Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Игорь Фроянов.   Рабство и данничество у восточных славян

Даннические отношения восточных славян с иноземцами

Римский историк Публий Корнелий Тацит повествует о венедах, которые «ради грабежа рыщут по лесам " горам».58 Если под венедами Тацита скрывались славяне,59 то перед нами древнейшее свидетельство о военных грабежах, которыми промышляли наши предки в начале 1 тысячелетия н. э. Вместе с тем в сообщении Тацита мы имеем указание на первоначальную и самую примитивную форму коллективного изъятия материальных ценностей в ходе внешних войн.

Середина 1 тысячелетия н. э., с которой начинается письменная история восточных славян, застает уже существующими две формы отчуждения продукта — стихийный военный грабеж и контрибуцию. Нет необходимости приводить снова многочисленные примеры набегов антов и склавинов на византийские владения, преследующих грабительские цели. Важно лишь подчеркнуть, что хаотический грабеж и контрибуции часто сочетались в одних и тех же военных акциях восточных славян. Прокопий Кесарийский говорит о славянах и антах, разграбивших европейские земли, принадлежавшие Византии. Одни города они разрушили до основания, а другие обобрали «посредством денежных контрибуций».60

В источниках, сообщающих о склавинах и антах, нет прямых данных о взимании ими даней с «примученных», по выражению древнерусского летописца, соседей. Но по некоторым косвенным свидетельствам можно заключить (правда, весьма гипотетически) о применении восточными славянами и этой формы коллективной эксплуатации покоренных силой оружия народов. Когда авары потребовали у склавинов ежегодной дани, они поручили от князя Даврита и склавинских старейшин такой ответ: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом уверены, пока будет на свете война и мечи».61 На фоне требований аварами выплаты ежегодной дани слова Даврита и старейшин о том, что они сами привыкли обладать чужой землею, звучат как бы намеком на получение даней склавинами. Но это конечно, только лишь догадка.

Надо сказать, что военный грабеж и контрибуция являлись более надежным и эффективным средством обогащения в случаях, связанных с дальними походами. Держать в постоянной даннической зависимости земли, расположенные далеко от даныциков, было очень трудно, а то и вовсе невозможно. Поэтому регулярными данями облагались прежде всего те, кто находился поблизости.

Удача на войне — дело переменчивое. Восточные славяне, грабившие другие племена и народы, бравшие с них контрибуции и дани, сами порою оказывались в положении побежденных и данников. В недатированной части Повести временных лет читаем о хазарах, которые «наидоша» полян, живших на днепровских кручах «в лесех». Хазары сказали полянам: «Платите нам дань». Поляне «вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и к старейшином своим, и реша им: "Се, налезохом дань нову". Они же реша им: "Откуду?". Они же реша: "Въ лесе на горах над рекою Днепрьскою". Они же реша: "Что суть въдали?". Они же показаша мечь. И реша старци козарьстии: "Не добра дань, княже! Мы ся доискахом оружьемь одиною стороною, рекше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечь. Си имуть имати дань на нас и на инех странах" Се же сбысться все: не от своея воля рекоша, но от божья повеленья».62

Ученые по-разному определяют время установления власти хазар над полянами. М. С. Грушевский называл вторую половину VII-первую половину VIII в.63 Согласно В. В. Мавродину, то был, по всей вероятности, VIII в.64 Освобождение полян от «хазарского ига» М. И. Артамонов датирует концом VIII-началом IX в.64 Значит, под игом хазар они оказались раньше. С. А. Плетнева связывает наложение дани хазарами на полян с периодом после арабо-хазарских войн, т. е. с серединой VIII в.66 «Можно допустить, что поляне дважды подчинялись хазарам, но оба раза ненадолго»,— замечает А. П. Новосельцев. Последний раз от хазарского владычества их «освободили в 862 г. варяги Аскольд и Дир».67 Наконец, Л. Н. Гумилев перенес описываемые Повестью временных лет поляно-хазарские отношения в X век. В 939 году «русский вождь» Хельги-Игорь взял и разгромил принадлежавший Хазарии город Самкерц. «Хазарский царь ответил ударом на удар. На русов двинулась мусульманская гвардия под командованием еврея, "достопочтенного Песаха". Песах освободил Самкерц, переправился через Керченский пролив и прошел маршем по южному берегу Крыма (940), истребляя христианское население. (Спаслись лишь укрывшиеся в неприступном Херсонесе.) Перейдя Перекоп, Песах дошел до Киева и обложил русское княжество данью. Тогда же русы выдали хазарам мечи, о чем рассказывается в "Повести временных лет"».68 Смысл дани мечами Л. Н. Гумилев видит в том, что «у полян был0 изъято оружие».69

Едва ли рассказ Повести временных лет, легендарный по своей сути, может служить свидетельством о конкретном событии из истории Руси X в. Л. Н. Гумилев тут явно переусердствовал. Но, отрицая фактографичность летописной записи о полянской дани, мы вовсе не отказываемся видеть в нем историческую основу. Она проступает сквозь сказочную дымку. Вот почему нельзя согласиться с Д. С. Лихачевым в том, будто занесенное в Повесть «народное предание о дани, собранной хазарами с полян мечами, как и другие народные исторические предания в летописи, политически осмысливает события прошлого. Подобно многим другим историческим преданиям, попавшим в летопись, оно не столько стремится передать исторический факт, сколько его осмыслить, соотнести с современностью. На обидный для самолюбия полян факт их былой зависимости от хазар это предание накладывает противоположный факт живой современности».70 Конечно, здесь присутствует элемент позднего осмысления.71 Но оно заключено скорее в сознании летописца, чем в самом предании, где проглядывают, по верному наблюдению М. И. Артамонова, «некоторые вполне реалистические черты».72 И они связаны не только с одним фактом былой зависимости полян от хазар, как можно думать, читая комментарий Д. С. Лихачева. Их историческое содержание разнообразнее и богаче, чем кажется толкователю летописи.

Легендарный характер летописного повествования об отношениях полян с хазарами, наличие его в недатированной части Повести временных лет предостерегают яас от того, чтобы видеть в нем отражение событий X или даже второй половины IX в. Скорее всего оно запечатлело происшествия, имевшие место раньше: где-то в VIII столетии.

Вникая в это повествование, убеждаемся, что права получения дани добиваются силой оружия («мы ся до-искахом оружьем одиною стороною, рекше саблями»), что взимается она от «дыма» — родственного коллектива, скрепленного производственным и потребительским единством,73 что, наконец, счастье отвернулось от хазар, и они стали данниками Руси.

М. И. Артамонов понял летопись так, будто поляне «без сопротивления подчинились хазарам и согласились выплачивать им дань».74 По Б. А. Рыбакову получается наоборот: «Сказание о полянах, вручивших хазарам меч вместо дани, нельзя рассматривать как свидетельство покорности полян».75 Выдав хазарским воинам меч, поляне тем самым «символически выразили свою полную независимость и возможность силой оружия отстоять ее».76 Б. А. Рыбаков, как видим, воспринимает летописный меч натурально, придавая ему вместе с тем символическое значение. Сугубо предметно, без какой-либо символики истолковал известие летописца о Дани мечами Л. Н. Гумилев, обнаружив в нем указание на изъятие хазарами оружия у полян.77 «Дань, размер которой соответствовал мечу», — так раскрывает летописное известие В. А. Тимощук.78 Идею о дани именно мечами развивает В. Я. Петрухин. Обозревая погребальные памятники, принадлежавшие высшей хазарской знати, он пишет: «Специальный интерес представляет ..."могила всадника" у с. Арцыбашева в Верхнем Подонье. Вооружение всадников — палаши — напоминает о предании о хазарской дани в "Повести временных лет", которую хазары "доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями"».79 Интересную версию предлагает Г. И. Магнер: «Выражения "от дыма меч", "по мечу от дыма" означают по вооруженному воину от каждого дома, от каждой семьи. "Дым"—двойная метонимия: под дымом понимается домашний очаг, под очагом—собравшаяся возле него семья. А "меч" — простейшая метонимия: воин с мечом». Первоначальный смысл легенды, не разгаданный летописцем, открывается Г. И. Магнеру в том, что «на требование дани поляне, пользуясь обычной формулой дани, ответили гордой иронией: мы готовы выставить вам дань — по мечу от дыма, т. е. по воину с мечом от каждой семьи, мы встретим вас всенародным ополчением».80 По Г. И. Магнеру, стало быть, никакой дани мечами не было, и поляне ответили на домогательства хазар решительным отказом, подкрепив его готовностью сражаться за свою независимость. Надо отдать должное автору: он несравненно тоньше почувствовал источник, чем его предшественники. И все же мы не можем согласиться с ним, поскольку исследователь, подобно другим толкователям Сказания о хазарской дани, усматривает в этом Сказании отдельный эпизод в поляно-хазарских контактах.

На наш взгляд, меч в летописном предании есть симввол полянской свободы, предсказанной старейшинами хазар, причем не по собственной воле, но «от божья повеленья». Само же предание заключает в себе спрессованную в одной сцене целую историю поляно-хазарских отношений: первоначальное поражение полян, обложение их данью и последовавшее со временем освобождение от хазарского владычества, а затем — полное торжество над былым победителем. В подобном понимании предания нет ничего надуманного, ибо оно исходит из специфики устного народного творчества, отличавшегося исторической полифоничностью изображаемых сказителями событий, их содержательной многозначностью, отражающей голоса различных исторических эпох.81

Поляне находились в даннической зависимости от хазар продолжительное время, исчисляемое, по всей видимости, не одним десятилетием.82 Недаром Повесть временных лет уже в датированной части под 859 годом сообщает, как хазары брали дань «на Полянех, и на Северех, и на Вятичех, имаху по белей веверице от дыма».83 Помимо полян, следовательно, хазарскими данниками были северяне и вятичи. Известия летописи подтверждает каган Иосиф, говоря о вятичах и северянах, плативших дань Хазарии.84 К ним летописец причисляет еще и радимичей, что «по щьлягу козаром даяху».85

Дань, уплачиваемую северянами и радимичами Б. А. Рыбаков считает «откупом от назойливых наездов» со стороны хазар. При этом он думает, что «речь идет не о коренной земле радимичей, а о радимичских выселенцах, живших в Северянской земле на Псле и Ворксле. Северяне и радимичи-колонисты, входившие в состав "Русской земли", жили на самом пограничье со степью, и дань-откуп вполне естественна. Вятичи в X в. (до 964 г.) платили дань хазарам. Здесь опять-таки маловероятно обложение коренной земли лесных племен, а скорее всего подразумеваются проездные пошлины по донскому и волжскому пути. Ни летопись, ни хазарские источники нигде не говорят о завоевании каких-либо славянских племен хазарами. Что же касается Руси как политического организма, то здесь не может быть сомнений: ни один источник (включая и хазарские X в.) не говорят ни в настоящем, ни в прошедшем времени о власти хазар над Русью».86

С доводами Б. А. Рыбакова трудно согласиться, поскольку источники ясно указывают на взимание дани Хазарским каганатом с целой группы восточнославянских племен. Из этих источников явствует, что данью облагалось население не окраинных племенных территорий или отдельные лица, ходившие по донскому и волжскому пути, как считает Б. А. Рыбаков, а жители коренных восточнославянских земель. В противном случае надо признать, что Олег и Святослав, переводя хазарскую дань с радимичей и вятичей на себя, имели дело с колонистами оторвавшимися от основной массы соплеменников, а также с теми, кто плавал по Дону и Волге. Нелепость такого признания для нас очевидна. Б. А. Рыбаков не хочет понять, что власть хазар над полянами, северянами, радимичами и вятичами как раз и проявлялась через данничество, устанавливаемое военной силой. А. П. Новосельцев справедливо упрекал Б. А. Рыбакова в том, что он «в своих последних работах игнорирует летописные известия о зависимости славян от хазар».87

Слова летописца о сборе хазарами дани с полян, северян и вятичей «по белей веверице от дыма» А. П. Новосельцев, принимавший чтение «по беле и веверице от дума», толкует так: «по шелягу (серебряному дирхему) и белке со двора».88 При этом он ссылается на Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи, оставляя без внимания их разночтение.89 Подобная небрежность в работе с источниками недопустима.

Аналогичное толкование данного текста до А. П. Новосельцева предлагал Б. Д. Греков, стремившийся пересмотреть «обычное понимание некоторых слишком хорошо знакомых мест летописи. К числу их относится и известное место под 859 г. о том, что "козари имаху на лолянех и на северех и на вятичех, имаху по белей веверице от дыма". Но не правильнее ли будет читать этот текст так, как он написан в Ипатьевской летописи "по беле и веверице", где "бель" может быть понимаема и как серебряная монета? Тогда наше представление об этих племенах и характере их обложения представится нам в другом свете».90

О серебряной монете и белке рассуждал также М. И. Артамонов, хотя и не был вполне уверен в своем предположении: «Взимание хазарами дани со славян Деньгами весьма сомнительно, так как денежное обращение предполагает известную товарность хозяйства, чего явно не было у носителей роменско-боршевской культуры. Доказательством последнего может служить весьма ограниченное количество монетных кладов IX-X вв. в областях славян, подвластных хазарам. Монетные клады более раннего времени (VIII в.) в них вообще неизвестны».91 К этому последнему отмеченному М. И. Артамоновым обстоятельству необходимо добавить еще и то, что предания об обложении данью тех или иных покоренных племен IХ-Х вв. «были записаны рукою городского летописца в середине XI в. и потому могут больше характеризовать современную ему действительность, чем точно воспроизводить факты, относимые за 200 или за 100 лет назад: по-видимому, упоминаемые в его записях разнообразные формы дани бытовали еще и в XI в. Преимущественно это — натура. "белая веверица", якобы взимавшаяся "от дыма" в середине IX в. варягами с северных славяно-финских поселений и хазарами с южнорусских племен; "черная куна" взимавшаяся будто бы Олегом с древлян».92

В Никоновской летописи находим разночтение сравнительно с Повестью временных лет, которое можно считать либо исправным вариантом соответствующего текста, либо осмыслением позднего летописца. Однако в любом случае оно представляет для нас большой интерес и значительную ценность. Вот оно: «Козари имаху дань на Полянех, и на Северянех, и на Вятичех по беле, рекше по векше, с дыма».93 В древнерусском языке векша — это не только денежная единица, но и белка, мех белки.94 Примечательно также известие В. Н. Татищева, по которому хазары «брали от полян, северы, вятичь и протчих по белке от дыма и по веверице (ласка или горностай)».95 Похоже, хазары, действительно собирали дань с восточнославянских племен (в том числе полян) мехами, т. е. натурой, а не деньгами.96 О дани мехами говорят восточные авторы, в частности Ибн Фадлан: «На царе "славян" [лежит] дань, которую он платит царю хазар: от каждого дома в его государстве — шкуру соболя».97 Единицей обложения, по свидетельству летописца, был «дым». Что скрывалось за «дымом»?

Н. М. Карамзин отождествлял «дым» с «домом».98 Сходный взгляд у Ю. А. Гагемейстера, который за «дымом» видел хозяйство, дом.99 При этом он говорил: «Очаг, дымовая труба, в первобытном состоянии, и особенно в северных краях, означает наилучшим образом жилище человеческое; очагом на всех языках именуется сборище семейства; клубящийся дым издали уже извещает об оном, служа путеводителем заблудившемуся страннику и корыстолюбивому воину».100 Ю. А. Гагемейстер отличал «дым» от «двора», полагая, что «дворы» находятся только у народов, достигших уже некоторой степени образованности.101 По В. О. Ключевскому, летописный «дым» покрывал избу.102

Разные суждения о «дыме» высказывались и в советской историографии. Согласно Б. Д. Грекову, «дым или дом, — это, несомненно, оседлое хозяйство — очаг, двор, индивидуальное хозяйство, поскольку облагается как особая хозяйственная единица».103 Похожим образом рассуждал О. М. Рапов: «Термином «дым» в древней Руси обозначался дом, имеющий очаг, фактически отдельное хозяйство, расположенное на определенной территории».104 Д. С. Лихачев разглядел в «дыме» отдельную семью,105 правда, непонятно, какую: большую или малую. Контуры дома и семьи просматривались в «дыме» М. И. Артамоновым.106 «Как известно, "дым" единица обложения индивидуального, а не коллективного хозяйства, она дожила в русской сельской общине до XX в.», — утверждал И. И. Ляпушкин.107 Если учесть, что хозяйственной ячейкой восточнославянского общества И. И. Ляпушкин считал малую семью, то становится ясно: за «дымом» у исследователя скрывалась малая семья. Ее обнаружил и В. В. Мавродин, приняв «дым» за парцеллу — малую семью с характерным для нее индивидуальным хозяйством.108 Мысль о «дыме отдельном хозяйстве малой семьи проводил д. В. Чернецов.109 Ее разделяет М. Б. Свердлов. «В историографии, - отмечал он, - существует большое число мнений о содержании понятия "дым". Все они имели равные основания, пока не был археологически исследован характер восточнославянских поселений и жилищ IХ-Х вв. В результате исследований было установлено, что восточнославянские поселения состояли из отдельных жилищ (10-20 кв. м), причем дворы и усадьбы не прослеживаются. В таких жилищах, приблизительно равных по площади и одинаковых по конструкции, была печь, которая топилась по-черному. Она служила для приготовления пищи и обогрева дома. Таким образом, по археологическим материалам устанавливается тождество понятий "дым" и "дом". Показательно, что у булгар на Волге, живших в сходных со славянами природных условиях, в начале X в. царю булгар ежегодно платилось по шкурке от каждого дома. Такой же была дань булгар хазарскому кагану. Поэтому известия Повести временных лет следует понимать как сбор дани на поселениях от каждого дома-жилища».110 Дым-дом являлся вместилищем малой семьи, ведущей собственное хозяйство.111

Взгляд на «дым» как малую семью не единственный в новейшей историографии. Существует мнение, что «дым» есть обозначение большой семьи. Его придерживался В. Т. Пашуто.112 У А. Л. Шапиро «дым» —аналог «плуга» и «рала», т. е. окладных единиц, определявшихся «мощью не парной семьи, а семьи, состоявшей из двух или нескольких взрослых работников с женахми и детьми».113 С точки зрения Б. А. Тимощука, «в VIII. IX вв. основной хозяйственной единицей у восточных славян был дым — большая патриархальная семья».

Недавно А. П. Новосельцев истолковал термин «дым» разбираемого нами летописного текста как двор.115

Итак, дом, изба, двор, отдельное хозяйство, большая семья, малая семья —вот набор суждений о «дыме» Повести временных лет. Мы не можем согласиться ни с одним из них.

Слово «дым», как уже отмечалось, наряду с хозяйственным единством «характерным образом выражает и потребительское единство».116 Носителем же хозяйственного и потребительского единства был сперва род, а потом большая семья и малая. Какую из названных кровнородственных организаций следует связывать с восточнославянским «дымом»? Думается, с родом, поскольку восточные славяне VIII—IX вв. жили в условиях родоплеменного строя,117 прекратившего свое существование лишь на рубеже Х-Х1 вв.118 А это означает, что хазары, по свидетельству Повести временных лет брали дань у полян, северян и вятичей шкурками белок с каждого рода, занимавшего отдельное поселение (городище).119 Мы видим, как один этнос эксплуатирует другой посредством военного принуждения.

В то время, когда хазары властвовали над славянами, обитавшими в Поволжье и Поднепровье, на северо-западе восточнославянского мира господствовали варяги: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и всех, кривичех».120 В Летописце Переяславля Суздальского говорится, что варяги собирали дань, «приходя из заморья».121 Едва ли следует сомневаться в вооруженном насилии пришельцев «из-за моря» над славянами и финнами. Именно так нас ориентирует рассказ летописца о том, что Олег «устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягом».122 Князь, стало быть, определил ежегодную дань варягам «ради сохранения мира».123 Какой мир разумел летописец?

Историки на разный лад толкуют фразу летописца «мира деля». В. Н. Татищев, например, так судил о ней: «Сей же Олег... устави варягом, бывшим по рукою его, давати от Новагорода по триста гривен в год покоя ради».124 В примечании к данному тексту он выражается яснее: «Варягам под рукою его (Олега. — И. Ф.). Дань, разумеется, в жалованье, или корм, сим далеко от домов отлученным войскам».69 По Татищеву, следовательно, дань, назначенная Олегом, суть жалованье варягам, оберегающим безопасность Новгорода. Аналогично, хотя и мудренее, говорил И. Н. Болтин, доказывая, что «Олег на Новгород дани не накладывал, а определил токмо в жалованье Варягам, сущим или в подданстве его, или яко союзным, производить ежегодную по триста гривен из податей, собираемых с Новгородской области».126 В согласии с В. Н. Татищевым рассуждал и М. В. Ломоносов, у которого «Олег, радея о благосостоянии себе порученных народов, начал строить городы и установлять порядочные дани. Во первых, Варягам Россам на содержание учредил, чтобы Новгородцы платили по триста гривен на год...».127 Эти представления историков XVIII в. перешли в историографию следующего столетия.

«Славяне, Кривичи и другие народы, – читаем в Истории Государства Российского Карамзина, — должны бы ли платить дань Варягам, служившем в России: Новгород давал им ежегодно 300 гривен тогдашнее ходячею монетою Российскою... Сию дань получали варяги, как говорит Нестор, до кончины Ярославовой: с того времени летописи наши действительно уже молчат о службе их в России».128 По Г. Эверсу, «выражение, что Новгородцы платили наложенную на них дань Варягам мира деля, ничего более не означает как "в возмездие за мир", который Варяги доставляли им своею службою».129 В том же духе высказывались С. М. Соловьев и К. Н. Бестужев-Рюмин. Новгородцы, полагал С. М. Соловьев, «были особо обязаны платить ежегодно 300 гривен для содержания наемной дружины из варягов, которые должны были защищать северные владения».130 К. Н. Бестужев-Рюмин видел в варягах, получавших ежегодно 300 гривен, членов княжеской дружины, которая жила отчасти в Киеве, отчасти в Новгороде.131 По проторенному названными историками пути шел М. К. Любавский, говоря о Новгороде, где «княжеские посадники, со времен Олега и до смерти Ярослава, собирали дань и отдавали ее частью варягам и вообще княжеским дружинникам, а частью отсылали в Киев».132 Однако в дореволюционной науке имели место и отклонения от историографической традиции, начатой В. Н. Татищевым.

Ю. А. Гагемейстер отмечал, что «в княжение Олега упоминается в первый раз о налогах, распределяемых на твердом основании». Князь Олег, обосновавшись в Киеве, «установил новый порядок во оставленных им странах, которые он почитал себе совершенно подвластными, и таким образом дань, платимая до тех пор Варяго-Руссам Славянами, Кривичами и Мерями сделалась определимою податью. Летописец выражает сие словом "уставить" вместо наложить, употребляемого им при возложении дани на вновь покоренные народы».133

По-своему осмысливал летописное известие об установленной Олегом дани варягам Н. А. Полевой: «Новгороду определено было платить Варягам для поддержания мира 300 гривен серебра ежегодно. Не можем изъяснить сей дани иначе, как только тем, что Новгородцы получили первые основания своей независимости, заключили договор и обязались платить Олегу 300 гривен за себя, Чудские, Белозерские и Изборские области, над коими получили особенную власть, без посредства Олеговых наместников».134

«Что значит мира деля?» — спрашивал К. С. Аксаков. «Для того ли, чтобы Варяги защищали Новгород, составляли его дружину и берегли его мир? Но такое объяснение, кажется нам, несколько натянуто; такого сложного понятия не может высказывать это выражение. Кажется, проще понять, что Новгородцы платили эту сумму или для союза (мира) с Олегом, или для мира, чтобы сохранять мир, то есть чтобы им самим жить в мире. С кем? — Конечно же с Олегом, который их оставлял в покое».135

Наиболее удачное объяснение, на наш взгляд, дал М. П. Погодин, разумеющий под варягами, получавшими ежегодно 300 гривен, «Варягов заморских, т.е. тех самых, которые в 859 году имаху дань из-за моря на Словенах, Кривичах, Мери, — тех самых, для защиты от которых призваны были племенами Рюрик, Синеус и Трувор». Выражение «мира деля» означает, по Погодину, лишь одно: «Новгородцы обязались платить по 300 гривен с условием, чтоб варяги не нападали на них, как прежде».136 В направлении, указанном М. П. Погодиным (но с явным стремлением подвести под события договорное правовую основу и тем придать им вид законности) продвигался А. В. Лонгинов, рассматривавший уплачиваемую Новгородом дань в плоскости международных отношений руси и варягов. Он привлек сведения Иоакимовской летописи о заключении «старейшиною словен Гостомыслом» мира с варягами и с учетом этого обстоятельства определял значение слов «мира деля», которое, по его мнению, заключалось в ежегодной выдаче варягам дани «ради соблюдения или для сохранения мира». Такого рода «добровольные соглашения», поставленные на «почву правовую», казались А. В. Лонгинову «наиболее могучим двигателем в образовании Русского государства».137

Все приведенные выше мнения дореволюционных исследователей проникли в советскую историческую науку, разойдясь по сочинениям тех или иных ученых. Так. Б. Д. Греков шел вслед за Ю. А. Гагемейстером: «Олег "нача городы ставити", т. е. укреплять новые свои владения и упорядочивать отношения с входимшими в состав государства народами, и "устави дани словенам и кривичем и мери и устави варягам дань даяти от Новгорода гривен 300 на лето мира деля". Дань платят покоренные народы своим победителям. Таково первоначальное значение этого термина. Но с какого-то времени этим термином начинает обозначаться не только военная контрибуция, но и подать, систематически взимаемая и определяющая гражданское положение ее плательщиков по отношению к государству. Заметим, что ни один из упомянутых "Повестью" народов не был завоеван Олегом: ни словене, ни кривичи, ни меря. Необходимо в связи с этим отметить также технический термин, примененный автором "Повести", в данном случае "устави" (а не "возложи", как это тут же говорится о покоренных народах). Это значит, что Олег в данном случае действует не как военная власть, а как правитель государства, определяя повинности своих подданных».138

По П. И. Лященко, князь Олег здесь, напротив, действует как завоеватель: «Воинственный Олег, завоевав чудь, мерю, весь, утвердившись в их городах, облагает данью подвластных ему словен, а с Новгорода "ради мира" устанавливает дань в 300 гривен в год, которая платилась до смерти Ярослава».139

Посредством соединения двух точек зрения (Гагемейстера—Грекова, с одной стороны, Татищева и его последователей,— с другой) решал вопрос В. В. Мавродин. Исследователь писал: «Б. Д. Греков совершенно справедливо обратил внимание на терминологию летописного рассказа. На словен, кривичей, мерю Олег дань "устави", а не "възложи", а это различие весьма существенно, так как в летописи термин "устави" употребляется в смысле узаконения, установления определенного порядка, закона, тогда как слово "възложи" употребляется в смысле наложения дани на покоренные народы, что имеет место и по отношению к деятельности Олега... На северо-западе и на северо-востоке Олег действует не как завоеватель, а как государственный деятель, определяющий повинности и обязанности своих подданных».140 Что касается выражения «на лето мира деля», то оно «означает вознаграждение княжеской Наемной дружине ("tributum, quod mir vocatur"), явление, характерное и для норманнов и для западных славян». 141

В соответствии с традицией, восходящей к В. Н. Татищеву, воспринимал олегову политику В. Т. Пашуто: «Место варягов в новой государственной структуре видно из размера дани, которую определил им Олег, — она шла не от всей Руси, а лишь от Новгорода: "устави варягом дань даяти от Новгорода" в размере 300 гривен в год "мира деля". Эта дань — плата стоявшему в Новгороде варяжскому служилому корпусу, который позднее перекочует через Киев в Константинополь».142

В погодинском ключе истолковал сообщение летописца М. Н. Покровский: «новгородские славяне просто-напросто откупились от грабежей норманнов Рюрикова племени, пообещав им платить ежегодную определенную сумму, которую дальше летопись и называет».143 Тут нужно упомянуть и Б. А. Рыбакова, по чьей догадке, «Новгород долгое время уплачивал варягам дань-откуп, чтобы избежать новых набегов. Такую же дань Византия платила русским "мира деля"».144

А. Н. Сахаров предпочел версию, близкую к той, что развивал А. В. Лонгинов. «И вот почему. Первые страницы русской летописи неоднократно возвращают нас к столкновениям славяно-русских племен с варяжскими дружинами. Конечно, нас может не убедить полулегендарное и не подтвержденное другими источниками известие Иоакимовской летописи о заключении мира между Новгородом и варягами. Но помимо этого летописные своды донесли до нас сведения о давних и разнообразных отношениях варягов и северо-западных славяно-русских и других племен. Под 859 г. ПВЛ сообщает о том, что варяги "имаху" дань с чюди, словен, мери, кривичей. Здесь же летописец сравнивает взаимоотношения варягов и славянских племен (словен. кривичей) с отношениями между хазарами и другими славянскими племенами: хазары брали дань с полян, северян, вятичей. Здесь дань является определенным признаком вассальной зависимости славянских племен как от варягов, так и от хазар. Затем следует известие о том, что варяги были изгнаны за море. Следствием этого явилось прекращение уплаты дани ("и не даша им дани"). И вот вновь появляется известие об уплате варягам дани "мира деля". Беспокойные соседи, видимо, наносили ощутимый вред северо-западным русским землям. И теперь древнерусское государство соглашается на выплату варягам дани "мира деля", ради соблюдения мира на своих северо-западных границах».145 В книге, посвященной дипломатии Древней Руси, А. Н. Сахаров отмечает: «Завладев Киевом, подчинив себе окрестные славянские племена, Олег оградил себя от постоянных нападений со стороны варягов, откупившись от них ежегодной данью».146 К А. Н. Сахарову присоединился П. П. Толочко: «Значительных успехов достигла Киевская Русь в конце IX-начале X в. на международной арене. Одним из важных мероприятий Олега как киевского князя была попытка оградить свое государство от нападений соседей, в том числе и варягов. Этой цели, видимо, служила ежегодная дань в 300 гривен, которую Русь выплачивала варягам "мира деля". Исследователи справедливо полагают, что между сторонами был заключен обычный для тех времен договор "мира и дружбы". Свидетельства летописи о регулярном привлечении киевскими князьями для военных походов варяжских дружин указывают, видимо, на договорную обусловленность этой помощи».147

Модификацией точки зрения Н. А. Полевого и К. С. Аксакова является мнение Д. С. Лихачева, который, ссылаясь на соответствующие и как ему кажется более правдивые тексты Уваровской и Кирилло-белозерской летописей, где нет упоминания о варягах, полагает, что последние появились под пером составителя Повести временных лет, находившегося во власти своей «варяжской теории». Поэтому «киевский князь собирал дань, конечно, для себя, и вряд ли мог устанавливать дань н пользу варягов».148 Сложность, однако, состоит в том, что, помимо Повести временных лет, варяги в качестве адресата новгородской дани фигурируют также в Новгородской Первой летописи младшего извода, содержащей «известия (в повествовании и о древнейших событиях), которых нет в Повести временных лет», и сохранившей «ряд явно более древних чтений по сравнению с Повестью временных лет».149 Необходимо все-таки в согласии с киевским и новгородским летописцами конца XI-начала XII в. признать, что варяги получали дань, установленную Олегом.

Сомнительным, на наш взгляд, является вывод Б. Д. Грекова о том, будто Олег, захватив Киев, действовал там не как «военная власть, а как правитель государства», определяющий повинности «своих подданных». Этот вывод у него основан на противопоставлении терминов «устави» и «возложи», применяемых автором Повести временных лет. Оказывается, летописец, когда говорит о взимании дани с покоренных, то пользуется словом «возложи», а когда речь ведет о наложении повинностей на подданных, прибегает к термину «устави». Но, как известно, княгиня Ольга, победив древлян, «възложиша на ня дань тяжьку». Вместе с тем она, находясь в Древлянской земле, «уставляющи уставы и уроки».150 Значит, можно «возложить» и «уставить» дань, т. е. одно не исключает другое.

Возражение вызывает и то, будто Олег «сам вынужден был выплачивать дань варягам, которые неоднократно нападали на русские земли»,151 будто «древнерусское государство соглашается на выплату варягам дани "мира деля", ради соблюдения мира на своих северо-западных границах»,152 будто Олег в качестве киевского князя старался «оградить свое государство от нападения соседей, в том числе и варягов».153 Олег смыслу этих суждений выступает в роли правителя огромного государства с центром в Киеве. Но такого государства тогда не было. Оно существует в воображении историков, которым кажется, что Олег объединил Новгород с Киевом и основал обширное государство. Трезвый и объективный анализ исторических фактов развевает мираж, под влиянием которого находились и находятся многие историки. В лучшем случае можно говорить об установлении союзнических отношений между северными племенами во главе со словенами и Русской землей, где главенствовали поляне, причем о таких союзнических отношениях, которые строились на принципах равенства, а не зависимости от Киева.154 Поэтому варяги получали дань не от Олега или «древнерусского государства», а от Новгорода, о чем ясно сказано в летописи. Причастность Олега к вопросу об уплате варягам дани обусловлена тем, что он сохранял связь с Новгородом как свой, местный князь, кстати, весьма почитаемый словенами.155

Широко распространенная в исторической литературе идея о наложении Олегом даней на словен, кривичей и мерю как подвластных ему племен также не соответствует действительности.156 На самом деле дань получили как раз словене и союзные им племенные объединения, которые пришли с Олегом к Киеву и помогли ему взять полянскую столицу. То были победители. А победители, согласно обычаям века, брали дань с побежденных, в данном случае — с полян. Наше предположение, о выплате дани словенам, кривичам и мери, кроме при, веденных уже нами аргументов,157 усиливается некоторыми текстологическими и филологическими нюансами «Устави дани», — так читаем в записи о словенах, кривичах и мери. В записи же о варягах словоупотребление иное: «устави дань даяти».158 Отсюда заключаем: Олег «уставил» (положил, назначил159) дани словенам, кривичам и мери в качестве единовременного побора, а варягам как постоянную (ежегодную) повинность, что подчеркнуто глаголом даяти, основа которого выражает повторяющееся действие. В первом случае мы имеем дело с контрибуцией, или усеченным, так сказать, видом данничества, а во втором — с долговременным изъятием материальных ценностей, реализуемым периодически, или раз в год, т. е. с высшей формой даннических отношений как коллективным способом эксплуатации одного этнополитического союза другим. Новгород обязался платить дань заморским варягам, чтобы те не тревожили словен разорительными военными набегами и вторжениями. Это была плата за мир и спокойствие («мира деля»).

А. Н. Сахаров пытается рассматривать новгородскую дань варягам с точки зрения дипломатической практики Византии, откупавшейся от грабительских нападений воинственных и жадных до богатства варваров. «Русь, — пишет он,-—не оставалась в стороне от дипломатических традиций раннего средневековья, и договоры с Византией 60-х годов IX в. и 907 г. не были единственными в ее политической истории конца IX-начала X в. У нас есть свидетельства о заключении Русью договоров "мира и любви" и с другими государственными объединениями. В первую очередь здесь следует сказать о варягах».160 По А. Н. Сахарову, следовательно, получается, что между Византией, платившей дань варварам, и Русью (а точнее было бы сказать: племенным союзом словен), дававшей дань варягам, нет принципиального различия: обе страны строили свои отношения с внешним миром в рамках «дипломатических традиций раннего средневековья». Но это — поверхностный взгляд, скользящий по историческим явлениям и не задерживающийся на их сути. В результате историческая картина расплывается, теряя свои конкретные черты. А суть состоит в том, что данничество есть порождение архаических обществ. Тяга к нему — имманентное их свойство. Что касается византийского общества, достигшего вершин цивилизации и потому далеко ушедшего вперед от варварских обществ, то для него данничество было чужеродным, навязываемым извне. Для варваров же оно являлось своего рода формой бытия. Отсюда у них непрестанные военные походы и войны, предпринимаемые с целью поиска данников. Поэтому Византию и восточнославянские племена, обложенные данью, разделяет целая эпоха, о чем исследователю нельзя забывать, дабы искусственно и зря не сближать Византийскую империю, откупающуюся от варварских нападений, с новгородскими словенами, уплачивающими дань таким же, как и они, варварам — варягам, и не рассматривать поведение словен и варягов с точки зрения «дипломатических традиций раннего средневековья». Последняя формула тут, пожалуй, вовсе неуместна. Ведь Разве можно разбой и грабеж, пусть даже оформленные Договором «мира и любви», относить к разряду дипломатических акций, хотя бы и раннего средневековья? По-видимому, нет. Прибегая к подобной терминологии, мы модернизируем историю, преждевременно цивилизуя наших предков, в чем нет никакой надобности, ибо их история и без того наполнена яркими и впечатляющими событиями. Вернемся, однако, к летописному свидетельству о трехсотгривенной дани Новгорода варягам.

Данное свидетельство иногда связывают с рассказом летописца под 1014 годом: «Ярославу же сущу Нове городе, и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимер: "Требите путь и мостите мост", — хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся».161 С. М. Соловьев по поводу этого летописного сообщения замечал: «Преемник Рюрика оставил Новгород, но не отказался от владычества над ним: вместе с другими покоренными племенами Новгородцы принуждены были признать зависимость свою от князя Киевского, знаком которой служила дань Киеву в две тысячи гривен. Кроме этой ежегодной дани, Новгородцы обязаны были давать посаднику своему сперва 300, а потом 1000 гривен для раздачи дружине, которая блюла за сохранением внутреннего наряда, общественной безопасности».162 С. М. Соловьев, как видим, излагает события в Новгороде во времена Олега, комбинируя, а точнее сливая два известия летописца, причем его нисколько не смущает, что в первом из них говорится об уплате дани варягам без упоминания посадников, а во втором — о раздаче посадниками, одним из которых был Ярослав, денег «гридем», или дружине, куда входили, по всей видимости, и неваряги. Отождествлять эту дачу с данью нет никаких оснований. И все же А. Е. Пресняков, подобно С. М. Соловьеву, не усматривает здесь каких-нибудь различий. Он пишет: «Про времена Владимировы читаем: "Ярославу же сущю Новегороде и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года и до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху". Не умея объяснить различие в числах, полагаю, однако, что это та же дань "мира деля", которую Олег "устави Варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля"».163

Сопоставление текстов летописи под 882 и 1014 гг. убеждает нас в том, что они посвящены разным сюжетам. В записи, датированной 882 годом, речь идет о единовременной дани (контрибуции), которую получили словены, кривичи и меря, и о ежегодной дани, уплачиваемой Новгородом заморским варягам, чтобы те не нападали на словенские земли («мира деля»). В записи же, помеченной 1014 годом, формула «мира деля» отсутствует, вместо варягов фигурируют «гриди», а вместо дани — урок, отправляемый в Киев.164 Все это, конечно, новые реалии, неизвестные Новгороду в княжение Олега, явившиеся результатом длительных взаимоотношений Киева с Новгородом. Вот почему мы считаем, что рассказы, помещенные в Повести временных лет под 882 и 1014 гг. различны по содержанию. Вернемся, впрочем, к вопросу о данничестве.

В 898 г., если верить летописной датировке, «идоша угри мимо Киев горою, еже ся зоветь ныне Угорьское, и пришедше к Днепру сташа вежами: беша бо ходяще аки се половци». Затем пришельцы «устремишася черес горы великия яже прозвашася горы Угорьскиа, и почаша воевати на живущая ту волохи и словене. Седяху бо ту преже словени, и волохове прияша землю словеньску. Посем угри прогнаша волъхи, и наследиша землю ту, и седоша съ словены, покоривше я под ся, и оттоле прозвася земля Угорьска».165 Приведенный текст составлен не ранее второй половины XI в., на что указывает ремарка летописца «беша бо ходяще аки половци». Следовательно, между его составлением и упоминаемыми в нем событиями прошло два столетия. Отсюда, надо полагать, лапидарность записи, отсутствие подробностей, касающихся того, чем кончилось стояние венгров «вежами» подле Киева, и что побудило их оставить в покое полянскую столицу. Приход венгров, по всей вероятности, сопровождался военными действиями, ибо как справедливо замечает А. Н. Сахаров, если иноземная рать «появляется под стенами большого и богатого города, становящегося уже "матерью русских городов" то не прогулки ради совершается это путешествие на север— в сторону от намеченного движения на запад через Северное Причерноморье. Но русские авторы либо не знали событий, разыгравшихся под киевскими стенами, либо, зная их, сокрыли для последующих поколений. Однако одного не мог скрыть летописец: над русской столицей нависла смертельная опасность. Враги окружили город, стали вежами, т. е. повели себя так, как и другие кочевники — половцы, заклятые враги Руси уже в Х1-ХИ веках. Их манеру осады русских городов прекрасно знал древний автор и живо воспроизвел ее, описывал венгерский выход из степей».166

Древнерусскую летопись дополняет историческое сочинение «Деяния венгров», написанное безымянным нотарием венгерского короля Белы III в 1196-1203 гг. и восходящее отчасти к протографу XI века.167 В этом сочинении говорится о том, что венгры «достигли области Русов (ad partes Rutenorum) и, не встретив какого-либо сопротивления, прошли до самого города Киева (Куеv). А когда проходили через город Киев, переплывая [на паромах — transnavigando] реку Днепр, то захотели подчинить себе королевство Русов. Узнав об этом, вожди (duces) Русов сильно перепугались, ибо они услышали, что вождь Альмош, сын Юдьека, происходит от рода короля Аттилы, которому их предки платили ежегодную дань. Однако киевский князь (dux de Kyeu) собрал всех своих вельмож (primares), и, посовещавшись, они решили начать битву с вождем Альмошем, желая лучше умереть в бою, нежели потерять свое королевство и помимо своей воле подчиниться вождю Альмошу». Русы проиграли битву. А «вождь Альмош и его воины, одержав победу, подчинили себе земли Русов и, забрав их имения (вопа), на вторую неделю пошли на приступ города Киева». Тогда местные правители изъявили полную покорность вождю венгров, который потребовал от местных князей и их вельмож отдать «ему своих сыновей в качестве заложников», уплатить «в виде ежегодного налога десять тысяч марок» и, кроме того, предоставить «продовольствие, одежду и другие необходимые вещи». Требование было выполнено, но с условием, что венгры оставят Киев и уйдут «на запад, в землю Паннонии», что и было исполнено.168

При оценке событий, связанных с русско-венгерскими отношениями конца IX века и нашедших отражение в Повести временных лет, а также в известиях венгерского Анонима, необходимо, на наш взгляд, отказаться от двух крайностей, наблюдаемых в современной исторической литературе. Первая крайность состоит в том, будто венгерские вожди со своим народом мирно прошли через земли Руси,169 а вторая—в покорении венграми русских земель и возложении на русов ежегодной дани.170 Можно согласиться с В. П. Шушариным, что «венгры-кочевники прошли через Русь не как завоеватели».171 Но это не значит, что у приднепровских славян с венграми не было никаких военных конфликтов Венгерское предание, которым воспользовался Аноним рассказывало, как полагает В. П. Шушарин, о «столкновениях венгерских племен с русскими и об установлении между ними мирных отношений. Условиями этого мира были уход венгров с русской земли в Паннонию и предоставление русскими их бывшим противникам помощи продовольствием и другими предметами первой необходимости».172 По всей видимости, надо говорить не просто о «помощи продовольствием и другими предметами первой необходимости», а о выкупе, откупе, предотвратившем взятие и разорение Киева уграми, иначе о контрибуции, но не ежегодной дани.

Принудить киевских полян к более или менее длительному данничеству венгры не могли. Они находились в состоянии миграции и не имели еще освоенной территории, которая могла бы служить базисом для организации военных операций и удержания в даннической зависимости встреченных на миграционном пути племен. Проникнув в Паннонию, угры погрузились в войны с тамошним населением, чтобы силой утвердить свое право на захваченные земли. Отзвуки этих войн сохранились в Повести временных лет, где читаем, как угры «почаша воевати на живущая ту волохи и словени». Ясно, что венграм тогда было не до русов, обитавших в Среднем Поднепровье.

Задержка угров в Русской земле, очевидно, была продиктована потребностью пополнения продовольствием и припасами, истощившимися за время долгой дороги. Понятно, почему венгерский Аноним сообщает о выдаче русами «вождю Альмошу» и его воинству пищевых продуктов, одежды, лошадей «с седлами и удилами»: верблюдов «для перевозки грузов». Соглашение о мире сопровождалось дарами, среди которых называются меха ласки и белки. Наряду с дарами русы выплатили контрибуцию (откуп) в обмен на отказ венгров брать Киев приступом. Удовольствованные и отягощенные полученным добром угры двинулись в дальнейший путь.

А. Н. Сахаров усматривает в русско-венгерском соглашении, как и в договорах Руси с Византией, продление «дипломатических традиций раннего средне-0ековья», еще раз демонстрируя не столько исторический, сколько наивнопатриотический подход в осмысле-дии фактов прошлого.173

Восточные славяне не только платили контрибуции и дани, но и сами добывали их с оружием в руках, нападая на соседние страны, прежде всего на Византию, манившую варваров сказочным богатством. В 907 году князь Олег, собрав огромное разноплеменное войско, «иде на Грекы».174 Достигнув Царьграда, он «выиде на брег и воевати нача, и много убийства сотвори около града греком, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви... и многа зла творяху русь греком, елико же ратнии творять».175 Греки стали просить Олега: «Не погубляй града (выделено нами. — И. Ф.), имем ся по дань, яко же хо-щеши». Князь запросил дань из расчета 12 гривен на каждого воина. «И яшася греци по се, и почаша мира просити, дабы не воевал Грецкые земли (выделено нами. — И. Ф.). Олег же, мало отступив от града, нача мир творити со царьма грецкими, со Леоном и Александром, посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава, и Стемида, глаголя "Имите ми ся по дань"». Греки выдали олеговым воям «по 12 гривен на ключ» и согласились «даяти уклады на рускыа грады».176 Разберемся по порядку в греческих данях. Дело это, впрочем, Достаточно сложное, запутанное многими поколениями Историков. Некоторых исследователей летописная статья, содержащая рассказ о походе Олега на Царьград, Поражает своей неожиданностью. Именно такое ощущение переживает А. Н. Сахаров, когда, обращаясь к ней, Сталкивается с двумя как бы взаимоисключающими «заповедями» князя Олега: выплатить дань на каждого человека и «на ключь». Эти две головоломные «заповеди» породили у историков немало изобретательности чтобы как-то согласовать их.

В. Н. Татищев изображал произошедшее у стен Царь-града так, словно у него перед глазами был другой источник, отличающийся от известной нам древней записи. В первой редакции его Истории читаем: «И заповеда Олег дань даяти на 2000 кораблей, по 12 гривен на корабль, а в корабле по 40 мужей». Другая заповедь у него сформулирована так же: «И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь (на судно)...».177 Не находя, по-видимому, здесь никакого различия или противоречия, историк во второй редакции своей Истории объединил две «заповеди» в одну: «И положи Олег дань на 2000 кораблей по 12 гривен на каждый ключ сребра, а в каждом корабли 40 человек счислялось».178

Сходный прием у М. В. Ломоносова, хотя он, в отличие от В. Н. Татищева, говорил об уплате греками дани не на корабль, а на человека: «Дани потребовано от них по двенадцати гривен на человека. Всех было восьмдесят тысяч, по сороку на судне. На требование согласились, просили мира и прекращения разорительных военных действий. Олег, отошед мало от города, начал вступать в мирный договор со Львом и Александром, греческими царями. Для сего послал к ним вельможей, которые с греками согласились, дабы, сверх положенных двенадцати гривен на человека, платить дань в каждые полгода на российские городы... ».179 О требовании Олега выдать разовым порядком дань на каждого находящегося с ним человека писали Ф. А. Эмин и М. М. Щербатов.180

«Выше всякого вероятия» считал И. Н. Болтин мнение о дани на человека. Он полагал «весьма возможной 11 с летописью согласной» выплату дани на «каждое судно», приводя в качестве довода следующее соображение: «Флот сей (Олега. — И. Ф.) состоял из 2000 судов, на каждом судне было по 40 человек; то если на каждого человека положить по 12 гривен, составит всего 960 000 гривен, сиречь фунтов или литр. Такова количества серебра, уповаю, всей Греции в наличности не могло сыскаться».181

Точку зрения М. В. Ломоносова отверг также И. П. Елагин: «Здесь примечается великая в Ломоносове ошибка. Он говорит, по 12 гривен на человека: число 80 000 необъятное. Но Нестор точно сказует: на ключ, то есть на лодку. Видно, что сие древнее речение было Ломоносову не известно, или он его не приметил».182 И. П. Елагин, как и его предшественники, предполагал одноразовую выплату дани на каждую русскую ладью.

А. Л. Шлецер, полемизируя с теми историками, которые под летописным «ключом» разумели судно или лодку, замечал: «Но в словарях нахожу я только два значения слову ключ: собственно ключ и у каменщиков тот камень, которым замыкается свод, что называется также замок; каким же образом господа эти докажут, что оно в третьих значит лодку? Но если бы можно было чем доказать это, то оно очень хорошо бы шло к словам времянника. Олег потребовал сперва страшную сумму по 12 гривен на человека, но после, как обыкновенно случается, начал торговаться и согласился на 40-ю часть».183

Не знал, чем «можно утвердить истину толкования» ключа как лодки и Н. М. Карамзин. «В какой старинной Русской книге, в каком Славянском наречии слов ключ знаменует лодку?» — с пафосом спрашивал он. Знаменитый историограф был убежден, что речь в летописи Идет о дани на каждого воина, что слово «ключ» употреблено летописцем «в смысле человека».184

Замечания Н. М. Карамзина не повлияли на М. П. Погодина, который уверенно заявлял: «Греки спросили сколько дани угодно Руси. Олег потребовал по 12 гривен на ключ или лодку (что составило около трехсот пуд серебра)».185

Двойное упоминание дани (на человека и на ключ) С. М. Соловьев отнес на счет составителя летописи: «Известный характер рассказа о походе Олеговом ясно указывает на источник — устные народные сказания, причем в летописи нельзя не заметить сшивку двух известий: она обличается повторением одного и того известия о дани сперва по 12 гривен на человека, а потом по 12 гривен на ключ».186 Историк принял вторую версию, полагая, что олеговы послы Карл, Фарлоф, Велмуд, Рулав и Стемид «вытребовали по 12 гривен на корабль». Летописный «ключ», по С. М. Соловьеву, —это лодка, корабль. Ключом также «назывался багор, или крюк, которым привлекали лодки к берегу».187

На сложную работу летописца указывал и В. И. Сергеевич. Обращаясь к рассказу летописи о походе Олега на Царьград, он замечал: «Все место летописи о мире 907 года представляется очень спутанным: тут есть очевидные повторения и вставки, прерывающие последовательное течение мысли. Составитель как будто имел под руками разнообразный материал, из которого он хотя и построил нечто целое, именно рассказ о походе и мире 907 года, но в ущерб ясности и последовательности изложения».188 Сообщения летописца о двух «заповедях» Олега, первая из которых говорила о выплате дани на человека, а вторая — на ключ, воспринимались В. И. Сергеевичем как относящиеся к одному и тому же событию, но основанные на разных источниках.189

Вставочный характер летописных известий (легендарных в своей основе) об олеговых данях не вызывал сомнений у М. С. Грушевского. Поздней вставкой ему казался текст летописи от слов «и начаша Греци мира дросити» до слов «и рече Олег». След вставки он видел «в повторном заявлении греков, что они готовы давать дань». В самой вставке М. С. Грушевский не исключал «додатки самого редактора»: в частности, из легендарного рассказа было взято и повторено здесь свидетельство «про контрiбуцию по 12 грив, на чоловiка (цифра неймовiрна, i ся подробиця могла заступити загальну згадку про контрiбуцiю в умови)».190

Несколько иное толкование летописной записи предложил А. В. Лонгинов. Исследователь договоров русских с греками утверждал, что «содержание той заповеди, которая предъявлена Олегом в приступе к соглашению с греками, вошло в первую главу... условий мирного договора, судя по повторению ее сущности, с незначительным лишь редакционным изменением, вместо 12 гривен "на человекъ"... 12 гривен "на ключь"». Согласно А. В. Лонгинову, «дань в 12 гривен потребована по количеству не лодей, как думал Погодин, а воинов».191

В советской историографии сложился тот же, собственно, набор мнений. Как и в старой исторической литературе, здесь слышатся сетования относительно сбивчивости и неясности летописного рассказа, повествующего о происшествиях под Константинополем в 907 году. Вот слова одного из крупных знатоков истории Древней Руси: «В летописном рассказе много неточного, много фантастического, вроде того места, где говорится о том, что Олег поставил корабли на колеса. Вызывает сомнение уплата греками 12 гривен на человека, хотя "на ключь" 12 гривен дани Византия уплатить могла, если в эТом "ключе" видеть "ключь"—уключину, т.е. символ Русской ладьи».192 В. В. Мавродин, кому принадлежат Эти слова, выбирает, следовательно, из двух "разноречивых" сообщений о данях то, которое ему представляется более правдоподобным.

В. Т. Пашуто допускает возможность обеих «заповедей» Олега, но выплату дани связывает со второй, где значится «ключ». Ученый пишет: «Согласно договору Олег будто бы получил 12 гривен на "ключ", т.е. на руль, на корабль (первоначально он требовал эту сумму на каждого воина), что составило огромную дань в 24 тыс. гривен».193

Встречаются исследователи, которые предпочитают говорить о греческой дани только на человека, не замечая свидетельства летописи о другой раскладке этой дани «на ключ». К ним принадлежит О. М. Рапов.194 Вместе с тем существуют примеры использования летописных указаний «на человека» и «на ключ» как одинаковых по смыслу и потому взаимозаменяемых. «Результатом похода 907 г., —читаем в книге П. П. Толочко, стал договор, заключенный между Византией и Русью в этом же году. Для Руси он был весьма почетным и выгодным. По его условиям Византия обязывалась уплатить единовременную контрибуцию "по 12 гривен на ключь" (в другом месте "на человекъ"), а также давать ежегодную дань».195

По догадке А. Н. Сахарова, условие об уплате дани «на ключ» как бы корректирует первое требование Олега об уплате 12 гривен на каждого человека. Сама же «сумма, которую греки должны были выплатить руссам "на ключь", по-видимому, являлась единовременной денежной контрибуцией победителю».196

Завершал историографическую справку о даннических «заповедях» князя Олега, упомянем А. Г. Кузьмина, который в летописной статье, помеченной 907 годом, подозревал компиляцию различных источников. «Компи-дятивность статьи, — утверждал он, — хорошо видна, в частности, в следующем повторе: Олег посылает к двум императорам требование: " Имите ми ся по дань". И реша Греци: "чего хочеши дамы ти". И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь". Между тем выше уже говорилось о "заповеди" Олега, только вместо понятия "ключ" (т.е. "уключина", где крепится весло) там счет велся на количество людей. Разная терминология в данном случае свидетельствует о разных источниках, в неодинаковых выражениях говоривших об одном и том же».197

По нашему мнению, в исторической литературе до сих пор не дано удовлетворительного толкования летописной статьи, повествующей о событиях под Царьградом в 907 году, тогда как статья эта достаточно ясно рассказывает о произошедшем и (что самое главное) представляет собою единый и цельный текст, а отнюдь не компиляцию, составленную из различных источников. Чтобы убедиться в сказанном, прислушаемся к словам летописца. Он говорит, что войско Олега, сойдя на берег, принялось убивать, разорять и грабить окрестности ромейской столицы: «И выиде Олег на брег, и воевати нача, и много убийства сотвори около града греком, и разбита многы полаты, и пожгоша церкви. А их же имаху пленникы, овех посекаху, другиа же мучаху, иные же растреляху, а другыя в море вметаху, и ина многа зла творяху русь греком, елико же ратнии творять». Затем началась подготовка к штурму города, что нашло отражение в фантастической сцене движения по суху поставленных на колеса парусников.198

Падение Константинополя со всеми вытекающими из него трагическими последствиями для городского населения казалось, надо думать, весьма реальным. И греки, чтобы избежать такой катастрофической развязки стали просить Олега: «Не погубляй града, имем ся по дань, яко же хощеши». Князь потребовал выплатить дань на каждого человека (воина) по 12 гривен.199 Р0-меи «яшася по се», т. е. согласились, обязались выдать затребованное.200 Следовательно, свой отказ от взятия и разорения Царьграда русский князь обусловил выкупом, из которого каждый воин получал положенную ему долю. Участниками дележа этого выкупа (дани, по терминологии летописца) были те воины, которые шли на приступ византийской столицы. Вместе с князем Олегом они и поделили первый выкуп. Подчеркнем еще раз, что то был выкуп только за Царьград. Намек на то, что его уплатили русам, имеется в летописном рассказе. Когда греки изъявили готовность дать дань, Олег, по выражению Лаврентьевской летописи, «устави воя».201 Фразу «устави воя» обычно переводят как остановил воинов.202 Однако в Ипатьевской летописи и Летописце Переяславля Суздальского читаем «стави вои»,203 а в Новгородской Первой летописи младшего извода—«състави воя».204 Можно думать, что Олег не остановил, а поставил, собрал, построил своих воинов.205 К этому склоняет рассказ о «брашне и вине», которые «вынесоша» ему. Надо полагать, что греки «вынесоша» еду и хмельной напиток перед собранными воедино воями. По всей видимости, состоялось какое-то ритуальное языческое действо, символизирующее со стороны Руси прекращение военных действий. Тогда же, наверное, произошла раздача греческой дани (выкупа) ради спасения Царь-града. Но это не означало окончания войны. Оставив в покое столицу, Олег со всем воинством мог пойти, к примеру, на Амастриду, Сурож или другой какой-нибудь византийский город и там продолжить разорение и грабежи. Поэтому для полной безопасности страны нужен был, так сказать, полномасштабный мир. Вот почему «почаша греци мира просити, дабы не воевал Грецкые земли».206 Если в первом случае греки просили не губить Царьград, то теперь они просят не воевать их землю — страну. Просьбы, как видим, разные. Естественно, что и выполнение их было обставлено разными условиями. Сначала Олег потребовал, чтобы греки выкупили стольный град, а потом выдвинул в качестве условия заключения мира выдачу единовременной дани на каждый корабль («ключ»), а также «укладов» на русские города. Греки и на это согласились, что показывает, в каком бедственном и безысходном положении они оказались.

Таким образом, мы не находим в летописном рассказе о походе Олега на Константинополь в 907 году никаких повторов и потому не считаем верным распространенное в исторической литературе мнение, будто этот рассказ скроен и сшит из разных источников. Напротив, мы имеем цельное повествование, отразившее последовательный ход событий у стен византийской столицы, бессилие греков перед бесчисленным воинством варваров, обуреваемых жаждой обогащения и для удовлетворения своей страсти готовых на самые страшные деяния.207 Конечно, в нем нет желательной нам стройности, более того, оно несет на себе зримую печать легенды. Но задача исследователя в том и заключается, чтобы за легендарными пассажами увидеть подлинную жизнь.

Наряду с разовыми платежами «на человека» и «на ключ», т. е. дважды собранной контрибуцией,208 Олег вынудил греков платить регулярную дань. О том, что такая дань была установлена, заключаем из концовки летописной статьи о походе 907 года, где сказано: «Царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Олгом. имшеся по дань и роте заходивше межы собою...».209 Еще В. Н. Татищев точно определил эту дань как погодную и отождествил ее с «укладами», какие греки, по выражению историка, «русским княжениям давали».210 Новейший исследователь А. Н. Сахаров рассматривает «уклады» как регулярную ежегодную дань, «которую Византия, как правило, выплачивала либо своим союзникам, либо тем победителям, которые "за мир и дружбу", т.е. за соблюдение мирных отношений, вырывали у империи...».211 Это справедливо, но в самом общем плане, если иметь в виду существо даннических платежей Византии тем, кто их домогался. «Уклады» же как конкретное явление есть порождение именно русско-византийских отношений, развивавшихся под сильным воздействием своеобразного политического статуса городов на Руси X века.

«Очень любопытно, — замечал в свое время И. Е. Забелин,— постановление Олега давать на русские города уклады. Если такой устав вместе с данью на 2000 кораблей по 12 гривен на человека можно почитать эпическою похвальбою и прикрасою, то все-таки несомненно, что эти уклады явились в предании не с ветра, а были отголосками действительно существовавших когда-либо греческих же даней, распределяемых именно по городам».212 О том, что летописец брал свои сведения «не с ветра», думал и В. Д. Греков, подчеркивая бесспорную согласованность текста русско-византийских договоров X века с записями летописца.213 Правда, Б. Д. Греков полагал, будто автор Повести временных лет (или его продолжатель — компилятор) от себя прибавил к перечню городов Полоцк, Ростов и Любеч.214 Причем он исходил из того, что Полоцк был присоединен к владениям киевского князя лишь при Владимире Святославиче в 980 году.215 Однако решение данного вопроса должно зависеть не от того, когда был присоединен к Киеву тот или иной город, а от того, кто участвовал в походе. Из летописи известно, что Олег «иде на Грекы», собрав «множество варяг, и словен, и чюдь, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци».216 Поэтому нет ничего искусственного в упоминании среди «градов» Полоцка — города кривичей, принявших непосредственное участие в походе на Царьград.217 То же можно сказать о Ростове, где жила меря и, вероятно, кривичи,218 а также о Любече, расположенном в области обитания северян.219 Кстати, М. Н. Тихомиров расценил упоминание Любеча в числе русских городов, получавших дань с Византии, как предостережение против распространенного мнения о вымышленности известий летописца.220 Правоту ученого подтверждает содержащееся в тексте договора 907 года условие, отражающее все тот же своеобразный статус древнерусских городов: «Приходячи Русь да витают у святого Мамы, и послеть царьство наше, и да испишут имена их, и тогда возмут месячное свое, — первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переяславля, и прочии гради».221 И. Е. Забелин следующим образом прокомментировал данный отрывок: «От каждого города в Царьград хаживали особые послы и свои гости, которые по городам получали и месячное содержание от греков, а это, со своей стороны, свидетельствует: что главнейшими деятелями в этих, отношениях были собственно города, а не князья и что князь в древнейшем русском городе значил то же, что он значил впоследствии в Новгороде».222 Историк несколько торопил события, уравнивая положение князя в Новгороде будущих времен с положением князей в городах Руси X века. Достаточно сказать, что восточные славяне в X веке находились еще во власти родоплеменных отношений, тогда как люди Древней Руси ХI-ХII вв., в том числе, разумеется, и новгородцы, жили в условиях территориально-общинного строя. Это — две разные, хотя и тесно связанные друг с другом, эпохи начальной русской истории. Соответственно и положение князя в каждой из них имело свои особенности. При всем том И. Е. Забелин, однако, верно угадал проступающее в источнике своеобразное социально-политическое значение городов на Руси начала X в., которые являли собою самостоятельные государственные образования типа городов-государств, характерные для древних обществ, иначе — выступали в качестве правящих городов, где наряду с княжеской властью действовали такие присущие родовому обществу властные структуры, как совет старейшин и народное собрание.223 Все это вполне объясняет, отчего в договоре Олега с греками фигурируют русские города -— крупнейшие политические центры, которые санкционировали и организовали поход на Царьград, утвердив тем свое право на получение дани. По-другому рассуждает А. Н. Сахаров, отвечая на вопрос, «почему ежегодная дань – "уклады'' – оплачивалась не Киевскому государству, как таковому, а на "грады": Киеву, Чернигову, Полоцку и др.». Ответ ему подсказала «практика великокняжеских пожалований дани своим дружинникам, видным помощникам». Оказывается, эта дань «отдавалась им в лен».224 Надо сказать, что для такого рода умозаключений есть вешняя зацепка. Летописец, перечислив города, которым греки обязались «даяти уклады», замечает: «по тем бо городом седяху велиции князи, под Олгом суще».225 Можно подумать, что «уклады» предназначены упомянутым великим князьям.226 Но тогда становится непонятно, зачем все ж таки в договоре называются города. Объяснять это тем, что тут перед нами случайность или несовершенство летописного слога, вряд ли правильно. Ведь в договорной статьей проходит и Киев, где великим князем был сам Олег. Последнее обстоятельство с достаточной ясностью говорит, что суть вопроса заключена именно в городах.

Итак, поход на Константинополь в 907 году принес Руси огромный успех. Князь с воями дважды (за Царьград и Греческую землю) взял выкуп, а также вынудил греков платить ежегодную дань крупнейшим русским городским общинам. Победители вернулись домой с несметным богатством: «И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье».227

Коллективный характер распределения разовых контрибуций и дани (на всех воинов и города) — явный знак заинтересованности широких кругов населения Руси в военных походах, обогащавших не только их непосредственных участников, но и тех кто оставался на Руси. Следует согласиться с А. Н. Сахаровым в том, что переговоры о контрибуции и дани были вынесены Олегом «на первый план»,228 в чем, несомненно, просматривается главная, грабительская цель появления русов под Константинополем, тогда как остальные мотивы — лишь приложение к этой цели. Нельзя, однако, поддержать исследователя, когда он говорит об установлении «добрососедских отношений» Руси с Византией, определяя при этом выплату греками ежегодной дани как «тяжкую для них обязанность».229 Добрососедство и выполнение «тяжкой обязанности» — понятие едва ли совместимые. Договор «мира и любви», продиктованный Олегом с позиции силы, мог соблюдаться лишь до перемены обстоятельств в пользу Византии, что и произошло в конце 30-х годов X века.

К этому времени ослабло и распалось Болгарское царство, враждовавшее ранее с Византией и причинявшее ей немало хлопот и вреда. Политика болгарской правящей верхушки становилась враждебной Руси.230 Ухудшились отношения Руси с Хазарией. Но самое, пожалуй, главное состояло в том, что на южных рубежах Руси появилась новая орда кочевников —печенегов, которые очень скоро стали важным фактором внешней политики правительства Византии.231 Греки нередко использовали печенегов, натравливая их на своих врагов, включал, разумеется, и Русь, в чем откровенно признается Константин Баргянородный: «Пока василевс ромеев находится в мире с пачинакитами, ни росы, ни турки не могут нападать на державу ромеев по закону войны, а также не могут требовать у ромеев за мир великих и чрезмерных денег и вещей, опасаясь, что василевс употребит силу этого народа против них, когда они выступят против ромеев. Пачинакиты, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотами и дарами могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю».232

Воспользовавшись благоприятной международной ситуацией, Византия перестала платить дань Руси, что вызвало новый поход на греков, но теперь уже киевского князя Игоря. Данная причина выступления русской рати была понятна уже В. Н. Татищеву: «Игорь, посылая в Греки по дань и виде, иж греки не хотяху уложенного со Ольгом платити, иде на греки».233 Однако не всем исследователям она казалась очевидной, и Н. М. Карамзин, например, объяснял «войну Игореву с греками» желанием князя «прославить ею старость свою, жив до того времени дружелюбно с Империею».234 Постепенно все же в литературе зрела мысль, что не ради удальства Игорь пошел на греков, а в наказание за нарушение ими прежних соглашений. С нею мы встречаемся и в советской историографии. «Вполне естественно предположить,— писал Б. Д. Греков, — что Византия старалась ликвидировать позорные для нее условия мира 911 года. Нарушение этих условий, которыми, конечно, дорожила Русь, вызвало поход Игоря 941 года...».235 Такое же предположение высказал В. В. Мавродин: «Возможно, что Византия пыталась ликвидировать условия мира 911 года, и нарушение их и вызвало поход Игоря в 941 году».236 В аналогичном плане высказывался и М. В. Левченко, отмечавший значительное улучшение внешнеполитического положения Византийской империи в первые 20 лет правления Романа. «Это укрепление позиций Византии не могло не отразиться на ее отношениях с Русью. Византийское правительство теперь могло считать чрезмерными те уступки, которые были Даны Руси по договорам 907-911 гг. и склонно было их ограничить или аннулировать». Произошел разрыв Прежних отношений Руси с Византией, о чем и свидетельствовал поход русской рати на Константинополь.237 Вскоре такого рода построения историков были дополнены геополитическими, так сказать, соображениями.

Согласно Г. Г. Литаврину, «Византия, по-видимому не желала более соблюдать условия договоров 907 и 911 гг. Встревожило, по всей вероятности, империю и постепенное укрепление русских на берегах Черного моря. Русские пытались обосноваться в устье Днепра, оставаясь там и на зимнее время. Очевидно, речь шла о попытке русских использовать днепровское устье и другие районы Причерноморья в качестве плацдарма для подготовки весенних и летних военных экспедиций в бассейне Черного моря. В результате отношения Руси и Византии осложнились, следствием чего и был поход Игоря 941 года».238 Происки византийской дипломатии, настраивавшей печенегов против Руси, заставили Игоря, по П. П. Толочко взяться за оружие: «Византия, опасаясь усиления Киевской Руси, пыталась воспрепятствовать этому посредством печенежской угрозы. В Киеве не сразу разгадали коварство императорского двора и вплоть до 30-х годов X в. Русь продолжала оказывать военную помощь Византии... В конце концов двойная игра византийской дипломатии, вероятно, была раскрыта, и между сторонами произошел разрыв. В 941 г. Игорь предпринял первый поход на Византию... ».239 С точки зрения А. Н. Сахарова, к разрыву мирных отношений между Русью и Византией толкало «противоборство сторон в районе Северного Причерноморья и Крыма. Другим поводом, по-видимому-послужило прекращение Византией уплаты ежегодной дани... ».240 Вместе с тем А. Н. Сахаров замечает, будто «видимым свидетельством этого разрыва стало прекращение империей уплаты дани Руси».241 У автора, стало быть, получается, что неуплата греками дани являлась внешним выражением произошедшего разрыва, т. е. отказ Византии платить дань Руси явился не причиной «размирья», а его следствием. Послушаем, однако, летописца.

«Иде Игорь на Греки. И послаша болгаре весть ко царю, яко идуть Русь на Царьград, скедий 10 тысящь. Иже придоша, и приплуша и почаша воевати Вифинь-скиа страны, и воеваху по Понту до Ираклия и до Фафлогоньски земли, и всю страну Никодимийскую попленивше, и Суд весь пожгоша... Много же свытых церквий огневи предаша, монастыре и села пожгоша, и именья немало от обою страну взяша». Далее повествуется о поражении Руси на суше и на море, а также о возвращении Игоря в Киев, где он «нача совокупляти вое многи, и посла по варяги многи за море, вабя е на греки, паки хотя поити на ня».242 При сравнении приведенного рассказа Повести временных лет с византийскими источниками (Хроникой Амартола, Житием Василия Нового) обнаруживается неточность передачи событий летописцем. Русское войско, как явствует из этих источников, проиграло битву 18 июня 941 года в первом морском сражении у Иерона, на ближних подступах к Константинополю. Много русских кораблей было сожжено «греческим огнем». Игорь с частью воинов воротился домой, а другие ушли к берегам Малой Азии. Там в районе Вифинии они все лето грабили и опустошали прибрежные области, пока византийские войска, возглавляемые Вардой Фокой и Куркасом, не вынудили их погрузиться на корабли и отплыть в сторону Фракии. Затем состоялось второе морское сражение, в котором русы опять были разбиты.243 Там бесславно закончился первый поход Игоря против греков.

В источниках нет прямых указаний на то, какую цель преследовали русы, идя «на Грекы». Но из рассказов древнерусского летописца и греческих авторов о действиях русских воинов видно, что шли они прежде всего за добычей. Летописец прямо говорит о захвате ими богатства: «И именья немало об обою страну взяша». По свидетельству византийских авторов, игорево воинство разбитое у Иерона, направилось в прибрежные районы Малой Азии, чтобы продолжить там грабежи. Богатство, честь и слава, приобретаемые в бою, — вот что манило наших предков в Византии. Но главным, судя по всему, было приобретение богатства, ибо в нем воплощались и удача, и честь, и слава, и благоволение богов.

Прямой интерес Игоря и его воинов к богатству сквозит в летописных известиях о втором походе князя на Царьград, помеченных летописцем 944 годом, когда он, «совкупив вой многи, варяги, Русь, и поляны, словени, и кривичи, и тиверьце, и печенеги наа, и тали у них поя, поиде на Греки в лодьях и на коних, хотя мстити собе». Игорь не дошел еще и до Дуная, как перед ним появились византийские послы и сказали от лица императора: «Не ходи, но возьми дань юже имал Олег, придам и еще к той дани». Игорь созвал дружину на думу и «поведа им речь цареву. Реша же дружина Игорева: "Да аще сице глаголеть царь, то что хочем более того, не бивше-ся имати злато, и сребро, и паволоки? Егда кто весть, кто одолееть, мы ли, оне ли? Ли с морем кто светен? Се бо не по земли ходим, но по глубине морьстей: обь-ча смерть всем"». Игорь послушал дружину, взял «У грек злато и паволоки» и «възратися въспять».244 Отсюда ясно, что поход затевался прежде всего ради дани. «Настойчивое выдвижение проблемы дани на первый план в переговорах Игоря с греческим посольством на Дунае, — пишет А.Н.Сахаров, — связь этого аспекта переговоров с русско-византийским договором 907 г., заключенным Олегом, убедительно говорят, что причиной очередного русско-византийского конфликта наряду с борьбой за сферы влияния в Северном Причерноморье и в Крыму было нарушение Византией своих финансовых обязательств».245 Мы полагаем, что коренной причиной походов Игоря явилось именно «нарушение византией своих финансовых обязательств», т. е. прекращение даннических платежей, на которое греки решились не столько в ответ на притязания Руси в Северном Причерноморье и Крыму (их значение и эффективность не следует преувеличивать), сколько вследствие улучшения внешнеполитического положения Империи, позволившего занять ей более жесткую позицию по отношению к Руси.

Греки благоразумно решили не доводить дело до войны и посулили Игорю дань, «юже имал Олег». Император готов был и на большее. «Придам и еще к той дани», — говорил он через послов. О чем здесь конкретно идет речь? У А. Н. Сахарова читаем: «Что касается слов "придам и еще к той дани", то они означают обычную надбавку к установленной сумме дани».246 По А. Н. Сахарову, надбавка—это увеличение именно дани. Однако не исключено тут и другое: предложение выплатить, помимо установленной Олегом ежегодной дани, единовременную контрибуцию. Недаром летописец сообщает, что Игорь с воями взяли «у грек злато и паволоки».247 Греки, следовательно, взяли на себя обязательство платить дань по старине и сверх того выдали в знак примирения отдельную разовую сумму, которую нельзя назвать иначе, как контрибуцией. Вряд ли стоит отождествлять ее целиком с данью, как это сделал, например, К. Д. Кавелин.248 Контрибуция — единовременный платеж, тогда как дань — платеж постоянный, хотя и одна и другая входят в понятие «данничество», с которым современная этнология связывает архаическую форму коллективной эксплуатации, возникай в процессе развития межэтнических противоречий и конфликтов.

Военные предприятия, организованные сыном Игоря князем Святославом по своим целям мало чем отличались от предшествующих. О воинских делах Святослава мы черпаем сведения из отечественных и византийских источников, которые не только дополняют, но ц корректируют друг друга, позволяя устранить односторонность информации русских летописцев и греческих хронистов. Среди ратных занятий Святослава особый интерес для нашей темы представляют балканские войны. Киевский князь начал воевать на Балканах не без стараний Византии, имевшей обыкновение стравливать опасных для себя противников, т. е. расправляться со своими врагами чужими руками. Вот и на этот раз император Никифор Фока направил к Святославу патрикия Калокира, чтобы побудить его напасть на Болгарию. Калокир привез в Киев 15 кентинариев (1500 фунтов) золота, предназначенного для распределения между «тавроскифами» в обмен на их выступление против болгар.249 Миссия Калокира достигла поставленной цели: патрикий, прибыв «в Скифию, завязал дружбу с катархонтом тавров, совратил его дарами и очаровал льстивыми речами — ведь все скифское племя необычайно корыстолюбиво, в высшей степени алчно, падко на подкупы, и на обещания. Калокир уговорил [его] собрать сильное войско и выступать против мисян с тем. чтобы после победы над ними подчинить и удержать страну для собственного пребывания... ». Святослав, «возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян, поднял на войну все молодое поколение тавров. Набрав таким образом войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей, он вместе с патрикием Калокиром, с которым соединился узами побратимства, выступил против мисян».250

Б. А. Рыбаков полагает, что «никакого приглашения, никакого дружественного договора Византии с Киевской Русью, направленного против болгар, на самом деле не было».251 Но, помимо свидетельства византийского автора, существуют известия поздних летописцев, говорящие о том, что такого рода «приглашение» все же поступило от греков. В Никоновской летописи чихаем: «О Русском князе Святославе. При сем Никифоре царе, в лето 6475, иде Святослав на Болгары. Никифору царю изведшу на них, многаго ради их воевалия еже на Царьград... ».252 Не следует отбрасывать это сообщение.253 Вместе со сведениями Льва Диакона оно должно использоваться при воспроизведении того, что предшествовало походу Святослава на Болгарию. А предшествовало ему появление в Киеве императорского посольства, которое уговаривало русов идти «на Болгары», подкрепляя свои уговоры раздачей золота. По словам М. В. Левченко, «1500 фунтов золота, привезенные в Киев Калокиром, были авансом. По выполнении возложенных на него поручений Святославу, кроме военной добычи, было обещано денежное вознаграждение».254 Важно подчеркнуть, что золото, доставленное в качестве аванса Калокиром в Киев, было передано не одному Святославу, а распределено и между русами,255 входившими, вероятно, в ближайшее окружение князя, а также, быть может, среди более широкого круга известных в киевском обществе воинов.

Что касается Повести временных лет, то она говорит о походе Святослава без каких-либо упоминаний о предварительном соглашении греков с русами: «Иде Святослав на Дунай на Болгары. И бившимъся обоим, одоле Святослав болгаром, и взя город 80 по Дунаеве, и седе княжа ту в Переяславци, емля дань на грецех».256 Перед нами картина войны, но отнюдь не «союза русских с болгарами», как пытается уверить Б. А. Рыбаков.257 вообще представляется сомнительной данная летописная статья: «В этой короткой заметке ощущается ряд противоречий. Преувеличенным кажется такое большое количество дунайских городов; отчасти оно объясняется тем, что в свое время император Юстиниан построил на Дунае множество крепостей, часть которых потом опустела. Странным представляется и то, что одолел Святослав войско болгар, а дань взимал с Византии».58 Возможно, летописец преувеличил количество взятых Святославом болгарских городов, но ничего нет странного во взимании дани с Византии, а не с болгар. Ведь он остался в Переяславце не как завоеватель, а как правитель, князь: «И седе княжа ту». Произошла, следовательно, метаморфоза — Святослав из завоевателя превратился в правителя. При каких обстоятельствах это совершилось летописец, к сожалению, умалчивает, констатируя лишь факт самого превращения, которому не стоит удивляться, поскольку оно соответствовало жизненной практике. То же случилось и с Олегом, когда он, захватив Киев, стал местным, киевским князем. О том, что Святослав, находясь в Переяславце, взял на себя функции правителя, можно судить по укоризненной речи киевлян: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив».259 Блюсти землю — одна из важнейших обязанностей князя как главы местной власти- Характерное признание сделал и сам Святослав, обращаясь к матери своей и боярам: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеве разноличные, из Чех же, из Угор сребро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь».260 Примечательна терминология Святослава. Он хочет «жити в Переяславци на Дунай». По понятиям древнерусских людей, «жизнь» нередко означала волость, где правил тот или иной князь, а «жити» было синонимом «княжити».261 Любопытно и то, что Святослав смотрит на Русь как бы со стороны, поставив ее в один ряд с явно чужими народами: греками, чехами и уграми. Он как бы отделяет «свою землю» от греческой земли, русской, чешской и венгерской. Какая это земля? Конечно, болгарская.262 Поэтому бесплодны, на наш взгляд, ученые дебаты о том, русскую ли столицу или личную резиденцию намеревался Святослав перенести в Переяславец.263 Он задумал совсем иное: покинуть Киев и сесть на княжение в Переяславце — там, «куда вся благая сводятся».264 Какую-то роль в возникновении замыслов Святослава, как уже отмечалось, играли и греки, в частности Калокир, который соблазнял Святослава «выступить против мисян с тем, чтобы после победы на ними подчинить и удержать страну для собственного пребывания».265 Калокир воспламенил воображение Святослава, который во сне уже вядел себя «владетелем страны мисян».266

О желании Святослава уйти из Киева можно догадаться по его распоряжениям перед новым уходом в Дереяславец: «Святослав посади Ярополка в Киеве, а Ольга в деревех». Новгородцам он дал Владимира.267 Заботой о «державе» объясняет эти меры князя В. В. Мавродин. «Похоронив мать, —пишет он,— Святослав принялся за устройство своей державы. Для этого он сажает своих сыновей Ярополка в Киеве, Олега в земле древлян, в Овруче, а Владимира — в Новгороде. Такое распределение диктовалось необходмостью создать крепкую власть в недавно покоренной Древлянской земле и иметь в своих руках оба крупнейших города на великом водном пути "из варяг в греки"».268 А. Н. Сахаров обнаружил тут раздел Руси: «Возвращаясь после смерти Ольги в июле 969 года на Дунай, в свой любимый Переяславец, Святослав даже разделил Киевскую землю между своими сыновьями. В Киеве он посадил Ярополка, древлянскую землю отдал Олегу, в Новгород отправил Владимира».269 Однако ни В. В. Мавродин, ни А. Н. Сахаров, ни многие другие ученые не оценили должным образом факт наделения Ярополка «матерью градов русских» — Киевом. Ведь Святослав сажает Ярополка в Киеве, иначе – передает ему княжескую власть.270 Перед нами уникальный, пожалуй, в истории Древней Руси случай, когда власть в Киеве получил сын при живом отце. А это, безусловно, означает, что мотивы передачи Святославом власти в Киеве старшему сыну были весьма необычны. Они явились следствием решения Святослава переселиться в Переяславец и сесть там на княжение. Верно угадал намерение киевского князя С. М. Соловьев: «Святослав спешил окончить свое княжение на Руси: он посадил своего старшего сына в Киеве, другого, Олега,— в земле Древлянской».271

Все это позволяет разрешить недоумение Б. А. Рыбакова относительно того, что Святослав княжил в Переяславце, а дань брал с греков. Взойдя на княжеский стол в Переяславце,272 он не мог собирать дань с местного болгарского населения, ибо данью облагали чужие племена и народы. Дань являлась выражением внешнего господства, навязанного и поддерживаемого военной силой. Она была унизительной для свободного народа. Вспоминается описанный Львом Диаконом характерный в этой связи эпизод, произошедший в Царьграде, когда к императору Никифору пришли болгары и заявили, что «их властитель требует обычной дани, за которой они посланы теперь к василевсу. [Никифор] был спокойного нрава, и его нелегко было вывести из себя, но [речь послов] против ожидания чрезвычайно его рассердила; преисполненный гнева, он воскликнул необычным для него громким голосом: "Горе ромеям если они, силой оружия обратившие в бегство всех не приятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех отношениях низкому скифскому племени!" Находясь в затруднении, он обратился к своему отцу Варде, — случилось, что тот, провозглашенный кесарем, был тогда при нем, — и спросил у него, как следует понимать то, что мисяне требуют у ромеев дани: "Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному племени и буду платить ему дань?". Он тут же приказал отхлестать послов по щекам и сказал им: "Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников"».273 Если это и вымышленная сцена, то все равно по ней можно судить о понятиях того времени насчет даннической зависимости.274 Она, повторяем, оскорбляла свободный народ. И все же Никифор дань Святославу платил. Русский князь, как мы знаем, княжил в Переяславце, «емля дань на грьцех». Что это была за дань?

По В. Н. Татищеву, Святослав «оставался жить в Переяславце, куда ему греки уложенную погодную дань безспорно присылали».275 Примерно так же рассуждает А. Н. Сахаров. Летописная фраза «и седе княжа ту в Переяславци, емля дань на грьцех» исполнена, по его мнению, «большого исторического смысла. Она возвращает нас к истокам русско-византийских мирных урегулирований — вопросу об уплате империей ежегодной дани Руси. Уплата дани... лежала в основе всех мирных соглашений Руси с Византией, начинал с 860 года. Действие этого условия приостанавливалось во время военных конфликтов и возобновлялось после заключения очередного русско-византийского договора. Мы не знаем, прекращала ли Византия выплачивать дань Руси в период их конфликта 966-967 годов. Но судя по тому факту, что летописец упомянул о взимании Святославом дани с греков во время пребывания его в Переяславце, это может быть косвенным свидетельством нарушения империей своих традиционных финансовых обязательств в отношении союзника».276 Эти обязательства явились предметом обсуждения во время пребывания в Киеве посольства, возглавляемого Калокиром. «Судя по тому, что Святослав явился в Переяславец и продолжал брать дань с греков, византийское посольство подтвердило действующие пункты договора 907 года, в частности о выплате Византией ежегодной дани Руси».277

Иначе видится дань, какую получал Святослав в Переяславце, другому исследователю В. В. Мавродину. Обещанное Никифором Фокой вознаграждение за выступление против болгар — вот что такое, по догадке ученого, эта дань.278 Согласно М. В. Левченко, русский князь «получил от императора обещанное вознаграждение, о чем говорит летопись: "емля дань на Грьцех", хотя не Полностью».279

Интересное предположение высказал В. Т. Пашуто: Святослав, оказавшись в Переяславце, заключил, по-видимому, «какое-то соглашение с Византией. Быть может, оно было тройственным — русско-болгарско-византийским, ибо в 968 г. император отказался платить Болгарии предусмотренную договором 927 г. дань. Святослав мог стать правоприемником части этой дани».280

Б. А. Рыбаков назвал дань с греков контрибуцией, наложенной на Византию в итоге «нижнедунайских военных действий».281 А М. Я. Сюзюмов и С. А. Иванов усматривают в ней «какие-то суммы», которые получал Святослав от Никифора.282

По-видимому, надо отказаться от однозначных определений упоминаемой летописцем дани, поступавшей Святославу в Переяславец. Обращает внимание многократность взимания дани князем, что подчеркнуто глагольной формой «емля». За этой многократностью угадывается неоднородность платежей, идущих Святославу. То могла бы быть дань, приносимая новому правителю Болгарии, возможно, в качестве правопреемника прежних даннических поступлений болгарам, как предположил В. Т. Пашуто. Если данная догадка верна, то надо говорить о возобновлении выплаты дани Болгарии византийским правительством, прерванной Никифором, который в 965 году отказался «давать дань» болгарам и весной 966 года начал военные действия против них.283 Теперь император вынужден был снова платить дань Болгарии в лице ее правителя (как оказалось, мимолетного) Святослава, представлявшего для Византии большую опасность.284 Эта дань шла «мира деля». Кроме того, князь мог получать какую-то часть ежегодной дани, определенной Руси в соответствии с русско-византийскими договорами. Не исключены здесь и разовые подношения в виде даров. Следовательно, летописная формула «емля дань на грьцех» должна быть истолкована в смысле взимания Святославом различных платежей, о которых, разумеется, мы можем высказывать только предположения.

Вопрос о данях остается одним из главнейших для руси и с переменой обстоятельств, связанной с началом русско-византийской войны. Из летописи узнаем, что Святослав, одолев болгар после возвращения своего из Киева на Дунай и взяв «копьем» Переяславец, «посла къ греком, глаголя: "Хочю на вы ити и взяти град вашь, яко сей"». В ответ греки «реша: "Мы неду-жи противу вам стати, но возми дань на нас, и на дружину свою, и повежьте ны, колико вас, да вдамы по числу на главы". И рече Святослав: Есть нас 20 тысящь, и прирече 10 тысящь, бе бо Руси 10 тысящь толко. И пристроиша грьци 100 тысящь на Святослава, и не даша дани».285 Если приведенная запись не запечатлела подлинные исторические факты, то она, несомненно, отразила представления летописца и его современников о том, как предотвращали войну те, кто был неспособен отразить врага. Для этого следовало дать «окуп», т. е. выплатить неприятелю контрибуцию. И лишь потом приступали к переговорам и заключению договора «мира и любви», устанавливавшего долговременные даннические отношения между бывшими противниками.

Греки, если верить летописцу, хитрили, не собираясь на самом деле платить дань.286 Святослав меж тем, преодолев Балканский хребет, разорил Фракию и быстро продвигался к Царьграду, «воюя и грады разбивая, иже стоять и до днешнего дне пусты». Но, как свидетельствуют византийские источники, русы потерпели поражение у Аркадиополя и отступили. Летопись, напротив, изображает Святослава победителем, которому греки были не в силах противостоять. В ней повествуется о том, как василевс срочно созвал «боляре своя в Полату, и рече им: "Што створим, яко не можем противу ему стати?"». А дальше следуют сцены, за внешней стороной которых скрывается глубинный смысл событий, вольно или невольно завуалированный русским книжником начала XII века.

«Боляре» посоветовали императору: «Поели к нему (Святославу. — И.Ф.) дары, искусим и, любезнив ли есть злату, ли паволокам?». И вот когда греки пришли с «поклоном» к Святославу и «положиша пред ним злато и паволоки», князь, «кроме зря», будто бы сказал отрокам своим: «Схороните». Однако совсем по другому повел себя князь, получив от василевса «мечь и ино оружье». Он, приняв дар, «нача хвалити, и любити и целовати царя». Недобрый знак увидели в этом царевы бояре: «Лют се мужь хочет быти, яко именья не брежет, а оружье емлеть. Имися по дань». И царь направил послов к Святославу, «глаголя сице: "Не ходи къ граду, возми дань, еже хощеши"; за малом бо бе не дошел Царяграда. И даша ему дань; имашеть же и за убьеныя, глаголя, яко "Род его возметь". Взя же и дары многы, възратися в Переяславец с похвалою великою».287 Так излагает события Повесть временных лет. По мнению Д. С. Лихачева, ее «рассказ об испытании Святослава дарами носит характер сделанного на основе дружинного предания с ярко выраженной дружинной идеологией».288 Нам представляется, что «дружинная идеология» здесь вторична относительно первоначальной смысловой основы данного рассказа, который, собственно, и стал рассказом об испытании Святослава дарами благодаря введению в него дружинных мотивов. Кому принадлежит эта новация, летописцу или устным сказителям, установить трудно. Более посильной является задача приближения к исконному смыслу означенных событий.

В Новгородской Первой летописи младшего извода эпизод с греческими дарами золотом и паволоками представлен несколько иначе, чем в Повести временных лет. Там читаем: «И поведоша Святославу: яко приидоша Греци с поклоном. И рче Святослав: "введите их семо" ; и абие приведоша и. Онем же слом пришедшим и пакы поклонившимся ему, и положижа пред ним злато и паволокы. И рече Святослав, кроме зря, отроком своим: "возмете, кому что будет". Они же поимаша, а слы цареве, видевши тое, приидоша к цесарю».289 В отличие от Повести временных лет, которая сообщает о распоряжении Святослава «схоронить» (спрятать) принесенные греческими послами золото и паволоки, Новгородская Первая летопись говорит о раздаче этих богатств княжеским отрокам. То же имеем и в Никоновской летописи: «И рече Святослав отроком своим, кроме зря: "возмите кому что будеть"; они же поимаша».290 Архангелогородский летописец, сохранивший в своем составе более исправную и полную редакцию Начального свода, нежели та, что дошла до нас в Новгородской Первой летописи младшего извода,291 содержит любопытные нюансы, отличающие его от Повести временных лет, Новгородской Первой летописи и Никоновского свода: «и приведоша послы, и поклонившася ему (Святославу.— И. Ф.), и положиша пред ним злато и паволоки. И раз-да Святослав отроком своим и разделити им повеле, а сам, не зря и не отвеща послом ничтоже, и отпусти их».292 Князь, стало быть, раздает отрокам своим «злато и паволоки», принесенные греческими послами, повелев им также «разделити» (поделить, оделить)293 эти сокровища. Вероятно, тут подразумеваются не только отроки, но и другие лица из числа иных воинов. Святослав не дал послам никакого ответа и отпустил их ни с чем. Безрезультатность встречи византийского посольства с русским князем отмечена и в первой редакции Истории Российской В. Н. Татищева: «А ничто же послом отвеща».294 Во второй редакции говорится о раздаче греческих подношений широкому кругу: «Святослав, не возрев на дары, рек служасчим своим: "Возьмите и раздайте требуюсчим"».295 Историк, по-видимому, комбинировал свой рассказ из имеющихся у него различных летописных источников. Отталкиваясь от приведенных сведений, почерпнутых из летописей, а также от татищевских известий, выскажем и мы свое суждение о произошедшем.

Несмотря на поражение Святослава у Аркадиополя русские «вой», находившиеся неподалеку от Царьграда. страшили греков. Поэтому те и направили посольство с богатыми дарами к Святославу, чтобы договориться с ним о мире. Дары были приняты и розданы воинам. Но золото и паволоки, присланные императором, не убеждали князя в том, что греки искренне хотят мира. К тому же памятен был их недавний обман. Вот почему Святослав «не отвеща послом ничтоже», т. е. не дал мира. Ему нужны были более веские подтверждения готовности василевса прекратить войну. Тогда «царь» послал Святославу «мечь и ино оружье». Для князя-язычника этот новый дар являлся знаком подлинного миролюбия греков. В языческом ритуале, сопровождавшем заключение мира, оружию придавалось особое значение. Когда Олег «творил» мир с греками, то мужи его «кляшася оружьем своим».296 Князь Игорь и его окружение, ходя на «роту» при заключении мирного договора 944 г., «покладоша оружье свое».297 Договариваясь о дружбе, русский воевода Претич и печенежский вождь обменялись оружием: «въдасть печенежский князь Претичю конь, саблю, стрелы. Он же дасть ему броне, щит и мечь».298 За нарушение условий договора 971 года русы навлекали на себя грозные кары, среди которых была и такая: «своим оружьем да исечени будем».299 Примечательны слова автора Повести временных лет о том, что Святослав, получив от императора мечь и «ино оружье», стал «хвалити, и любити, и целовати царя». Обычно эти слова переводят так, будто обрадованный оружием князь, хвалил василевса, выражал ему любовь и благодарность.300 Однако в Новгородской Первой летописи находим несколько иное чтение, отличающееся от Повести временных лет. Святослав, приняв оружие, «нача лк>бити и хвалити и целовати, яко самого царя».301 Что же мог целовать князь, «яко самого царя». Скорее всего присланный царем меч. Если это так, то мы имеем перед собой фрагмент ритуального языческого обращения с оружием, полученным в знак примирения и окончания войны.301а Следовательно, в сцене с дарами золотом, паволоками и оружием улавливается иной, глубинный языческий смысл, затушеванный в Повести временных лет.302

Получив оружие от «цесаря», Святослав мог теперь поверить в искренность его мирных побуждений. С данью и многими дарами он ушел за Балканы. Но «льстивые» греки на самом деле не помышляли о мире и вскоре напали на русских, но не добились безусловной победы.303 И тогда они снова повели речь о мире. Святослав же «поча думати с дружиною своею, рька сице: "Аще не створим мира со царем, а увесть царь, яко мало нас есть, пришедше оступять ны в граде. А Руска земля далеча, а печенеги с нами ратьны, а кто ны поможеть? Но створим мир со царем, се бо ны ся по дань яли, и то буди доволно нам. Аще ли почнеть не управляти дани да изнова на Руси, совкупивше вой множайши, пойдем Царьгороду" Люба бысть речь си дружине, и послаша лепшие мужи ко цареви, и придоша в Деревъстръ, и поведаша цареви».304 Отсюда ясно, что главным условием мира для Руси было согласие греков платить ежегодную дань.305

События, связанные с войнами Святослава против болгар и греков, демонстрируют весь набор приемов принудительного изъятия материальных ценностей одним этносом у другого. Это — прямой вооруженный грабеж, вынужденные дары, единовременные платежи (контрибуции), долгосрочные дани.

По окончании военной кампании Святослав с огромным «именьем» и «полоном» возвращался на Русь. Но у днепровских порогов его подстерегали печенеги: «И приде Святослав к порогом, и не бе льзе проити порог. И ста зимовати в Белобережьи, и не бе у них брашна уже, и бе глад велик, яко по полугривне глава коняча, и зимова Святослав ту». Весною князь снова попытался «проити порог», но не сумел и пал в бою с печенегами.306

В летописной традиции и научной литературе виновниками гибели Святослава представлены соответственно болгары и византийцы, известившие печенегов о воз вращении князя домой с большим богатством. Однако интересные соображения на сей счет высказал Л. Н. Гумилев. Он писал: «Существует, и уже стало общепринятым, предположение, что Цимисхий, отпустив русов из Доростола, договорился с печенегами о последующем их истреблении. Это мнение представляется предвзятым. Зачем было нужно тратить золото на подкуп кочевников, когда эскадра из 300 кораблей с огнеметами могла сжечь деревянные ладьи израненных русов на пути от устья Дуная до Днепровского лимана. Дешевле и радикальнее! Затем, как могли печенеги с осени 971 г. до весны 972 г. бросить пастьбу скота, кочевание, заготовку сена и прочие неотложные дела, только чтобы караулить русский отряд? Ну а если бы русы прошли в Киев на конях по долине Буга, т. е. через земли тиверцев, тогда все ожидание было бы напрасным. И наконец, Кедрен и Зонара сообщают, что Цимисхий, стремясь к скорейшему миру, предложил печенегам союз с Византией, если они пообещают не переходить Истр (Дунай), не разорять Болгарию, ставшую византийской провинцией, и "позволить русам пройти через их землею в свое отечество". Печенеги согласились на все, кроме последнего, так как "были ожесточены на русов за то, что они заключили мир с римлянами". Нет, не похожи печенеги на алчных дикарей, продающих свои услуги за подачки. Ясно, что у них были свои политические цели, которые нам пока не ясны, но, может быть, прояснятся впоследствии».307

Разобрав имеющиеся в распоряжении современных ученых данные, Л. Н. Гумилев приходит к выводу, что причину ожесточения печенегов против Святослава надо искать в Киеве, где всеми делами заправляла христианская партия, враждебная Святославу — князю-язычнику. Именно христиане не хотели допустить его возвращения в днепровскую столицу. Они как раз и были заинтересованы в смерти князя. Во главе киевских христиан стоял старший сын Святослава Ярополк, который. зная, что происходит на Нижнем Днепре, сговорился с печенегами. «Следовательно, вина за смерть Святослава лежит не на христианах Константинополя, а на христианах Киева».308

Л. Н. Гумилев справедливо, на наш взгляд, связал гибель Святослава с обстановкой, сложившейся тогда в Киеве. Но причина неприятия киянами Святослава возникла, по-видимому, не на религиозной, а на политической почве. Не надо преувеличивать значение христианской общины в жизни Киева середины X века. Политическая роль ее в то время была еще не столь уж значительной, как кажется Л. Н. Гумилеву.309 Роковым для Святослава стал его политический разлад с киевской общиной. На чем основано это наше предположение?

Святослав, как мы знаем, пренебрег интересами Киева, из-за чего стольный город чуть ли не взяли печенеги. Своим поведением князь вызвал явное недовольство и возмущение киевлян. Несмотря на это, он оставил и город и киевское княжение ради того, чтобы стать правителем Болгарии.310 Значит, из Киева он ушел по собственной воле. Правда, Л. Н. Гумилев полагает, будто Святослав «не просто покинул Киев, а был вынужден его покинуть и уйти в дунайскую оккупационную армию, которой командовали его верные сподвижники Сфенкел, Икмор, Свенельд».311 С этим утверждением ученого нельзя согласиться, поскольку Святослава позвали в Киев именно горожане, чтобы он оборонял их. По призыву киян князь и вернулся в город.312 Но его неудержимо влекло на Дунай, что и вызвало в конце концов отчуждение людей к своему властителю. Вполне возможно, что Святослав посадил на киевский стол Ярополка под давлением киян, боявшихся снова остаться без князя. И вот теперь «блудный» князь, потерпевший поражение в войне, возвращался домой. Но там его не ждали, больше того: не хотели видеть.313 О настроениях в Киеве знали, по всему вероятию, мужи из ближайшего княжеского окружения, в частности Свенельд, о чем судим по поступкам воеводы.

Повесть временных лет рассказывает, как Святослав, «сотворив мир» с греками, «поиде в лодьях к порогом. И рече воевода отень Свеналд: "Поиде, княже, на коних около, стоять бо печенези в порозех". И не послуша его доиде в лодьях. И послаша переяславци к печенегом, глаголюще: "Се идеть вы Святослав в Русь, взем именье много у грек и полон бещислен, с малою дружины". Слышавше же се печенези заступиша пороги».314 Святослава убили, а Свенельд «приде Киеву к Ярополку».315 Эту историю сообщают и другие летописцы.316 Приводит ее и В. Н. Татищев.317 Архангелогородский летописец, излагая события аналогичным образом, добавляет одну подробность, касающуюся Свенельда, который якобы «убежа с бою», что был у русов с печенегами, «и приде в Киев к Ярополку сыну Святославлю, и сказа ему смерть отцеву, и плакася по нем со всеми людьми».318

В предании Повести временных лет об уходе Святослава с Дуная и гибели его на Днепре много неясного. С. М. Соловьев говорил, что «это предание, как оно занесено в летопись, требует некоторых пояснений. Здесь прежде всего представляется вопрос: почему Святослав, который так мало был способен к страху, испугался печенегов и возвратился назад зимовать в Белобережье; если испугался в первый раз, то какую надежду имел к беспрепятственному возвращению после, весною; почему он мог думать, что печенеги не будут сторожить его и в это время; наконец, если испугался печенегов, то почему не принял совета Свенельдова, который указывал ему обходной путь степью? Другой вопрос: каким образом спасся Свенельд? Во-первых, мы знаем, каким бесчестьем покрывался дружинник, оставивший своего вождя в битве, переживший его и отдавший тело его на поругание врагам; этому бесчестью наиболее Подвергались самые храбрейшие, т. е. самые приближенные к вождю, князю; а кто был ближе Свенельда к Святославу?... И неужели Свенельд не постыдился бежать с поля боя, не захотел лечь со своим князем? Во-вторых, каким образом он мог спастись? Мы знаем, как затруднительны бывали переходы русских через пороги, когда они принуждены бывали тащить на себе лодки и обороняться от врагов, и при такой малочисленности Святославовой дружины трудно, чтоб главный по князе вождь мог спастись от тучи облегавших варваров Для решения этих вопросов мы должны обратить внимание на характер и положение Святослава, как они выставлены в предании. Святослав воевал Болгарию и остался там жить; вызванный оттуда вестью об опасности своего семейства, нехотя поехал в Русь; здесь едва дождался смерти матери, отдал волости сыновьям и отправился навсегда в Болгарию, свою страну. Но теперь он принужден снова ее оставить и возвратиться в Русь, от которой уже отрекся, где уже княжили его сыновья; в каком отношении он находился к ним, особенно к старшему Ярополку, сидевшему в Киеве? Во всяком случае ему необходимо было лишить последнего данной ему власти и занять его место; притом, как должны были смотреть на него киевляне, которые и прежде упрекали его за то, что он отрекся от Руси? Теперь он потерял ту страну, для которой пренебрег Русью, и пришел беглецом в родную землю. Естественно, что такое положение должно было быть для Святослава нестерпимо; не удивительно, что ему не хотелось возвратиться в Киев, и он остался зимовать в Белобережье, послав Свенельда степью в Русь, чтоб тот привел ему оттуда побольше дружины... Но Свенельд волею или неволею мешкал на Руси, а голод не позволял Святославу медлить более в Белобережье; идти в обход степью было нельзя: кони было съедены, по необходимости должно было плыть Днепром через пороги, где ждали печенеги. Что Святослав сам отправил Свенельда степью в Киев, об этом свидетельствует Иоакимова летопись».319 Действительно, из Иоакимовой летописи узнаем, что Святослав «вся воя отпусти полем ко Киеву, а сам не со многими иде в лодиах».320 Свидетельство летописи Иоакима, некоторые детали рассказа Повести временных лет, размышления С. М. Соловьева и Л. Н. Гумилева помогают воссоздать (приблизительно и гипотетично) финальную картину жизни Святослава, а также обозначить роль воеводы Свенельда в княжеской смерти.

Возникает вопрос, когда Свенельд предупредил князя о грозящей опасности со стороны печенегов: до отплытия его от берегов Дуная или на Днепре перед приходом Святослава к порогам? За этим вопросом следует другой, когда Свенельд покинул князя и отправился правобережными степями в Киев: накануне ли ухода Святослава с Дуная, по отступлении ли его в Белобережье на зимовку или же после разгрома русской дружины и гибели ее предводителя? От ответа на поставленные вопросы прояснится в какой-то мере значение Свенельда в трагическом конце Святослава.

Иоакимовская летопись говорит о том, что Святослав русских воев «отпусти полем ко Киеву» до того, как сам тронулся в путь водою. Разумеется, вой не могли уйти в Киев без воеводы. Таковым, как известно, был Свенельд, который, по всей видимости, и возглавил воинов, ушедших «полем» восвояси. Автор Повести временных лет не противоречит, по нашему мнению, Иоакимовской летописи. У него Свенельд предупреждает Святослава о печенежской опасности прежде, чем «переяславци» сообщают печенегам о возвращении русского князя «в Русь».321 Послать же весть печенегам переяславцы вряд ли могли раньше отплытия княжеской флотилии. Отсюда следует, что русское войско, собираясь домой, еще в Болгарии разделилось на две части, одна из которых пошла по суху со Свенельдом «на коних около», а другая со Святославом отправилась в ладьях к Днепру. Будь все иначе, предостережение Свенельда оказалось бы излишним, так как Святослав, добравшись до днепровских Порогов, убедился бы сам в печенежской засаде. Намек на возвращение Святослава с частью воинов, причем Незначительной, содержится, полагаем, в словах переяславцев о том, что Святослав «идеть с малом дружины». Заметим, кстати, что переяславцы могли известить печенегов о выступлении князя «с малом дружины» после того, как русское войско, разделившись надвое, вышло в дорогу. Наконец, допустив движением устью Днепру всей княжеской рати, мы должны будем признать, что ца суда были погружены и все имевшиеся в войске боевые кони,322 но это маловероятно.

Итак, Свенельд с конными воинами пошел в Киев не с Днепра, а с Дуная,91 о чем свидетельствует Иоаки-мовская летопись. К этому предположению склоняет и ряд приведенных нами соображений.92 Но, приняв его, мы должны признать такую осведомленность Свенельда, какой не располагал даже Святослав. Откуда она? Не получал ли он какие-то сведения из Киева? И не были ли ему известны замыслы правителей, оставленных Святославом властвовать в полянской столице?

Для такого рода вопросов есть определенные основания.

Обращает внимание особое положение Свенельда. «равно другаго свещанья, бывшего при Святославе, велящем князи рустем, и при Свенальде», — такими словами начинается русско-византийский договор 971 г.325 дто позволило М. И. Артамонову сказать, что Свенельд «выступает наравне с князем».93 Высокий статус Свенельда подчеркнут в летописи тем, что он — «воевода отень», а не роевода Святослава. Во всем тут чувствуется некоторое соперничество наших героев. О том же говорит и возвращение воеводы в Киев отдельно от князя. По сути Свенельд оставил Святослава на произвол судьбы, поступив так, как не мог поступить верный и преданный «княжой муж». Свенельд, как явствует отсюда, не столько был связан с князем и княжеской дружиной, сколько с воями — народным ополчением киевской общины. Далее вспоминается летописное свидетельство, до сих пор недостаточно оцененное исследователями: Свенельд «приде Киеву къ Ярополку». Следовательно, воевода вернулся не просто в Киев, а пришел к Ярополку. Здесь Ярополк фигурирует как правитель, под вассальный покров которого отдается Свенельд. То был уже полный разрыв со Святославом.94

Когда Святослав терпел бедствия в Белобережье, Свенельд уже находился при Ярополке. Из Киева можно было подать помощь переносившим лишения Святославу и его воинам.95 Но она не последовала. Святослав, как мы убедились, никому был не нужен в Киеве: ни местной общине, интересами которой он пренебрегал, Ярополку с ближними мужами, которые не желали впускать власть из своих рук. В Киеве не только не Помышляли о помощи Святославу, но и устроили печенежскую ловушку неугодному князю.96 В итоге он погиб. В смерти его были повинны кияне, проявившие к нему полное равнодушие и даже отчуждение, Ярополк сговорившийся с печенегами,330 и обуреваемый властолюбием Свенельд, надеявшийся усилить свое влияние в Киеве. Последующие события, кажется, подтверждают нашу догадку.

Вскоре после гибели Святослава началась кровавая усобица между его сыновьями. Летописец по-своему и, как нам думается, неверно объясняет причину начала межкняжеской распри. Он говорит: «Лов деющю Свеналдичю, именем Лют, ишед бо ис Киева гна по звери в лесе. И узре и Олег, и рече: "Кто се есть?". И реша ему: "Свеналдичь". И заехав, уби и, бе бо ловы дея Олег. И том бысть межю ими ненависть, Ярополку на Ольга, и молвяше всегда Ярополку Свеналд: "Поиди на брат свой и прими волость его, хотя отмьстити сыну своему».331 Затем следует описание войны Ярополка с Олегом.

Данный летописный текст является, похоже, переработкой более ранних записей, которыми располагал летописец. Возможно, то было Сказание о первых русских князьях, написанное, по предположению М.Н.Тихомирова, в Киеве вскоре после крещения Руси.332 В части, интересующей нас, оно подверглось смысловой обработке, сопровождавшейся перекройкой текста, следы чего видны в летописной статье. Так, обращает внимание фраза: «И о том бысть межю ими ненависть, Ярополку на Ольга». Неуклюжее построение этой фразы очевидно: вопреки правилам древнерусского языка местоимение в ней употреблено прежде упоминания лиц, которых оно обозначает. Неожиданно тут появляется и Ярополк. Не произведена ли здесь замена имен? Если ответить положительно на поставленный вопрос, то возникает другой: чье имя стояло в начальной редакции рассказа. Ответ возможен один: имя Свенельда.333 Положим, однако, что наше предположение не соответствует действительности. Но и тогда нужно признать: грамматическая несообразность текста и неожиданное появление в нем имени Ярополка, указывают на значительное сокращение первоначального повествования, произведенное летописцем и затемнившее его содержание.

В летописном рассказе не согласовано также убийство Люта Свенельдича с причиной, побудившей Олега на кровавое дело. «Бе бо ловы дея Олег», — говорит летописец, мотивируя убийство Люта. Будь так, Олег вряд ли бы стал выяснять, кто гонит зверя «в лесе». Но он спрашивает: «Кто се есть?». И лишь узнав, что это «Свеналдичь», убивает его.334 Стало быть, Олег совершает убийство не потому, что встретил в своих угодьях незванного охотника, а потому, что им оказался сын Свенельда. Значит, причина, побудившая Олега расправиться с Лютом была иной, чем та, какую называет летописец.335 И все же эта мысль прижилась в летописной и научной литературе.

Ее придерживались уже древнерусские книжники. Составитель, например Летописца Переяславля Суздальского утверждает, будто Свенельд «свадил» Ярополку с Олегом «о ловищах звериных».336 Летописцы московской поры повторяли автора Повести временных лет.337? То же проделал и В.Н. Татищев. «Лют зовомый, сын Свеналд, — читаем в первой редакции его Истории, шед ис Киева к Деревской области, ловы деющи, и внезапу в лесе узре его Олег и рече: "Кто сей есть?". И реша ему: "Свеналдич". И заехав Олег, и уби его, бе бо ловы дея».338 Во второй редакции добавлены некоторые подробности: «Лют зовомый, сын Свеналдов, ходил ис Киева для ловли зверей к Древлянской области и внезапу съехался с Ольгом князем, где учинилась междо ими о ловле распря. Олег же, оскорбясь на наглость оного Люта, убил его».339 Сходную трактовку «драмы на охоте» встречаем и в историографии XIX века.

По Н.М.Карамзину, князь Олег умертвил Люта, «встретясь с ним на ловле в своем владении: причина достаточная, по тогдашним грубым нравам, для поединка или самого злодейского убийства».340 Созвучным образом размышлял С. М. Соловьев: «Мы знаем, что охота после войны была господствующей страстью средневековых варваров: везде князья представляли себе касательно охоты большие права, жестоко наказывая за их нарушение. Это служит достаточным объяснением происшествия, рассказанного нашим летописцем: сын Свенельда, именем Лют, выехал из Киева на охоту и, погнавшись за зверем, въехал в леса, принадлежавшие к волости Олега, князя древлянского; по случаю в это же время охотился здесь и сам Олег, он встретился с Лютом... и убил его».341

Имели место и другие объяснения случившемуся на ловах в Древлянской земле. Так, Н. И. Костомаров рассматривал убийство Люта на фоне отношений полян руси с древлянами, побежденными Киевом. «Кто знает,— рассуждал он,— не проявилось ли восстание побежденных во вражде двух братьев (Ярополка и Олега.;— И. Ф.) тем, что побежденные настроили Олега убить Свенельдова сына?».342

Советские историки нередко усматривали причину смертельной стычки Олега с Лютом в нарушении последним владельческих прав, связанных с развитием княжеской собственности на землю. По словам В.В. Мавродина, «везде стояли "ловища" и "перевесища", "места" и "знамения", всюду хозяйничали и управляли различные княжие "мужи", строго следившие за тем, чтобы кто-нибудь не сделал "перетес" на "знаменном дубу", не переорал" межу, не поставил свой "знак" на бортном дереве, не бил в пущах и на болотах лосей и бобров, векш и куниц. Частная собственность росла и укреплялась. На этой почве и произошло столкновение между Олегом Древлянским и Лютом Свинельдичем».343 Лют вторгся во владения Олега и поплатился за то головой— так думал М.И. Артамонов.344 С точки зрения феодальных нравов рассматривал П.П.Толочко столкновение Олега с Лютом: «Интересы вассалов и сюзерена, как известно, не всегда совпадали. Противоречия гежду ними были заложены в самом характере феодальных отношений. В 977 г. они переросли в вооруженный конфликт. Борьба началась между древлянским князем Олегом и воеводой Ярополка Свенельдом. Поводом к послужило убийство сына Свенельда Люта, нарушившего права феодальной собственности Олега».345

В советской исторической литературе существует ц более широкий взгляд на причины убийства Люта Свенельдича. М.Н.Тихомиров писал: «Если вспомнить что Свенельд при Игоре держал в своих руках древлянскую дань, то поступок Олега можно объяснить тем, что речь шла о нарушении княжеских прав Олега в Древлянской земле и о попытке Люта утвердить старые отцовские права над древлянами».346 О защите Олегом своих прав на Древлянскую землю от посягательства со стороны Люта Свенельдича говорил и Б. А. Рыбаков.347

Большие сомнения вызывают у нас все эти объяснения причин убийства сына Свенельда древлянским князем Олегом. Следует отвергнуть идущую от летописцев идею раздора Олега с Лютом из-за охотничьих угодий и владений. Надуманной представляется нам и мысль о нарушении Лютом права частной феодальной собственности. Акцент в древнем летописном повествовании поставлен не столько на «ловах», сколько на личности «Свеналдича». Поэтому именно в Люте надо искать разгадку. И тут привлекает внимание одна довольно выразительная деталь, не оцененная должным образом учеными-историками. На вопрос Олега, кто гонит зверя, последовал ответ: «Свеналдичь». Стало быть, главное в «ловце», которого встретил Олег, состояло не то, что он — Лют, а то, что он — Свенельдич. Отсюда заключаем: Олег убивает Люта, убедившись, что перед ним сын Свенельда. Так угадывается конечный, скрытый в глубине сцены герой разыгравшейся драмы. Чем же прогневил Свенельд Олега? Думается, предательством по отношению к Святославу, причастностью к интриге, погубившей князя-воителя на днепровских порогах. Вот почему убийство Люта мы рассматриваем как своего рода месть Олега за отца. Так, на основе анализа косвенных данных, содержащихся в летописи, устанавливается неприглядная роль Свенельда в судьбе Святослава.

Летопись обнаруживает и связь Ярополка с печенегами, по всей видимости с теми, которые по его наущению «заступили» днепровские пороги и не пустили в Киев Святослава. «Прииде, — читаем в Никоновском своде,— Печенежьский князь Илдея, и би челом Ярополку в службу; Ярополк же приат его, и даде ему грады и власти, и имяше его в чести велице».348 Итак, в Киеве, а не в ином месте созрела идея устранения Святослава. Главными ее вдохновителями являлись Ярополк и окружавшие его мужи, а также Свенельд, возможно, присоединившийся к ее осуществлению на заключительном этапе. Киевская община проявила полнор равнодушие к Святославу. С ее молчаливого согласия, а быть может, и одобрения Святослав был обречен на смерть своими политическими противниками, преследовавшими собственные выгоды: Ярополк и его приближенные не хотели отдавать ему власть, а Свенельд стремился приобрести еще большее влияние на князя и силу в киевском обществе. Они добились своего.

После гибели Святослава Византия обновила договор с Русью, подтвердив взятые на себя даннические обязательства. По известиям Никоновской летописи, «приидоша послы от Греческого царя к Ярополку, и взяша мир и любовь с ним, и яшася ему по дань, якоже и отцу его и деду его».349 Если верить В. Н. Татищеву, «на совещании первом яшася греки по дань, а Ярополк отречеся ратовати греки, болгоры и Корсунь».350 Перед нами старая дань «мира деля», т. е. откуп, плата за мир.

Та же Никоновская летопись под 978 годом сообщает о дани, выплачиваемой Руси печенегами: «Победи Ярополк Печенеги, и възложи на них дань».351 Слово «възложи» указывает на долгосрочную, а не единовременную дань. Под данью оказались те печенеги, которые враждовали с Киевом.

Традиционное данничество живет и при Владимире. Летописец сообщает, что в 983 году киевский князь ходил походом на ятвягов: «Иде Володимер на ятвягы, и победи ятвягы, и взя землю их».352 Надо думать, что ятвяги вошли в состав данников Руси. Интересен еще один эпизод, связанный с Владимиром: «Иде Володимер на Болгары с Добрынею, с уем своим, в лодьях, а торъки берегом приведе на коних: и победи болгары. Рече Добрына Володимеру: "Съглядах колодник, и суть вси в сапозех. Сим дани нам не даяти, пойдем искать лапотников". И створи мир Володимер с болгары, и роте заходиша межю собе, и реша болгаре: "Толи не будеть межю нами мира, оли камень начнеть плавати, а хмель почнеть тонути". И приде Володимер Киеву».353 Трудно здесь ухватить реальную канву событий. Но вряд ли один лишь вид «колодников», обутых в сапоги, заставил Владимира заключить мир с болгарами.354 Вероятно, поход не вполне удался: Владимир сумел набрать лишь пленников, а дани не доискался. Намек на это содержит Никоновская летопись, где сказано: «И сотвори Володимер мир с Болгары, и роты захотеша межь собя, и реша Волгари: "аще ли не будеть мира межь нами, и егода начнеть камень плавати, а хмель на воде грязнути, тогда вам дань взяти"». Летописец Переяславля Суздальского в записи об этом же походе говорит о каком-то «уроке», положенном в основу мирного соглашения: «Иде Владимир с Добрыною в Блъгары и победи а. Рече же ему Добрыня: "Видех зрех колодник, ани в сапозех. Сим нам не дати дани, поищем собе даньников" И съдеаше мир на уроце».355

Завершая исследование даннических отношений восточных славян с иноязычными племенами и народами, еще раз затронем проблему распределения дани. Надо сказать, что свидетельств относительно этого в письменных памятниках сохранилось очень мало, но и они способны пролить свет на интересующий нас предмет.

Самые ранние известия о разделе добычи-дани содержатся в описании похода Олега на Царьград в 907 году, когда каждый воин, как мы знаем, получил положенную ему часть выданного византийцами богатства. Кроме того, Византия обязалась выплачивать ежегодную дань в виде «укладов» на русские города.356 Эта дань, если не вся, то частично, шла на общественные нужды и составляла в некотором роде страховой фонд городских общин. При Игоре существует тот же порядок распределения дани: князь брал «злато и паволоки» у греков «на вся воя».357 Ромеи предлагали Святославу взять дань «на дружину свою» и спрашивали князя: «Колько вас, да вдами по числу на главы».358 Дружина здесь — не ближайшее окружение князя, а все войско, что приобретает полную ясность из объявленного Святославом количества воинов, исчисленных в 20 тысяч. Не следует придавать значение тому, что греки, запрашивая русского князя о численности его войска, хитрили, ибо важен принцип раздачи «по числу на главы», взятый ими, бесспорно, из практики. Святослав брал дань «и за убьеныя, глаголя, яко "Род его возметь"».359 Дань, таким образом, русские брали соответственно числу воинов, выступивших в поход, независимо от того, остались ли они живы или нет. В последнем случае долю Дани получали родичи погибшего.

Нельзя, конечно, утверждать, что награбленное имущество, разовые контрибуции и ежегодные дани поровну распределялись между всеми людьми, простыми и знатными. Больше того, есть основания говорить, что значительная часть добываемого посредством войн богатства концентрировалась в руках князей, а также приниженных к ним мужей, и равенства тут не было. И все социальная верхушка, уступал традициям, вынуждена была поступаться данями и другими приобретениями в Пользу рядовых соплеменников. А это значит, что в организации военных походов, преследующих цель обогащения, было заинтересовано все общество, от мала до велика.

Мы рассмотрели факты из истории даннических отношений восточных славян в сфере международной. Однако данничество бытовало и внутри славянского этноса.


58 Тацит Корнелий. Сочинения в двух томах. Л., 1969. Т.1. С. 372.
59 См. Седов В. В. Славяне в древности. М., 1994. С. 5.
60 Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. М., 1993. С. 392-393.
61 Вестник древней истории. 1941, № 1. С. 248.
62 ПВЛ. М.; Л, 1950 . 4.1. С. 16.
63 Грушевський Михайло. Iсторiя України-Руси. Київ, 1913. Т. 1. С. 395.
64 Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (С древнейших времен до второй половины XIV века). Л., 1940. С. 35. В другой работе В. В. Мавродин пишет: «Мы не знаем точно, когда и при каких условиях распространилась власть хазарского кагана на восточнославянские племена, но, по-видимому, это произошло задолго до IX в., не позднее VIII столетия. Наша летопись относит покорение части восточнославянских племен хазарами еще к легендарным временам». — Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 181.
65 Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962. С. 365.
66 Плетнева С. А. Хазары. М., 1986. С. 57. Сам же летописный рассказ о полянской дани мечами С. А. Плетнева относит к моменту прекращения зависимости полян от хазар, усматривая в этом Рассказе упоминание «о последнем "полюдье" хазар в полянскую землю. Они получили в ответ на требование дани мечи, что несомненно означало вызов (не мир, но меч!). После этого хазары отступились от далекого и сильного народа». — Там же. С. 58.
67 Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 200.
68 Гумилев Л. Н. 1) От Руси до России. СПб., 1990. С. 40; 2) Сказание о хазарской дани... С. 168. Возражения Л. Н. Гумилеву см.: Магнер Г. И. От дыма меч. Историческая основа легенды о полянской дани хазарам // Средневековая и новая Россия. СПб., 1996. г. См. также: Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории... С. 94-95.
69 Гумилев Л. Н. Сказание о хазарской дани... С. 164. Отношение Л. Н. Гумилева к летописному Сказанию о хазарской дани довольно противоречивое, сочетающее подозрительность с доверчивостью. Обвиняя летописца в подтасовке фактов, он в то же время принимает за правду его рассказ о мечах, взятых хазарами у полян.
70 ПВЛ. М.; Л., 1950. Ч. II. С. 229.
71 А. А. Шахматов полагал, что рассказ летописи об уплате поляпами дани хазарам является вставкой, произведенной Никоном при работе над сводом 1073 г. (Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 426-428). И. У. Будовниц в связи с этим предположением А. А. Шахматова отмечал: «Если это даже и так, то все же Никон, очевидно, основывался на какой-то бытовавшей в Киеве старой легенде». — Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. С. 27.
72 Артамонов М. И. История хазар. С. 294.
73 См.: Косвен М. О. Семейная община и патронимия. М., 1963. С. 48. См. также с. 292 настоящей книги.
74Артамонов М. И. История хазар. С.294. Этой точки зрения некоторые историки придерживались и раньше. Так, М. К. Любавский писал: «По всем данным, славяне без борьбы подчинились именно потому, что хазары были для них оплотом, защитою от нападений с востока. Входя в состав хазарской державы славяне и расселились так широко по степным пространствам юга» — Любавский М. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М., 1918. С. 45.
75 Рыбаков Б. А. Русь и Хазария // Академику Б. Л. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952. С. 76.
76 Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. 1993. С. 258.
77 Гумилев Л. Н. Сказание о хазарской дани... С. 164.
78 Тимощук Б. А. Восточнославянская община VI-Х вв. н. э. М., 1990. С. 101.
79 Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории... С. 86.
80 Магнер Г. И. От дыма меч... С. 192.
81 См.: Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. 1) Исторические реалии в былине о Дюке // Русская литература. 1990, №2; 2) Старинная история. М., 1991; 3) Исторические черты в былинах о Чуриле Пленковиче // Русский фольклор. XXXVIII. СПб., 1995; 4) Русский былинный эпос. Курск, 1995. С. 28-72. С этой точки зрения отпадает предположение А. П. Новосельцева о том, что летописное сказание о полянской дани объединило два отдельных «варианта хазаро-полянских отношений». — Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 199-200.
82 Плетнева С. А. Хазары. С. 57-58; Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 200.
83 ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 19. В Ипатьевской летописи концовка текста читается по-другому: хазары «имаху дань» с восточнославянских племен «по беле и веверице тако от дыма» (ПСРЛ. М., 1962. Т. II. Стб. 14). Издатели Повести временных лет в серии «Литературные памятники», положившие в основу своего издания список, заключенный в составе Лаврентьевской летописи, почему-то воспроизводят запись под 859 годом так, как она читается в Ипатьевском своде, — См.: ПВЛ. 4.1. С. 18.
84 Коковцев П. К. Еврейско-хазарская переписка X в. Л., 1932. С. 98.
85 ПВЛ. 4.1. С. 20.
86 Рыбаков Б. А. Киевская Русь... С. 257.
87 Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 200.
88 Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 200.
89 Там же. С. 242, прим. 475.
90 Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 39.
91 Артамонов М. И. История хазар. С. 405.
92 Романов Б. А. Деньги и денежное обращение // История культуры Древней Руси. М.; Д., 1948. Т.1. С. 376.
93 ПСРЛ. СПб., 1862. Т. IX. С. 8. Текст Никоновской летописи близок к Лаврентьевскому варианту, что укрепляет доверие к последнему.
94 См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893. Т.1. Стб. 485; Словарь русского языка ХI-ХVII вв. М., 1975. Вып. 2. С. 55; Словарь древнерусского языка (ХI-ХIV вв.). М., 1989. Т. II. С. 294.
95 Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 32. В первой редакции татищевской Истории содержится идентичный текст. — См.: Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., Т. IV. С. 112.
96 См.: Свердлов М. Б. Из истории системы налогообложения в Древней Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. Сб. статей / Отв. ред. Л. В. Черепнин. М., 1978. С. 147. Д. С. Лихачев, комментируя летописную запись «по беле и веверице от дыма», замечал: «Весьма важен вопрос о том, как правильно читать место. Можно читать его так: "по белей веверице" и тогда значение его будет такое — "по белой (т.е. по серой, зимней) белке". Мех белки ценится только зимний, как наиболее прочный. В современном русском языке определение-прилагательное "белая" в конце концов вытеснило существительное "веверица" и само приняло суффикс существительного—"белка". В подтверждение этому пониманию текста "Повести временных лет" можно привести следующее место из Лаврентьевской летописи под 1068 г.: "кунами и белью", в Ипатьевской же это место понято так: "кунами и скорою (т. е. мехами), что свидетельствует о том, что в Древней Руси слово "бель" понималось иногда как "беличий мех". Однако можно читать это место и так: "по беле и веверице", что может означать "по беле (по белой, серебряной монете) и белке". Такое толкование было впервые предложено еще в первой половине XIX в. и развито акад. Б. Д. Грековым». К мнению «акад. Б. Д. Грекова» комментатор и примкнул (ПВЛ. Ч. II. С. 233). По догадке А. П. Новосельцева, хазары собирали дань у восточных славян и деньгами и пушниной.— Новосельцев А. П. Образование Древнерусского государства и его первый правитель // Вопросы истории. 1991, № 2-3. С. 6. См. также: Пашуто В. Т. Особенности структуры Древнерусского государства // Новосельцев А. П. [и др.]. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 84, 87.
97 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана и его путешествие на Волгу 921-922 гг. Харьков, 1956. С. 140.
98 Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1989. Т. 1. С. 54.
99 Гагемейстер Ю. А. Розыскания о финансах древней России. СПб., 1833. С. 11.
100 Там же. С. 12.
101 Там же.
102 Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. М., 1987. С. 139.
103 Греков Б. Д. Киевская Русь. С. 40.
104 Рапов О. М. К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период // Вестник МГУ. История. 1968, № 1. С. 60.
105 ПВЛ. Ч. II. С. 233-234.
106 Артамонов М. И. История хазар. С. 405.
107 Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII - первая половина IX в.) Историко-археологические очерки. Л., 1968. С. 166. И. И. Ляпушкин не отличал «дым» от «двора». Он писал: «"Дымом" или "двором" может обозначаться несомненно лишь хозяйство индивидальное, мелкого собственника, а не коллективное. Счет по "дворам" или "дымам" в сельских общинах дожил до революции». – Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое. О культуре восточных славян в период сложения Киевского государства. М.; Л., С. 224.
108 Мавродин В. В. К вопросу о развитии производительных сил в земледелии восточных славян и о связи этого процесса с разложением первобытнообщинных отношений // Проблемы отечественной и Всеобщей истории / Отв. ред. В. Г. Ревуненков. Л., 1969. С. 45, 48.
109 История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. В 5-ти томах. М., 1987. Т. 1. С. 382.
110 Свердлов М. Б. Из истории системы налогообложения. . . С. 146-147.
111 История крестьянства северо-запада России. СПб., 1994. С. 26.
112 Пашуто В. Т. Особенности структуры Древнерусского государства // Новосельцев А. П. [и др.]. Древнерусское государство и Международное значение. М., 1965. С. 84.
113 Шапиро А. Л. Средневековые меры земельной площади и размеры крестьянского хозяйства в России // Проблемы отечественной и всеобщей истории. С. 73.
114 Тимощук Б. А. Восточнославянская община. . . С. 101.
115 Новосельцев А. П. Хазарское государство. . . С. 210.
116 Косвен М. О. Семейная община и патронимия. . . С. 48.
117 См.: Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Об общественном строе восточных славян VIII-IХ вв. в свете археологических данных // Проблемы археологии. II. Сб. статей в память проф. М. И. Артамонова / Отв. ред. А. Л. Столяр. Л., 1978. С. 125-132.
118 См. с. 165-228 настоящей книги.
119 См.: Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Об общественном строе восточных славян... С. 130-131.
120 ПВЛ. 4. 1. С.18.
121 ПРСЛ. М., 1995. Т. 41. С. 7.
122 ПВЛ. 4. 1. С. 20.
123 Там же. С. 217.
124 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 34.
125 Там же. С. 210.
126 Болтин И. Н. Критические примечания на первый том Истоки князя Шербатова. СПб., 1793. С. 204.
127 Ломоносов М. В. Российская история. СПб., 1766. С. 61-62.
128 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 100.
129 Эверс И. Ф. Г. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб., 1835. С. 44.
130 Соловьев С. М. Соч. в восемнадцати книгах. М., 1988. Кн. 1. С. 133.
131 Бестужев-Рюмин К. Русская история. СПб., 1872. Т.1. С. 110.
132 Любавский М. К. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М., 1918. С. 84.
133 Гагемейстер Ю. А. Розыскания о финансах... С. 13, 14.
134 Полевой Н. История Русского народа. М., 1829. Т. 1. С. 106-107.
135 Аксаков К. С. О древнем быте славян вообще и Русских в особенности // Полн. собр. соч. М., 1889. Т. 1. С. 116.
136 Погодин М. П . Исследования, замечания и лекции о русской истории. М., 1846. С. 83-84. Уместно здесь напомнить, как А. А. Шахматов понимал данное место из летописи: «Словене, Кривичи и Меря, т.е. те самые племена, которые добровольно призвали Варяжских князей, облагаются несколько позже данью в пользу опять-таки Варягов; даже не в пользу киевского князя или его дружины, а, как по крайней мере читается в дошедшем до нас тексте, в пользу именно Варягов» . — Шахматов А. А. Разыскания. . . С. 295.
137 Лонгинов А. В. Мирные договоры русских с греками, заключенные в X веке . Историко-юридическое исследование. Одесса. 1904. С. 115-116.
138 Греков Б. Д. Борьба руси за создание своего государства. М.; Л. 1945. С. 52-53.
139 Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. М., 1956. Т. 1. С. 109. Автор полагал, что «отношения, сходные с описанными в древней Руси, складывались и в Западной Европе, где также Скандинавские мореходцы грабили берега Северного моря, Нормандии, Дании, становились здесь наемными защитниками, превращаясь иногда во владельческие классы». — Там же. С. 109, прим. 3.
140 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 226. Справедливости ради надо сказать, что на особенности летописной терминологии обратил внимание, как мы видели, еще Ю. А. Гагемейстер.
141 Там же.
142 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., С. 24.
143 Покровский М. Н. Избр. произв. в четырех книгах. М., Кн. 1. С. 99.
144 Рыбаков Б. А. Киевская Русь. . . С. 314.
145 Сахаров А. Н. Поход Руси на Константинополь в 907 году // История СССР. 1977, № 6. С. 79-80. См. также: Сахаров А Н. Дипломатия Древней Руси. IX-первая половина X в. М., 1980. С. 96.
146 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. .. С. 96.
147 Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев, 1987. С. 24.
148 ПВЛ. Ч. II. С. 253-254.
149 НПЛ. М.; Л., 1950. С.107; Насонов А. Н. История русского летописания ХI-ХVIII века: Очерки и исследования. М., 1969. С. 14.
150 ПВЛ. Ч. 1. С. 43.
151 Сахаров А. Н. Поход Руси. . . С. 78.
152 Там же. С. 80.
153 Толочко П. П. Древняя Русь. . . С. 24.
154 См.: Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX-Начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 123-126.
155 Там же. С. 117, 120-123.
156 Тем не менее она воспроизводится и в новейших обобщающих трудах. Например, в «Истории крестьянства СССР» читаем: Дань собиралась не только с вновь присоединенных территорий. Так, Олег, пришедший в Киев из Новгорода, берет дань с новгородцев». — История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1987. Т. 1. С. 381. См. также: Котляр Н. Ф. О социальной сущности Древнерусского государства IX-первой половины X в. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1992-1993 годы / Отв. ред. А. П. Новосельцев. М., 1995. С. 42.
157 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород... С. 117.
158 Идентичные записи содержат и такие древние памятники, как Ипатьевская летопись и Летописец Переяславля Суздальского См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 17; ПСРЛ. Т. 41. С. 9.
159 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород... С. 117. Слишком вольно толкует слово «устави» в данном летописном тексте В. Я. Петрухин, по которому «Олег подтверждает своим уставом договор ("ряд") северными племенами» (Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории. . . С. 92). Летописец пользуется термином «устави», но не «устав», а это — вовсе не одно и то же.
160 Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси... С. 95-96.
161 ПВЛ. Ч. 1. С. 88-89.
162 Соловьев С. М. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1846. С. 24-25. См. также: Бестужев-Рюмин К. Русская история. Т. 1. С. 110.
163 Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси: Очерки по истории Х-ХII столетий. СПб., 1909. С. 196-197, прим. 2.
164 Под словом «урок» подразумевалась, вероятно, дань определенного размера, обусловленного договором. Это слово этимологически связано со словами «реку», «рок». Поэтому «урок» можно понимать как уговор, договор, как нечто установленное. — См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973.Т. IV. С. 168; Преображенский А. Г. Этимологический словарь русого языка. М., 1959. Т. II С. 200.
165 ПВЛ. Ч. 1. С. 21.
166 Сахаров А. Н. «Мы от рода русского...»: Рождение русской дипломатии. Л., 1986. С. 93. См. также: Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси... С. 97. Свидетельство летописца о том, как угры «сташа вежами» у Киева, позволило С. А. Плетневой говорить о «характерной форме нашествия». — Плетнева С. А. Кочевники и раннефеодальные государства степей Восточной Европы // История Европы в восьми томах. М., 1992. Т. 2. С. 227.
167 Шушарин В. П. Русско-венгерские отношения в IX в.// Международные связи России до XVII в. Сб. статей / Под ред. А. А Зимина и В. Т. Пашуто. М., 1961. С. 131-132, 146, 149.
168 Там же. С. 137, 138, 140-141. Рассказ Анонима о прохождении венгров мимо Киева, об осаде города и покорении русов подвергался сомнению еще в прошлом столетии (см., напр.: Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 251-253; Смирнов М. Судьбы Червонной или Галицкой Руси до соединения ее с Польшею. (1387). СПб., 1860. С. 29-31, прим. 14). Современный исследователь В. П. Шушарин, критически проанализировав источник, прищел к заключению о достоверности его сведений относительно пути венгров-кочевников в Паннонию и свидетельства «о проходе Венгерских племен через район Киева».— Шушарин В. П. Русско-Венгерские отношения в IX в. С. 155, 157.
169 Об этом писал В. Т. Пашуто. — См.: Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 49-50. См. также: Павлушкова М. П. Русско-венгерские отношения до начала XIII века// История СССР. 1959, № 6. С. 151, 153.
170 Сахаров А. П. Дипломатия Древней Руси. . . С. 97.
171 Шушарин В. П. Русско-венгерские отношения в IX в. С. 179
172 Там же. С. 171.
173 Сахаров А Н. Дипломатия Древней Руси. . . С. 96-97.
174 О достоверности похода см.: Сахаров А. Н. 1) Поход Руси на Константинополь в 907 году; 2) «Мы от рода русского...». С. 105-113. Ср.: Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории. . С. 135-137.
175 ПВЛ. Ч. 1. С. 24.
176 Там же.
177 Татищев В. Н. История Российская в семи томах. М.; Л., 1964. Т. IV. С. 116.
178 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 36.
179 Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 6. С. 222
180 Эмин Ф. Российская история. . . СПб., 1767. Т. 1. С. 119, 121; Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. СПб., 1770. Т. 1. С. 203.
181 Болтин И. Примечания на историю древния и нынешния России. Г. Леклерка. СПб, 1788. Т. 1. С. 68.
182 Елагин И. Опыт повествования о России. М, 1803. Кн. 1. С. 200.
183 Шлецер А. Л. Нестор. СПб, 1816. Т. II. С. 645.
184 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 104-105, 256.
185 Погодин М. П. Древняя русская история до монгольского ига М., 1871. Т. 1. С. 12.
186 Соловьев С. М. Соч. М., 1988. Кн. II. С. 102.
187 Соловьев С. М. Соч. Кн. 1. С. 134, 297, прим. 181.
188 Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910. С. 628-629.
189 Там же. С. 629-630. См. также: Барац Г. М. Критико-сравнительный анализ договоров Руси с Византией. Киев, 1911. С. 24. Л. М. Мейчик тоже находил здесь повтор. — Мейчик Л. Русско-византийские договоры // ЖМНП. 1915, октябрь. С. 300.
190 Грушевьский Михайло. Iсторiя України-Руси. Київ, 1913. Т. 1. С. 431, прим. 2.
191 Лонгинов А. В. Мирные договоры русских с греками... С. 55.
192 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 228.
193 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 60.
194 Рапов О. М. К вопросу о земельной ренте. . . С. 57.
195 Толочко П. П. Древняя Русь. С. 26. В дореволюционной историографии подобные суждения также имели место. — См., напр: Самоквасов Д. Свидетельства современных источников о военных и договорных отношениях славяноруссов к грекам до Владимира Святославича Равноапостольного // Варшавские университетские' известия. 1886, № 6. С. 14.
196 Сахаров А. П. Дипломатия Древней Руси. . . С. 108.
197 Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 329-330. См. также: Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М, 1956. С. 119. В комментариях к Повести временных лет, изданной А. Г. Кузьминым и В. В. Фоминым по Лаврентьевскому списку, читаем следующее: «Летопись дает два варианта предания: в одном случае дань берется на каждого мужа, коих по 40 в ладье, в другом на уключину, коих в той же ладье 12». — Се повести временных лет (Лаврентьевская летопись). Арзамас, 1993. С. 317.
198 Впрочем, эта сцена, быть может, не столь уж фантастична. По Д. Я. Самоквасову, известие летописи об идущих на крепость олеговых кораблях, «признаваемое в литературе явно баснословным, объясняет нам устройство древнерусского подвижного укрепления, называвшегося обозным градом или гуляй-городом и употреблявшегося при осаде и защите городов. . . В летописи, например, говорится: "близ же града, яко поприща два поставиша град, обоз нарицаемый, иже некоею мудростию, на колесницах устроен и к бранному ополчению зело удобен". Отсюда понятен ужас Греков, ожидавших обыкновенного приступа неприятеля, но увидевших движение подвижной крепости, защищавшей неприятеля и дававшей ему возможность легко взобраться на высокие стены Константинополя». — Самоквасов Л. Свидетельства современных источников. . .С. 13-14 . См. также: Сахаров А. Н. Поход Руси на Константинополь в 907 году. С. 95 .
199 Возможно, что размеры дани и число воинов, получивших ее, преувеличены летописцем. Еще Н. М. Карамзин высказал предположение о том, что «Нестор увеличил взятую дань или число Олеговых воинов» (Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 257, прим. 310). Современный исследователь М. В. Левченко считает описание олегова похода легендарным, «так же как и указанный там размер дани». — Левченко М. В. Очерки. . . С. 119.
200 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. Стб. 1673.
201 ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 30.
202 См., напр.: ПВЛ. Ч. 1. С. 220; Художественная проза Киевской Руси XI—XIII веков. М., 1957. С. 15; Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI-начало XII века. М., 1978. С. 45; Се повести временных лет. . . С. 52.
203 ПСРЛ. М., 1962. Т. II. Стб. 21; ПСРЛ. Т. 41. С. 12.
204 НПЛ. С. 108. В тексте значится «исъстави», что является, по-видимому, опиской переписчика.
205 См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. III. Стб. 485, 823. Добавим к этому, что слово «уставити» означало, помимо остановить, прекратить, еще и устроить, водворить порядок. — Там же. Стб. 1275.
206 К этой мысли шел А. В. Лонгинов. «Одною данью, — говорил он — греки могли лишь временно обеспечить Царьград от угрожаюшего ему разгрома. Им подобало надолго обезопасить всю Грецию от русского оружия, а потому они и стали домогаться мирного договора со включением в него обязательства Олега, "дабы не воевал грецкыя земли"» (Лонгинов А. В. Мирные договоры. . . С. 55). К сожалению, исследователь свернул с правильного пути и стал, как мы знаем, утверждать, будто «содержание той заповеди, которая предъявлена Олегом в приступе к соглашению с греками, вошло в Первую главу. . . условий мирного договора». — Там же.
207 Мы не хотим сказать, что, кроме желания обогатиться, русы в походе 907 года не преследовали иных целей. Они, несомненно, хотели наладить торговлю с греками, установить политические связи с Империей. Но главная пружина, двинувшая в поход огромное воинство — это страсть к богатству, порожденная особым складом сознания варваров, о чем уже у нас шла речь. — См. с. 59-60 настоящей книги.
208 Ср.: Сахаров А Н. «Мы от рода русского...». С. 124-125.
209 ПВЛ. Ч. 1. С. 25.
210 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 36. Отдельные Представители дореволюционной историографии относили «уклады» к «дарам», «поминкам». — См.: А. Л .Шлецер. Нестор. Ч. П. С. 643, 645; Ламанский В. И. Славянское житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник. Пг., 1915. С. 154.
211 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. . . С. 109.
212 3абелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен. М., 1912. Ч. 2. С. 130. См. также: Аксаков К. С. Полн. собр. соч. в томах. М., 1889. Т. 1. С. 505-506.
213 Греков Б. Д. Киевская Русь. С. 295.
214 Там же.
215 Там же. С. 295-296.
216 ПВЛ. Ч. 1. С. 23.
217 См.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля: Очерки истории Северной Белоруссии в IX-XIII вв. М., 1966. С. 238.
218 Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья. М, 1961. С. 198-201; Третьяков П. Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.; Л., 1966. С. 290.
219 Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. Варшава, 1885. С. 147-148.
220 Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М, 1956. С. 345.
221 ПВЛ. Ч. 1. С. 25. Киев, Чернигов и Переяславль выделены здесь не случайно. Это города Русской земли — ядра, вокруг торого формировался общевосточнославянский межплеменной союз. — См.: Фроянов И. Я, Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л, 1988; Фроянов И. Я. К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения / Под ред. Г. Л. Курбатова. Л., 1991.
222 Забелин И. Е. История русской жизни. . . С. 130.
223 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-полисной истории. Л., 1980. С. 223-232; Фроянов И. Я., Дворниченко. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 34-39.
224 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 332.
225 ПВЛ. Ч. 1. С. 24.
226 Примерно так в свое время и думал К. Н. Бестужев-Рюмин: «Уклады, которые взял Олег с Греков на Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк и Любечь, шли мужам, сидевшим со своею дружиною по городам» (Бестужев-Рюмин К. Русская история. СПб., 1872. Т. 1. С. 113). М. С. Грушевский, принимая «уклады» за «контрибуции», полагал, что они предназначались для «руських князiв, Олегових пiдручних». — Грушевьский Михайло. Iсторiя України-Руси. Т. 1. С. 432.
227 ПВЛ. Ч. 1. С. 25. В так называемой Иоакимовской летописи сказано, что Олег, принудив греков «мир купити, возвратися с честию великою и богатством многим». — Татищев В. Н. История Российская в семи томах. М.; Л, 1962. Т. 1. С. 111.
228 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 232. В другой своей работе А. Н. Сахаров расценивает контрибуцию и ежегодную дань как «основополагающее и наипервейшее условие» договора 907 года, как его «центральный пункт» (Сахаров А. Н. «Мы от рода русского...». С. 125, 126, 185). Автор допускает, на наш взгляд, неточность, когда говорит, что основными условиями русско-византийского соглашения были «мир, контрибуция, дань» (там же. С. 130, 131). Правильнее, нам кажется, было бы сказать: основными условиями мирного договора, или мира, являлись контрибуция и дань.
229 Сахаров А. Н. «Мы от рода русского...». С. 124, 125.
230 См.: Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1982. С. 128, 142, 149.
231 «Существенные перемены в характере отношений с русскими, – пишет Г. Г. Литаврин, — внесло укрепление Византийской империи в 20-30-х годах X в. и вторжение в причерноморские степи полчищ печенегов. С этого времени печенежская угроза становится важнейшим фактором антирусской политики империи». — История Византии в трех томах. М., 1967. Т. 2. С. 230-231.
232 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М. 1989. С. 39. Идиллическую картину рисует А. Н. Сахаров, по мнению которого, «отношения Руси с печенегами в 30-60-х годах были дружественные. Летопись не сообщает нам о крупных военных столкновениях между Русью и печенегами с 920 по 968 год. Но под 944 годом она рассказывает о том, что Игорь выступил во второй поход против Византии совместно с печенегами ("и печенеги наа"), затем после перемирия с греками он "повеле печенегомъ воевати Болъгарску землю". И хотя Константин Багрянородный в своем труде "Об управлении государством" учит своего сына Романа, как использовать печенегов против Руси, киевские князья, вероятно, с неменьшим старанием стремились строить мирные отношения с кочевниками и ...в свою очередь использовать их конницу в борьбе со своими противниками» (Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 164). Сомневаемся, что в действительности все было так, как говорит историк. Само появление на южных рубежах Руси воинственных кочевников осложняло ее международное положение. К тому же печенеги не составляли единую массу, а распадались на ряд колен, что облегчало их использование против русов. Подобное в принципе допускает и А. Н. Сахаров (там же. С. 232). Свидетельство о мирных отношениях печенегов с Русью в середине X в. он находит в известиях Ибн Хаукаля. Но рассказ Ибн Хаукаля скорее всего «перекликается с Повестью временных лет, сообщающей о том, что Святослав заключил союз с печенегами после того, как они отошли от Киева», т. е. на исходе 60-х годов X в. (Калинина Т. М. Сведения Ибн Хаукаля о походах Руси времен Святослава // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1975 г./ Отв. ред. В. Т. Пашуто. М, 1976. С. 99) протяжении первой половины X века мы не видим сколько-нибудь крупных военных нападений печенегов на русские земли не потому, что они дружественно относились к Руси, а потому, что та бы сильна, и кочевники опасались ее возмездия. — См. с. 201-205 настоящей книги.
233 Татищев В. Н. История Российская. Т. IV. С. 119. Во второй редакции татищевской Истории сохранен аналогичный текст: «Игорь, посылая в Греки дани ради и видя, еже греки не хотели Доложенного со Ольгом платить, пошел на них». — Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 40.
234 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 112.
235 Греков Б. Л. Борьба руси за создание своего государства. С. 62.
236 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 237.
237 Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 137, 138.
238 История Византии. Т. 2. С. 231.
239 Толочко П. П. Древняя Русь. . . С. 39.
240 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 227. Исследователь предполагает, что «одной из причин войны могло стать и стеснение русской торговли в Константинополе в ответ на русское давление в Северном Причерноморье». — Сахаров А. Н. «Мы от рода русского. . . ». С. 186.
241 CaxapoB А. Н. «Мы от рода русского. . .». С. 185.
242 ПВЛ. Ч.1. С. 33.
243 См.: Истрин В.М. Летописные повествования о походах русских князей на Царьград // Изв. ОРЯС. СПб., 1916. Т. XXI. Кн. 2; Половой Н. Я. 1) Две ошибки древнейшего русского хрониста // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. XIV; 2) Русское народное предание и византийские источники о первом походе Игоря на греков // ТОДРЛ. М.; Л., 1960. Т. XVI; Щапов Я. Н. Русская летопись о политических взаимоотношениях Древней Русии Византии //Феодальная Россияво всемирно-историческом процессе. Сб. статей, посвященный Л. В. Черепнину / Отв. ред. В. Т. Пашуто. М., 1972.
244 ПВЛ. Ч. 1. С. 33-34.
245 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 228-229.
246 Там же. С. 227.
247 ПВЛ. Ч.1. С. 34.
248 Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт Древней Руси // Собр. соч. СПб., 1897. Т. 1. С. 24.
249 Диакон Лев. История. М, 1988. С. 36-37.
250 Там же. С. 44.
251 Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв. М., 1993. С. 379.
252 ПСРЛ. Т. IX. С. 33. Нет соответствующих данных, чтобы утверждать, как это делает А. Н. Сахаров, будто Никоновская летопись использовала здесь тексты, восходящие к «Истории» Льва Диакона (Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 221). Вполне возможно, что составитель Никоновского свода располагал записями отечественного происхождения, где сообщалось о действиях Никифора по вовлечению Святослава в войну с болгарами.
253 Оно содержится и в татищевской Истории: «иде Святослав на Дунай по призыву Никифора на болгары, многого ради их воевания Царьград» (Татищев В. Н. История Российская. Т. IV. С. 127). Во второй редакции текст несколько иной: «Святослав елико по призыву Никифора, царя греческого, на болгар, толико по своей обиде, что болгары помогали козарам, пошел паки к Дунаю» (Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 49). Как видим, и во второй редакции «Истории» Татищева призыв Никифора к Святославу также фигурирует, хотя и наряду с собственной обидой князя на болгар.
254 Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 255. См. также: Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 69.
255 Согласно Льву Диакону, патрикий Калокир был послан к тавроскифам-росам с приказанием распределить между ними врученное ему золото, количеством около пятнадцати кентинариев, и привести их в Мисию с тем, чтобы они захватили эту страну». – Диакон Лев. История. С. 36-37 .
256 ПВЛ. Ч. 1. С. 47.
257 Рыбаков Б. А. Киевская Русь. . . С. 378-379. Выражение этого «союза» историк видит в «переходе к Святославу 80 городов», что произошло «уже при первом появлении русских на Дунае» (там же. С. 379). Если бы было так, как думает Б. А. Рыбаков, то летописец скорее вместо «взя 80 город по Дунаеви» написал бы «прия 80 город по Дунаеви». Слово «взя» означает тут взятие силой, захват, что противоречит мысли о союзе русских с болгарами.
258 Там же. С. 378.
259 ПВЛ. Ч. 1. С. 48. А. Н. Сахаров, касаясь вопроса о достоверности данных слов киевлян, замечает: «Мы вовсе не считаем, что это достоверное послание, а не результат, скажем, позднейшей компиляции, однако оно в известной степени представляет собой оценку древним автором ситуации, сложившейся в Подунавье, когда, утвердившись там, Святослав не торопился возвращаться на родину и предпочитал блюсти "чюжея земли", чем заботиться о своей «отчине"» (Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 140). Речь, полагаем, надо прежде всего вести не об оценке древним автором ситуации в Подунавье, а об оценке им поведения Святослава, бросившего киев на произвол судьбы ради княжения в Переяславце.
260 Там же.
261 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 63.
262 См.: Соловьев С. М. Сочинения. Кн.1. С. 160.
263 См., напр.: Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 272; Левченко М. Ф. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 200, 264; История Византии. Т. 2 С. 233; Толочко П. П. Древняя Русь. . . С. 45, 46; Рыбаков Б. А. Киевская Русь. . . С. 380; Перхавко В. Б. Летописный Переяславец на Дунае // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1992-1993 годы / Отв. ред.А. П. Новосельцев. М., 1995. С. 176-177. Л. Н. Гумилев полагал, что «появившаяся у Святослава идея устроить новую столицу на окраине своей земли была не так уж нелепа. То же самое сделал Петр Великий, создавший Петербург, в котором сосредоточилась шумная жизнь нового общества» (Гумилев Л. Н. От Руси до России. СПб., 1992. С. 47 См. также: Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. С. 232). Доказательство путем аналогии, притом весьма вольной в плане правомерности сопоставления исторических явлений, разделенных несколькими эпохами, — не лучший способ познания прошлого. По словам Н. Ф. Котляра и В. А. Смолия, «кроме запальчивого заявления Святослава, скорее всего принадлежащего к тому же к фольклорным вымыслам, у нас нет оснований полагать, что князь намеревался перенести свою столицу на Дунай» Котляр Н. Ф., Смолий В. А. История в жизнеописаниях. Киев, 1990 С. 61.
264 Подобным образом поступил в свое время Олег, ушедший из Новгорода в Киев, который манил его, как и Переяславец Святослава. По В. В. Мавродину, князя Святослава привлекала «перспектива стать царем Русско-Византийско-Болгарской державы». Город же Переяславец «следует рассматривать в планах Святослава как некий трамплин для овладения будущей четвертой столицей Руси, в состав которой должны были войти и обширные русские земли. и Болгария, и Византия» (Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 274-275). Столь грандиозный план создания мировой державы, приписываемый исследователем Святославу, в' источниках не просматривается. Считаем, что киевский князь об этом не помышлял. — См.: Котляр Н. Ф., Смолий В. А. История и жизнеописаниях. С. 58.
265Диакон Лев. История. С. 44.
266 Там же. По нашему мнению, А. Н. Сахаров несколько суживает замысел Святослава, заявляя, будто «одним из главных условий русско-византийского договора, заключенного Калокиром в Киеве, явилось согласие Византии не препятствовать Руси в ее попытках овладеть ключевыми торговыми позициями на Дунае (в первую очередь Переяславцем), которые издавна имели первостепенное значение для русской торговли» (Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 130). На основании летописных известий и сведений Льва Диакона восстанавливается более обширный план Святослава, возжелавшего стать «владетелем страны мисян», т.е. правителем Болгарии. Поэтому едва ли можно согласиться с М. Н. Тихомировым, полагающим, что Святослав претендовал только «на области в районе Дунайских гирл, вплоть до Доростола», поскольку «занятие этих областей облегчало торговлю Руси с Византией, пути которой неизменно шли вдоль берегов Болгарии». По М. Н. Тихомирову, центром стремления Святослава «была Добруджа, а не вся Болгария» (Тихомиров М. Н. 1) Исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен половины XVII в. // Славянский сборник. М, 1947. С. 146, 147, 151; 2) Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М, 1969. С. 114, 115, 118). В унисон с М. Н. Тихомировым Рассуждает А. Н. Сахаров. «Конечно, — говорит он, — ни о каком завоевании Русью Болгарии не могло быть и речи, и мы присоединяемся к точке зрения тех историков, которые считали, что целью первого балканского похода Святослава являлось овладение лишь территорией нынешней Добруджи, дунайскими гирлами с центром в городе Переяславце». — Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 129.
267 ПВЛ. Ч.1. С. 49-50.
268 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 276.
269 Сахаров А. Н. «Мы от рода русского. . .». С. 301. См. также: Толочко П. П. Древняя Русь. . . С. 46.
270 Уместно здесь вспомнить В. Н. Татищева, который писал о том, как Святослав «распорядил о всем правлении и определил старейшего сына своего Ярополка со всею властию в Киеве.. » (Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 51). Нельзя согласиться с М. В. Левченко, когда он говорит, что Святослав, отогнав печенегов от днепровской столицы и дождавшись смерти Ольги, «посадил своего сына Святополка (?) в качестве наместника Киева» (Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 264). Будь так, как утверждает М. В. Левченко, Киев из правящего над восточнославянскими племенными союзами центра превратился бы в наместничество, зависимое от Переяславца со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до данничества. Полагаем, что такого понижения политического статуса Киева не допустила бы местная полянская община, принимавшая активное участие в выработке и проведении политики своих князей. — См:, Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 123-130.
271 Соловьев С. М. Соч. Кн.1. С. 155. Правильно С. М. Соловьев истолковал и фразу из речи Святослава «середа земли моей». Он писал: «Здесь очень важно для нас выражение Святослава о Переяславце: "То есть середа Земли моей". Каким образом Переяславец мог быть серединою земли Святославовой? Это выражение может быть объяснено двояким образом: Переяславец в земле моей есть серединное место, потому что туда из всех стран свозится все доброе; Переяславец, следовательно, назван серединою не относительно положения своего среди владений Святослава, но как средоточие торговли. Второе объяснение нам кажется легче: Святослав своею Землею считал только одну Болгарию, приобретенную им самим» (там же). «Второе объяснение» становится еще более вероятным, если под летописным Переяславцем понимать, как предлагает В. Б. Перхавко, Великий Преслав — столичный град Болгарии.— Перхавко В. Б. Летописный Переяславец на Дунае. С. 172-173, 175.
272 Факт княжения Святослава служит еще одним аргументом в Пользу предположения о Переяславце как Великом Преславе, ибо о княжеском столе в Малом Преславе едва ли могла идти речь. По Словам Л. И. Иловайского, Святослав «завладел самою столицею болгарского царства Великою Преславою, захватил в свои руки сыновей Петра и, признавая царский титул за старшим из них, Борисом, в сущности сделался настоящим государем Болгарии. .. ». — Иловайский Д. Становление Руси. М, 1996. С. 51.
273 Диакон Лев. История. С. 36.
274 М. Я. Сюзюмов и С. А. Иванов, комментаторы Истории Льва Диакона, полагают, что описанное византийским автором негодование Никифора «нельзя не счесть лицемерным», поскольку «выплаты были обычным инструментом имперской политики» (Лев Диакон. История. С. 187, прим. 16). И все же в этом негодовании, хотя и лицемерном, отразилось укоренившееся в общественном сознании понимание даннической зависимости как бесчестья, несовместимого с достоинством свободного народа.
275 Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 49. В первой редакции историк воспроизвел текст Повести временных лет: «И седе княжа ту в Переяславцы, емля дань на грьцах». — Татищев В. Н. История Российская. Т. IV. С. 127.
276 Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 138.
277 Там же. С. 130.
278 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 272.
279 Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 260-261.
280 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 70.
281 Рыбаков Б. А. Киевская Русь. . . С. 380.
282 Диакон Лев. История. С. 197, прим. 39.
283 История Византии. Т. 2. С. 214.
284 В результате появления на Балканах русского князя Византия-по словам Г. Г. Литаврина, «получила еще более опасного врага, чем болгары». — История Византии. Т. 2. С. 214.
285 ПВЛ. Ч. 1. С. 50.
286 О невыполнении Никифором своих обещаний, данных Святославу, говорят и сами греки. — См.: Диакон Лев. История. С. 55-56, 122.
287 ПВЛ. Ч. 1. С. 50-51.
288 ПВЛ. Ч. II. С. 317.
289 НПЛ. М.; Л., 1950. С. 122.
290 ПСРЛ. Т. IX. С. 37.
291 См.: Шахматов А. А. О начальном Киевском своде. СПб., 1897. С. 52; Сербина К. Н. Устюжское летописание XVI-XVIII вв. Л., 1985. С. 53.
292 ПСРЛ. Л., 1982. Т. XXXVII. С. 60.
293 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. T. III. Стб. 39.
294 Татищев В. Н. История Российская. Т. IV. С. 129. Во второй редакции приведен ответ Святослава грекам: «Ежели хотите мир иметь, я с охотою учиню, токмо заплатите по договору, чего неколико лет не изправили» (Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 52). Версия первой редакции нам кажется более правильной, поскольку соответствует Архангелогородскому летописцу. Да и в Повести временных лет рассказ построен так, что напрашивается вывод о возвращении греческих послов без княжеского ответа.
295 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 52.
296 ПВЛ. Ч. 1. С. 25.
297 Там же. С. 39.
298 Там же. С. 48.
299 Там же. С. 52.
300 См.: ПВЛ. Ч.1. С. 248; Художественная проза Киевской Руси ХI-ХIII веков. М., 1957. С. 37; Памятники русской литературы. XI-начало XII века. М., 1978. С. 85; Се повести временных лет. . . С. 73.
301 НПЛ. С. 123.
301а Наше предположение становится еще вероятнее, если вспомyить, что меч на Руси X века относился к числу сакральных предметов.— См.: Оятева Е. И. Деревянный меч из древнего Пскова // Древности северо-западной России. СПб., 1995. С. 89-92. Меч символизировал также связь, общение людей. — Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М., 1996. С. 221.
302 В испытании Святослава дарами А. Г. Кузьмин находит один лищь «сказочный мотив», оставляя в стороне языческие элементы в летописном повествовании. — Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 344.
303 Об одной из решающих битв Скилица рассказывает: «Завязалась жаркая схватка, и не раз менялось течение битвы (говорят, будто двенадцать раз приобретала борьба новый оборот). . .».— Лев Диакон. История. С. 127.
304 ПВЛ. Ч. 1. С. 51.
305 См.: Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. С. 199-200.
306 ПВЛ. Ч. 1. С. 52-53.
307 Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. С. 236.
308 Там же. С. 236-238; См. также: Гумилев Л. Н. От Руси до России. С. 49.
309 См.: Фроянов И. Я. 1) Об историческом значении «крещения Руси» // Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы идеологии и культуры. К 80-летию проф. В. В. Мавродина / Отв. ред. И. Я. Фроянов. Л., 1987. С. 43-46; 2) Начало христианства на Руси // Курбатов Г. Л., Фролов Э. Д., Фроянов И. Я. Христианство: Античность, Византия, Древняя Русь. Л., 1988. С. 214-217.
310 См. с. 335-337 настоящей книги.
311 Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 234.
312 ПВЛ. Ч. 1. С. 48.
313 Самовольный уход князя из города и вопреки желанию его населения вызывал реакцию полного неприятия такого властителя. «Лишается нас», – говорили в подобных случаях. И это было очень серьезным обвинением, которое делало невозможным дальнейшее княжение провинившегося. Кроме того, военная неудача князя ассоциировалась в языческом сознании «киян» с прекращением по отношению к нему благоволения богов. Такой властитель не мог дать благополучие Киевской общине, и потому был не только нежелателен, но и опасен.
314 ПВЛ. Ч. 1. С. 52.
315 Там же. С. 53.
316 См. напр.: НПЛ. С .123-124; ПСРЛ. Т. IX. С. 38.
317 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 53; Т. IV. С. 129-130.
318 ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 61.
319 Соловьев С. М. Соч. Кн.1. С.159-161.
320 Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. С. 111.
321 А. Г. Кузьмин думает, что здесь «вопреки логике изложение перебивается сообщением о предупреждении Свенельда». Исследователь находит здесь «прерванное повествование», т.е. вставку, произведенную летописцем в процессе редакторской работы.— Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 345.
322 В. В. Мавродин отмечает наличие конников в войске Святослава, хотя и считает, что средством передвижения воинства русов были не столько лошади, сколько однодеревные суда (Мавродин В. В. Начало мореходства на Руси // Очерки по истории феодальной Руси. Л., 1949. С. 74, 77). И все же он не отрицает присутствие «конной дружины» в войске Святослава.— Мавродин В. В. 1) Образование Древнерусского государства. С.286; 2) Начало мореходства. С. 78.
323 Так считал и Б. Д. Греков, у которого читаем: «Заключив с Византией мир, Святослав отправил своего воеводу Свенельда с войском в Киев, а сам остался зимовать в Белобережье, на Дунае». (Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 467). Драматичную, но вместе с тем фантастическую версию развивает Л. Н. Гумилев, согласно которому Святослав и «его языческие вельможи» после поражения в Болгарии стали избивать находившихся в войске христиан, обвиняя их в постигшей русов неудаче. «Уцелевшие христиане и воевода Свенельд бежали степью в Киев», а князь с «верными языческими воинами пошел речным путем» (Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 237-238). Это, впрочем, не мешает Л. Н. Гумилеву называть Свенельда «верным сподвижником» Святослава.— Там же. С. 234.
324 Ср.: Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 2. С. 139; Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 1. С. 160; Мавродин В. В. 1) Образование Древнерусского государства. С. 286; 2) Древняя Русь (происхождение русского народа и образование Киевского государства). Л., 1946. С. 212; Артамонов М. И. Воевода Свенельд // Культура Древней Руси / Отв. ред. А. Л. Монгайт. М., 1966. С. 33. Гумилев Л. Н. От Руси до России. С. 48.
325 ПВЛ. Ч. 1. С. 52.
326 Артамонов М. И. Воевода Свенельд. С. 33.
327 Анализ летописного материала позволяет сделать вывод о том, что Свенельд конфликтовал и с отцом Святослава князем Игорем. — См.: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 336-337.
328 Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 238.
329 См.: Гумилев Л. Н. 1) Древняя Русь и Великая степь. С. 236, 237; 2) От Руси до России. С. 49. Д. И. Измайловский недоумевал по поводу бездействия Киева. Он писал: «Князь, конечно, поджидал помощи из Киева. Но, очевидно, или в Русской земле в то время дела находились в большом расстройстве, или там не имели точных сведений о положении князя, – помощь ниоткуда не приходила». – Иловайский Д. Становление Руси. С. 59.
330 Гумилев Л. Н. От Руси до России. С.49.
331 ПВЛ. Ч.1. С.53.
332 Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С.65.
333 В татищевской Истории находим подтверждение тому. В первой редакции после известия об убийстве Люта в древлянских лесах Олегом следует текст: «О том бысть межи има ненависть. Свеналд разгневася на Ольга... » (Татищев В. Н. История Российская. Г.IV) С.130). Во второй редакции сказано еще яснее: «За сие отец Лютов Свеналд озлобился на Ольга вельми...». — Татищев В.Н. История Российская. Т.П. С.53.
334 На эту деталь обратил внимание С.М. Соловьев. Он писал: «Олег, говорит предание, осведомился, кто такой позволяет себе охотиться вместе с ним, и, узнав, что это сын Свенельдов, убил его. Зачем предание связывает части действия так, что Олег убирает Люта тогда, когда узнает в нем сына Свенельдова? Если бы Олег простил Люту дерзость, узнав, что он сын Свенельда — Именитого боярина старшего брата, боярина отцовского и дедовского, тогда дело было бы ясно; но летопись говорит, что ег убил Люта, именно узнавши, что он сын Свенельда...».— Соловьев С. М. Соч. Кн.1. С.162.
335 He исключена здесь попытка затушевать тему о Свенельде. О что в летописании эта тема дебатировалась, свидетельствуют наблюдения А. Г. Кузьмина, согласно которым летописец и в описании гибели Игоря и в рассказе о происшествиях, связанных с князем Святославом, «весьма путано излагает события, вероятно, стремясь выгородить Свенельда. В этом, очевидно, заключалась заинтересованность одного из летописцев, весьма близко стоявшего к событиям, причем приверженцу Свенельда приходилось иметь дело с уже записанными версиями, передававшими основную канму событий, быть может, более достоверно, или во всяком случае благожелательно к Святославу.» - Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 346.
336 ПСРЛ. Т.41. С.20.
337 См., напр.: ПСРЛ. Т.IX. С.38; ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т.ХХ. С.356.
338 Татищев В Н. История Российская. Т.IV. С.130.
339 Татищев В Н. История Российская. Т.II. С.53.
340 Карамзин Н. М. История Государства Российского. С.140.
341 Соловьев С.М. Соч. Кн.1. С.161-162.
342 Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования, СПб., 1863. Т.1. С.74.
343 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 292.
344 Артамонов М. И. Воевода Свенельд. С.34.
345 Толочко П. П. Древняя Русь... С.48.
346 Тихомиров М. Н. Русское летописание. С.59.
347 Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С.181.
348 ПСРЛ. Т.IX. С.39. См. также: Татищев В. Н. История Российская. Т.II. С.54; Т.IV. С.130.
349 ПСРЛ. Т.IX. С.39.
350 Татищев В. Н. История Российская. Т.IV. С.130. Во второй Редакции запись выглядит так: «Пришли послы от грек и подтвердили мир и любовь на преждних договорах, обесчеваяся погодную дань платить, а Ярополк обесчался на грек, болгор и Корсунь У Воевать и в потребности грекам со всем войском помогать».— Татищев В. Н. История Российская. Т.П. С.54.
351 ПСРЛ. Т.IX. С.39.
352 ПВЛ. Ч.1. С.58.
353 Там же. С.59.
354 Похоже, что в рассказ о походе Владимира на болгар вплелись фольклорные мотивы. — См.: ПВЛ. Ч.П. С.329.
355 ПСРЛ. Т.41. С.23. Возможно, под «уроком» здесь надо понимать определенную («уреченную») договором единовременную плату, т. е. контрибуцию.
356 Cм. с.321-322 настоящей книги.
357 ПВЛ. Ч.1. С.34.
358 Там же. С.50.
359 Там же. С.51.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

коллектив авторов.
Общественная мысль славянских народов в эпоху раннего средневековья

Л. В. Алексеев.
Смоленская земля в IХ-XIII вв.

А.С. Щавелёв.
Славянские легенды о первых князьях

Алексей Гудзь-Марков.
Домонгольская Русь в летописных сводах V-XIII вв

под ред. Т.И. Алексеевой.
Восточные славяне. Антропология и этническая история
e-mail: historylib@yandex.ru