Свет или материя?

С поздней Античности и до конца Средневековья ответы на эти вопросы давались самые разнообразные. Теологи и прелаты, как на словах, так и на деле проявляли к цвету то благосклонность, то враждебность. Однако историки пока еще не располагают достаточными сведениями, позволяющими составить четкую хронологическую и географическую картину того, как менялось их отношение к данной проблеме. У Отцов Церкви отношение к цвету скорее враждебное. Они замечают, что в Библии о цвете говорится редко¹. Цвет для них — это пустота, бесполезное украшение, на которое бессмысленно тратятся время и деньги. Но прежде всего это обманчивая маска, которая отвлекает от сути. Одним словом, цвет — это суета, которая скрывает истинную природу вещей². Некоторые авторы даже полагают, что слово color связано с глаголом celare (скрывать)³. Цвет — это то, что скрывает, маскирует, обманывает. Этимологические спекуляции древних в данном случае сближаются с мнением некоторых ученых XX века, которые уверенно включают слово color в обширное гнездо латинских слов, передающих идею сокрытия, утаивания: celare, clam (тайно), clandestinus (тайный), cilium (веко), cella (кладовая, комната), cellula (келья), caligo (туман, тьма) и т. д., — все они образованы от одного и того же корня⁴.

Однако не все Отцы Церкви придерживаются этого мнения. Некоторые, напротив, восхваляют цвет: это свет, а не материя; это ясность, тепло, солнце. Некоторые устанавливают связь между словами color и calor (жар). Например, Исидор Севильский, который предложил широко признанную и часто комментируемую вплоть до XIII века этимологию: «Цвета (colores) называют так оттого, что они происходят от жара (calore) огня или солнца⁵».

В каролингскую эпоху преобладает скорее именно второе мнение. Дискуссии о цвете отныне идут бок о бок с дискуссиями по поводу изображений (последние, к сожалению, изучены гораздо хуже), и после Второго Никейского собора (787 г.) цвет начинает интенсивно проникать в христианский храм⁶. За некоторыми исключениями, большинство священнослужителей, воздвигавших церкви, были хромофилами. Любовью к цвету глубоко проникнуты каролингская [VIII—X века], оттоновская [X—XI века] и романская эпохи [XI—XII века] — и самым известным священнослужителем-хромофилом является Сугерий, настоятель аббатства Сен-Дени.

Первые враждебные реакции появляются в конце XI — начале XII веков. Они связаны с мощным движением, призывающим вернуться к ценностям и обычаям раннего христианства, движением, которое затронуло главным образом монашество, а также повлияло и на белое духовенство. Дискуссии о роскоши, изображении и цвете снова вырвались на авансцену экклезиологических дебатов и даже на городскую площадь. Здесь нужно, конечно, вспомнить о роли такой личности, как святой Бернард: знаменитый иконоборец (единственное изображение, которое он признавал, — это распятие) был также отчаянным «цветоборцем». О его отношении к изображениям уже все сказано⁷. Зато о его отношении к цвету и вопросам, связанным с цветом, не написано пока ничего или почти ничего. Даже проблема миниатюр и витражей, которая является всего лишь частным аспектом поднятых тем, пока еще изучена мало и плохо⁸.

Конечно, случай святого Бернарда не уникален. В 1120-1150 годах другие прелаты, другие теологи отчасти разделяют его мысли по поводу запрета на роскошь и художественного аскетизма. Но, возможно, именно на примере его позиции, даже несмотря на то, что речи его в первую очередь адресованы монахам, наиболее ясно и глубоко вырисовывается смысловое содержание цвета. Объясняется это прежде всего его репутацией; но также и тем, какую лексику он употребляет, какие идеи излагает, тем, какое поразительное видение ему присуще. Для святого Бернарда цвет — это прежде всего материя, а не свет. Вопрос, стало быть, не столько в самом тоне (кстати, Бернард, говоря о цвете, редко употребляет термины, обозначающие тон), сколько в насыщенности, концентрации, густоте. Цвет — это, конечно, слишком дорого, а также порочно, это бесполезная роскошь, vanitas⁹ (весь набор избитых характеристик из речей духовенства), но самое главное, цвет — это нечто плотное и непрозрачное. Здесь особенно показательна лексика, употребляемая Бернардом. Слово color у него редко ассоциируется с понятием ясности или сияния; зато подчас оно определяется такими словами, как turbidus, spissus, surdus [букв.: «мутный», «густой», «глухой»], которые отсылают к идее мутности, насыщенности, темноты. «Слепота цветов!» (“Caecitas colorum!”), — даже провозглашает он¹⁰. В этом заключается исключительная самобытность Бернарда, который видит в цвете не сияние, а тусклость, не свет, а мрак. Цвет не испускает света, он наводит темноту, он расширяет пространство тьмы, он подавляет, это дьявольское орудие. Прекрасное, светлое, божественное — три начала, исходно свободные от всего, что связано с мутностью и непрозрачносью, — не должны соприкасаться с цветом как таковым и, еще того меньше, с цветами.

Подобные представления вызывают у историка два рода вопросов: во-первых, касающихся этики, во-вторых, — восприятия. Что до этики, то тут святой Бернард едва ли проявил оригинальность: большинство средневековых моральных предписаний относительно цвета связаны прежде всего с его насыщенностью, а уже потом с тоном. Что же касается восприятия, то в этой связи аббат Клерво, напротив, более своеобразен. Видеть свет и красоту в ненасыщенном и бесцветном — редкая способность. В подобном восприятии, освобожденном от соображений этического или экономического характера, отражается необычное сочетание различных характеристик цвета. Вообще говоря, прекрасное в средневековом понимании нужно связывать со светом, но уж никак не с бесцветностью. Чтобы объяснить эту особенность восприятия, свойственную Бернарду, можно выдвинуть два предположения. Во-первых, он всегда отдавал приоритет слуху перед зрением. По его мнению, выше всего стоит слово, пение, ритм, число, пропорции — одним словом, музыка в средневековом смысле слова. Гармония звуков и ритмов выше гармонии форм, а гармония форм выше гармонии цвета. Святой Бернард не был стратегом света. Конечно, будучи теологом, он прекрасно знал, что Бог — это свет; но со своей человеческой позиции относился к свету с относительным равнодушием; а как духовное лицо неоднократно с возмущением критиковал тяжелые люстры с венцами свечей и огромные канделябры, украшающие церкви (особенно клюнийские). В этом смысле ему вторят новые строгие цистерцианские правила 1130-х годов, ограничивающие внутреннее освещение культовых помещении¹¹.

Это личное непростое отношение к свету к тому же усугублялось стойким отвращением к diversitas, то есть, говоря языком колористики, к полихромии. Восприятие здесь в полном смысле слова срастается с идеологией. Как из соображений, вдохновленных идеалами покаяния и бедности, так и по причине глубоких личных предпочтений, аббат Клерво объявляет войну цветам — не столько даже цвету как таковому, сколько именно цветам. Если подчас он и готов мириться с некоторыми монохромными сочетаниями, в известных случаях основанными на принципе гризайля, то все, что напоминает о varietas colorum, например, многоцветные витражи, полихромную миниатюру, изделия из драгоценных металлов и переливающиеся камни, он отвергает. В общем, святой Бернард не любит все, что сверкает или блестит (отсюда и его отвращение к золоту). Для него — и в этом он отличается от большинства людей Средневековья — свет не равноценен блеску. Отсюда происходит его глубоко индивидуальное понимание различных свойств цвета, нехарактерное для его современников. Отсюда же — концепция цвета, основанная на идее тусклости и блеклости, и непривычное приравнивание (современное в некоторых отношениях) света к ненасыщенности и даже к прозрачности¹².

¹ Когда речь идет о терминах, обозначающих цвет (и возможных их толкованиях), историк должен с большим вниманием относиться к изданиям, редакциям, состоянию текстов и переводам, которыми пользуются Отцы Церкви и теологи. История перевода цветообозначений с греческого и иврита на латынь и с латыни на народные языки изобилует неточностями, вчитыванием смыслов и сдвигами значений. В средневековой латыни, в частности, в употребление вошло большое количество цветовых терминов, тогда как в тех же случаях на иврите, на арамейском и на греческом употреблялись слова, обозначающие материал, свет, а также насыщенность или качество. Если на иврите сказано сияющий, на латыни часто говорится candidus (ослепительно белый) или даже ruber (красный). Если на иврите сказано грязный или темный, на латыни говорится niger (черный) или viridis (зеленый), и на народный языках — черный или зеленый. Если на иврите или по-гречески сказано бледный, на латыни будет сказано то albus, то viridis, так же и на народных языках — то белый, то зеленый. Если на иврите говорится богатый, на латынь это часто переводится как purpureus, и на народные языки — как пурпурный. Во французском, в немецком, в английском слово красный широко используется для перевода слов, которые в греческом или древнееврейском тексте выражают не понятие цвета, а понятия богатства, силы, величия, красоты, смерти, крови, огня. Каждый раз, когда мы имеем дело с Писанием, следует произвести тщательный эвристический и филологический анализ, прежде чем выносить какие-либо суждения о символике цветов.
² «Глуп тот, кто применяет в живописи цвета так, будто не ведает, из чего получается живопись» — провозглашает Григорий Великий в своем комментарии к Песне Песней; ed. R. Belanger, Paris, 1984, p. 72 (Sources chretiennes, vol. 314).
³ См. авторов, приводимых в в: Kristol А. М. Color: les langues romanes devant le phenomene de la couleur. Berne, 1978 (Romanica Helvetica, vol. 88), p. 9-14. Полезные сведения также можно найти в: Walde A., Hofmann J. В. Lateinisches etymologisches Worterbuch, 3. Aufl., Heidelberg, 1930-1954 (“color”: Bd. 3, S. 151 sq.).
⁴ См. наводящую на мысли (и местами спорную) словарную статью “Color” в: Ernout A. et Meillet A. Dictionnaire etymologique de la langue latine, 4e ed. Paris, 1979. С сожалением подчеркнем, что авторы большинства филологических и лексикографических трудов, касающихся названий цветов, чаще всего забывают изучить само слово «цвет». Этим, к примеру, отличилась примечательная диссертация: Andre J. Etude sur les termes de couleur dans la langue latine. Paris, 1949.
⁵ Исидор Севильский. Этимологии. Книга XIX, гл. XVII, § 1: Colores dicti sunt, quod calore ignis vel sole perficiuntur.
⁶ Результаты последних исследований см. в: Boespflug F.-D. et Lossky N., dir. Nicee II, 787-1987: douze siecles d’images religieuses. Paris, 1987. Однако авторы докладов, представленных на этом побуждающем к размышлениям коллоквиуме, исследуют скорее изображение, чем цвет scricto sensu [в строгом смысле слова].
⁷ Среди обширной литературы см.: Esser К. Н. Uber der Kirchenbau des heiligen Bernhard von Clairvaux // Archiv fur mittelrheinische Kirchengeschichte, t. 5, 1953, p. 195-222; Duby G. Saint Bernard et l'Art cistercien. Paris, 1976; Shapiro M. On the Aesthetic Attitude in Romanesque Art // Romanesque Art. London, 1977, t. I, p. 123-178. Разумеется, перечитаем и самого святого Бернарда, особенно знаменитую главу из «Апологии» — “De picturis et sculpturis auro et argento in monasteriis” (XII, 28-34).
⁸ Устаревшие исследования: Oursel С. La Miniature du XIIе siecle a l’abbaye de Citeaux... Dijon, 1926 ; Oursel C. Miniatures cisterciennes. Macon, 1960. Впредь стоит обращаться к двум трудам: Zaluska Y. L’Enluminure et le Scriptorium de Citeaux au XIIе siecle. Paris, 1989; Zaluska Y. Manuscrits enlumines de Dijon. Paris, 1991, p. 26-43.
⁹ Суета, тщеславие (лат.). - Прим. ред.
¹⁰ См. словари и индексы, прилагающиеся к изданиям Мабийона (1690), Миня (PL, t. 182, 181), который в основном повторяет Мабийона, и Леклерка-Тальбо-Роше (с 1957). К сожалению, ими снабжены не все тома. Также можно обратится к: Mohrmann С. Observation sur la langue et le style de saints Bernard // Leclercq J., Talbot С. H., Rochais H., ed. S. Bernardi opera. Roma, 1958, vol. 2, p. 9-33.
¹¹ См. тексты, приводимые в: Aubert M. L’Architecture cistercienne en France. Paris, 1943, p. 147-148. Полезно также будет обратиться к старым трудам: d’Arbois de Jubainville Н. Etudes sur Vetat interieur des abbayes cisterciennes. Paris, 1858; Dohme R. Die Kirchen des Cistercienerordens in Deutschland whrend des Mittelalters. Leipzig, 1869. Наконец, различные сведения рассеяны по тексту диссертации: Auberger J.-B. LUnanimite cistercienne primitive: mythe ou realite? Achel (Belgique), 1986.
¹² В XIII в еще один прелат проводит связь между светом и прозрачностью — Роберт Гроссетест. Но его замечания по этому поводу опираются больше на конкретные научные наблюдения (в частности, на феномен преломления света), чем на лексические факты и обыденное восприятие.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3133

загрузка...

Другие книги по данной тематике