а их погребальная утварь вместе с золотом, серебром и ювелирными изделиями разграблены.

Пауро доложил об этом вельможам и дал им список грабителей. Отсюда мы можем догадаться (а запись в папирусе скоро это и подтвердит), что с арестом двух грабительских шаек многим служителям Города Мёртвых стало не по себе, и доносы посыпались как из рога изобилия (разумеется, в том числе и ложные, как увидим абзацем ниже). Пока же все, кого Пауро назвал, были арестованы и заключены в темницу. Они были допрошены и сказали то, что случилось.

На следующий (19-й) день на допрос был приведён медник Пахар. Не выдержав побоев, бедняга оговорил себя — что якобы он проник в гробницу Рамсеса III, и вынес оттуда немного вещей, и присвоил их. Но воздадим должное сынам тех жестоких времён: при всей жестокости они добивались истины, а не только признания. Медника отвели в некрополь и велели показать погребение, о котором он сказал, что ограбил его, и медник не смог. Вельможи приказали допросить медника тяжким допросом посреди долины, но не было обнаружено, что он знает какое-либо место. <...> И он поклялся собственным избиением, отрезанием своего носа, ушей и сажанием на кол, говоря: «Я не знаю здесь никакого места».

Тогда вельможи осмотрели гробницу Рамсеса III и нашли, что она цела. По этому случаю в некрополе устроили праздник: вельможи повелели всем людям некрополя обойти Запад в великом шествии.

Однако вечером того же дня Несиамон и Пасар встретили каких-то чиновников некрополя, и Пасар им сказал: «Что до шествия, которое вы сделали сегодня, это вовсе не шествие, а ваша радость». Мы знаем об этом из доноса Пауро, подслушавшего их разговор. «Я обнаружил Несиамона, вельможу, и Пасара, правителя города, когда они перебранивались с людьми некрополя подле храма Птаха. И Пасар сказал этим людям: Вы ликовали надо мною. <...> Или же вы ликуете относительно того, что вы были там, проверили гробницу и обнаружили её целой, хотя повреждена гробница фараона Себекемсафа и его царственной супруги?" У Пасара есть донос о весьма тяжких преступлениях, содеянных людьми некрополя, и нельзя умолчать о них, ибо это преступления великие, подлежащие или казни через нож, или сажанию на кол, или наложению какого-[264]либо другого тяжёлого наказания. Услышал я эти слова и вот, докладываю их перед моим владыкой, ибо было бы преступлением такому, как я, услышать подобные слова и утаить их».

Основательность обвинений правителя Фив суд рассмотрел спустя день. Но в папирусе здесь неясное место. Привели каких-то трёх медников — совсем не тех, чьи имена назывались при первом допросе; и было обнаружено (можно представить, после каких побоев), что эти люди не знают гробницы, относительно которой Пасар высказал свои обвинения.

«Пасар был признан неправым», — гласит папирус. А что же с невиновными медниками? Им дали свободу, но — передали в этот день верховному жрецу Амона-Ра, царя богов. Из этого же самого папируса мы знаем, что верховному жрецу «передали» и всех преступников, подлежащих казни...

И вот последний папирус — 23-й день 3-го месяца Половодья. Амонпанефер рассказывает всю историю своей шайки. Поначалу они грабили вдвоём с каменотёсом Хапиуром, а четыре года назад объединились с другими работниками некрополя, знавшими о богатых погребениях, и вскоре ограбили пирамиду Себекемсафа. «Мы взяли наши медные инструменты, — свидетельствует Амонпанефер, — и прорыли пирамиду этого царя сквозь её отдалённейшую комнату. Мы взяли зажжённые светильники в наши руки, и мы спустились вниз и нашли этого бога лежащим в погребальном помещении. Мы также нашли погребальное помещение его царственной супруги. Мы открыли саркофаги и гробы, в которых они покоились, и увидели почтенную мумию фараона. На её шее было множество амулетов и золотых драгоценностей, а на лице золотая маска. Почтенная мумия фараона была целиком обложена золотом. Мы сожгли их гробы и поделили между собой золото — каждому пришлось по 20 дебенов.

Через несколько дней надзиратель квартала прознал, что мы грабили. Он схватил меня и передал в канцелярию градоправителя. Тогда я отдал свои 20 дебенов золота писцу канцелярии Хаэмипету, и он отпустил меня. Я вернулся к своим сообщникам, и они возместили мне мою часть. И я стал вместе с другими грабителями грабить усыпальницы вельмож. И многие люди, кроме меня и моих сообщников, также грабят в некрополе...».

Папирус заканчивается перечнем преступников. Их намного больше, чем было у Амонпанефера сообщников. Один из них, как оказалось, бежал из города, остальные были схвачены и переданы верховному жрецу Амона-Ра — дожидаться, пока фараон, наш владыка — да живёт он, да здравстует и да благоденствует! — вынесет им свой приговор. [265]


51) См.: Сказки и повести Древнего Египта / Пер. с древнеегипетск. и коммент. И. Г. Лившица; Отв. ред. Д. А. Ольдерогге. Л., 1979 (Литературные памятники).

52) Перевод буквальный: поселянин собирается «спуститься» с западного плато, где расположен оазис Соляное Поле, в долину Нила.

53) В оригинале здесь длинный перечень названии растении, камней и птиц, но значения этих названий ещё не установлены.

54) Местонахождение Пер-Фефи и Меденит неизвестно.

55) В 1975 г. О. Д. Берлев установил, что этот персонаж носит имя не в честь Тота, а в честь Анти (Немти) — Немтинахт. Автор следует устаревшему прочтению просто по традиции.

56) Имя «Исери» буквально означает «Тамарисковый», «Меру» — «Любимый», значение имени «Ренси» неясно.

57) То есть волшебный амулет.

58) Фразы, которая заключена в квадратные скобки, в подлиннике нет, но, как установил санкт-петербургский египтолог А. С. Четверухин, предыдущая фраза «верен мой путь» составлена наподобие каламбура и содержит прямой намёк на другие смыслы: «нет пути» и «нет выхода». Эта фраза повторяется в повести трижды.

59) В Древнем Египте при обмолоте зерна использовали быков и ослов: их гоняли по колосьям, расстеленным на гумне.

60) «Владыка Безмолвия» — Осирис. Фраза Джехутинахта двусмысленна: он напоминает поселянину, что тот находится неподалёку от храма Осириса, которого грешно тревожить криками, и в то же время намекает, что поселянин окажется в «обители Осириса» — Загробном Мире, если «возвысит голос» — осмелится пожаловаться на самоуправство.

61) Термин «арерит», толкуемый словарём Фолкнера как «Hall of judgement», может означать и просто «учреждение».

62) «Возрадуй сердце своё» — этикетная фраза, которой полагалось предварять обращение к человеку более высокого чина (независимо от характера известия или просьбы: они могли быть отнюдь не радостными).

63) Коллективное обращение к вельможе от группы лиц обычно делалось в единственном числе.

64) «Они» — мелкие сельские чиновники.

65) В оригинале игра созвучий: «маау» — «парус», «маат» — «истина, правда».

66) Фраза с двойным смыслом: прилагательное «стремительный, шустрый» звучало так же, как глагол «колоть острогой [рыбу]». Кроме того, «стремительные» можно истолковать в значении «быстро мечущиеся», то есть «пугливые», и прочесть весь фрагмент иначе: «не увидишь ты испуганного лица: ведь даже пугливые рыбы [сами] к тебе плывут....»*.

67) Один из фараонов Первого Переходного периода, вероятнее всего — Хети II (IX династия) или Хети III (X династия).

68) «Правдивый голосом», «правогласный» — эпитет, которым полагалось сопровождать имя умершего. В период, когда создавалась повесть о красноречивом поселянине, основное значение этого эпитета было: «тот, чьи слова и поступки не нарушали миропорядка, установленного богиней правды Маат». Позднее «правогласный» стало означать: «тот, чьи клятвы в безгрешности перед Загробным Судом правдивы, оправданный Судом».

69) Как уже говорилось, понятие «правда, справедливость» («маат») подразумевало не только справедливость в нашем понимании, но также и естественный порядок вещей, законы природы — смену времён года, движение светил, разливы Нила и т. д., — вот почему поселянин в одном ряду перечисляет и неблагоприятные природные явления, и зло, творимое людьми.

70) То есть разливу Нила.

71) Поселянин имеет в виду Загробный Суд и наказание за земные грехи.

72) См. примеч. 143 на с. 220.

73) «Тот [бог], который в своём озере» — буквальное значение имени Херишеф: главными культовыми центрами этого бога были Ненинисут и Фаюмский оазис с Меридовым озером.

74) Или, если верно толкование группы знаков «три чёрточки» как числительного «три» (эта группа может быть и просто графическим показателем множественности при собирательном понятии), то в подлиннике буквально: «повергни спину трёх неправд к земле». Ранее, в третьей речи (этот фрагмент опущен), поселянин, упоминая три символа справедливости — ручные весы, «стоячие» весы и честного человека, — взывает к Ренси: «будь подобен этой триаде; если триада попустительствует — попустительствуй и ты!»

75) Что подразумевается под «жалобой Анубису» — неясно, однако упоминание именно этого бога едва ли случайно: поселянин носит имя «Хранимый Анубисом» (см. начало повести).

+ ) В книге XVIII. HF.

* ) Так. HF.

- ) Не знаю уж, почему в переводе использовано слово «пирамида» — но в обоих случаях явно имеются в виду подземные гробницы. HF.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Шинни Питер.
Нубийцы. Могущественная цивилизация древней Африки

Рафаэла Льюис.
Османская Турция. Быт, религия, культура

Леонард Вулли.
Ур халдеев

Уильям Куликан.
Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов

Э. А. Менабде.
Хеттское общество
e-mail: historylib@yandex.ru