4
|
Влияние мирных и штатских воззрений, существующих в Соединенных Штатах, и вместе с тем практика обуздания военщины и недоверия к ней неизбежно сдерживаются в середине XX в. небывалой ситуацией, трактуемой ныне американской элитой как ситуация, определяющая судьбы страны.
I. Американская элита, а также политически активная часть низших слоев населения впервые начинают постигать, что значит жить бок о бок с сильными в военном отношении соседями, что означает тот факт, что территория страны практически досягаема для военного нападения, несущего с собой катастрофу. Они, быть может, понимают теперь и то, как легко жилось в военном отношении Соединенным Штатам раньше, когда страна была географически изолирована и обладала при этом расширявшимся и упорядоченным внутренним рынком и всеми природными богатствами, необходимыми для индустриализации; как легко жилось в эпоху, когда военные действия приходилось вести лишь против народов, обладавших примитивной техникой. Все это отошло теперь в прошлое. В военном отношении Соединенные Штаты являются ныне соседом Советского Союза в той же мере - или даже в большей мере, - в какой Германия была соседом Франции в прошлые столетия. II. Это обстоятельство было очевидно доказано, доказано в прямой и потрясающей форме, теми весьма осторожными оценками физических свойств новейших видов оружия, которые теперь не составляют секрета. Имеются основания полагать, что в результате одного массированного нападения могут погибнуть 50 млн. человек, или около трети населения. Соединенные Штаты в состоянии, правда, незамедлительно нанести противнику ответный удар сравнительно равной силы, но это, конечно, не уменьшает силы ударов, которые могут быть нанесены по их собственной территории и по их населению. Подобные технические потенции можно рассматривать в политическом и экономическом аспектах или же с точки зрения их чисто военного значения. Американская элита, определяющая политику страны, подошла к их оценке главным образом под углом зрения их военного значения. К определению международного положения она подходит преимущественно с военной меркой. Это привело к тому, что дипломатию (в сколько-нибудь исторически признанном смысле этого понятия) заменили в высших кругах оценками военного потенциала и взвешиванием того, насколько серьезна угроза войны. И к тому же новые виды оружия создаются в качестве "первой линии обороны". В отличие от химических и бактериологических средств борьбы они рассматриваются не как резерв на случай их использования противником, а как главное наступательное оружие. Ключевые стратегические планы - в том виде, в каком они известны общественности, - официально строятся на предположении, что это оружие будет применено в первые же дни всеобщей войны. Кстати говоря, из этой предпосылки исходят теперь все. III. Эти оценки действительности и политическая линия, которая якобы ею диктуется, обусловили собой еще одну особенность международного положения Америки: впервые в истории Америки люди, стоящие у власти, толкуют о "критической ситуации", конца которой не предвидится. Во времена новейшей истории люди, в особенности в Соединенных Штатах, начали смотреть на историю как на состояние длительного мира, временами прерываемое войной. Но теперь американская элита представляет себе мир лишь как тревожный антракт между войнами, случайно выдавшийся в силу равновесия взаимного страха. Она считает, что "мир" можно сохранить, лишь имея револьвер, заряженный на всю обойму. Короче говоря, она полагает, что война или полная готовность к ней - это нормальное и якобы постоянное условие существования Соединенных Штатов. IV. И, наконец, отметим еще одну новую особенность положения Соединенных Штатов, как она рисуется в официальных оценках. Ее значение даже превосходит значение других отмеченных особенностей. Впервые за всю свою историю американская элита стоит перед возможностью наступления такой войны, выиграть которую, как признают ее члены в беседах друг с другом и даже публично, не сможет ни одна из воюющих сторон. Она совершенно не представляет себе, что конкретно могла бы означать "победа" и каким путем можно ее добиться. Генералы заведомо не имеют об этом представления. В Корее, например, стало совершенно ясно, что тупик возник в результате "паралича воли" политической верхушки. Подполковник МелвинВурхис приводит следующий отрывок из интервью генерала Джеймса Ван Флита: "Корреспондент: "Генерал, к чему сводится наша цель?" - Ван Флит: "Не знаю. На этот вопрос должны ответить высшие инстанции". - Корреспондент: "Каким образом мы узнаем, генерал, что добились победы и добились ли мы ее вообще?" - Ван Флит: "Не знаю. Знаю лишь, что об этом должен будет сказать нам кто-нибудь сверху". "Таковы итоги последних двух лет Корейской войны", - писал по этому поводу в редакционной статье журнал "Тайм". В прежние времена государственные лидеры, готовясь к войне, имели разработанные теории победы и условия капитуляции, и некоторые по крайней мере из них не сомневались в том, что сумеют навязать противнику эти условия своими военными средствами. К началу второй мировой войны цели, преследуемые Соединенными Штатами в войне, были в любом политическом или экономическом аспекте крайне смутны, но стратегические планы достижения победы путем вооруженного подавления противника имелись. Ныне, однако, литературы о путях достижения победы не существует. При нынешних средствах насилия разговоры о "массированном ответном ударе" не являются ни планом войны, ни наметкой путей достижения победы. Это всего лишь бурный дипломатический и, так сказать, политический жест и признание того, что тотальная война между двумя странами стала теперь средством взаимного уничтожения. Положение теперь таково: в случае войны все народы могут погибнуть, все они страшатся войны, и благодаря всеобщему страху перед войной они остаются в живых. Мир - это взаимный страх, это равновесие взаимного страха, испытываемого вооруженными противниками. Я не намерен подвергать сейчас обсуждению все те определения действительности, которые призваны оправдать внешнеполитический курс Соединенных Штатов. Однако если даже исходить из особенностей международной обстановки, фигурирующих ныне в оценках официальных кругов, то нам следует понять, что во всех случаях, когда принимаются такие решения по международным делам, которые могли бы привести к установлению мира, обычные военно-стратегические соображения и всякого рода военная экспертиза стали сейчас ненужными и могут лишь вести к ошибкам. Нет сомнений, что все решающие проблемы и в первую очередь проблемы войны и мира стали теперь в еще более полном смысле, чем когда-либо, политическими проблемами. Будет ли НАТО иметь 10 дивизий или 30 - это с военной точки зрения столь же безразлично, как и вопрос о том, следует ли вновь вооружать Германию или нет. В свете установленных теперь фактов, относящихся к последствиям тотальной бомбардировки, подобные вопросы уже не имеют ни малейшего военного значения. Это не военные, а политические проблемы, связанные с вопросом о том, удастся или не удастся Соединенным Штатам сплотить европейские страны. Но если иметь в виду военное восприятие действительности, преобладающее у людей, делающих высокую политику, то возвышение генералов и адмиралов и их проникновение в высшие круги американской элиты становится совершенно понятным и закономерным, вполне реалистичным и желательным процессом. Дело в том, что специфическое понимание новой международной позиции Соединенных Штатов и новой международной обстановки, свойственное элите, способствовало изменению центра ее политических усилий. Расширение сферы влияния и возрастание общественного веса военных лидеров из Вашингтона - это не единственный, а всего лишь наиболее очевидный признак расширения круга вопросов, привлекающих внимание властвующей элиты. Решения, имеющие наиболее серьезные последствия, стали в значительной мере решениями, связанными с внешней политикой. Было бы, возможно, преувеличением утверждать, что для многих членов элиты внутренняя политика имеет теперь значение главным образом как средство сохранения власти внутри страны, с тем чтобы иметь возможность оказывать нажим за границей, опираясь на всю национальную мощь; но уж, во всяком случае, справедливо, что внутриполитические решения, относящиеся практически ко всем областям жизни, все больше оправдываются, а то и определяются опасностями или благоприятными возможностями, усматриваемыми за границей. Вместе с тем возросшее могущество военной знати вызвало беспокойство в высших гражданских кругах - и в этом нет ничего удивительного. Эта тревога могла бы оказаться серьезным политическим фактором, если бы она привела к практической ревизии милитаристского понимания действительности во имя политического, экономического и гуманистического восприятия международных отношений. Но вот оказывается, что испытывать тревогу по поводу возвышения военной знати (являющегося, безусловно, и причиной и следствием господствующей оценки действительности) все же легче, чем отказаться от этой оценки. |
загрузка...