2. Занятия населения

Что же за население обитало в изучаемых нами поселениях, чем оно занималось?
Вопрос о хозяйственной деятельности славян накануне образования Древнерусского государства поставлен давно. Его касались и в общих курсах, и в работах но истории народного хозяйства, и по истории культуры, и в исследованиях, посвященных древнейшей истории России вообще, и во многих других видах литературы.¹ Для его решения наряду с письменными источниками привлекались данные и языкознания, и этнографии, и археологические материалы, и историко-литературные произведения. И тем не менее из-за ограниченности источников, относящихся к этой поре, данный вопрос для интересующего нас периода не получил самостоятельного освещений. Он, как правило, сливался в единое целое с характеристикой хозяйственной деятельности населения эпохи Древней Руси. ,Читая эти работы, трудно разобраться в том, что же представляли собой славяне территории Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства, каков был уровень развития их производительных сил.
В послевоенные годы была предпринята попытка преодолеть эти трудности, опираясь на археологические данные. К нашему огорчению, и эта работа в конечном счете не ответила на интересующий нас вопрос. Большая часть ее выводов была основана на таких археологических материалах, достоверная принадлежность которых славянам никем не была доказана.^1а
За последние 10—15 лет круг археологических памятников, относящихся к интересующему нас времени, значительно пополнился, и многое, что можно было лишь предполагать, основываясь на косвенных данных — письменных источниках предыдущей и последующей поры, нашло подтверждение.

А. Сельское хозяйство и промыслы

Из сообщений византийских историков VI—VII вв. мы знаем, что склавины и анты обитали в поселениях сельского типа,² что у них были поля,³ а также «большое количество разнообразного скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы».⁴ Хотя эти известия и отрывочные, и к исследуемой теме имеют весьма косвенное отношение, поскольку они касаются более ранней поры и иной территории, тем не менее они весьма важны, ибо показывают нам, чем занималось современное им славянское население, находившееся в процессе расселения. Основываясь на этих данных, можно признать, что этим занятием было сельское хозяйство в широком его понимании.
Не претерпел существенных изменений этот основной источник жизни славянского общества, очевидно, и в последующее время, о чем красноречиво под 945 г. говорит устами Ольги летописец при обращении к древлянам, укрывшимся в укреплениях:
«а вси ваши городи передашася мнѣ, и ялися по дань, и дѣлают нивы своя и землю свою, а вы хощете голодом измерети. ..» ⁵ (курсив наш, —И. Л.).
Исходя из этих данных, можно было предполагать, что и в период VIII—первой половины IX в. — время, не освещенное письменными источниками, — славяне не прекращали заниматься сельским хозяйством, которое, судя по языковым данным, возникло у них еще до передвижения к Дунаю и последующего расселения.⁶ Вещественные памятники, обнаруженные в последнее время, в полной мере подтвердили это предположение.
Одним из свидетельств занятия славян, Обитавших на территории Восточной Европы в VIII—первой половине IX в., сельским хозяйством является оседлый образ их жизни, находящий свое отражение в остатках многочисленных поселений. Но не он является определяющим, оседлый образ жизни — лишь одно из условий. Главное же в том, что среди археологических материалов, добытых при исследовании поселений и могильников, имеются такие данные, которые непосредственно свидетельствуют о занятии сельским хозяйством в широком его понимании. К их числу следует отнести орудия обработки земли, продукты земледелия и скотоводства, орудия сельскохозяйственных и лесных промыслов и продукты их и т. д., причем ведущий отраслью сельского хозяйства было, судя по этим материалам, земледелие.

Еще не так давно земледелие славян накануне образования Древнерусского государства освещалось на основании таких данных, как памятники культуры «полей погребений» черняховского типа, которые ни по времени, ни по существу прямого отношения к славянам рассматриваемой нами поры не имеют. Из этого следовало, что в середине I тысячелетия н. э. земледелие у славян, характер которого воссоздавался на основе этих памятников, якобы ничем не отличалось от земледелия рубежа I и II тысячелетий и последующих столетий восточнославянского средневековья.⁷ Другими словами, получалось, что на протяжении более пятисот лет земледелие славян Восточной Европы находилось как бы в застывшем состоянии.
Полевые исследования мест поселений второй половины I тысячелетия н. э., произведенные в послевоенные годы, внесли значительные изменения в наши представления (хотя полностью и не изжили еще наследия прошлого). В результате земледелие славян второй половины I тысячелетия нашло более правдивое освещение в работах общего характера и в изысканиях, посвященных специально данному вопросу. Однако к решению его по-прежнему на равных правах привлекаются наряду с собственно славянскими древностями и материалы народов скифского времени («скифов-пахарей») и культуры «полей погребений» черняховского тина, не имеющие непосредственного отношения к данной теме. На основании этих материалов делается вывод, что земледелие славян VIII—IX вв. является непосредственным продолжением земледелия населения, обитавшего на этой же территории до появления здесь славян.⁸ Последнее обстоятельство не только искажает подлинную картину возникновения и развития земледелия у славян, но в какой-то мере и преграждает путь к дальнейшим изысканиям древнейших этапов славянского земледелия, как и культуры в целом.

Что же можно сказать о земледелии славян Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства, основываясь на достоверно славянских археологических памятниках? Прежде всего следует отметить, что из года в год археологи, исследуя в лесостепной полосе поселения VIII— IX вв., все больше и больше находят материалов, свидетельствующих о занятии славян земледелием. По числу находок земледелие по сравнению с другими отраслями хозяйственной деятельности занимает первое место. В нашем распоряжении сейчас имеются не случайные отдельные земледельческие орудия и зерна злаков, а целые комплексы, состоящие из сошников (наральников), чересел, серпов, мотыжек, а также из продуктов земледельческого труда — пшеницы, ржи, ячменя и других растений. Правда, это не целые земледельческие орудия, а лишь их металлические части, что вполне естественно, ибо дерево не сохраняется. Теперь это уже не иллюстрации к умозрительным заключениям о том, что славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства занимались земледелием, а источники такого порядка, из которых вывод о занятии славянами этой поры земледелием вытекает непосредственна. При этом необходимо иметь в виду, что памятники этой поры только-только начинают исследоваться и есть полная уверенность в том, что новые раскопки значительно пополнят источники по земледелию. Наша уверенность в этом подкрепляется одним весьма важным обстоятельством: известные в настоящее время остатки земледельческих орудий территориально связаны не с каким-либо отдельным районом, а распространены во всей лесостепной полосе от верхнего течения Припяти на западе (Хотомель) до верховьев р. Сейма на востоке (Шуклинка), свидетельствуя тем самым, что находки эти — не случайные, обусловленные соседством тех или иных народов, а явление, свойственное всему славянскому обществу исследуемой территории. Существенно при этом, что некоторые из этих орудий, как например сошники (наральники), на всей территории имеют довольно единообразную, устойчивую форму. Они относятся к группе так называемых симметричных сошников, с широкой, в виде равнобедренного треугольника, рабочей частью и более узкой трубкой. Сошники изготовлялись из одного куска железа, причем края рабочей части у ряда сошников (Шуклинка, Новотроицкое, Сахновка) утолщены с помощью сварки пластин шириною около 3 см. Середина рабочей части слегка выпуклая.⁹
Второй деталью земледельческих Орудий, обнаруженной при раскопках, являются плужные ножи (чересла). Они известны двух типов. На поселении у дер. Хотомель найден нож, состоящий целиком из железа (и лезвие, и черен). Нож Новотроицкого поселения относится к группе втульчатых, напоминающих собою ножи таких земледельческих орудий, как косуля и т. п.¹⁰

Дошедшие до нас металлические части землеобрабатывающих орудий хотя и не позволяют сделать заключение о том, деталями каких земледельческих они являются. Судя по этим данным, можно утверждать, что они принадлежат пашенным орудиям плужного типа, т.е. таким, у которых сошник (Маральник) закрепляется в горизонтальной плоскости и при работе не бороздит землю, а подрезает снизу и в какой-то мере схваливает (переворачивает) подрезанный пласт.
Работать таким пашенным орудием можно было лишь с помощью тяговой силы — лошади или вола. Вероятнее всего славяне, пользовались для этих целей лошадью. Косвенно подтверждение этому мы находим в сравнительно небольшом числе костных остатков лошади среди гшщевых отбросов, свидетельствующих о том, что как источник питания лошадь использовалась довольно редко. По-видимому, ее назначение в хозяйстве было иное, а именно — это была тягловая сила.
О широком использовании лошади как тягловой силы, правда в более позднюю пору — в эпоху Древней Руси, говорят и письменные источники.¹¹ Существенно отметить, что на большей части известных древнерусских миниатюр, изображающих пахоту, мы видим лошадь, а не вола.¹²
На ряде поселений одновременно с земледельческими орудиями найдены зерна злаковых растений, позволяющие судить о том, какие культуры возделывали славяне. Наиболее полно для исследуемой нами норы они выявлены на Новотроицком поселении. Здесь обнаружены обгорелые зерна пшеницы, ржи, ячменя и проса (?). Все они детально были изучены специалистами.
По заключению М. М. Якубцинера (ВИР), среди найденных остатков обгорелой пшеницы имеются зерна двух сортов — твердой и мягкой. Твердая пшеница Новотроицкого поселения отличается крупнозернистостью и является для Украины наиболее ранней после Триполья ¹³ находкой этого сорта.
Очень интересные данные получены при изучении ржи. А. В. Кирьянову удалось выявить среди обгорелых зерен ржи зерна костра ржаного сорняка, сопутствующего озимой ржи. Это дало основание заключить, что зерна ржи принадлежат озимому сорту. Обнаружение у славян VIII — IX вв. среди возделываемых культур озимых сортов вносит коренные изменения в наши представления как о севооборотах, так и о системе земледелия в целом.¹⁴
Менее отчетливы находки зерен ячменя и проса. Первые обнаружены как примесь
к пшенице, что лишает возможности сделать заключение о том, сеялся ли ячмень как отдельная культура. Просо же оказалось настолько в перегоревшём состоянии, что о нем можно сказать лишь то, что оно возделывалось. Никаких других данных нет.
Следы земледелия выступают также в отпечатках мякины на глиняной обмазке, широко применявшейся при строительстве жилых я хозяйственных построек. Это очень ценное и, пожалуй, наиболее достоверное свидетельство того, что найденные на том или ином поселении остатки зерен злаков (пшеницы, ржи, ячменя и др.) местного происхождения, а не привозные.
Характер полевого земледелия на ранних ступенях развития человеческого общества в значительной мере определялся природными условиями. В лесных районах оно было по преимуществу подсечным; в лесостепной зоне, где имелись большие, свободные от лесов, удобные участки земли, господствовал перелог.¹⁵ Постепенно — с развитием земледельческой техники и увеличением числа возделываемых культур — и подсека, и перелог сменяются, как правило, паровой двух- или трехпольной системой.

Какая система хозяйства имела место у славян лесостепной зоны в VIII—первой половине IX в., сказать трудно. Если исходить из ландшафта, первоначальной полевой системой следует признать переложную. Но в рассматриваемый период переложная система в чистом виде едва ли могла сохраниться. Находка наряду с зернами яровых культур (пшеницы, ячменя, проса) зерен озимой ржи предполагает чередование озимых и яровых посевов, что, естественно, должно было привести к возникновению какой-то системы севооборота. Было ли это двух- или трехполье с паровым клином, сказать пока невозможно. Ясно только, что на смену перелогу шла паровая система. Технически такой переход, при тех земледельческих орудиях, которые имели место в хозяйстве славян, не составлял каких-либо особых трудностей, ибо по своей сущности перелог, или, как его еще называют, залежная система — это тот же пар, но лишь с более длительным циклом.
Не вызывает никаких сомнений способ уборки зерновых культур: хлеба снимали при помощи серпов так же, как жнут серпом иногда и в наши дни, серпы найдены на многих поселениях. Форма их устойчивая и довольно совершенная, близкая к современной.
Находимые при раскопках так называемые косы-горбуши едва ли использовались для уборки хлебов. Вероятнее всего, как и позднее, с их помощью косили траву на сено. .
Ничего нельзя сказать только о способе обмолота зерна. Среди археологических материалов не сохранилось никаких .следов, характеризующих эту сторону хозяйственной деятельности. Здесь возможны лишь предположения и догадки. Молотьба могла производиться при помощи скота, гоняемого по снопам, разостланным на току, или цепами. Оба эти способа весьма древние. Существование их еще в конце I тысячелетия до н. э. I засвидетельствовано письменными источниками.¹⁶ У нас они дожили до XX в. а иногда можно встретить и в наши дни.

Обмолоченное зерно хранилось в специальных помещениях, известных в наши дни под именем зерновых ям, Это своеобразные погреба, чаще округлые в плане, колоколовидной или грушевидной формы, вырытые в материке. В зависимости от характера материка стены их или обжигались, или выстилались берестой, или оплетались лозой. Ямы такого типа обнаружены на многих поселениях всей исследуемой территории. Иногда в них находили обгорелые зерна злаков (пшеницы, ячменя и т. д.).¹⁷ Для более поздней поры, XI—XII вв., существование таких хлебных ям засвидетельствовано письменными источниками.¹⁸ Хорошо известны они по этнографическим материалам.¹⁹
Отчетливо вырисовывается и переработка зерна на муку. Она велась при помощи жерновов, изготовленных из различных горных пород (адарцита, песчаника, ракушечника и т. п.)Жернова имеют округлую форму. Диаметр их 45—60 см. Внутренняя, рабочая поверхность плоская, хорошо обработанная. Внешняя отделана хуже. В центре жерновов небольшие отверстия неправильной формы для насадки на «веретено». Верхний жернов, так называемый бегун, более массивен. Вращение его производилось с помощью рычага, укрепляемого в углублении (пазу) с верхней (внешней) стороны камня.
Жернова этого типа, как в целом виде, так и разбитые, найдены в большом числе на многих славянских поселениях того времени.²⁰ Находимые на некоторых многослойных поселениях, в частности на Волын- цевском поселении, каменные зернотерки, очевидно, никакого отношения к славянской культуре VIII — IX вв. не имеют. Они относятся к более ранней, скифской поре.²¹
Одновременно с полевым пашенным земледелием славяне вели и мотыжную обработку земли, о чем свидетельствует широкое распространение среди материалов поселений лесостепи железных мотыжек. Такая обработка велась, очевидно, на огородных участках, где могли возделываться различные овощи и корнеплоды. К сожалению, сказать, какие это были культуры и где размещались огородные участки, не представляется возможным, так как никаких следов их пока что не обнаружено.
Суммируя изложенное выше, мы находим, что имеющиеся в настоящее время в распоряжении исследователей археологические памятники славян дают возможность более или менее отчетливо воссоздать весь цикл работ, связанных с земледелием славян лесостепи накануне образования Древнерусского государства, начиная от обработки земли и кончая уборкой и переработкой зерна. Только молотьба, да круг возделываемых огородных культур пока что не находят среди этих материалов никаких следов. Но мы уверены, что и они скоро будут освещены надлежащими источниками.
Существует мнение, что втысячелетии н. э. у славян лесостепи господствующей системой земледелия был пецелог и что возникновение двух- или трехпольной системы с паровым клином следует относить ко времени Киевской Руси.²²
Имеющиеся в настоящее время археологические материалы, отмеченные нами выше, не позволяют принять это положение безоговорочно. Эти данные содержат достаточно оснований для заключения, что земледелие славян накануне образования Древнерусского государства имело более сложный характер. Перелог несомненно был, но наличие широкого круга возделываемых в это время зерновых культур, как яровых (пшеница, ячмень (?), просо), так и озимых (рожь), и обработка земли с помощью земледельческих орудий плужного типа (рало с полозом) естественно вели к постепенному вытеснению перелога и замене его двух- или трехпольной системой с паровым клином. Как далеко зашел этот процесс ко времени образования Древнерусского государства, покажут дальнейшие полевые изыскания.
Археологические материалы, собранные при исследовании славянских поселений VIII—первой половины IX в.,позволяют сделать заключение, что наряду с земледелием большое место в хозяйственной деятельности населения занимала и другая отрасль сельского хозяйства — животноводство. Данными для такого вывода являются костные остатки, представляющие собою по преимуществу кухонные отбросы.
К сожалению, у нас все еще наблюдается недооценка этих материалов, и часто даже собранные при раскопках костные остатки не публикуются. Иногда в оправдание ссылаются на то, что тот или иной исследованный памятник — многослойный и что из собранных при раскопках материалов выделить костные остатки, относящиеся к славянскому слою, невозможно. Несомненно, в этом есть своя правда, однако насколько нам известно, таких многослойных памятников немного. Большая часть их, по утверждению самих же исследователей, содержит отложения лишь славянской культуры, и тем не менее костные остатки не публикуются.²³В настоящее время имеется около двух десятков более или менее исследованных поселений этой поры, костные же остатки известны лишь с 7—8 пунктов: 1—2) Воронежские городища (Б. Боршево, М. Боршево); 3) Петровское городище; 4) Новотроицкое городище; 5) Опошнянское городище; 6) Хотомель; 7) Бабка. Судя по этим данным, славяне имели в своем хозяйстве всех известных в наше время домашних животных, свойственных данной ландшафтной зоне: 1) крупный рогатый скот; 2) мелкий рогатый скот; 3) свинью; 4) лошадь; 5) собаку; 6) птиц (курица)

Какое место занижало каждое из этих животных в хозяйстве поселения, ответить трудно. Если исходить из положения, что костные остатки более или менее верно отражают их количественное соотношение, то первое место должно быть отведено крупному рогатому скоту. И по числу костей, и по числу особей крупный рогатый скот занимает первое место на большей части исследованных поселений. Второе место принадлежит свинье, третье — мелкому рогатому скоту и четвертое — лошади.²⁴ Это соотношение для славянских поселений изучаемой поры более или менее устойчиво.
Однако принять эти данные как подлинное отражение состава стада, нам кажется, все же нельзя, поскольку не все животные в равной мере употреблялись в пищу Так, судя по костным остаткам, собранным при исследовании Новотроицкого городища, собака, очевидно, совершенно не шла в пищу. Все найденные при раскопках кости собаки оказались нераздробленными, не имеющими отношения к пищевым отбросам. Они попали в культурный слой каким-то иным путем. Любопытен состав костных остатков лошади. При изучении их оказалось, что все они принадлежат особям рабочего возраста (не менее 3—4 лет), в то время как большая часть костей крупного и мелкого рогатого скота, а также свиньи принадлежат молодняку, животным того возраста, когда мясо наиболее вкусно и питательно. По всей видимости, лошадь не принадлежала к числу убойных животных, а служила для хозяйственных надобностей и в пищу попадала лишь в случаях непригодности к работе. Поэтому при определении места лошади в составе стада нельзя основываться на пищевых отбросах. По-видимому, здесь следует исходить в первую очередь из потребности в ней как рабочей силы в хозяйстве вообще и в земледелии в частности.
К числу отраслей сельского хозяйства следует отнести ряд промыслов, занимавших в хозяйственной деятельности славянского населения довольно заметное место. Это прежде всего охота и рыбная ловля.
Свидетельством охоты являются костные остатки диких животных, собранные при исследовании поселений. К сожалению, опубликованных материалов, характеризующих эту сторону хозяйственной деятельности населения, еще меньше, чем данных, относящихся к животноводству. По существу известны лишь материалы воронежских поселений (Б. и М.Боршево),²⁵ Новотроицкого²⁶ и Опощнянского²⁷ городищ. О материалах других пунктов имеются лишь упоминания вскользь.²⁸
Судя по этим данным, наибольшее количество костных остатков диких животных содержится в отложениях поселений северовосточных районов лесостепи. Особенно много их на поселениях воронежской группы, где они составляют более 50% всех костных остатков; менее всего их (в пределах до 10%) на поселениях юго-запада, между Днестром и Прутом.
Среди костных остатков диких животных имеются кости кабана, лося, медведя, оленя, бобра, куницы лесной, лисы и некоторых других видов. Кости ряда животных — таких как кабан, лось, медведь, олень и некоторые другие — сильно раздроблены, что дает основание предполагать, что охотились на них с целью получения мяса. Другая группа животных — лиса, куница, бобр — представлена преимущественно костями конечностей и черепов, чаще всего не подвергавшимися дроблению.²⁹ Охота на этих зверей велась прежде всего с целью получения пушнины. Поэтому охотники приносили домой лишь шкуры зверей, а туши (мясо) оставлялись на месте охоты или скармливались там собакам, лишь в отношении бобра высказывается предположение, что охотились на него не только ради шкуры, но и из-за мяса.³⁰ Последнее заключение делается на основе того, что среди костных остатков диких зверей кости бобра по количеству занимают одно из первых мест. При этом не обращается внимания на состав костей, а между тем они ничем не отличаются от состава костей других пушных зверей. Это в основном кости конечностей и черепа; другие кости или совсем отсутствуют, или единичны.³¹ Что касается количественного преобладания их над костями других пушных зверей, то его следует объяснить более широким распространением этого зверя по сравнению с другими видами и, очевидно, более легкой охотой на него.

Изложенное выше дает основание сделать вывод, что количественное соотношение костных остатков отдельных видов животных еще не решает, какая же охота преобладала — с целью добычи мяса или пушнины. Такая оценка может быть произведена, по-видимому, лишь исходя из изучения всей хозяйственной деятельности населения.
Все же материалы, относящиеся к охоте, в какой-то мере приоткрывают завесу на место животноводства в хозяйственной деятельности славян VIII—первой половины IX в. Значительный процент костей диких животных, содержащихся среди пищевых отбросов, свидетельствует о том, что животноводство вольно или невольно не удовлетворяло потребностей населения в мясе. Было ли это явление вызвано тем, что славяне в силу каких-то причин не могли поднять уровень развития животноводства или же охота была более экономичным средством получения необходимого мяса, сказать трудно.
О рыбной ловле свидетельствуют прежде всего остатки рыб в виде костей и чешуи. Наличие их, как и костей животных, отмечается почти на всех славянских поселениях этой поры, где велись раскопки, но опубликованы они еще меньше, чем кости животных.³² Судя по этим данным, среди рыб. вылавливаемых населением, преобладали щука, сазан, судак, лещ, сом и некоторые другие виды. Ловились и хрящевые (ганоидные), но их остатки немногочисленны. Из орудий лова сохранились лишь железные крючки. Размеры их довольно велики, до 10 см в длину.³³ На такие крючки можно ловить лишь крупную рыбу —щук, сом ) и т. п. Но наряду с крючковым ловом, очевидно, существовала ловля и с помощью сетей, неводов и всевозможных плетенок из хвороста, о чем можно заключить как по находкам грузил от сетей,³⁴ так и по большому количеству косте'й и чешуи мелкой рыбы, ловля которой на крючки крупных размеров невозможна. Рыбы было много. Она употреблялась не только в свежем виде, но и заготовлялась впрок., Следы таких запасов в виде хозяйственных ям с большим содержанием костяков рыб и чешуи обнаружены на некоторых поселениях (Б. Боршево, Решетники — городище у фермы).
С сельским хозяйством тесно связаны и такие виды хозяйственной деятельности, как прядение, ткачество, обработка дерева и не-
[141-я страница книги отсутствует]

Б. Ремесло и торговля

Славянское население занималось не только сельским хозяйством и всевозможными сельскохозяйственными и лесными промыслами, но и многими другими видами хозяйственной деятельности. Некоторые из них носили явно ремесленный характер. К числу их следует отнести в первую очередь железоделательное производство в широком его понимании), занимавшее, очевидно, довольно значительное место в жизни славян. Об этом свидетельствуют как многочисленные изделия из железа, находимые при раскопках поселений и могильников, так и остатки самого железоделательного производства (металлургического и кузнечного). Чаще всего они представлены отдельными элементами — железными крицами, шлаками, обломками сопел и другими предметами, характеризующими отдельные стороны производственной деятельности. Правда, число их пока еще невелико и не все они поддаются определению. В частности, до сего времени исследователи не могут отличить шлаки металлургические от кузнечных, в силу чего находимые при раскопках материалы не дают возможности сделать заключение — с остатками какого производства (кузнечного или металлургического) имеешь дело.
Лишь в последние годы в распоряжении исследователей оказались сравнительно полноценные материалы, позволяющие воссоздать более или менее отчетливую картину металлургии железа и последующей его обработки.
В настоящее время известен ряд пунктов со следами металлургического производства, но отчетливые его остатки вскрыты лишь при исследовании в 1952—1953 гг. славянского поселения VIII—IX вв. у с. Григоровки Могилевского района Винницкой обл.³⁵ Здесь раскопаны остатки 30 железоплавильных печей. Большая часть их расположена за границами собственно поселения (на южном склоне плато). Исследованная площадь, занятая остатками печей, равна приблизительно 700X200 м, причем исследовались лишь те участки, где развалы печей выступали на поверхность. Очевидно, всего печей было гораздо больше, чем их обнаружено. Здесь же, поблизости, в обрезе одного из оврагов найдены выходы железной руды (бурого железняка).
Значительная часть печей разрушена пахотой. Лишь небольшое число их найдено в более или менее сохранившемся виде и дает возможность воссоздать их общий облик.
Печи представляли собою ямы, округлые в плане, конической формы.³⁶ Глубина сохранившихся частей — до 40 см при распаханности верхнего слоя мощностью до 30 см. Верхний диаметр около 20 см, нижний — около 40 см. Печи размещены на склоне. Со стороны склона у дна ямы устраивалось отверстие — устье печи в виде арки размером 25 X 20—30 см. К печи со стороны устья (т. е. по склону) примыкает рабочая площадка. Ее размеры колеблются от 120 X 130 до 140 X 150 см. В отдельных случаях площадка несколько углублена (20— 30 см).
Внутренняя поверхность печей покрыта обмазкой. В некоторых печах обмазка состоит из 2—3 слоев. Чаще всего такая картина наблюдается на задней (против устья) стенке. Толщина обмазки достигает 20 см. Во многих печах заметны следы неоднократной подмазки, что свидетельствует об их многократном использовании.
Устройство подов лечен было неодинаково. У некоторых из них он имел выпуклую поверхность. Такое устройство достигалось с помощью овального камня, уложенного на дно ямы и перекрытого сверху глиняной обмазкой. У других под был плоский (ровный) с небольшим (около 15 см) наклоном от устья к задней стенке. В связи с особенностями пода обращает на себя внимание различная толщина внутренней обмазки. У печей с выпуклым дном слой обмазки более толстый, особенно у задней стенки, чем у печей с плоским дном. Около печей найдены шлаки. Их больше всего на участках печей с выпуклым дном в центре. Здесь их
[143-я страница книги отсутствует]
изводства, состоящие из более чем 1500 железоплавильных печей, в какой-то своей части углубленных в землю. Но эти печи, по-видимому, несколько более простые по своей конструкции, чем печи Иголоми. По мнению Р. Плейнера, исследовавшего железоделательное производство Европы, тип углубленных в землю печей был создан западнославянскими племенами или был перенят ими и усовершенствован.⁴³
В период исследования Желеховицких печей аналогичные им на территории Восточной Европы известны еще не были, и свои суждения Р. Плейнер строил без учета восточнославянских материалов. Существенно отметить, что на территории восточных славян печи, углубленные в землю, известны и для более поздней поры. Так, в районе г. Черновцы, близ Ленковецкого городища (бассейн верхнего течения р. Прута) , Б. А. Тимощуком были открыты остатки 15 железоплавильных печей ямного типа. Сохранились лишь нижние части печей, глубиною до 30 см, стенки их обмазаны глиной и сильно обожжены.⁴⁴ Но в публикации не содержится ни планов, ни разрезов, из-за чего нет возможности провести сравнение с печами предшествующей поры. Обращает на себя лишь внимание одна деталь — и здесь, как и в районе Григоровки и Желеховиц, имеется скопление большого числа печей.

Что-то, по-видимому, подобное (по масштабам) имело место также близ Гочевского городища (X—XI вв.) Курской области (на Пеле), о чем можно судить по данным исследователя этого памятника Б. А. Рыбакова. Но сохранившиеся здесь остатки настолько невыразительны, что об этом памятнике можно судить лишь по размеру площадки, занимаемой сооружениями, связанными с металлургическим производством. Длина ее более 100 м.⁴⁵
Григоровский металлургический комплекс обращает на себя внимание прежде всего объемом производства. На раскопанном участке, составляющем всего не более 20% площади, содержащей культурные отложения остатков металлургического производства, к тому же исследованном не сплошь, а лишь на местах, где печи более или менее заметно выступали на поверхности, обнаружено 30 долговременно действовавших металлургических печей. Всего же их здесь было значительно больше. Но он интересен не только по своим размерам и хорошей сохранностью производственных сооружений, но и по организации производственного процесса с технологической стороны. Судя по устройству печей н по сохранившимся вокруг них остаткам производства, в частности шлакам, здесь, очевидно, не только восстанавливали железо из руды, но и производили последующую его обработку, доводя железо до такого состояния, при котором оно было вполне пригодно для кузнечной обработаю, Следов непосредственного кузнечного производства здесь, однако, не обнаружено. Ничего не сказано о кузнечном производстве и при публикации Желеховицкого комплекса.

Такая концентрация железоплавильных печей не случайна. Она показывает, что для размещения их нужны были условия, которые не везде имели место. В первую очередь была необходима сырьевая база — запасы железной руды и леса. Будучи производством сложным как в части технологии сырья, используемого для извлечения металла, а также в отношении технологии металлургического процесса, оно требовало, с одной стороны, разносторонних знаний и навыков, а с другой — большой затраты времени по организации самого производства (поисков и добычи доброкачественной руды; сооружения железоплавильных печей; изготовления оборудования для печей — сопел, мехов; заготовки дров для приготовления углей, углежжения и других работ). В силу этих обстоятельств оно естественно не могло возникать повсюду.
Кузнечное дело у славян VIII—первой половины IX в. находит менее яркое отражение в археологических памятниках этой поры. Непосредственных следов производства мы знаем очень мало. Правда, на многих исследованных поселениях имеются железные шлаки, но, к сожалению, ответить на вопрос, с каким производством — кузнечным или металлургическим — они связаны, не всегда представляется возможным. Лишь в местах, где наряду со шлаками обнаружены другие остатки кузнечного дела, можно быть твердо уверенным в их связи с кузнечным производством. Наиболее отчетливые следы кузнечного дела выявлены при раскопках Новотроицкого поселения, где, кроме железных шлаков, открыты кузнечные горны, круглые точила и некоторые другие остатки кузнечного производства.⁴⁶
Однако лучшим свидетельством наличия кузнечного дела и степени его развития для этого времени являются не столько отмеченные выше следы производства, сколько сами железные изделия, бытовавшие у населения этой поры. Судя по находимым при раскопках вещам, изделия из железа имели широкое распространение как в быту, так и в хозяйственной деятельности населения этого времени. Не было, кажется, ни одной стороны жизни, куда бы ни проникло железо. Из железа изготовлялись земледельческие орудия (сошники, плужные ножи, серпы, косы, мотыжки), орудия обработки дерева (топоры, тесла, скобели, долотья, ложкари), оружие (наконечники стрел, копья, мечи(?)), орудия разных промыслов (рыболовные крючки), бытовые вещи (ножи, различные острия, скобы, гвозди и т. п.). Очевидно, значительную группу изделий составляли кузнечные инструменты, без которых работа кузнеца невозможна (наковальни, молотки и клещи различных форм, зубила, пробойники и т. п.), к сожалению, пока очень мало нам известные. Существенно отметить, что многие из перечисленных вещей, как например сошники, серпы, косы, рыболовные крючки, топоры и т. п., имели достаточно устойчивые выработанные формы для всей исследуемой территории.⁴⁷ Вещи изготовлялись из хорошего железа, о чем можно судить по прекрасной сохранности многих найденных изделий, и, судя по характеру сварки и ковки, неплохо обрабатывались.
При всем кажущемся разнообразии бытового и хозяйственного инвентаря круг изделий из железа все же был невелик. В основном он сводился к удовлетворению потребностей сельского обитателя, занимавшегося сельским хозяйством в широком его понимании (земледелие, сельскохозяйственные и лесные промыслы и т. п.).
В отличие от железоделательного производства кузнечное дело находилось в меньшей зависимости от сырьевой базы. Кузнецы могли работать как на железе заказчика, так и собственном, заготовленном впрок у металлургов. Кроме того, они должны были находиться в более тесной связи с населением, которое испытывало в них повседневную потребность. Это заставляло их быть более подвижными. Судя по находкам железных шлаков почти на всех исследуемых поселениях, можно предполагать, что кузнецы работали в каждом более или менее крупном населенном пункте или по крайней мере время от времени проживали в них, что, между прочим, имело место не так давно в наших сельских населенных пунктах (так называемые «холодные кузнецы»).
Наряду с обработкой железа в среде славянского населения имела место и обработка цветных металлов — серебра, меди, свинца и их сплавов (ювелирное дело). Имеющиеся в нашем распоряжении данные, характеризующие эту сторону хозяйственной деятельности в VIII—IX вв., немногочисленны. Отдельные элементы этого производства обнаружены на ряде поселений этой поры, однако число их невелико. Так, на том же Григоровском поселении, на участке, где размещены железоплавильные печи, найдены тигли для плавок цветных металлов.⁴⁸Близкие им по форме тигельки найдены в ранних слоях поселения Плиснеска.⁴⁹ На ряде поселений найдены литейные формы, но время их, к сожалению, довольно расплывчатое.

Наиболее зримые следы ювелирного дела обнаружены при раскопках Новотроицкого поселения. Здесь наряду с изделиями из цветных металлов найдены остатки двух мастерских, оборудованных специальными печами-горнами, а также орудия производства ювелира — глиняные тигельки для плавки цветных металлов, бронзовая матрица для тиснения поясных бляшек, роторные (круглые) точильные камни и сырье — цветные металлы.
Мастерские представляют собою полуземляночные постройки, по своему устройству отличающиеся от обычных жилищ лишь тем, что в них наряду с бытовыми печами обычной формы имелись печи производственного назначения в виде открытых горнов. Эти печи-горны были сопряжены со своеобразными глиняными лавками-верстаками, примыкавшими к стенам полуземлянок. На этих лавках, по-видимому, и велась работа с расплавленным металлом. Металл плавился в небольших глиняных тиглях того же типа, что и найденные на Григоровском поселении. В одной из мастерских (№ 40) тигель был найден прямо в горне; в другой (№ 18) на полу около горна найдено 2 тигля в раздавленном виде. Рядом с последней мастерской был обнаружен клад, состоящий из 10 восточных серебряных монет (дирхемов) и ряда серебряных вещей, относящихся к украшениям, бытовавшим у населения юго-востока этой поры (салтово-маяцкой и близких ей культур). Из всего состава клада лишь одна вещь — серебряный пластинчатый перстень с усиками — оказалась целой. Весь этот лом, а также и серебряные монеты, очевидно, следует рассматривать не иначе как сырье ювелира, а перстень — как его изделие.⁵⁰
Отсутствие надлежащих источников (следов производства тех или иных вещей) не позволяет нам установить, каков был круг изделий из цветных металлов, изготовлявшихся славянскими ювелирами. Но мы едва ли можем сомневаться в том, что подавляющая часть украшений и других поделок из цветных металлов, находимых на поселениях и в могильниках этой поры, могла быть изготовлена местными мастерами. К этой категории изделий принадлежат прежде всего литые вещи из серебра, меди и различных сплавов. Это всевозможные височные кольца, перстни, браслеты, шейные гривны и другие украшения Очевидно, большая часть тисненых вещей, таких как височные кольца волынского типа, поясные бляшки и т. п., изготовлялась также местными мастерами. Длительное время считалось, что техника тиснения у славян Восточной Европы появляется во второй половине X в. Древнейшими тиснеными изделиями славян признавались височные кольца волынского типа.⁵¹ Находка на Новотроицком поселении бронзовой матрицы для тиснения бляшек округлой формы, а также тисненых височных колец волынского типа позволяет утверждать, уже в IX в. техника тиснения, в том числе и изготовление височных колец волынского типа, была освоена славянами Восточной Европы.⁵²
Наряду с литьем и тиснением ювелиры прибегали и к другим способам обработки цветных металлов. В частности, судя по найденным вещам (браслетам, гривнам), некоторые из них были сделаны целиком при помощи ковки. В других случаях ковка была лишь дополнительной обработкой литых вещей (например, обработка щитков у литых перстней). Таким же дополнительным приемом обработки является чекан, с помощью которого на вещи, изготовленные способом литья или ковки, наносился различный орнамент.
Существует мнение, основанное пока что только на находке изделий, что накануне образования Древнерусского государства славянские ювелиры освоили также и технику зерни и скани.⁵³

В ювелирном деле VIII—IX вв. не совсем ясна его организационная сторона. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы не дают отчетливого представления, в чьих руках находилась обработка цветных металлов: занимались ли этим делом кузнецы и металлурги «по совместительству», или же ювелирное дело выделилось в самостоятельную отрасль. Так, на Новотроицком поселении было две землянки-мастерских по обработке цветных металлов (№№ 18 и 40) и одно жилище кузнеца (№ 47). Кроме того, на краю поселка прослежены остатки кузнечных горнов. Мы не знаем, где жили владельцы этих горнов. Не исключено, что хозяева их были ювелиры из землянок-мастерских №№ 18 и 40. Близкая к этому картина наблюдается и на Григоровском поселении, где наряду с хорошо выраженными остатками железоплавильного производства обнаружены следы обработки цветных металлов. Может быть, несмотря на то что и обработка железа и ювелирное дело уже существовали как самостоятельные отрасли хозяйственной деятельности, они все же были еще тесно связаны между собой. В зависимости от конкретных условий в одних местах обе эти отрасли могли находиться в одних руках, когда кузнец не только ковал сошники, но и лил серебряные височные кольца, в других — они были полностью разделены между собой, и наряду с кузнецом работал и ювелир.
В связи с развитием ювелирного дела следует остановиться еще на одном весьма важном вопросе. Как известно, обработка цветных металлов по сравнению с обработкой железа почти на два тысячелетия древнее, тем не менее в VIII—IX вв. на территории Восточной Европы условия для развития обработки цветных металлов были менее благоприятны, чем для железоделательного производства. Дело в том, что если железоделательное производство располагало громадными запасами сырья в виде легко доступной как по добыче, так и по обработке болотной железной руды в разных ее видах, широко распространенной по всей территории Восточной Европы, занятой славянами, то в отношении цветных металлов славяне этой поры находились в весьма невыгодном положении. На всей занятой ими территории залежей цветных металлов нет. По-видимому, не располагали они ими и в местах их более раннего обитания до расселения по Восточной Европе, о чем наглядно свидетельствует почти полное отсутствие изделий из цветных металлов на местах древнейших (VI—VII вв.) известных нам поселений на территории Восточной Европы (юго-запад нашей страны между Днепром и Днестром). Очевидно, что при таких условиях единственным источником цветных металлов мог быть только ввоз их из близлежащих районов, обладающих этим сырьем. Такими районами могли быть Приуралье (в широком его понимании), юго-восток и Прикарпатье, богатые цветными металлами, где следы их добычи относятся еще к эпохе бронзы.⁵⁴
То, чем мы располагаем в настоящее время, позволяет сделать заключение, что цветные металлы проникали в землю славян как в виде готовых изделий (украшений в первую очередь), так и сырья причем последнее, как правило, было не в первородном своем состоянии, а ломом различных металлических изделий, т. е. так называемым вторичным сырьем. Такая картина наблюдается во всех районах славянского мира Восточной Европы. Так, на славянских поселениях юго-востока среди изделий из цветных металлов преобладают вещи салтово-маяцкой и близких ей культур Северного Кавказа, на северо-востоке отчетливо выступает влияние финно-угорских культур Приуралья, на северо-западе — прибалтийских, тесно связанных с цветной металлургией Запада. Отсутствие сырья в сильной степени, особенно на ранних этапах, задерживало развитие ювелирного дела у славян и вместе с тем в какой-то мере налагало отпечаток на характер изделий, что уже более полустолетия тому назад было отмечено А. А. Спицыным.⁵⁵
Как сырье использовалась и большая часть серебряных монет (куфических дирхемов), поступавших к славянам в обмен на продукты местного производства. Довольно большое количество их употреблялось без переработки в качестве всевозможных подвесок к ожерельям, о чем для VIII — IX вв. можно заключить по находимым монетам с приделанными ушками или пробитыми на них отверстиями для подвешивания,⁵⁶ а для более поздней поры — по находкам таких монет в составе ожерелий на костяках (in situ).| Но основная их масса, по-видимому, перерабатывалась ювелирами в различные украшения — височные кольца, браслеты, перстни, шейные гривны и т. п. Связь этих изделий с монетным серебром подтверждается такими наблюдениями, как кратность их веса к весу монет.⁵⁷
VIII—X вв. были временем более широкого, чем когда-либо в последующее время, распространения у рядового славянского населения украшений, сделанных из серебра, и нет никаких сомнений в том, что подавляющая их часть изготовлялась из монет. Прекращение поступлений куфических серебряных монет в начале XI в. сейчас же повлекло за собою резкое сокращение серебряных украшений.

Значительное место в хозяйственной деятельности населения занимало изготовление глиняной посуды. Остатки ее среди археологических материалов — в силу способности керамики противостоять разрушительным силам природы — наиболее многочисленны. Большая часть обнаруженных при полевых работах керамических остатков этой поры принадлежит посуде, сделанной без применения гончарного круга, т. е. лепной. Это кухонные горшки, сковороды, столовые миски, горшкообразные сосуды для хранения продуктов и некоторые другие немногочисленные разновидности сосудов. Профилировка этих сосудов довольно проста. Некоторые типы сосудов (преимущественно кухонные горшки и столовые миски) иногда орнаментировались. Орнамент несложен. Это главным образом отпечатки гребенки или палочки, обмотанной веревочкой (так называемый «зубчатый чекан»), или линейно-волнистый, нанесенный той же гребенкой в самых различных сочетаниях. Реже встречаются другие орнаментальные мотивы, например овальные вдавления, нанесенные пальцем. Орнамент размещался обычно ниже горла сосудов (на плечиках). Иногда орнаментировался и край венчика. Линейно-волнистый орнамент имел более широкое распространение в области правобережья Днепра, но он достаточно отчетливо прослеживается и на посуде между Днепром и Доном. В области левобережья преобладает орнамент в виде отпечатков «зубчатого чекана», но этот вид орнамента встречается и на сосудах правобережья.⁵⁸
Тесто, из которого изготовлялись сосуды, довольно грубое. К глине с целью отощения делалась примесь песка, дресвы, шамота и т.п. Так, иногда в качестве примеси встречается измельченная железная руда. Вследствие крупнозернистости примесей стенки сосуда чаще всего были шероховатые. Обжигались сосуды более или менее удовлетворительно хотя обжиг их не всегда равномерный, о чем свидетельствует окраска излома черепка (середина черная, а края бурые).
Лепные сосуды изготовлялись вероятнее всего каждой семьей для себя, чему способствовало как повсеместное наличие сырья (глины), так и относительная простота технологического процесса.
Но наряду с лепной посудой на многих поселениях встречаются сосуды, сделанные на гончарном круге. Их еще немного, и часть из них (в частности, амфоры и кувшины) — привозные из южных и юго-восточных областей нашей страны (Крым, бассейн нижнего Дона), но есть уже и местного производства. Правда, непосредственных следов производства на гончарном круге (в частности, гончарных печей) для этого времени пока не найдено, но на дошедших до нас сосудах отчетливо прослеживается постепенный переход от ручной лепки к гончарному кругу. На многих поселениях среди керамических остатков есть сосуды, сделанные полностью ручной лепкой, есть такие, у которых верхняя часть подправлена на круге, и есть сделанные целиком на гончарном круге. Эти последние по своей форме, технологии и орнаментации представляют собой развитие славянской лепной посуды предшествующей поры и смыкаются с достоверно славянской гончарной посудой X и последующих веков. Любопытной деталью, способствующей уяснению вопроса развития гончарного производства от ручной выделки к изготовлению на гончарном круге, является гончарная печь для обжига лепной керамики, свидетельствующая о том, что еще до появления гончарного круга керамическое производство, по-видимому, перестало быть делом каждой семьи, концентрируясь в руках отдельных мастеров.⁵⁹
Таким образом, имеющиеся в распоряжении исследователей керамические материалы VIII — IX вв. показывают тот этап в развитии гончарного производства у славян Восточной Европы, когда на смену ручному домашнему производству постепенно приходит гончарное ремесло, изготовление керамики при помощи гончарного круга. Существующее в литературе мнение о широком развитии гончарного круга у славян Восточной Европы уже в VIII в. не имеет обоснований.⁶⁰ Это пока что лишь наши желания.
Мы не знаем ни одного памятника, где бы в VIII в. отчетливо выступала гончарная керамика. Материалы славян Центральной Европы и Балкан не могут служить основанием для датировки керамики славян Восточной Европы. Условия их жизни были совершенно иные, чем у славян Восточной Европы.
Наличие наряду с сельским хозяйством таких обособленных отраслей хозяйственной деятельности, как железоплавильное дело, кузнечное производство, ювелирное, да, по-видимому, и некоторых других, естественно предполагает и существование обмена, без чего нормальное развитие хозяйственной жизни в том виде, в каком мы находим ее у славян VIII —IX вв., было бы невозможно. Кузнецы, ювелиры и другие ремесленники не могли бы жить без продуктов питания (хлеба, мяса и т. п.), которых сами они, очевидно, уже не производили. Не могли обойтись без сошников, топоров и других изделий из железа и земледельцы. Но как протекал этот обмен между отдельными лицами, занимавшимися различными отраслями хозяйственной деятельности, мы не знаем. В нашем распоряжении пока нет таких данных, которые содержали бы ответ на этот вопрос. По этому поводу существуют самые противоречивые высказывания. Одни отводят внутреннему обмену этой поры более чем скромное место,⁶¹ другие не только признают наличие развитого обмена и товарно- денежного обращения, но даже, больше того, утверждают, что к этому времени относится «оформление русской денежно-весовой системы».⁶²

Несомненно, и то и другое — крайности, плод кабинетных выкладок, не более. Низводить наличие внутреннего обмена до предела — это значит отрицать у славян существование таких самостоятельных отраслей хозяйственной деятельности, как железоделательная, кузнечная, ювелирная. Между тем бесспорность их существования подтверждается вполне очевидными данными. Правды ради следует отметить, что многое из того, что мы знаем сейчас об обработке железа и цветных металлов для этого времени, стало известно лишь недавно.
Что касается утверждения, будто бы у славян в VIII—IX вв. существовали развитые внутренние товарно-денежные отношения, то его иначе как увлечением назвать нельзя. Развитые товарно-денежные отношения предполагают массовое производство товаров на рынок, что может возникнуть лишь при наличии центров ремесла и торговли — городов, чего, как хорошо известно, у славян Восточной Европы в VIII — IX вв. еще не было.⁶³
Как видно из приведенных материалов, ремесло у славян в VIII —IX вв. делало лишь первые шаги. На этом раннем этапе ремесленники работали, вероятно, на заказ.⁶⁴ Каждый раз в зависимости от того, что должен был сделать ремесленник, из чьего сырья и т. д., заказчик и ремесленники договаривались об оплате — чем и как должен быть оплачен труд ремесленника. Это зависело, с одной стороны, от того, в чем (т. е. в каких продуктах) нуждался ремесленник, а с другой — от тех возможностей, какими располагал заказчик.
Не исключено, однако, что уже на этом раннем этапе наряду с работой ремесленника на заказ некоторые отрасли хозяйственной деятельности продукция которых не зависела от «вкусов» потребителя,, например железоплавильное производство могли изготовлять продукцию прямо для «рынка», т. е. на продажу. По-видимому, так же развивалась добыча соли, поскольку потребность в ней была повсюду, а добывалась она не во многих местах (Галичина).
На этот же путь очень рано должны были встать и гончары, поскольку их продукция имела более или менее «стандартный» характер, а производство по своей организации было массовым.
Наряду с внутренним обменом славяне VIII — IX вв. имели и внешние обменные связи. Они устанавливались с теми районами, которые в силу своего географического положения и характера хозяйственной деятельности располагали такими видами продуктов, каких славяне у себя не имели, но в которых испытывали потребность. В свою очередь районы (страны), вступавшие со славянами в обменные отношения, нуждались в продуктах, производимых славянами.

Так, выше было отмечено, что на территории Восточной Европы, занятой славянами в VIII — IX вв., совершенно отсутствовали месторождения цветных металлов и что ювелирное производство в отношении сырья находилось в весьма невыгодном положении. Доставать его славяне могли лишь за пределами своей страны. Одним из районов, откуда, по имеющимся в распоряжении исследователей данным, поступали цветные металлы, был юго-восток (в широком его понимании — Кавказ, Средняя Азия и другие районы) ближе всего соприкасавшийся со славянами этой поры.
Основываясь на материальных остатках, можно сделать заключение, что большую часть цветных металлов славяне получали не в первородном состоянии — в виде руд или слитков, а в виде готовых изделий или лома их (это обстоятельство и позволяет установить, откуда поступал металл). Наряду с разнообразными изделиями и их ломом следы юго-восточного ввоза цветных металлов, преимущественно серебра довольно отчетливо выступают в виде серебряных арабских монет (куфических дирхемов), находимых на поселениях, в могилах, в кладах, а также в виде единичных случайных находок.
Еще более ста лет тому назад, когда на территории Восточной Европы только-только началось собирание куфических монет, было высказано положение, что они являются ценнейшим источником для изучения далекого прошлого нашей страны. Дальнейшие сборы этих монет и их изучение постепенно укрепляли исследователей в этой мысли, и монеты наряду с другими археологическими памятниками начали занимать в кругу источников древнейшей истории славян Восточной Европы все более и более заветное место. Это они наряду с известиями арабских географов послужили основой взглядов В.О. Ключевского на Древнюю Русь как «городовую, торговую»,⁶⁵ это они явились основанием для утверждения, будто бы славяне Восточной Европы начиная с VIII ст. имели развитое товарно-денежное хозяйство и выработали свою денежно-весовую систему,⁶⁶ хотя из имеющихся в нашем распоряжении материалов такие выводы и не вытекают.
Естественно встает вопрос: почему же этот ценнейший источник прошлого нашей страны мог привести к такому, на наш взгляд, заблуждению?
Объяснение всему этому следует искать в том, что сами монеты как источник для решения тех или иных вопросов исторического плана остаются далеко не изученными. Ведь по сути дела мы до сего времени не имеем даже более или менее исчерпывающей сводки находок куфических монет. Топография кладов восточных монет А. Маркова составлена в конце XIX в. Она явно устарела. Ее давно следует пополнить новыми материалами, а содержащиеся в ней сведения о находках как не всегда отвечающие требованиям, предъявляемым в наши дни к паспорту любого археологического памятника, нужно расширить, сверив их с первоисточниками. Ведь, как хорошо известно, многие клады были смешанными. Они содержали целые монеты, их обломки, а также различные металлические изделия. В сводке А. Маркова последние часто отсутствуют, а иногда упоминаются в общем виде, без характеристик вещей. Таким образом, подлинное лицо клада стирается, а тем самым искажается и его сущность как источника.
Правда, при находке многих кладов значительная их часть претерпевала существенные изменения. Большое число содержащихся в кладах монет и вещей сразу же расходилось по рукам среди местного населения, и мы никогда уже не узнаем подлинного лица того или иного клада. Да и та часть, которая попала в руки исследователей, не осталась неизмененной. Вещевая часть, как правило, отделялась от монетной и поступала в тот или иной музей, а из монет отбирались «лучшие», с точки зрения нумизмата, наиболее интересные образцы и распределялись по различным нумизматическим хранилищам, где они и начинали свою новую жизнь, часто полностью теряя связь с остальной частью клада, в который они входили. Что касается «неинтересных» монет и обломков, то они чаще всего просто сплавлялись в котле.
При таком состоянии наших кладов воссоздание паспортов, отражающих подлинное их лицо, — вещь невозможная, но собрать то, что сохранилось, и тем самым восстановить клад хотя бы приближенно необходимо; дело это нужное. Несомненно, задача эта трудная и для одного человека непосильная, но выполнить ее все же возможно.
Такая новая сводка, помимо того, что содержала бы более или менее полные данные, могла бы послужить основой для решения многих стоящих перед нами задач источниковедческого плана, в частности для выяснения времени, путей проникновения куфических монет в Восточную Европу и соотношения для разных периодов находок куфических монет в отдельных районах территории, занятой славянами, а равно и другими народами, населявшими Восточную Европу. Без решения этих задач трудно ответить на вопрос о месте куфических монет в хозяйственной жизни славянского общества VIII — IX вв. А именно так делалось и делается в наши дни, что естественно и создает возможности для произвольных заключений.
Если исходить из имеющихся в распоряжении исследователей куфических монет, возникновение обмена между славянами Восточной Европы и народами юго-востока следовало бы отнести к середине VIII ст.

Именно этим временем датируются находки наиболее ранних отдельных монет, связанных с достоверно славянскими памятниками. Это было как раз то время, когда славяне в процессе расселения вплотную сомкнулись с населением юго-востока, входившим в состав Хазарского каганата. Однако в нумизматической литературе все более и более укрепляется мысль, что при решении этого вопроса нельзя принимать в расчет находки единичных монет. Это время может быть определено лишь на основе кладов, а кладов, зарытых ранее конца VIII в., нет. Основываясь на этом, возникновение обмена славян с юго-востоком, по мнению нумизматов, следует относить к рубежу VIII—IX вв. или в крайнем случае к последней четверти VIII в. Что касается отдельных, более ранних монет (первая половина VIII в.), найденных на территории Восточной Европы, то их время проникновения в Восточную Европу следует относить к более поздней поре. В какой мере это положение отражает истинную картину, сказать трудно. Материалы не говорят об этом. Это пока лишь логическое умозаключение, исходной точкой для которого принято предположение, что если монеты начали проникать на территорию Восточной Европы в первой половине VIII в., то должны быть и клады, состоящие исключительно из монет этой поры, а таких кладов пока неизвестно.⁶⁷ Предметом спора этот вопрос быть не может. Ответ на него может быть получен лишь в результате дальнейшего накопления материалов.

Нерешенным остается и вопрос о путях проникновения куфических монет к славянам Восточной Европы. По мнению одних, связь славян с юго-востоком, особенно в ранний период, осуществлялась преимущественно через Хазарию, по рекам бассейна Дона и левым притокам Днепра. Наряду с этим путем признается и второй — по Волге, через камских болгар. Но роль его в раннее время была меньше. Через Болгар с юго-востоком в ранний период были связаны, по-видимому, лишь славяне новгородские и вятичи. Такое представление поддерживалось большей частью исследователей, ибо оно было наиболее обоснованно.⁶⁸
В последние годы эта точка зрения была подвергнута пересмотру, в результате чего было высказано довольно категорическое суждение, что «на протяжении всего периода восточной торговли с конца VIII до начала XI в. единственными воротами, через которые шла торговля Руси с Востоком, фактически был Булгар».⁶⁹
Основанием к такому заключению послужило то обстоятельство, что в пределах Хазарии почти совершенно не найдено куфических монет; «весь комплекс монетных находок на нижней Волге и на нижнем Донце, который можно было бы связать с торговым движением непосредственно с территорией Хазарского каганата, — указывается далее, — состоит из двух кладов и нескольких отдельно поднятых монет. Доли процента монетных находок по отношению к общему количеству в Восточной Европе характеризует не столько степень монетного обращения у хазар, сколько полное отсутствие этого обращения».⁷⁰ Анализ доступных нам материалов дает, однако, несколько иную картину.
В Прикаспийских степях, очевидно, действительно нет монетных находок, да, по-видимому, на большей части этой территории их и не будет. Тем не менее это обстоятельство не может служить основанием для утверждения полного отсутствия в рамках Хазарского каганата обращения куфических монет. Хотя Хазария и была страной в основном с кочевым населением, но вместе с тем это был крупный центр международного обмена между Европой и Азией. Об этом достаточно отчетливо свидетельствуют арабские географы IX—X вв. Центром обмена был город Итиль, где-то в нижнем течении р. Волги. Местоположение его до сего времени остается не обнаруженным. Естественно, что пока не будет найден Итиль, ни о каких находках монет говорить не приходится. В степях, в зоне кочевий, их не найдешь. Но стоит только из бассейна р. Волги перебраться в бассейн рр. Дона и Днепра, перешагнуть границу степи в лесостепи, вступить в полосу оседлости подвластных Хазарии племен и соседящих с ними славян юго-востока, как сейчас же мы сталкиваемся с многочисленными находками и кладов, и отдельных куфических монет, причем большая их часть относится к наиболее ранней поре — VIII — IX вв.

Начиная от устья р. Дона монетные находки идут двумя путями. Первый путь — прямо на север по Дону (станицы Кривянская, Цимлянская (Правобережное городище), Вешенская, бывш. Острогожский у., с. Девица — клады IX в.; г. Павловск, городища Титчиха, Б. Боршево, Кузнецова Дача — отдельные находки монет X в.). Второй путь — по Северскому Донцу и его притокам и далее по левым притокам Днепра и вверх по Днепру до Смоленска. И здесь основная масса находок не выходит за рамки IX в. К западу от Днепра и вниз по Днепру от лесостепи монетных находок почти нет. Для этой ранней поры (VIII — IX вв.) к западу от Днепра пока известна лишь одна находка, где-то в бывш. Подольской губ. — дирхем 776 г. Не исключено, что этим же, юго-восточным путем через бассейны верхнего течения Дона, Северского Донца и верховья Сейма и его правые притоки монеты проникали и в бассейн верхнего течения р. Оки (клады — Бобыли, Мишнево; отдельные монеты на городищах Федяшево, Дуна и др.).
Необходимо отметить, что многие из этих юго-восточных находок (по Дону, Донцу и левым притокам Днепра) обнаружены не случайно, как это часто имеет место, а при археологических раскопках поселений и могильников, и это свидетельствует о том, что монеты не переотложены, а современны жизни того населения, которое оставило эти памятники.
Этот юго-восточный путь, связывающий славянский мир Восточной Европы в VIII— IX вв. с Хазарией в широком ее понимании, определяется не только монетными находками, но и большим числом изделий из цветных металлов (серебра, бронзы и разных сплавов), поделочных камней и других материалов, в частности керамики, находимых при раскопках поселений и могильников юго-востока.

Не все известные на этом пути находки монет связаны со славянами. Часть их обнаружена за границами славянского мира на территории Хазарского каганата, на поселениях и в могильниках населения, оставившего памятники салтово-маяцкой и близких ей культур, вплотную примыкавших к поселениям славян, а иногда и перемежающихся с ними. Очевидно, при содействии в первую очередь этого населения славяне и получали в обмен на свои продукты куфические монеты, а также всевозможные изделия из цветных металлов и др. Тесно связанное с Хазарией население, оставившее салтово-маяцкую культуру, имело большие возможности для обмена. Вместе с тем не исключено, что арабские купцы и сами проникали в землю славян по Дону, Донцу и левым притокам Днепра в область Левобережья. Как уже отмечалось выше, только из непосредственного знакомства со славянами арабы могли так достоверно описать их жилища, занятия, похоронный обряд.
Мы имеем здесь в виду в первую очередь сообщение Ибн-Русте (Ибн-Даста).⁷¹
Более или менее крупное значение связующего звена между славянами и юго-восточным миром болгары приобретают, очевидно, лишь с конца IX в., когда между славянами лесостепи и Хазарией врезались кочевники печенеги. В результате этого вторжения полностью прекращается жизнь на поселениях салтово-маяцкой и близких ей культур, расположенных в пограничье лесостепи и степи по соседству со славянами. Прекращается жизнь и на ряде славянских поселений. С этой поры среди материалов славянских археологических памятников исчезают изделия из цветных металлов и из других материалов, относящиеся к салтово-маяцкой культуре. С этим же временем связана и большая часть кладов куфических монет в лесостепном районе.⁷² Основная же масса монетных находок на пути Болгары—Древняя Русь (Волга—Ока — Днепр) относится к концу IX—X в. В связи с печенежскими набегами славянам пришлось проложить на юго-восток новый путь в обход степей. Именно этим новым путем совершает свой поход в 964—965 гг. и Святослав на Хазарию.
Все изложенное говорит о том, что проникновение куфических монет в земли славян Восточной Европы в VIII—IX вв. вовсе не было так стремительно и повсеместно, как это кажется некоторым исследователям, защитникам товарно-денежных отношений у славян начиная с VIII ст.⁷³ Куфические монеты в VIII — IX ст. известны преимущественно на восточной и юго-восточной окраинах славянской территории Восточной Европы, где славяне приходили в непосредственное соприкосновение с народами юго-востока, и на северо-западе, по пути с Волги к Балтийскому морю. В основных же районах славянского мира этой поры, в частности к западу от Днепра, они совершенно не найдены. Это хотя и косвенно, но свидетельствует о том, что никакого развитого товарно-денежного хозяйства, основанного на восточной денежной системе, у славян не было.

Кроме цветных металлов славяне выменивали у соседей на юге и юго-востоке такие продукты, как вино, масло и, возможно, жидкое горючее — нефть. Об этом свидетельствует широкое распространение среди вещественных остатков, находимых при исследовании поселений, глиняной посуды — тары в виде амфор и различных кувшинов, служивших для этих целей. Южное и юго-восточное происхождение этой тары не вызывает никакого сомнения. Амфоры, как достаточно обоснованно показано в последнее время, изготовлялись в Крыму, а кувшины — населением, оставившим памятники салтово-маяцкой культуры (бассейн Дона, Северный Кавказ, Крым).
Нет никаких данных о ввозе соли; но поскольку в границах территории Восточной Европы, занятой в то время славянами,⁷⁴ месторождений соли, кроме Галиции, неизвестно, нужно думать, что она ввозилась извне (Крым, Донбасс).
Извне поступали, очевидно, и некоторые украшения, изготовляемые из материалов, отсутствующих на территории славян Восточной Европы, например бусы из ляпис-лазури, а также всевозможные стеклянные бусы (например, глазчатые), находимые при раскопках славянских памятников.
Какие продукты вывозили славяне Восточной Европы в VIII —IX вв. в обмен на цветные металлы, вино, масло, предметы украшения, получаемые от соседей, в источниках этой поры ответа мы не найдем. Письменные источники этого времени, как уже не раз отмечалось, отсутствуют, а материальных следов того, что вывозилось, очевидно, не сохранилось. Во всяком случае, ничего славянского этой поры в соседних странах среди археологических памятников, пока неизвестно.
Судя по письменным источникам, относящимся к более поздней поре, к концу IX, X и последующим столетиям, когда славяне Восточной Европы начинают выступать в письменных источниках соседних народов — византийцев, арабов и других под именем «русы» или «русские», они вывозили из своей страны преимущественно продукты сельского хозяйства и лесных промыслов — мед, воск, кожи, пушнину, а также рабов. Очевидно, эти продукты вывозились и в более раннее время, что в какой-то мере подтверждается присутствием среди археологических материалов, добытых при раскопках, костных остатков домашних и диких животных, в том числе и пушных зверей — бобра, куницы, лисицы, выдры и др. Думаем, что правы те исследователи, которые считают, что лесостепь и южная полоса лесной зоны были наиболее благоприятны для пушного промысла. Здесь водились бобр, куница, лисица и некоторые другие животные.⁷⁵
Изложенное выше позволяет сделать заключение, что внешний обмен хотя и занимал в хозяйственной деятельности славян Восточной Европы VIII — IX вв. довольно заметное место, однако он ни в какой мере не определял ее развития. Его направление и объем всецело зависели от состояния основных отраслей хозяйства общества — сельского хозяйства и зарождающихся ремесел. Славяне сбывали за пределы своей страны излишки тех продуктов, которые они производили и добывали: кожи, меха, воск, мед и др., стремясь получить в обмен извне то, чего им недоставало как для пропитания, так и для развития отдельных отраслей хозяйства, в частности для развивающегося ремесла.
Внешний обмен, как и внутренний, был закономерным явлением в жизни славян VIII —IX вв., без которого нормальное развитие хозяйственной жизни общества было бы невозможно.

* * *

Кратко подведем итоги.
Отсутствие источников, как письменных, так и вещественных, длительное время лишало исследователей возможности уяснить, чем же занимались славяне Восточной Европы VIII — IX вв. Лишь в результате полевых изысканий последних 15—20 лет, выявивших ряд достоверно славянских памятников в лесостепной области этой поры, в руках исследователей оказались материалы, способные пролить свет на их хозяйственную деятельность.
Судя по этим данным, основным занятием славян было сельское хозяйство (в широком значении), причем ведущее место в нем занимало земледелие. Видное место в хозяйстве принадлежало животноводству. Из убойных животных первое место занимал крупный рогатый скот. Лошадь употреблялась в пищу мало. Она использовалась преимущественно в качестве рабочей силы.
Дополнительным источником получения пищи были рыболовство и охота. Но охота являлась также источником добычи пушнины, игравшей большую роль в торговле с соседними народами.
Наряду с сельским хозяйством заметную роль в хозяйственной деятельности славян VIII—IX вв. играли нарождавшиеся ремесла. Из числа их наиболее отчетливо выступают железоплавильное производство, кузнечное дело и обработка цветных металлов (ювелирное дело). Прослеживаются ростки гончарного ремесла.
Сосуществование таких самостоятельных отраслей хозяйственной деятельности, как сельское хозяйство и ремесла, естественно предполагает наличие обмена как внутри общества, так и с соседними народами. Широкое развитие последнего засвидетельствовано многочисленными материалами.
Таким образом, хозяйственная деятельность славян накануне образования Древнерусского государства была в достаточной мере сложной. Они занимались земледелием, скотоводством, охотились, ловили рыбу. Они широко развивали ремесленную деятельность. Излишки производимых и добываемых продуктов сбывали за пределы страны, ввозя взамен то, чего им недоставало. Ведущая роль во всей этой деятельности принадлежала земледелию.

¹ В.О. Ключевский. Курс русской истории, ч. I. Пгр., 1918, стр. 115—151; Н.А. Рожков. Город и деревня в русской истории. Изд. 6. М., 1920, стр. 5—20: М. Грушевский. Киевская Русь, т. I, СПб., 1911, стр. 296—375; М. II. Покровский. Очерки истории русской культуры, ч. 1. Изд. 4. М.—Л, 1925, стр. 30—42; II. А. Рожков. Русская история в сравнительно-историческом освещении, т. I. Изд. 4. М.—Л., 1930, стр. 81— 100; Б. Д. Греков. 1) Киевская Русь. Изд. 4. М.—Л., 1944, стр. 24—35, 249, 250, 307-347; 2) Борьба Руси за создание своего государства. М.—Л., 1945, стр. 24—46; Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси. М., 1948, стр. 71—120; П. II. Третьяков. Восточнославянские племена. Изд. 2. М., 1953, стр. 205—305.

^1а П. Н. Третьяков. Восточнославянские племена накануне создания Киевского Государства Изд. 2. М., 1953, стр. 282—284.

² Прокопий из Кесарии. Война с готами. Перев. С. П. Кондратьева, вступ. ст. 3. В. Удальцовой. М., 1950, стр. 297.

³ ВДИ, № 1, 1941, стр. 247.

⁴ Там же, стр. 253.

⁵ ПСРЛ. Т. II, вып. 1, изд. 3, Пгр., 1923, стр. 48.

⁶ Л. Нидерле. Быт и культура древних славян. Прага, 1924, стр.62—67; Ф. П. Филин. Образование языка восточных славян. М.—Л., 1962, стр. 92-97, 112—117.

⁷ П.Н. Третьяков. Восточнославянские племена (изд. 2), стр. 165—167, 266. — Вот как характеризуется в данной работе соотношение сельского хозяйства середины I и начала II тысячелетия н. э.: «... еще в середине I тысячелетия н. э., в антское время, им (славянам, — Л.) были знакомы рало с железным „наральником" и массивный плуг с железными „череслом" и „лемехом", пригодный для подъема тяжелых почв, а также все основные виды хлебных злаков и домашних животных. Их сельскохозяйственная техника уже тогда, следовательно, достигла примерно того уровня, который был характерен для сельского хозяйства Древней Руси и последующих столетий восточнославянского средневековья» (стр. 266). (Курсив наш, — И. Л.).

⁸ В.И. Довженок. Землеробство древньоi Русi до середины XIII ст. Киiв, 1961, стр. 14—70.

⁹ Т. Н. Никольская. Шуклинское городище. КСИИМК, вып. 72, М., 1958, стр
И. И. Ляпушкин. 1) К вопросу о памятниках волынцевского типа. СА, XXIX—XXX, М 1959 стр. 72, 73; 2) Городище Новотроицкое. 1 МИА № 74, М.—Л., 1958, стр. 15—18, 134, 212; Д. Т. Березовець. 1) Дослiдження на територii Путивльського району, Сумськой обл. Киiв, 1952, стр. 249; 2) Славянские поcеления в устье Тясмина. КСИА, вып. 8, Киев 1959, стр. 41—45; В. И. Довженок и Н.В. Линка. Раскопки раннеславянских поселений в нижнем течении р. Рось. МИА, № 73, М.—Л., 1959, стр 105; Ю. В. Кухаренко. Раскопки на городище и селище Хотомель. КСИИМК, вып. 68, М 1957 стр. 90—97.

¹⁰ Д. Зеленин. Русская соха, ее история и виды. Очерки из ист. русск. земледельч. культ Вятка, 1907, стр. 62—82.

¹¹ ПСРЛ, т. II, вып. 1, изд. 3, стр. 250, 202.

¹² Вопрос о тягловой силе в хозяйстве славян лесостепной полосы представляет большой интерес. В период накануне образования Древнерусского государства, основываясь на костных остатках, мы признаем ведущую роль за лошадью. Судя по письменным данным, лошади же принадлежит ведущая роль и в эпоху Древней Руси (X— XIII вв.). Между тем в более позднее время (XVIII—XIX вв.) основной тягловой силой для этой территории был крупный рогатый скот (волы). Естественно встает вопрос, когда и в силу каких причин произошло такое изменение. Тема эта в нашей литературе, кажется, не разрабатывалась, а она заслуживает внимания, так как может пролить свет на многие стороны жизни и быта лесостепного славянского населения.

¹³ М.М. Якубцинер. К истории культуры пшеницы в СССР. Материалы по истории земледелия. Сборник II. М.—Л., 1956, стр. 23—26.

¹⁴ А.В. Кирьянов. История земледелия Новгородской земли X—XV вв. МИА, № 65, М.,

¹⁵ А. Советов. О системах земледелия. СПб, 1867.

¹⁶ М.Е. Сергеенко. Очерки по сельскому хозяйству Древней Италии. М.—Л., 1958, стр. 72—77.

¹⁷ П.П. Ефименко и П.Н. Третьяков. Древнерусские поселения на Дону. МИА, № 8/ М.—Л., 1948, стр. 12, 13, 58—71, 102, 103; И. И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 138—150; Г. Б. Федоров. Население Прутско-Днестровского междуречья. МИА, № 89, М., 1960, стр. 203— 205.

¹⁸ Правда Русская, т. I, М.—Л., 1940, стр. 108.

¹⁹ Левкович Максим Гудим. О лучших и безубыточных средствах сберегать на долгое время всякие хлебные зерна. Тр. Вольн. экон. общ, ч. I 51), 1796, стр. 146-174.

²⁰ П.П. Ефименко и П. Н. Третьяков. Древнерусские поселения на Дону, стр. 53—55; И. И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 46—48; П. И. Хавлюк. Славянские поселения VIII—начала IX в. на Южном Буге. Археол. сб., вып. 4, Гос. Эрмитаж, 1962, стр. 123, 124.

²¹ Нариси старадавньоi iсторii Украiньскоi РСР. Киiв, 1957, стр. 360; Д. Т. Березовець. Дослiдження на територii Путивльського району, Сумськоi , обл., стр. 249.

²² В.П. Довженок. Землеробство древньоi Русi до середины XIII ст., стр. 103—106, 116—121.

²³ Д.Т. Березовец. Поселения уличей на р. Тясмине. МИА, № 108, М., 1963, стр. 154—187; В.П. Петров. Стецовка, поселение третьей четверти I тысячелетия н. э. МИА, № 108, М., 1963, стр. 209—233; Н.В. Линка и А.М. Шовкопляс. Раннеславянское поселение на р. Тясмине. МИА, № 108, М, 1963, стр. 234—242; П. И. Хавлюк. Славянские поселения VIII—начала IX в. на Южном Буге, стр. 116—126.

²⁴ И.И. Ляпушкин. Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа. МИА, № 104, М.—Л., 1961, стр. 241, 242. — Несколько иное соотношение имеет место на поселении у с. Волынцево. Там после крупного рогатого скота второе место занимает лошадь, а свинья — последнее. Насколько костные остатки поселения у с. Волынцево отражают отложения раннеславянского времени, сказать трудно, ибо поселение это многослойное; среди найденных при его раскопках материалов имеются отложения скифского времени, зарубинецкого, второй половины I тысячелетия (раннеславянские) н, очевидно, судя по находкам шиферных пряслиц, великокняжеской поры. Поскольку население каждой из этих эпох имело различное соотношение отдельных видов животных в составе своего стада, это не могло не отразиться и на составе костных остатков, собранных при раскопках поселения. Поэтому принять эти данные за показатель стада раннеславянского времени нельзя. (Д. Т. Березовець. Дослiдження на територii Путивльського району, Сумськоi обл., стр. 242—250; 2)Дослiдження слов'янських пам'яток на Сеймi в 1949—1950 рр. АП, т. V, Киiв, 1955, стр. 49—54). Подобное явление имеет место и среди ряда других многослойных памятников, содержащих отложения раннеславянской культуры роменского и боршевского типа (городище Липииское, ПГуклинское, Кузнецова Дача, Архангельское и др.), использованных В. И. Цалкиным в его работе (Материалы для истории скотоводства и охоты в Древней Руси. МИА, № 51, М., 1956, стр. 142—147). Сделанные на основе этих данных выводы о месте лошади у населения, оставившего роменские и боршевские памятники, не могут соответствовать истине.

²⁵ В. И. Громова. Остатки млекопитающих из раннеславянских городищ вблизи г. Воронежа. МИА, № 8, М.—Л., 1948, стр. 113—123.

²⁶ И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 214—217.

²⁷ И.И. Ляпушкин. Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа, стр. 273—276.

²⁸ Г.Б. Федоров. Население Прутско-Днестровского междуречья, стр. 20, 204.

²⁹ В.И. Громова. Остатки млекопитающих из раннеславянских городищ вблизи г. Воронежа, стр. 112—113; И. И. Ляпушкин. 1) Городище Новотроицкое, стр. 214—217; 2) Днепровсхое лесостепное левобережье в эпоху железа, стр. 273—276.

³⁰ И. Громова. Остатки млекопитающих из раннеславянских городищ вблизи г. Воронежа, стр. 117—118.

³¹ Там же.

³² А.Н. Световидов. К истории ихтиофауны р. Дона. МИА, № 8, М.—Л., 1948, стр. 12'»127: И. И. Ляпушкин. Городище Повотроицкое, стр. 215—217.

³³ И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 24, 25.

³⁴ П.И. Хавлюк. Славянские поселения VIII—начала IX в. на Южном Буге, стр. 124.

³⁵ М. И. Артамонов. 1) Археологические исследования в южной Подолии в 1952—1953 гг. КСИИМК, вып. 59, М., 1955, стр. 100—117; 2) Славянские железоплавильные печи на Среднем Днестре. Сообщ. Гос. Эрмитажа, VII, Л., 1955.

³⁶Неизвестно, в силу каких причин в литературе (В.I. Бiдзiля. Залiзоплавiльнi горни середини I тисячолiття н. е. на пiвденному Бузi. Археологiя, XV, Київ, 1963, стр. 136.) появилось утверждение со ссылкой на работу М.И Артамонова «Славянские железоплавильные печи на Среднем Днестре» (Сообщ. Гос. Эрмитажа, VII. Л., 1955 г., стр. 25), что печи Григоровки – «наземного типа», в то время как в работе М.И. Артамонова отчетливо сказано, что все они «углублены в землю» (стр. 27).

⁴³R. Pleiner. Výroba železa ve slovanské huti u Želechovic na Uničovsku. Rospravy Českosl. akad. věd Ročnik 65, sešit 6, 1955, Praha, стр. 56-58.

⁴⁴Б.А Тимощук Ленковецкое древнерусское городище. СА, 1959, № 4, стр 250—257.

⁴⁵ Б.А. Рыбаков Ремесло Древней Руси. М, 1948, стр. 208

⁴⁶ И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое. МИА, № 74, 1958, стр. 219-221.

⁴⁷ Ю.В. Кухаренко. Раскопки на городище и селище Хотомель. КСИИМК, вып. 68, М.,
1957, стр. 10—97; И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 15—24; Т. Н. Никольская. Шуклинское городище. КСИИМК, вып. 72, М., 1958, стр. 75—77; Д.Т. Березовец. Славянские поселения в устье Тясмина. КСИА, вып. 8, Киев, 1959, стр. 41—45; В.И. Довжепок и П.В. Линка. Раскопки раннеславянских поселений в нижнем течении р. Рось. МИА, № 70, М.—Л., 1959, стр. 104—106.

⁴⁸ Коллекции Гос. Эрмитажа.

⁴⁹ М.П. Кучера. Древнiй Плiснеськ. АП, т. XII, Київ, 1962, стр. 31, 32.

⁵⁰ И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 26-29, 82-84, 118-121, 217-219.

⁵¹ Г.Ф. Корзухина. О технике тиснения и перегородчатой эмали в Древней Руси X—XII вв. КСИИМК, XIII, М.—Л., 1946, стр. 46—52; Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси, стр. 301—305.

⁵² И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 30, 123—127, 219, 229.

⁵³ Б.А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси, стр. 330.

⁵⁴ К.В. Сальников. К вопросу о древней металлургии Зауралья. КСИИМК, вып. XXIX, М.—Л., 1949, стр. 92, 95; А.А. Иессен. 1) Греческая колонизация Северного Причерноморья. Л., 1947, стр. 14—33; 2) Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце медно-бронзового века. МИА, № 23, М.—Л., 1951, стр. 75—124.

⁵⁵ А.А. Спицын. Расселение древнерусских племен, по археологическим данным.. ЖМНП, VIII, 1899, стр. 318; Н.Е. Макаренко. Материалы по археологии Полтавской губ. Тр. Полт. уч. архивн. комиссии, вып. 5, Полтава, 1908, стр. 9—14 (отд. оттиск); Г.Ф. Корзухина. Русские клады IX— XIII вв. М.—Л., 1954, стр. 81, 82; И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 26—30.

⁵⁶ А.Н. Москаленко. Новые материалы о хозяйстве и домостроительстве боршевцев. Вопр ист. славян, вып. 1. Воронеж, 1963, стр. 103, 104. — Из 22 монет, найденных в жилище на городище Титчиха, 19 были пробиты дважды и одна монета трижды.

⁵⁷ И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 217—220.

⁵⁸ В.К. Гончаров. Райковецкое городище. Киев, 1953, стр. 7—13; Микола Макаренко. Городище «Монастирище». Наук. збiрник за рiк 1924. Київ, 1925, стр. 15—23 (отд. оттиск); И.И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое, стр. 32—46; Ю.В. Кухаренко. Раскопки на городище и селище Хотомель, стр. 94; П.И. Хавлюк. Славянские поселения VIII—начала IX века на Южном Буге. Археол. сб., вып. 4, Гос. Эрмитаж, Л., 1962, .стр. 117, 118.

⁵⁹ Б.А. Шрамко. Древности Северского Донца. Харьков, 1962, стр. 306—308.

⁶⁰ Ю.В. Кухаренко. Раскопки на городище и селище Хотомель, стр. 97; Г.Б. Федоров. Население Прутско-Днестровского междуречья в I тысячелетии н. э. МИА, № 89, М., 1960, стр. 207—211; М.П. Кучера. Древнiй Плiснеськ, стр. 45—51; ср.: Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси, стр. 73—77.

⁶¹ П.И. Лященко. История народного хозяйства СССР, т. I. М., 1939, стр. 67—72

⁶² В.Л. Янин. Денежно-весовые системы русского средневековья. М., 1956, стр. 87, 99.

⁶³ М.Н. Тихомиров. Древнерусские города Уч. зап. МГУ, вып. 99, М., 1946, стр. 252.

⁶⁴ В.И. Ленин, Полн собр. соч., т. 3, стр. 328—335.

⁶⁵ В.О. Ключевский. 1) Курс Русской истории, ч. I. Пгр., 1918, стр. 146—150; 2) Боярская дума Древней Руси. СПб., 1919, стр. 18—26.

⁶⁶ В.Л. Янин. Денежно-весовые системы русского средневековья, стр. 86—118.

⁶⁷ Р.Р. Фасмер. Завалшпанский клад куфических монет VIII—IX вв. Изв. ГАИМК, т. VII, вып. 2. Л., 1931, стр. 12, 13; В.Л. Янин. Денежно-весовые системы русского средневековья, стр. 81—85.

⁶⁸ П. Любомиров. Торговые связи Древней Руси с Востоком в VIII—XI вв. Уч. зап. Саратовск. гос. унив. им. Н. Г. Чернышевского, т. I, вып. 3, Саратов, 1923, стр. 17—20.

⁶⁹ В.Л. Янин. Денежно-весовые системы русского средневековья, стр. 105.

⁷⁰ Там же, стр. 104, 105.

⁷¹ Д.А. Xвольсон. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Абу-али Ахмада Бен Омар Ибн-Даста. СПб., 1869, стр. 28—34.

⁷² Клады юго-востока IX в.: 1) с. Зава лишила — 810 г.; 2) с. Нижняя Сыроватка — 813 г.;
3) Правобережное, Цимлянское городище — 813 г.:
4) Новотроицкое городище — 818/819 гг.; 5) с. Девица — 838 г.; 6) Погребное (с. Мирополье) — 876 г.; 7) Полтава —883 г.

^39-73 В.Л. Янин. Денежно-весовые системы русского средневековья, стр. 87.

^40-74 ПСРЛ, т. II, вып. 1, изд. 3, Пгр., 1923, стр. 56.

^41-75 С.В. Кириков. Изменения животного мира в природных зонах СССР. М., 1959, стр. 27— 40; ср.: Б.Д. Греков. Киевская Русь. М.—Л 1944, стр. 24—35.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 13246

загрузка...

Другие книги по данной тематике