Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

М. А. Заборов.   Введение в историографию крестовых походов (Латинская историография XI—XIII веков)

а) Искажение мотивов действий крестоносцев

Один из часто применяемых хронистами приемов идеализации крестоносных героев — искажение мотивов их действий: подлинные побуждения крестоносцев замалчиваются, на их место выдвигаются искусственные объяснения, призванные облагородить поступки освободителей святого гроба.

Норманнский рыцарь-хронист Аноним, во многом наивно-правдивый, тем не менее старается завуалировать недостойное поведение воинов христовых тогда, когда их слишком явно обуревает алчность и прочие низменные страсти, не вяжущиеся с обликом «небесного воинства». Делает он это тоже весьма наивно. Однажды во время борьбы за Антиохию произошел такой случай. На заре мартовского дня (1098 г.) крестоносцы со своих позиций увидели, как турки, выйдя из города, предавали погребению тела воинов, убитых накануне, — их хоронили близ мечети у городских ворот; вместе с трупами были захоронены «одежды, золотые безанты, луки, стрелы и многое другое из оружия, чего мне и не перечислить». Вскоре распаленные жадностью рыцари креста «поспешно кинулись к дьявольскому строению (venerunt festinantes ad diabolicum atrium)» (т. е. к мечети), вытащили трупы и «побросали всех покойников в какой-то ров (in quandam foveam)».183) Весь контекст данного места «Деяний франков» говорит о том, что осквернить могилы неверных крестоносцев скорее всего побудили захороненные там ценности. В особенности, видимо, их соблазнили bisantei aurei, к которым athletae Christi были вообще, как мы уже знаем, весьма неравнодушны. Аноним не считает возможным обойти молчанием столь примечательный эпизод, однако ему надо во что бы то ни стало облагородить мотивы действий воинов божьих. И он находит весьма простой выход из положения: придумывается благовидная причина, якобы заставившая их разрыть могилы врагов, — оказывается, это было сделано для того, чтобы отрубить покойникам головы и принести их в лагерь, дабы «поточнее установить число убитых (quatinus perfecte sciretur eorum numerus)».184) Итак, не золото, не одежды, не луки со стрелами et alia plurima instrumenta заинтересовали крестоносцев — они хотели лишь знать число убитых ими врагов господа! Низменные мотивы дикого поступка рыцарей, неспособных устоять перед соблазном легкой поживы, оборачиваются достаточно высокими или во всяком случае пристойными. [321]

Стремясь скрыть алчность крестоносных героев, хронисты-компиляторы преподносят полуправду вместо правды: они попросту изымают из своих источников содержащиеся в них компрометирующие данные. Полностью блокировать Антиохию можно было, лишь преградив осажденным доступ к реке. С этой целью совет предводителей вынес решение — занять крепостцу на левом берегу Оронта, у монастыря Святого Георгия. По рассказу очевидца Анонима, этой крепостцой взялся овладеть Танкред, выдвинувший, однако, условием: «Если я [наверняка] буду знать, какая перепадет мне от этого выгода (si scirem quid proficui mihi attigerit)». Предводители крестоносцев тотчас обещали рыцарю вознаграждение за ратные труды — 400 марок серебра.185) Архиепископ Бодри Дольский, переписывающий бесхитростного Анонима, не может оставить этот эпизод в том виде, в каком его передает хронист-крестоносец. Искажая подлинные факты, он рисует дело так, что вначале никто из рыцарей просто не отваживался перейти Оронт и взять на себя оборону крепостцы: «Каждый, уклоняясь, звал и побуждал другого, но никто не рисковал подступиться [к ней]; только тогда, когда вожди завязали переговоры с Танкредом, он заключил с ними договор об обороне этого укрепления (de castello illo servando cum principibus Francorum pactus est)».186) Иначе говоря, хронист-компилятор подчищает сообщение своего источника, освобождая его от элементов, с очевидностью указывающих и на корыстные чувства, которыми руководствовался Танкред, принимая на себя трудную миссию. По рассказу Бодри Дольского получается, что Танкред оказался лишь самым отважным из рыцарей. Содержание договора Танкреда с князьями Бодри Дольский не раскрывает: корыстолюбие героя, правдиво засвидетельствованное Анонимом, затушевывается, мужество же, напротив, оттеняется.

В данном случае мы имеем дело с комбинированным методом фальсификации: умолчание (о четырехстах марках, выданных Танкреду) сочетается со смещением перспективы (на передний план выдвигается отвага рыцаря).

Хронист Второго крестового похода Одо Дейльский, чье произведение проникнуто враждебностью к Византии, оправдывает грабежи, которые французские крестоносцы чинили на ее территории в середине октября 1147 г. (после переправы на азиатский берег Босфора). В качестве причины их разнузданного поведения он выставляет политику самих греков в отношении воинства Людовика VII: они-де медлили с отправлением франков, ведя переговоры с королем о вассальной присяге, об условиях содействия Византии крестоносцам и не дозволяя производить необходимые закупки: «Посему доблестные рыцари, [322] рассеявшись по горам, предвидя задержку похода (morae pro-videntes et itineris), к ущербу греков пополняют войско добычей (praedis replent exercitum)».187) Капеллан французского короля заведомо неверно, однако, рисует мотивы грабительских действий своих соотечественников. Это видно из его собственной хроники: несколькими страницами ранее он ясно показал, что единственной причиной разбойничьих поступков крестоносцев была непомерная алчность, толкнувшая французов на бесцеремонное ограбление греческих купцов и менял, которые имели неосторожность последовать за ними на азиатский берег.188)

С точки зрения Жоффруа Виллардуэна, крестоносцами Четвертого крестового похода руководили исключительно религиозные побуждения. Своим участием в нем они лишь жаждали заслужить полное отпущение грехов, гарантированное Иннокентием III. Как объявил, направляясь во Францию, его легат — кардинал Петр Капуанский, папская индульгенция гласила: «Все те, кто возьмет крест и в течение годы прослужат богу в войске, будут свободны от всех грехов, которые они совершили и в которых исповедались». Именно «потому многие и приняли крест, — подчеркивает историк, — что папское отпущение было столь большим (et mult s'en croisierent por се que li pardons ere si granz)».189)

Религиозные чувства участников похода неоднократно оттеняются Виллардуэном. Бароны, уполномоченные французскими крестоносцами вести переговоры с Венецией о предоставлении им флота для переправы за морс, обращаются к Энрико Дандоло в присутствии членов Совета республики (речь идет о второй встрече с дожем, состоявшейся в феврале 1201 г.) со словами: «Государь, мы прибыли к тебе от высоких баронов Франции, которые взяли крест, чтобы отомстить за обиды, нанесенные Иисусу Христу (por la honte Jesu Crist vengier)».190) В своем ответе Дандоло формулирует условия, на которых Венеция готова предоставить флот и. снарядить сверх того, еще полсотни вооруженных галер («galees armees») также «из любви к богу (por l'amor de Dieu)». Эта любовь, впрочем, — автор записок, следующий провиденциалистским принципам, естественно, не замечает у себя противоречия! — тут же оборачивается требованием половины всего совместно, захваченного в походе — «как земель, так и добычи».191) Сходный мотив звучит и в речи главы посольства, самого Жоффруа Виллардуэна, во время торжественной мессы в соборе Святого Марка, устроенной стараниями Дандоло в марте 1201 г.: «Сеньоры! Самые высокие и могущественные бароны Франции послали нас к вам; [323] они умоляют вас проникнуться жалостью к Иерусалиму, находящемуся в рабстве у турок (qui est en servage de Turs), они просят, чтобы вы ради господа согласились сопутствовать им (voillez lor campaignie) и отплатить за оскорбления, нанесенные Иисусу Христу». В ответную речь дожа к венецианцам историк снова вкладывает похвалы «лучшим людям мира», которых якобы одно только благочестие побудило обратиться к Венеции: они ищут у нее «вашей помощи, чтобы вместе совершить столь великое дело (de si alte chose ensemble faire), как избавление нашего господа [от рук неверных]».192) Предлагая своим согражданам утвердить его сына временным правителем республики и согласиться на то, чтобы он, дож, отправился в поход с крестоносцами, Дандоло называет их «лучшими людьми вселенной (la meilor gent dou monde)», с которыми венецианцы вступили в союз «ради самого высокого дела, какое люди когда-либо предпринимали (por le plus halt afaire que onques genz entrepreïssent)».193)

Если крестоносцы по ходу событий изменили маршрут, т. е. отправились вместо Иерусалима в Константинополь, то, по мнению Виллардуэна, и это было сделано исключительно по благородным мотивам. Послы Филиппа Швабского и царевича Алексея заявляют баронам и дожу во время переговоров в задарской резиденции Дандоло, что рыцарям лишь предстоит совершить новый акт справедливости: «Поелику вы идете бога ради за право и справедливость (por Dieu et por droit et por justice), вы обязаны, если можете, вернуть наследство тем, у кого оно несправедливо отобрано».194) Мемуарист явно хочет заставить читателя забыть о том, что он сам, автор записок, неосторожно определил как действительную цель крестового похода: этой целью был захват земель. Призывая рыцарей, собравшихся на острове Лидо, изыскать средства, чтобы расквитаться с Венецией и двинуться наконец в поход, бароны, по Виллардуэну, аргументируют свой призыв таким образом: «Если наше войско не уйдет (отсюда), то не удастся отвоевание заморской земли (la recolse d'oltrmer est faillie)».195)

Понимая, по-видимому, что самым глубоким, хотя и не единственным побуждением участников Четвертого крестового похода являлся захват земель и богатств, Виллардуэн, да и другие историки крестоносной экспедиции 1202—1204 гг. именно поэтому столь упорно стремятся спрятать правду о том, что определяло действия рыцарства на каждом этапе этой авантюры.

Монах Гунтер Пэрисский, стремясь во что бы то ни стало оправдать захват Задара, тщится изобразить это деяние так, [324] будто завоеватели поступали против своей воли. С самого начала их вожди (не говоря уже о массе крестоносцев) якобы воспротивились венецианскому проекту, ибо были исполнены истинно христианских чувств: «Вое это дело показалось жестоким и преступным (crudelis ас nefaria videbatur) нашим предводителям, которые были людьми богобоязненными; [они сочли, его недостойным и] потому, что Задар был христианским городом, и потому, что принадлежал венгерскому королю, который, взяв крест, тем самым, согласно обычаю, препоручил себя и свое [достояние] (se et sua) покровительству апостольского престола».196) Хронист (быть может, конечно, в силу своей убежденности) приписывает вождям благочестивые соображения, которыми большинство их на деле никогда не руководствовалось.

Из рассказа Виллардуэна не видно, чтобы именно предводители похода воспротивились авантюре, задуманной дожем, — завоеванию города, находившегося во владениях Имрэ Венгерского, и притом — по религиозным доводам. Напротив, Виллардуэн, отражая их мнение, весьма благосклонно описывает предложения, сделанные венецианцами. Для крестоносцев, находившихся в неоплатном долгу перед ними, это был выход, указанный небом: «бог, который подает помощь лишенным совета, не желает, чтобы они так страдали» (оставаясь запертыми на острове Лидо). По Виллардуэну, не вожди, а некие «смутьяны» выступили против соглашения с Венецией, и предложение венецианцев было принято и утверждено вопреки тем, кто «хотел, чтобы войско рассеялось (de ceus qui volsissent que l'ost se departist)».197) Робер де Клари и вовсе утверждает, что именно бароны и крестоносная знать согласились на экспедицию против Задара, предложенную дожем Дандоло.198)

Гунтер Пэрисский фальсифицирует причины похода к берегам Далмации, утверждая, будто крестоносцы были вынуждены подчиниться венецианцам. В таком духе, по рассказу хрониста, послы крестоносцев, направленные в Рим, освещают причины задарской авантюры Иннокентию III: «Они умоляли, чтобы он милосердно простил совершенное ими злодеяние», приняв во внимание, что их уступчивость венецианцам «извиняла необходимость (necessitas excusabat)». В соответствии с этой концепцией изображает хронист переживания рыцарей в момент взятия Задара. Крестоносцы достигли берега страны, лежащей на другом берегу Адриатики, «в быстром плавании, но с тяжким сердцем и опечаленными (celeri cursu, sed mente tarda et tristi)». Если же они осадили Задар «с большой силой и ужасающим шумом», то лишь для того, чтобы, не откладывая, покончить «с неприятным и ненавистным для них самих делом (ne, in re [325] odiosae et sibi ipsis detestabili, diuturnas agerent moras)».199) Участник взятия Задара Жоффруа Виллардуэн, однако, не говорит ничего подобного о настроениях завоевателей перед штурмом города: увидев его с кораблей, крестоносцы, пишет он, лишь дивились мощи задарских укреплений и выражали опасения, сумеют ли без помощи свыше преодолеть такие препятствия.200) Что заставило крестоносцев двинуться в 1203 г. к Константинополю? Тщетно мы стали бы искать соответствующего действительности ответа хронистов. Они по-разному освещают мотивы, толкнувшие крестоносную рать далеко в сторону от Иерусалима, но, стараясь так или иначе оправдать это второе «уклонение с пути», искажают его причины и побуждения, руководившие крестоносцами. По Роберу де Клари, поход на Константинополь (так же как, по Гунтеру, завоевание Задара) — это был вынужденный шаг христова воинства: после захвата Задара у рыцарей не было средств, необходимых для достижения конечной цели. Имелась лишь единственная возможность заполучить их: двинуться в Грецию и оказать помощь тамошнему престолонаследнику, обещавшему в случае своего воцарения в Константинополе дать им деньги и продовольствие, без которых нечего было рассчитывать на успех войны «в Вавилонии или в Александрии». Живо описывая споры, разгоревшиеся на острове Корфу среди вождей в связи с предложениями царевича Алексея, Робер де Клари уверяет, будто все дело сводилось к чисто тактическим разногласиям, а предметом споров был лишь вопрос о практической возможности поступать так, а не иначе, о целесообразности тех или других действий. Иными словами, эти споры якобы не носили принципиального характера. Противники перемены направления похода, возглавлявшиеся аббатом Во де Сернэй, не одобряли константинопольский план, говоря: «Что нам делать в Константинополе? Нам нужно совершить наше паломничество, и мы собираемся идти на Вавилонию или Александрию»201) (о том, что они выставляли в качестве довода идейные соображения, как это подчеркивает Виллардуэн, — свое нежелание воевать против христиан,202) Робер де Клари умалчивает). Приверженцы константинопольского проекта, судя по рассказу пикардийца, легко отводили аргументы крестоносцев из партии аббата Во де Сернэй, ссылаясь на отсутствие иного практического выхода и утверждая, что лучше сперва заполучить средства в Константинополе, нежели идти умирать голодной смертью на Востоке: «Что делать нам в Вавилонии или Александрии, когда у нас нет ни продовольствия, ни денег, с помощью которых мы могли бы туда [326] отправиться? Лучше, прежде чем мы пойдем туда, воспользоваться благоприятным случаем (par raisnaule acoison) и приобрести съестное и деньги (viande et avoir), нежели итти туда погибать от голода».203)

Таким образом «наивный» Робер де Клари утаивает простую и ясную истину, заключающуюся в том, что сторонников Бонифация Монферратского и Энрико Дандоло по существу (как это особенно ясно видно из рассказа Виллардуэна) мало занимали дела Святой земли: они предпочитали способом, казавшимся им наиболее надежным, и в кратчайший срок приобрести то, к чему были направлены их сокровенные помыслы,— viande et avoir. Эти намерения в рассказе Робера де Клари маскируются соображениями сугубо практического характера, которые выставляли «константинопольцы», такие же добропорядочные христиане, — как и их оппоненты, — вот, собственно говоря, подтекст набрасываемой этим рыцарем схемы вынужденного похода на Константинополь.

С точки зрения Виллардуэна и Гунтера Пэрисского, крестоносцы, отправляясь под стены византийской столицы, повиновались высоким побуждениям нравственного порядка — прежде всего чувствам долга и справедливости. Восстанавливая на престоле Исаака II в 1203 г., они выполняли акт справедливости, оказывали ему такую важную услугу, «которую никогда никому никто не оказывал (que onques si granz ne fu faiz a nul home)».204) Крестоносцы согласились принять предложения о походе на Константинополь, разъясняет Гунтер Пэрисский, по различным причинам («diversis ex causis»): они поступили так, во-первых, «из уважения к королю Филиппу [Швабскому], который очень просил наших за Алексея (царевича)»; во-вторых, потому, что «им казалось благочестивым делом (pium eis videbatur) восстановить на престоле законного, жестоко низвергнутого [с него] наследника царства»; в-третьих, оказывается, сердобольных воителей тронули просьбы юноши (propter eiusdem juvenis preces), который к тому же обещал, что в случае своего восстановления на престоле «сумеет оказать всем крестоносцам большую поддержку — и ныне, и потом»; и, наконец, воины божьи хотели удовлетворить интересы римской курии: «они знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным городом (civitatem noverant esse rebellem et odiosam), и не думали, что покорение этого города нашими явится очень [уж] неугодным (plurimum displicere) верховному понтифику или даже самому богу».205)

Как видим, все эти мотивы — вполне положительного свойства: благочестие, сострадание, верность интересам римской [327] церкви и т. п. Единственное исключение Гунтер делает для венецианцев: ими, признает он, двигала корысть, «надежда получить обещанные деньги, до которых народ этот очень жаден (cuius illa gens maxime cupida est)», и особенно — желание сокрушить «сильный множеством кораблей (multitudine navium freta)» и притязавший на господство «во всем этом море» Константинополь.206) Намерения венецианцев изложены несомненно с глубоким по тому времени пониманием их денежных интересов и державных устремлений, но остальных крестоносцев хронист откровенно высветляет. О том, что и у рыцарей на переднем плане стояли материальные, а не идеальные соображения, он хранит молчание, довольствуясь вскользь брошенной, глухо звучащей фразой, что кроме указанных были, верно, и другие, случайные причины, заставившие их единодушно принять сторону царевича («harum omnium rerum et forte aliarum concursu»).

Почему спустя несколько дней после первого вступления в Константинополь (17 июля 1203 г.) крестоносцы оставили город и расположились лагерем вблизи него? Каковы были причины, побудившие их уйти из Константинополя? Если верить Гунтеру Пэрисскому, крестоносцы поступили так потому, что «очень остерегались (maxime cavebant)» быть кому-нибудь в тягость и хотели «не создавать впечатления обременительных гостей (ne cui onerosi hospites viderentur)». Они сами, по доброй воле, удалились из города, понимая, что Константинополь, «несмотря на свои огромные размеры (licet magna et spatiosa), не мог вместить такого множества людей и коней»; вот почему воины господни и предпочли расположиться лагерем на широкой равнине вблизи стен, где им было удобнее (placuit eis) пребывать в ожидании, пока Исаак II, восстановленный на престоле, во исполнение обещаний рассчитается со своими благодетелями.207)

Мотивы поведения крестоносцев, приписываемые им Гунтером Пэрисским, как видим, рекомендуют их благоразумными и благородными воинами. Остерегаясь причинять неудобства константинопольцам, они по собственному почину покидают столицу империи. Надуманный характер этого объяснения легко устанавливается с помощью более объективного в данном случае свидетеля — Виллардуэна, который ясно говорит, что крестоносцев попросили уйти из города уже на следующий день после коронования Исаака II и его сына Алексея (2 августа 1203 г.). Мотивировалась эта просьба вполне резонно: императоры опасались, по словам Виллардуэна, что, «если бы те [т. е. франки] расположились в городе, могла бы вспыхнуть распря между ними и греками и город мог быть разрушен».208) [328] Главари крестоносцев, полагаясь на лояльность обязанных им троном государей, согласились с этим мнением, и лагерь был разбит в Галате. Следовательно, о добровольном, по собственной инициативе крестоносцев принятом решении, как пытается представить дело Гунтер Пэрисский, не может быть и речи.

Столь же искусственно выглядят у этого хрониста мотивы, по которым рыцари, находившиеся под Константинополем, отклонили призыв своих соратников, сражавшихся с неверными в Палестине, об оказании им помощи. С таким призывом обратились 1 января 1204 г. прибывшие оттуда послы во главе с аббатом Мартином. «Они не получили, — как пишет Гунтер, — от наших никакой надежды на совет или помощь (nullum omnino spem consilii seu auxilii a nostris acceperunt)».209) Почему же христианские рыцари не пожелали двинуться в Палестину? Оказывается, вовсе, не потому, что жаждали наполнить свои кошельки «причитавшимися» им в Константинополе деньгами, и не потому, что богатый город манил их взоры, — нет, причины, по Гунтеру, были совсем другие. Ведь даже самим себе крестоносцы, как они полагали, не в силах были оказать необходимую поддержку, ибо находились в очень затруднительном положении, как бы между двумя крайностями, а именно: располагаясь лагерем под стенами Константинополя, «они не чувствовали себя в достаточной безопасности (nec circa civitatem ipsam satis essent securi), имея в виду многочисленность враждебного им греческого народа; но вместе с тем и уйти оттуда не могли, не подвергаясь риску, и лишь с огромными усилиями (absque multo labore ас periculo) — у греков было много кораблей, на которых они замышляли в случае бегства франков преследовать их или вовсе истребить в сражении». Получается, что сами-то крестоносцы были вовсе не против того, чтобы плыть в Святую землю, да только они опасались уходить из своего лагеря! Интересно, что, оправдывая, далее, захват Константинополя, хронист весьма неловко выворачивается из надуманной им же ситуации. «Вот почему случилось, — пишет он, — а такое обычно бывает редко (quod raro solet accidere), что наши вознамерились, осадить тот самый город, из-под которого не осмеливались бежать».210)

Если мы попытаемся задать хронистам и мемуаристам вопрос о непосредственных побуждениях, заставивших крестоносцев в апреле 1204 г. ринуться на приступ византийской столицы, то узнаем от них, что соображения эти были самыми наиблагородными. Воины господни атаковали Константинополь, намереваясь прежде всего отомстить за поруганную честь коварно умерщвленных Мурцуфлом законных государей. Сеньоры, бросая вызов Мурцуфлу, заявляют, по рассказу Робера де Клари, [329] что «не оставят осады, не отомстив за того, кого он убил».211) Завоевательные, грабительские побуждения рыцарства остаются в тени.

Таковы некоторые примеры извращения хронистами подлинных причин поступков крестоносцев. Цель этой фальсификации — идеализация последних и оправдание их действий.


183) Anon., pp. 94-96.

184) Ibid., р. 96.

185) Ibid., р. 98.

186) Baldr. Dol, р. 52.

187) Odo de Diog., p. 78.

188) Ibid., p. 74.

189) Villehard., t. I, р. 4.

190) Ibid., р. 20.

191) Ibid., р. 24.

192) Ibid., pp. 28, 30.

193) Ibid., р. 66.

194) Ibid., р. 92.

195) Ibid., р. 62.

196) Gunth. Paris., p. 71.

197) Villehard., t. I, pp. 64-66.

198) Rob. de Clari, p. 12.

199) Gunth. Paris., pp. 74-75.

200) Villehard, t. I, р. 78.

201) Rob. de Clari, pp. 31-32.

202) Villehard., t. I, p. 96: qu'il ne s'i accorderoient mie, que ce ere sor crestïens...

203) Rob. de Clari, p. 32.

204) Villehard., t. II, р. 8.

205) Gunth. Paris., р. 85.

206) Ibid.

207) Ibid., p. 89.

208) Villehard., t. I, р. 194: ...Que, se il se heberjoient en la ville, il doteroient la mellee d'als et des Grius, et bien en porroit la cite estre destruite...

209) Gunth. Paris., p. 83.

210) Ibid.

211) Rob. de Clari, p. 61.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Лев Карсавин.
Монашество в средние века

Н. Г. Пашкин.
Византия в европейской политике первой половины XV в. (1402-1438)

С. П. Карпов.
Трапезундская империя и Западноевропейские государства в XIII-XV вв.

Игорь Макаров.
Очерки истории реформации в Финляндии (1520-1620 гг.)

Н. П. Соколов.
Образование Венецианской колониальной империи
e-mail: historylib@yandex.ru