Глава 9. Дипломатия на широком фронте

   Война отныне была предрешена, но, прежде чем заговорили пушки, на всём фронте будущего военного столкновения завязалось грандиозное дипломатическое сражение. Речь шла о том, как поведут себя в будущем конфликте страны, сопредельные Российской империи. Вне зависимости от того, должна ли была война для России стать оборонительной или наступательной, её ход во многом должен был зависеть от позиции Швеции, Пруссии, Австрии и Турции. О герцогстве Варшавском говорить не приходится, так как его настроения не вызывали ни малейшего сомнения. Что касается Турции, она уже вела войну с Россией, но до столкновения империй оставалось ещё немало времени, и турки могли либо помириться с царём, либо, наоборот, начать воевать с удвоенной силой. Разумеется, в случае с Турцией ситуация зависела не только от политической обстановки и усилий дипломатов, но и от развития событий на театре военных действий.

   Но об этом чуть позже, а пока начнём с северного фланга предстоящего столкновения великих империй.



   Швеция

   Лагерь, в котором оказалась Швеция в 1812 г., куда менее определялся геополитикой, чем цепью случайных обстоятельств, достойных плохого исторического романа. Как уже упоминалось в главе 6, в результате переворота в Швеции был свергнут Густав IV, и королём был избран его дядя герцог Сёдерманландский. Власть почти сама собой пришла к нему по праву родства. Он уже управлял королевством в качестве регента при малолетнем Густаве IV в 1792–1796 гг. Теперь уже очень немолодой герцог снова оказался у власти, на этот раз в качестве короля, принявшего имя Карл XIII. По современным понятиям это был ещё совсем не дряхлый человек, в 1809 г. ему исполнился только 61 год. Однако в то время люди старели несколько быстрее, чем сейчас, и, кроме того, Карл XIII обладал очень плохим здоровьем, а многие вообще говорили о его слабоумии.

   Так как сына у престарелого монарха не было, риксдаг решил избрать наследного принца для продолжения династии и управления королевством при мало способном к этому короле.

   Выбор пал на принца Карла-Августа Гольштейн-Аугустенбургского. Он был избран в июне 1809 г., но не прошло и года, как 28 мая 1810 г. во время смотра войск упал с лошади… и тотчас скончался, как было официально объявлено, от «апоплексического удара».

   Страна опять осталась без управления, нужно было снова избирать наследника! Среди кандидатов, кроме младшего брата погибшего принца, серьёзно рассматривалась кандидатура датского короля или, на худой конец, его сына, чтобы в перспективе объединить два королевства. Шведский риксдаг очень хотел угодить Наполеону, так как шведы надеялись, что император рано или поздно сменит гнев на милость и вспомнит о заблудшем старом (ещё с начала XVII в.) союзнике Франции. Поэтому кандидатуры датского короля или датского принца, являвшихся верными союзниками наполеоновской империи, казались очень перспективными. Так оно и было. Но, увы, для многих шведов всё, связанное с Данией, было неприемлемым, настолько укоренилась старая вражда этих двух скандинавских народов.

   В ситуации, когда сам король и наиболее влиятельные шведские политические деятели не могли никак определиться, инициативу перехватил молодой офицер Карл-Отто Мёрнер, решивший попытаться продвинуть на шведский престол одного из наполеоновских маршалов. Мёрнер привёз письмо от Карла XIII императору французов в Париж и здесь сумел встретиться с Бернадотом, который из всех наполеоновских полководцев был наиболее известен в Швеции. В 1807 г. маршал сражался против шведской армии в Померании и зарекомендовал себя как неплохой полководец, а главное, проявил себя как великодушный победитель по отношению к шведским пленным.

   Молодому офицеру легко удалось добиться согласия Бернадота, а далее, так как Наполеон хранил молчание, решив не воздействовать на решение риксдага, за него заговорили другие. Тем, кого Мёрнер увлёк за собой, удалось убедить риксдаг, что Наполеон жаждет избрания своего маршала, но молчит из скромности. И совершенно невообразимая авантюра удалась. На заседании риксдага 21 августа 1810 г. маршал Бернадот единогласно был избран наследным принцем. Узнав об этом, Наполеон был в шоке, но было уже поздно. Император хотел было довольно осторожно намекнуть маршалу, что, быть может, не стоило принимать подобный дар, но Бернадот ловко парировал: «Сир, не желаете же Вы, чтобы я встал выше Вас, отказавшись от короны?» На что Наполеон вынужденно ответил: «Хорошо, отправляйтесь, и пусть свершится то, что должно свершиться».

   Реакцию императора нетрудно понять, учитывая, что среди всех его маршалов Бернадот выделялся, но не своими талантами, а своим вечным недовольством, оппозицией и намеренным срывом крупных военных предприятий. В 1802 г., ещё будучи дивизионным генералом, Бернадот оказался замешан в заговоре, возникшем среди военнослужащих подчинённой ему Западной армии^[59]. Этот заговор, ни много ни мало, ставил своей целью вооружённый мятеж и насильственное свержение первого консула. Заговор был раскрыт, ряд офицеров надолго угодили в тюрьму, но никаких мер против генерала-заговорщика принято не было.

   Спустя четыре года, 14 октября 1806 г., во время двойного сражения под Йеной и Ауэрштедтом корпус под командованием Бернадота находился прямо посредине между двух битв. До Ауэрштедта, где маршал Даву, истекая кровью, принял неравный бой, было всего лишь несколько километров, но Бернадот категорически отказался прийти на помощь своему товарищу по оружию. Даву одержал блистательную победу, но вся армия была возмущена поступком Бернадота, и как сказал один из офицеров: «Действия маршала Бернадота были столь недостойными, что его следовало бы либо отдать под трибунал, либо сделать вид, что ничего не произошло. К сожалению, император избрал второй вариант действий».

   Во время битвы под Эйлау корпус Бернадота также не пришёл на помощь, на этот раз главным силам армии. Наконец, в 1809 г. под Ваграмом маршал не слишком удачно действовал во главе саксонского корпуса, зато в воззвании, обращённом к солдатам своего соединения, едва ли не весь успех французской армии в этот день объяснялся несравненными манёврами саксонцев…

   Естественно, возникает вопрос, почему уже в 1802 г. Наполеон вместо суда над Бернадотом и как минимум его разжалования, а быть может и тюремного заключения, в 1804 г. сделал его маршалом. Почему в 1806 г. даровал Бернадоту громкий титул князя Понте-Корво и огромную денежную ренту, но не отдал его под военный трибунал после безобразной выходки под Ауэрштедтом?

   Для ответа на этот вопрос нам придётся с геополитических высот спуститься на тот уровень, на который историки обычно предпочитают не переходить, ибо они, как выразился в своё время Луи Мадлен, «опасаются прослыть романистами». Тем не менее в случае с Бернадотом невозможно не сказать хотя бы пару слов о его личной жизни. Дело в том, что в 1798 г. молодой генерал Бернадот женился на очаровательной девушке Дезире Клари, дочери состоятельного марсельского негоцианта. Но эта девушка по иронии судьбы была, ни много ни мало, отвергнутой невестой Наполеона Бонапарта! Той, которую за два года до этого он бросил ради внезапно охватившей его страсти к Жозефине Богарне.

   Сохранившееся письмо Дезире Клари к Наполеону показывает, насколько драматичным было это расставание. Вот несколько строк из него: «Ну вот Вы и женаты на другой. Больше не позволено несчастной Эжени (так Наполеон, который всех переименовывал на свой манере, называл Дезире) любить Вас и думать о Вас… Я думала, что я стану счастлива, я надеялась Вас увидеть скоро и стать самой счастливой из всех женщин, выйдя за Вас замуж… Теперь я желаю только смерти. Жизнь для меня страшная мука с тех пор, как я не могу её Вам посвятить» ¹.

   Чувство вины перед Дезире Наполеон сохранит на многие годы; что бы там ни говорили, в некоторых случаях император мог быть сентиментальным и подверженным самым обычным человеческим чувствам и слабостям. Но комплекс вины был не единственной причиной. Дело в том, что сестра Дезире, Жюли, вышла замуж за… брата Наполеона Жозефа Бонапарта, и таким образом Бернадот к тому же оказался дальним родственником Наполеона, седьмой водой на киселе, конечно (мужем свояченицы), но всё же родственником.

   Оба этих личных фактора заставляли императора закрыть глаза на поведение строптивого и неверного маршала, прощая ему выходки, которые он не простил бы никому другому. В частности и поэтому он не стал препятствовать избранию Бернадота наследным принцем, хотя почти не сомневался, что тот поведёт политику своей отныне Швеции так, чтобы как можно меньше следовать в фарватере политики Наполеона.

   Но всё же император ещё надеялся, что французское происхождение маршала, а также геополитические интересы Швеции не позволят Бернадоту вести откровенно враждебную политику по отношению к своей ставшей теперь далекой родине.

   Кстати, нужно сказать, что не только деятельность нескольких ловких интриганов стала причиной того, что Бернадот был с энтузиазмом выбран риксдагом. Шведские элиты надеялись, что французский маршал на престоле гарантирует, что отныне у шведской армии будет хороший военачальник. И в тот момент, когда разразится русско-французский конфликт, о возможности которого уже вовсю говорили во второй половине 1810 г., у Швеции появится шанс вернуть утраченную Финляндию, а может быть, и нечто большее. Сам престарелый король с энтузиазмом говорил, обращаясь к эмигранту на шведской службе генералу Сюрмену: «Если Наполеон поссорится с Александром – какая будет у нас великолепная возможность вернуть Финляндию!..Я не могу уже более сесть на коня, но на корабле больше нужна голова, чем ноги. Наследный принц будет командовать армией, а я флотом. Как прекрасно закончить своё правление славным походом!» «Когда он произносил эти слова, – рассказывает Сюрмен, – его глаза блестели, его язык уже более не заплетался, казалось, король становился моложе от одной только этой мысли» ².

   Но Бернадот развернул политику Швеции в совсем другом направлении; конечно, во многом причиной этого были жёсткие требования Наполеона в сфере присоединения королевства к континентальной системе. Подчиняясь предписаниям императора французов, 17 ноября 1810 г. Швеция объявила войну Великобритании, а ещё ранее под давлением Александра сообщила о закрытии своих портов для английских судов. Однако для страны, где чуть ли не все крупные города находились на побережье, а экономика почти целиком зависела от морской торговли, подобные ограничения были трудно приемлемы. То, что для России было лишь неприятным стеснением, стало бы экономической катастрофой для Швеции. Впрочем, шведы никогда и не выполняли в действительности требования блокады даже на таком уровне, как Россия. В шведские порты заходили суда не только под английским флагом, но даже и английские боевые корабли. Причём английские офицеры прогуливались на берегу, не снимая своей формы и не стараясь хоть как-то скрыть своё присутствие (что касается рядовых моряков, в те времена они носили некое подобие рабочей одежды, по которой было сложно определить их принадлежность к тому или иному флоту). Посол Наполеона, бывший ярый якобинец Алькье, в довольно резкой форме настаивал на выполнении шведской стороной правил блокады. Однако его многочисленные представления не приводили ни к какому эффекту, а отношения между Францией и Швецией становились всё более натянутыми. Бернадот, казалось, был совсем не против такого оборота событий.

   Более того. Вместо политического курса на возвращение Финляндии, что могло, конечно, произойти только в случае франко-русского конфликта и участия Швеции в борьбе против России, наследный принц намеревался сделать ставку на совсем другое приобретение. Он решил, что для шведских элит самое главное – территориальное расширение, и возлагал надежды на захват Норвегии, которая входила в это время в состав Датского королевства и, следовательно, была частью государства – верного союзника Франции.

   С этой замечательной идеей Бернадот обратился к императору французов через уже упомянутого посла Алькье. Подчёркивалось, что, если Наполеон окажет помощь в этом завоевании, Швеция станет для него надёжным помощником, в случае войны с Россией направит свои войска на отвоевание Финляндии и, более того, даже будет угрожать Петербургу.

   Мысль обобрать верного союзника и друга вызвала у императора взрыв негодования: «В голове шведского принца столько горячечного бреда и нескладных мыслей, что я не придаю никакого значения сообщениям, которые он сделал борону Алькье…» Более того, император подчёркивал однозначно: «Я поручаю моему министру (иностранных дел) приложить все усилия, чтобы ободрить и поддержать Данию и сообщить, что… я при необходимости окажу ей помощь всеми силами моей империи» ³.

   Получив недвусмысленный отказ, Бернадот стал зондировать почву в отношении России. Для переговоров в Петербург был послан граф Лёвинхильм, в задачу которого входило, как указывалось в его инструкциях, «приобрести Норвегию и предотвратить возможность неожиданного сближения России с Францией».

   Накануне петербургских переговоров в январе 1812 г., в связи с полным несоблюдением Швецией континентальной блокады, французские войска заняли шведскую Померанию – маленький остаток некогда обширной Шведской империи на юге Балтики. Задача была всё та же, которая привела в своё время к оккупации Ольденбурга, – воспрепятствовать проникновению английских товаров на север Германии. Подобные действия не могли не сказаться отрицательно на франко-шведских отношениях и ещё более подтолкнуть Бернадота к сближению с Александром. «Поспешность (в переговорах с Россией) меня удивила, – рассказывает генерал Сюрмен, – я могу её объяснить лишь старой и постоянной враждебностью Бернадота к Бонапарту. Король подтвердил моё мнение, сказав, что с самого прибытия в Швецию наследный принц думал опереться на Россию и нанесённый проездом визит Чернышёва в предыдущем году (1811) уже посеял семена сближения. Так что вторжение в Померанию лишь ускорило дело и послужило принцу тем, что дало хороший повод, чтобы обозначить свою позицию» ⁴.

   Царь без возражения согласился на перспективу грабежа Дании в обмен на то, что Швеция в грядущей войне выступит на стороне России. Интересно, что, заявляя везде о себе как о поборнике прав угнетённых Наполеоном народов, Александр без малейших сантиментов был готов отдать народ Норвегии под власть шведского короля, что для норвежцев означало бы самый несправедливый национальный гнёт. Более того, согласно договору, подписанному почти одновременно в апреле 1812 г. в Петербурге и Стокгольме, Россия должна была помочь своими войсками в завоевании Норвегии.

   Тем не менее, прежде чем пустить в ход оружие, царь предложил сначала воздействовать на датского короля «убеждением» и порекомендовать ему отдать Норвегию подобру-поздорову. Причём в качестве компенсации за потерянные земли Александр готов был отдать датчанам… Ольденбург! Иначе говоря, готовясь к грандиозной войне якобы из-за потери маленького герцогства родственников Александра, царь без малейшего сожаления был готов отдать это герцогство как плату за шведский союз в предстоящей войне! Может, тогда проще было обойтись без войны?..

   Бернадот, в свою очередь, обещал Александру высадить войска в Померании для операций на левом фланге и тылах французской армии. Согласно русско-шведскому договору, подписанному в Петербурге 24 марта (5 апреля) 1812 г., было определено, что «высокие договаривающиеся стороны обещают друг другу помощь, принимая на себя самое торжественное обязательство совместно осуществить диверсию, которая расстроила бы операции войск Франции и ее союзников, направив объединенный корпус в составе 25–30 тыс. шведов и 15–20 тыс. русских различных родов войск в тот из пунктов на побережье Германии, который будет сочтен тогда наиболее подходящим для ведения успешных действий против армий Франции и ее союзников». Но это далеко не все. Статья 9 договора определяла дату нападения. Русские войска «должны быть готовы к действиям с 1 мая сего года по старому стилю (13 мая по новому стилю)» ⁵.

   Однако бывший маршал не удовлетворился тем, что заключил союз против страны, давшей ему жизнь и славу. Он всеми силами стремился ещё более разжечь ненависть Александра к Наполеону, ибо очень боялся, что в случае, если Россия и Франция примирятся, ему, прямо скажем, не поздоровится. Верный проводник его мыслей граф Лёвинхильм высказал чудовищную мысль, с которой полностью был солидарен Бернадот: «Только в тот день, когда польётся кровь, можно быть уверенным, что ход событий не будет прерван» ⁶.

   Таким образом, на северном фланге дипломатическое сражение обернулось явно не в пользу Наполеона. Швеция, бывшая держава «восточного барьера», оказалась не просто в лагере его противников, но более того, в стане его непримиримых врагов. Как скажет Сюрмен: «Никто не способствовал так сильно падению Бонапарта, как Бернадот, наследный принц шведский» ⁷.



   Пруссия

   В отличие от Швеции, политика прусских властей по отношению к Франции определялась не случайными дипломатическими кульбитами и альковными историями, а вполне естественными потребностями и не менее естественной реакцией на французское завоевание. Население разгромленной в 1806 г. Пруссии, лишившейся половины своих земель по Тильзитскому договору, униженной долгой французской оккупацией, обозлённой расходами на выплату огромной военной контрибуции, естественным образом было настроено враждебно как по отношению к Наполеону лично, так и к французам вообще. В главе 5 уже отмечалось, что в 1808 г. на территории Пруссии возникла тайная организация Тугендбунд, направленная на борьбу с наполеоновской империей. Пруссия стала также источником германской националистической философии и идеологии, которая позже даст известные всем печальные плоды.

   При этом нужно отметить, что поражение в войне, как ни странно, принесло и свои положительные результаты. Под влиянием контакта с Францией Пруссия невольно должна была встать на путь радикальных преобразований, как в обществе, так и в армии. В октябре 1807 г. был опубликован знаменитый эдикт, который уничтожал феодальную зависимость крестьян и освобождал земельную собственность от различных ограничений, которые стесняли её куплю-продажу. В ноябре 1808 г. была проведена муниципальная реформа, вводившая самоуправление в городах. Одновременно были проведены и административные реформы, модернизирующие весь государственный аппарат королевства.

   Одними из самых крупных нововведений были реформы в армии. Эти преобразования проводились под руководством генерала Герхарда фон Шарнхорста, который с 1807 г. возглавлял комиссию по реорганизации армии, а с 1808-го – военное министерство. Хотя всеобщая воинская повинность будет установлена в Пруссии только в 1814 г., однако новая прусская армия была уже народной армией, где путь к офицерским званиям открывался для каждого, у кого были к этому способности, вне зависимости от сословной принадлежности.

   Шарнхорст стремился развить уважение к простому солдату, он считал, что нравственная сила армии гораздо важнее, чем мелкие детали технической стороны военного дела. Во многом идеи Шарнхорста повлияли на будущее творчество величайшего военного теоретика Карла фон Клаузевица, который был ближайшим соратником знаменитого преобразователя прусских войск. Во многих изречениях Клаузевица, посвящённых войне, чувствуется тот дух, который он и Шарнхорст пытались вложить в новую прусскую армию: «Армия, сохраняющая свой привычный порядок под губительным огнем, никогда не поддающаяся панике перед воображаемой опасностью, а перед лицом действительной оспаривающая каждую пядь поля сражения, армия, гордая сознанием одержанных побед, которая на краю гибели, после поражения, сохраняет силу послушания и не утрачивает уважения и доверия к своим начальникам, армия, физические силы которой закалились среди лишений и трудов, как мускулы атлета, и которая смотрит на эти напряжения как на средство, ведущее к победе, а не как на проклятие, тяготеющее на ее знаменах, армия, которой обо всех этих обязанностях и добродетелях напоминает короткий катехизис, состоящий всего из одного лозунга – лозунга о чести ее оружия, – такая армия действительно проникнута воинским духом» ⁸.

   Без сомнения, думая о том тяжёлом состоянии, в котором оказалась Пруссия, Клаузевиц позже написал: «Завтра заключается в сегодня, будущее создаётся в настоящем; в то время как вы безумно уповаете на будущее, оно уже выходит изуродованным из ваших ленивых рук. Время – ваше, то, чем оно станет, зависит от вас».

   О том, какие настроения господствовали в прусской армии и в Пруссии вообще, говорят многие документы. По этому поводу приведём одно ещё никогда не публиковавшееся свидетельство, письмо, написанное 8 сентября 1811 г. и перлюстрированное почтой, работавшей по заданию маршала Даву. Его автор – офицер прусской кавалерии; вот что он пишет:

   «Все говорили о возможности новой войны между Россией и Францией. Теперь об этом говорят меньше, но зато уверяют, что война между Францией и Пруссией близка… С нашей стороны не хотят выполнять его (Наполеона) желания и не боятся его властного тона. Король ответил, что он скорее похоронит себя под обломками трона, чем даст удовлетворение его претензиям… В Кольберге выгрузили 50 тыс. английских ружей, и можно себе вообразить, с какой энергией все готовятся к будущим событиям. Поведение России по отношению к нам доказывает, что отношения между нашими государствами таковы, какие только можно было бы пожелать. Говорят, что император России подарил русских коней полку бранденбургских гусар и полку „Гард дю Кор“. Эти хорошие кони будут служить и в нашем полку, который получит 97 голов, половина которых прибыла с Украины и из Польши. Ты не можешь себе вообразить энтузиазм прусской нации, которая узнала о решении короля. А вы, галлы, что вы думаете, видя Пруссию в такой мощи? Вы, наверно, думали, что Пруссия перестала существовать как сила и что крылья её орла подрезаны?

   …Несколько недель тому назад мы выкинули забавную шутку. Нам нужно было стрелять из пистолетов, чтобы к пальбе привыкали наши люди и кони. Мы взяли несколько досок, сколотили их вместе, сделали щит и на нем нарисовали красками французского кирасира. Он служил нам мишенью, и мы стреляли в него с разных дистанций на шаге, на рыси и на галопе» ⁹.

   Как можно судить из этого письма, посланного за границу, прусская армия была настроена по-боевому и была готова сразиться с французами. Мнения тех, кто был настроен положительно по отношению к Наполеону, а такие тоже были, тонули в атмосфере общей враждебности. Императору об этом докладывали, и он прекрасно знал обстановку.

   Однако, если в войсках было много горячих голов, прусский король совершенно не рвался в бой. Более того, он очень отрицательно относился к военным приготовлениям Александра I, считая его инициатором конфликта. 12 мая 1811 г. в своем письме русскому царю Фридрих-Вильгельм III написал: «Я знаю из верных источников, что император французов не желает войны, и мне кажется, что только от воли Вашего Величества зависит, можно ли будет ее избежать. Я оставляю в стороне причину споров с этим монархом (Наполеоном), я не осмеливаюсь решать, в какой степени его действия затрагивают государственные интересы России; но мне кажется, что, применяя чуть более внимательно принципы большой континентальной системы, избегая тем самым поводов для споров, объяснившись, наконец, с императором Наполеоном по поводу того, что его так беспокоит, Ваше Величество могло бы избежать грозы, последствия которой будут неисчислимы. Не стоит ли лучше применить все способы, которые имеются в нашей власти, чтобы сохранить мир на континенте, которого, как кажется, желает его народ, как и остальные народы Европы» ¹⁰.

   В ответ на мольбы Фридриха Вильгельма не разжигать конфликта в Европе Александр написал письмо, где он возмущался тем, что ему приписывают намерение начать войну… и одновременно дал понять, что его желание обжалованию не подлежит. В этой ситуации несчастный прусский король, который единственный из монархов Европы искренне желал мира, почувствовал, что его обязательно раздавит либо Франция, либо Россия, если он решительно не примет ту или иную сторону в надвигающемся конфликте.

   Тогда 16 июля 1811 г. Фридрих Вильгельм написал царю письмо, в котором он опять робко заметил, что, по его мнению, Наполеон все-таки «не хочет войны с Россией, так как он слишком занят на Пиренеях». Однако, понимая, что делать нечего, он предложил царю заключить договор, согласно которому при малейшей опасности со стороны французов русские войска должны были вступить в Пруссию и далее совместно с пруссаками сражаться против наполеоновских полков, разбросанных на территории Германии. Король умолял, раз уж Александр хочет войны, действовать решительно и «прийти реально мне на помощь и не бросать меня в тяжелой ситуации, когда меня раздавят превосходящие силы Наполеона… Пруссия нуждается в решительной системе, которая могла бы обеспечить ей поддержку и гарантии безопасности…» ¹¹ Этот план вполне соответствовал настроениям Александра весной 1811 г., зато не очень отвечал его новому стратегическому видению обстановки в конце того же года.

   Как уже не раз отмечалось, именно в начале лета 1811 г. Александр от плана наступательной войны переходит к идее заманить наполеоновские войска на свою территорию. Прусские предложения пришлись не ко времени, и царь опять заколебался. Он очень долго не давал никакого ответа прусскому королю, и тогда в сентябре в Петербург с тайной миссией был отправлен сам Шарнхорст. В его задачу входило изложить Александру ту сложную ситуацию, в которой оказалась Пруссия. Действительно, если французский посол де Сен-Марсан был столь же удивительно слеп, как Коленкур, и ровным счётом не замечал военных приготовлений Пруссии, их очень хорошо видели маршал Даву и губернатор Данцига генерал Рапп. Даву и Рапп буквально засыпали императора подробными рапортами о вооружении прусской армии, о подготовке крепостей, о подвозе оружия и боеприпасов, об усиленных учениях прусских войск. Понятно, что в этой ситуации Пруссия рисковала вступить в борьбу один на один с могущественным соседом. А ещё понятно, что в 1811 г. исход подобной борьбы не вызывал ни у кого ни малейших сомнений.

   Именно поэтому Шарнхорст должен был убедить Александра выступить немедленно. В противном случае король боялся, что ему придётся, дабы не быть раздавленным между двумя могучими империями, вступить в союз с Францией, чего он никак не желал. Однако Александр действительно колебался. Он целую неделю не принимал Шарнхорста, который добрался до Петербурга, соблюдая глубокую тайну и предосторожности, достойные авантюрного романа.

   Наконец, 4 октября царь принял генерала, но был с ним весьма сдержан. Шарнхорст предлагал начать наступление русских войск, объединиться в общую массу с пруссаками и дать Наполеону решительную битву. В ответ Александр предложил в случае приближения французов действовать по-другому: прусским войскам запереться в крепостях и вести активную оборону, а русской армии тем временем завлечь неприятеля на свою территорию, разгромить его, а потом прийти на помощь прусакам.

   Вполне очевидно, что такой план не вызвал энтузиазма у прусского генерала, ведь в соответствии с ним прусские полки и прусское государство оказались бы брошены на неопределённый срок без всякой поддержки! В результате долгого спора русско-прусская конвенция была всё-таки подписана 7 октября 1811 г. Она предполагала некое промежуточное решение. В случае военной опасности некоторая часть русских войск сразу придёт на помощь прусакам, остальные подойдут по мере возможности, причём прусской армии рекомендовалось немедленно отступать навстречу русским подкреплениям. Королю же Александр советовал сразу покинуть Берлин и бежать в Кёнигсберг.

   Понятно, что подобная конвенция не могла внушить Фридриху Вильгельму особенной бодрости. Он рисковал остаться в ещё худшем положении, чем в конце 1806 г., а судьба Прусского королевства повисла бы на волоске. Тогда Шарнхорсту поручили новую секретную миссию. На этот раз ему нужно было отправиться в Вену и попытаться получить от австрийцев надёжные заверения о совместных действиях против Наполеона. Этот вояж прусский генерал предпринял скорее для очистки совести, ибо ответ австрийцев был вполне предсказуем.

   Опять Шарнхорст с переодеваниями, под чужим именем тайно добрался до Вены, и опять его заставили долго ждать, но позиция австрийских политиков была ещё менее благожелательной, чем позиция Александра. Конечно, австрийские правящие круги, мягко говоря, «недолюбливали» Наполеона, но, как уже упоминалось, Меттерних взял курс на временное сотрудничество с Францией для извлечения из этого наибольших политических выгод. Кроме того, Австрия лишь полвека тому назад была чудовищным образом ограблена Пруссией, отторгнувшей от Габсбургской монархии её древнюю провинцию – Силезию. Ожидать от австрийцев, чтобы они бросились очертя голову с риском для существования государства спасать своих прусских «друзей», было бы довольно странно. 26 декабря Шарнхорст получил вежливый, но безапелляционный отказ…

   Хотя все эти переговоры оставались в глубокой тайне, военные приготовления и болтовню офицеров невозможно было скрыть. В результате 14 ноября 1811 г. Наполеон направляет маршалу Даву приказ составить на крайний случай план войны с Пруссией: «Этот проект должен преследовать цель взять инициативу в свои руки в том случае, если Пруссия будет и дальше лгать. Вы должны всё рассчитать для того, чтобы сделать наши действия наиболее эффективными. Отметьте мне на карте теперешнее положение армии герцогства (Варшавского), Ваших дивизий, саксонских и вестфальских войск. Сообщите мне, как Вы предполагаете совершить Ваше наступление, и какие силы Пруссия нам может противопоставить в Берлине и в Кольберге» ¹².

   Ответом на распоряжение императора был план маршала Даву, датированный 25 ноября 1811 г. Этот план по своему стилю является лучшим воплощением идей немецкого блицкрига, покоящихся на мыслях Шарнхорста и теории Клаузевица. Только немецкий блицкриг, направленный против самих авторов подобной идеи. План войны «на сокрушение», как сказал бы Клаузевиц, войны безжалостной, коварной и стремительной, призванной уничтожить вражеское государство внезапным мощным ударом.

   Согласно плану маршала Даву, в назначенный день дивизии Фриана, Гюдена, Морана, Компана и Дессе должны были вступить на территорию Пруссии с разных сторон, причём объявив, что они лишь идут на помощь польским войскам, которые подверглись внезапному нападению со стороны русских. Прусские власти и войска должны были быть захвачены врасплох. Все курьеры немедленно перехвачены, всякое сообщение между прусскими отрядами прервано. Чтобы вызвать у прусских офицеров и генералов полное смятение в головах, планировалось использовать подложные документы. Пруссаки должны были понять, что происходит, только уже оказавшись полностью обезоруженными.

   Чтобы этого удалось добиться, нужна была абсолютно полная тайна подготовки. Даже дивизионные генералы французской армии во время их выдвижения на исходные позиции до самого момента нападения не должны были знать, с какой целью они совершают марш. «Только в тот день, когда начнётся реализация плана по дезорганизации прусской армии, войска узнают свою настоящую цель… Все прусские власти должны быть поражены ужасом и быстротой развития событий». Даву предполагал также захватить в Берлине самого короля. «Его взятие в плен столь важно, что я думаю, не стоит упускать это из виду», – писал маршал.

   Наконец, что касается Понятовского. Польские дивизии вместе с войсками из Данцига должны были нанести по Пруссии удар с тыла, однако Понятовскому не следовало ничего сообщать заранее. «Это не потому, что я ему не доверяю, – писал Даву, – я считаю его человеком надёжным и полностью преданным Вашему Величеству, но документ может валяться где-нибудь на столе, а в его стране есть очень ловкие женщины».

   Сам Даву понимает, что его план – это шедевр коварства, но он оправдывает это: «Я знаю, что ни одно слово из моего плана не соответствует тому, что можно назвать благородством, но это будет лишь платёж той же монетой прусскому правительству за его действия» ¹³.

   План Даву не был одобрен Наполеоном, уж очень вероломным он показался императору. К тому же пруссаки, чувствуя, что вокруг королевства собираются тучи, приняли решение пойти на соглашение с Наполеоном. 29 января 1812 г. посол Франции в Пруссии был уведомлён, что король готов принять требования императора французов. При этом выражалась надежда, что великодушный монарх по собственному побуждению дарует Пруссии некоторое снисхождение.

   Тотчас же начались конкретные переговоры по поводу заключения союза, и 24 февраля 1812 г. договор между Францией и Пруссией был подписан. Согласно условиям этого трактата Пруссия обязывалась выставить вспомогательный корпус в 20 тыс. человек, постоянно пополняющийся в случае убыли. Кроме союзного контингента, Пруссия должна была открыть свою территорию для прохода французских войск и предоставить большое количество провианта для армии. Согласно договору, пруссаки должны были поставить «400 тыс. квинталов^[60] пшеницы, 200 тыс. ржи, 12,5 тыс. риса, 10 тыс. сухих овощей, 2,2 млн квинталов мяса, 2 млн бутылок водки, 2 млн бутылок пива, 650 тыс. квинталов сена, 350 тыс. соломы, 200 тыс. мер овса, 6 тыс. лошадей под лёгкую кавалерию, 3 тыс. лошадей для кирасир, 6 тыс. лошадей для артиллерии и обозов, 3 тыс. запряжённых повозок и госпиталя на 15 тыс. больных».

   Впрочем, всё это прусские власти предоставляли не бесплатно. В союзном трактате было прописано: «В случае счастливого исхода войны против России, если, несмотря на желания и надежды обеих высоких договаривающихся сторон, эта война произойдёт, его императорское величество (Наполеон) обязуется доставить прусскому королю территориальное вознаграждение, чтобы возместить жертвы и убытки, которые (прусский) король понесёт во время войны» ¹⁴.

   Узнав об этих притязаниях пруссаков, Наполеон усмехнулся: «А клятва над гробом Фридриха?» Император намекал на трогательные излияния и клятвы Александра, Фридриха Вильгельма и королевы Луизы в потсдамской усыпальнице великого короля.

   Прусский союз обеспечил Наполеону небольшой воинский контингент, крупные материальные ресурсы и территорию, по которой свободно могли пройти его войска. Однако, добившись содействия королевства, император французов делал наступательную войну почти невозможной для Александра. У русских генералов отныне было ещё меньше соблазна начинать вторжение, ибо одной из главных их целей было объединение русских войск с прусскими. Наполеону казалось, что он выигрывает, получая дополнительные силы от Пруссии, но на самом деле он проигрывал. Впрочем, тогда этого никто не мог бы вообразить.



   Австрия

   Позиция Габсбургской монархии в будущем конфликте была самой взвешенной, строго мотивированной и отвечающей интересам своего государства. Здесь не было ни альковных историй, ни метаний из стороны в сторону, лишь последовательная, ясная линия, намеченная министром иностранных дел Меттернихом. У нас имеются великолепные документы австрийской внешней политики того времени, которые позволяют составить ясное представление о её развитии. Дело в том, что Меттерних очень много и подробно писал своему государю о внешнеполитических планах, а Франц с этими планами всегда соглашался. Доклады министра написаны именно в то время, о котором идёт речь, они не являются мемуарами, написанными спустя много лет, или измышлениями посторонних лиц. Наконец, Меттерних, вне всякого сомнения, вёл в эти годы внешнюю политику Австрии, и поэтому его письменные размышления – это свидетельства первого лица, определявшего курс своего государства.



   ^{Ф. Жерар. Клемент Венцель Лотар фон Меттерних (1773—1859)}



   Кроме того, министр иностранных дел Австрии был одним из самых информированных людей в Европе в отношении внешнеполитических проблем. Во время бракосочетания эрцгерцогини Марии-Луизы он приехал в Париж и оставался там несколько месяцев. В это время он постоянно встречался с Наполеоном, и не просто встречался, а вёл с императором долгие, можно сказать даже, удивительно долгие беседы. В эти годы Наполеон сильно изменился физически и морально. Некогда сухощавый, энергичный, до крайности целеустремлённый первый консул превратился в человека, который если не рано состарился, то, по крайней мере, изменился больше, чем можно было ожидать в его возрасте. Ему было всего лишь сорок с небольшим, а он уже сильно пополнел. К его твёрдой воле добавилась самоуверенность, но самое удивительное, что император стал на редкость болтлив. Впрочем, для того чтобы реализовать этот маленький порок, ему нужен был хороший, высокообразованный, интеллектуальный собеседник, умеющий при этом слушать. Меттерних идеально отвечал этим параметрам. Блистательно образованный, тонкий дипломат, он великолепно понял эту особенность Наполеона и сумел стать чуть ли не его наперсником, которому император, чем дальше, тем больше излагал свои проекты.

   Сложно понять, было ли это удивительной наивностью, или удивительной самоуверенностью, или тем и другим вместе, но Наполеон фактически раскрыл многие свои секреты в разговорах с человеком, который возглавлял политику государства, воевавшего с Францией 4 раза менее чем за 20 лет! Более того, который вовсе не исключал, что его держава рано или поздно снова вступит в вооружённую борьбу с Наполеоном! Но, как ни странно, несмотря на это император очень откровенно излагал лукавому австрийцу свои идеи и планы. Так что свидетельства Меттерниха являются ещё и первостепенным источником по истории этой эпохи.

   Итак, что же австрийский министр предполагал делать в случае будущего конфликта России и Франции? Он писал, что существуют «три возможных решения: союз с Россией; настоящий союз с Францией при энергичном ей содействии; нейтралитет Австрии».

   По поводу перспективы союза с Россией Меттерних абсолютно бескомпромиссен: «Первый вариант невозможно учитывать в наших расчётах. Военные силы Вашего Величества будут парализованы даже до того, как мы успеем их применить. Враг вступит в столицу империи, Галиция восстанет… Что же касается… помощи со стороны России, история предыдущих войн уже показала, чего можно ожидать от этой державы».

   Меттерних отбрасывает также и идею полного и откровенного союза с Наполеоном, считая, что такой союз неприемлем для Австрии, ибо нанесёт ущерб тому порядку вещей, который Габсбурги, по его мнению, представляют в Европе. Под «порядком вещей» Меттерних подразумевает легитимную монархию – её строй и её ценности.

   Наконец, Меттерних считает, что абсолютный нейтралитет также невозможен. Почему? Министр иностранных дел уверен, что в будущей войне у России нет никаких шансов. Он говорит: «По моему мнению, Польша является гарантией будущей победы Франции в войне с Россией». Ибо восстание поляков на территориях западных губерний Российской империи неизбежно, и оно «разожжёт пламя, которое распространится до самых пределов старой Польши… Наполеону достаточно сказать слово, чтобы Польша возродилась как значительное и могучее государство. Чтобы это сделать, он не нуждается в нашей помощи…»

   Из всего этого тонкий австрийский политик делает вывод, что оставаться в стороне от подобной ситуации было бы просто абсурдно. Тем более что Меттерних не видит в восстановлении Польши вреда для Австрии. Более того, он отмечает: «Я считаю, что у нас есть выгода в возрождении этой старой монархии».

   Соответственно, министр полагает, что самое правильное – это занять промежуточную позицию между безусловным союзом с Наполеоном и нейтралитетом. Принять участие в войне, но делать это, если так можно выразиться, без фанатизма. За своё участие в военной кампании попросить серьёзное вознаграждение. Прекрасно понимая, что следствием победы Наполеона будет восстановление Польши, и что в этом случае для Австрии некогда отторгнутые земли Речи Посполитой станут невозможной обузой, он заранее соглашается с тем, чтобы отдать Галицию будущей возрождённой Польше. Зато в качестве компенсации потребовать от Наполеона возвращение всех иллирийских провинций. «Выгоды границы, которая снова вернёт нам контакт с Италией и Тиролем… несравненны по выгодам с границей, которая соединяет нас с Россией. Мы снова займём среди европейских государств то место, которое мы потеряли в последнее время» ¹⁵.

   С мнением Меттерниха вполне согласовывалось мнение большинства представителей австрийской элиты. Майор Прендель, посланный с дипломатической и разведывательной миссией в Австрию, докладывал, что сторонников «доброго дела», как на жаргоне европейской аристократии называлась война с Наполеоном, в Вене не очень много, зато весьма влиятельна группировка сторонников эрцгерцога Карла, в которую также входят генерал Грюне, генерал Радецкий, генерал Дука и другие. «К партии эрцгерцога примыкают все крупные землевладельцы этой страны, которые из-за своего эгоизма забывают общее благо и боятся опустошения их земель французами (в случае войны с Наполеоном)». Эта влиятельная группировка австрийских элит поддерживает Меттерниха, который очень недоброжелательно смотрит на возможность усиления России, в частности, как сообщает Прендель, министр заявил: «Если согласиться с тем, чтобы турки отдали России Молдавию и Валахию, австрийцам придется обходиться без мяса, а кавалерии без лошадей (турецкие провинции были крупным поставщиком продовольствия и коней в Австрию)» ¹⁶.

   В результате действия Австрии по отношению к русско-французскому конфликту были продуманными и строго следовали заранее намеченной линии. Когда граф Шувалов, посол России в Австрии, сделал Меттерниху первые предложения о союзе, последний разыграл наивность: «Как вы будете сочетать подобный союз с Австрией, – спросил он, – с теми отношениями, которые существуют у вас с Францией? Неужели ваш союз с Наполеоном уже не существует?» ¹⁷

   В ответ Шувалов начал говорить, что альянс России и Франции продолжает оставаться самым надёжнейшим, но всё же хотелось бы на всякий случай иметь и австрийский союз. Меттерних ушёл от прямого ответа. Зато своему императору он написал довольно жёстко: «Россия, которая вела в последнее время самую неудачную политику, оказалась в ситуации, когда она стала опасна для её соседей и бессильной против Франции. У этого государства (России) нет денег, нет внутренней связи, оно обращается к нам за помощью, не имея возможности оказать нам реальную помощь со своей стороны» ¹⁸.

   Не следует поэтому удивляться, что переговоры между Францией и Австрией не должны были встретить принципиальных затруднений. К тому же Наполеон и не надеялся получить от Габсбургской монархии какую-то слишком уж активную помощь. Ему достаточно было некоторого содействия этой страны. Первые предложения о союзе поступили австрийскому послу в Париже в ноябре 1811 г. В ходе переговоров Наполеон обещал Австрии возвращение иллирийских провинций и даже Силезии, в случае если Пруссия вздумает изменить свою позицию. 14 марта 1812 г. министр иностранных дел Франции Маре и австрийский посол Шварценберг подписали договор о союзе, который был ратифицирован 10 дней спустя в Вене. Австрия обязывалась выставить для будущей войны 30-тысячный контингент. Наполеон поначалу желал больше войск, но австрийцы поплакались о своей бедности, и император вполне удовлетворился и этим. Договор предполагал, что австрийские войска будут действовать отдельным корпусом под командованием австрийского генерала. Интересный факт: несмотря на то что австрийские войска должны были сражаться в рядах Великой Армии, территория Австрии объявлялась нейтральной и не участвующей в боевых действиях.

   Франко-австрийский союз был тайным, однако всё тайное когда-то становится явным, и Александр узнал об этом соглашении благодаря тому, что дипломатический представитель Габсбургской монархии в Стокгольме барон Нейперг информировал шведские власти о подписании франко-австрийского договора. С учётом того, что уже говорилось о Бернадоте, можно было не сомневаться, что эти сведения будут тотчас же переданы в Россию. Известие о том, что австрийцы окажутся союзниками Наполеона, стало ещё одним доводом для Александра, чтобы отказаться от наступательных планов.



   Турция

   Что касается позиции Турции, она определялась не столько дипломатическими расчётами, сколько событиями продолжающейся русско-турецкой войны. Успехи русской армии в 1809 г. были недостаточны для принуждения Турции к миру. Потому российское правительство решило усилить войска на дунайском театре военных действий, а также произвести смену командующего, несмотря на то что генерал Багратион покрыл себя славой в ходе предыдущей кампании. Во главе армии был поставлен генерал граф Николай Михайлович Каменский, восходящая звезда русского полководческого искусства.

   Молодой полководец был сыном фельдмаршала Михаила Каменского, который отличился в войнах России второй половины XVIII в., но к концу своей военной карьеры совсем выжил из ума и дошёл до того, что бросил подчинённую ему армию в декабре 1806 г. накануне Пултуского сражения. Это не помешало его сыну снискать заслуженные лавры в ходе войны со Швецией в 1808–1809 гг., где он проявил себя на редкость талантливым и отважным военачальником. 17 ноября 1809 г., когда ему ещё не исполнилось тридцати трех лет, он стал уже полным генералом. Теперь при дворе надеялись, что таланты и харизма этого человека помогут решить участь кампании. В его распоряжении оказалась внушительная военная сила. Для борьбы с турками было выделено около 100 тыс. человек. В составе армии Каменского было 142 батальона пехоты, 117 эскадронов и 10 полуэскадронов кавалерии, 108 казачьих сотен и 108 артиллерийских орудий. Сверх того, ему было подчинено 140 боевых судов дунайской флотилии.

   С этими силами Каменский перешёл в решительное наступление. Части генерала Засса, переправившись через Дунай, 19 (31) мая овладели крепостью Туртукай. Брат Каменского, также известный генерал, во главе своего корпуса совместно с отрядом генерала Маркова 22 мая (3 июня) отчаянным штурмом взял крепость Базарджик, уничтожив большую часть гарнизона и взяв в плен более 2 тысяч турок. Наконец русские войска осадили знаменитую крепость Силистрию, которая сдалась 30 мая (11 июня) 1810 г. Правда, штурм другой турецкой крепости, Шумлы, обернулся кровавой неудачей. Это не помешало Каменскому повести свои войска на приступ другой турецкой крепости Рущук. Однако и тут он потерпел поражение. Штурм 22 июля (3 августа) 1810 года буквально захлебнулся в крови. Здесь русская армия потеряла 3 тысячи убитыми и более 5 тысяч ранеными, то есть половину всей армии, сосредоточенной под Рущуком!



   ^{Кампания русской армии на Дунае в 1810 г.}



   Однако жестокие неудачи не сломили дух молодого полководца. Он снова перешел в наступление и 26 августа (7 сентября) у Батина полностью разгромил 30-тысячную турецкую армию. Вслед за этой убедительной победой Каменского 15 (27) сентября пал Рущук, и, наконец, поздней осенью русским войскам удалось овладеть крепостями Никополем, Плевной и Ловчей. В результате в ходе успешной кампании 1810 г. русская армия нанесла туркам серьёзное поражение и овладела всей линией придунайских крепостей. Оставалось теперь сделать только один бросок вперёд, разбить немногочисленные силы противника и триумфально вступить в Константинополь…

   Но именно в этот момент Александр I принял решение снять пять дивизий с дунайского фронта и направить их к западным границам!! Некоторые русские историки изображают ситуацию таким образом, что якобы Наполеон сорвал неминуемый успех русской армии на турецком театре военных действий. Но из сказанного на страницах этой книги очевидно, что инициатива переброски русских войск с юга на запад принадлежала исключительно царю. Это передвижение войск не только не было вынужденной мерой в связи с угрозой границам России, но, наоборот, послужило главной причиной появления подобной угрозы.

   Вне всякого сомнения, к началу 1811 г. отношения между Россией и Францией стали вконец плохими. В воздухе явно пахло порохом. Можно даже сказать, что Наполеон становился опасным для русской империи, но той пружиной, которая привела в действие механизм начала подготовки к войне, стала именно передислокация русских войск с Дуная в западные губернии.

   Таким образом, решение императора Александра I нельзя назвать иначе как настоящим ударом по интересам России. В тот момент, когда русские войска имели все шансы решить многовековой спор с Османской империей окончательно и бесповоротно, Александр решил напасть на герцогство Варшавское.



   ^{Генерал от инфантерии Н. М. Каменский (1776-1811)}



   Теперь на дунайском театре вместо девяти дивизий осталось всего лишь четыре дивизии с ослабленной кавалерией. В общей сложности – не более 46 тысяч человек. Кроме того, граф Николай Каменский тяжело заболел. Его увезли в Одессу, где он и скончался в мае 1811 г.

   Во главе армии был поставлен выдающийся полководец и дипломат Михаил Илларионович Кутузов. Естественно, что с теми силами, которые остались в распоряжении Кутузова, не было никакой возможности вести решительную наступательную войну, в лучшем случае можно было надеяться удержать занятые позиции.

   И действительно, Кутузов принял оборонительную стратегию, а армия визиря, собравшись к югу от Рущука, начала наступление. Атака, предпринятая турками на Рущук 22 июня (3 июля) 1811 г. была отбита, однако, несмотря на этот успех, русский полководец ушёл со своей армией за Дунай. В ночь с 28 на 29 августа (с 10 на 11 сентября) турки частью войск переправились через эту водную преграду. Кутузов не стал вступать в открытый бой, а окружил армию визиря кольцом укреплений.

   В этот момент к русскому полководцу прибыли на помощь подкрепления. 9-я и 15-я пехотные дивизии, совершив бесполезную многомесячную прогулку, опять вернулись к Дунайской армии. Дело в том, что летом 1811 г., как уже упоминалось, царь принял решение о том, что он будет вести оборонительную войну. Нападение на герцогство было отменено. Что же касается обороны, было абсолютно очевидно, что никакой войны в течение 1811 г. Наполеон начать не может, и, следовательно, войскам, стоящим на западной границе, нечего будет делать как минимум до весны следующего года. В соответствии с этим две упомянутые дивизии были отправлены обратно.

   Конечно, их появление не могло уже вернуть кампанию в то русло, в котором она могла бы идти в случае, если бы Александр не лишил Дунайскую армию половины её личного состава. Но, тем не менее, помощь подоспела не без пользы. 2 (14) октября 1811 г. отряд генерала Маркова, заблаговременно переправившийся на южный берег Дуная, внезапно атаковал оставшиеся там турецкие отряды. Разгромив неприятеля, Марков замкнул окружение турок на северном берегу, поставив свои батареи вдоль реки, прямо напротив расположения войск визиря. Турецкая армия, окружённая со всех сторон, лишённая подвоза продовольствия, вынуждена была капитулировать. Из 22,7 тысяч турецких солдат, переправившихся на северный берег, 25 ноября (7 декабря) 1811 г. сдалось лишь 8,5 тысяч человек, так как остальные дезертировали, умерли от болезней, голода и ран или находились в госпиталях. ¹⁹

   После капитуляции между сторонами было заключено перемирие, и начались переговоры о мире. К этому моменту стало понятно, что отношения между Россией и Францией вот-вот перерастут в войну, и поэтому турки, несмотря на тяжёлое поражение, были неуступчивы. Однако сам факт переговоров и их, в конечном итоге, успешное завершение лучше всего свидетельствуют об отношении Наполеона к войне с Россией. Несмотря на то что в начале 1812 г. войска, как русские, так и французские, в полную силу готовились к войне, сам Наполеон еще не решил окончательно, насколько ему необходима эта война. В противном случае он ни за что не допустил бы успешного завершения русско-турецких переговоров. Да, без сомнения, туркам давали понять, что им не следует слишком торопиться с заключением мира, ведь в это время русские войска были собраны на границе, а французские находились на марше. Однако до февраля 1812 г. туркам не было направлено никакого ясного, однозначного документа, который подтверждал бы намерения Наполеона начать войну с Россией. Что же касается англичан – они развили бурную деятельность, обещая султану помощь и щедро оплачивая участников переговоров с турецкой стороны. В частности, был подкуплен турецкий драгоман^[61] князь Мурузи.

   Наполеон пожинал плоды своей тильзитской политики. Конечно, после начала испанской кампании и, тем более, после Эрфуртской встречи речь не шла уже о перспективе передачи России Константинополя и проливов. Но даже в конце 1810 г., когда русско-французская война стала во весь рост на повестку дня, Наполеон продолжал соблюдать обязательства, которые он принял по отношению к царю в Эрфурте, а именно согласие на то, что Россия займёт всю территорию Османской империи вплоть до Дуная (вся территория современной Молдавии и Румынии) и при этом не будет пытаться захватить Сербию.

   В разговоре с Меттернихом в середине 1810 г. французский император ещё раз подтвердил это: «Я подписал обязательства, и у меня нет никаких причин и поводов, чтобы их нарушать. Эти обязательства стали для меня обременительны, и я предвижу, что они повлекут за собой ущерб для Франции, но Вы знаете, почему в своё время я их подписал. Отказаться теперь от этих обязательств – значит тотчас же дать России повод для войны, что вовсе не соответствует моим желаниям. Кроме того, если я сделаю такое, у меня не будет права надеяться на то, что мне будут верить. Какие гарантии смогу я Вам дать однажды, если я буду нарушать свои обязательства из-за того, что обстоятельства изменились?» ²⁰

   Естественно, что время тильзитской дружбы безвозвратно ушло в прошлое, и Наполеон заявлял в том же разговоре: «Я не потерплю приобретения (Россией) и дюйма земли на правом берегу Дуная». Тем не менее вряд ли турки пришли в большой восторг от того, что Наполеон соглашался на огромное расширение российской территории за счёт Османской империи. Кстати, туркам была хорошо известна речь императора, обращенная к депутатам законодательного корпуса, где он заявлял: «Мой союзник и друг, император России, присоединил к своей обширной империи Финляндию, Молдавию, Валахию и один из округов Галиции. Я не жалею ни о чём, что могло бы идти на благо этой империи. Мои чувства к её великому монарху полностью согласуются с моей политикой». Наконец, турецкая сторона была проинформирована и о тех предложениях, которые Наполеон делал Александру по поводу раздела Османской империи. В этой ситуации знаки со стороны французских дипломатов, подаваемые туркам о желательности того, чтобы они не заключали мир с русскими, были недостаточны.

   Только 15 февраля 1812 г., в тот момент, когда были уже отданы приказы о концентрации Великой армии, представителю Франции в Константинополе Латур-Мобуру были направлены полномочия, необходимые для того, чтобы попытаться спешно заключить союз с Османской империей, но это уже не изменило хода русско-турецких переговоров.

   Впрочем, несмотря на всё английское золото, неудачи турецких войск и предшествующую позицию Наполеона, турецкая сторона не подписывала мир. Как-никак, перспектива огромного русско-французского конфликта не могла не заставить турецкие правящие круги задуматься. В этой ситуации опять-таки вступил в дело случай.

   Недовольный медленным ходом переговоров царь решил отстранить Кутузова от командования и передать руководство армией и ведение переговоров адмиралу Чичагову. Известно, что Александр I, если очень мягко сказать, недолюбливал Кутузова. Отсылая адмирала Чичагова на место нелюбимого полководца, царь сказал: «Мир с Турцией никак не удаётся заключить. Безобразия наших войск в Молдавии и Валахии довели до отчаяния жителей этих краёв… Кроме того, я полагаю, что нынешний командующий, автор всех этих несчастий, не способен добиться результатов, которые требуют энергии, доброй воли и быстроты в исполнении…» ²¹

   Чичагов покинул Петербург 2 (14) мая 1812 г. До его приезда в Бухарест оставалось лишь несколько дней, когда 16 (28) мая 1812 г. договор был подписан с одной стороны Кутузовым, с другой стороны – турецким уполномоченным Ахмед-Пашой.

   Без сомнения, Кутузов был прекрасным полководцем и тонким дипломатом, однако сусальная картинка доброго «дедушки Михаила Илларионовича» и идеального народного героя, если очень мягко сказать, весьма далека от истины. Кутузову были вовсе не чужды многие человеческие слабости. Он не просто любил деньги, но не пренебрегал возможностями не слишком честно обогатиться, он любил женщин и жил в Бухаресте в роскоши, окружённый настоящим гаремом… Но ещё важнее то, что Михаил Илларионович не особенно любил утруждать себя прозаическими заботами о снабжении вверенных ему войск и о поддержании среди них дисциплины и порядка. Результатом стала распущенность в его армии, которую подтверждают все источники.

   Чичагов не был великим полководцем, скорее наоборот, зато он был довольно честным человеком. В своих мемуарах он описывает состояние армии, которую он получил под команду: «Проезжая по Молдавии и Валахии, я заметил покинутые дома, и я узнал, что их собственники бежали от реквизиций и от бесчинств солдат. Многие скрывались в лесах… Дисциплина столь разболталась, что грабёж был в порядке вещей, и военнослужащие забирали всё, что они считали необходимым. Я был вынужден примерно наказать солдат, которые были назначены мне в охрану, так как они отнимали силой провизию в домах, находящихся рядом с моим» ²².

   Кроме этого, Кутузов никогда не делал подарки конкурентам. Узнав о том, что к армии должен прибыть его преемник, Михаил Илларионович решил любой ценой заключить мир. Объективно эта поспешность оказалась мотивированной, так как мир был подписан менее чем за месяц до начала боевых действий на западной границе, однако поспешность Кутузова объяснялась прежде всего личными соображениями.

   Мир был действительно странным, если учитывать огромные жертвы, которые были принесены Россией, и успехи, одержанные русской армией в ходе кампаний 1809–1811 гг. Вместо княжеств Молдавии и Валахии Оттоманская Порта уступала России лишь часть Молдавского княжества, которое позже стало называться Бессарабией. Граница между Российской империей и Оттоманской империей устанавливалась по реке Прут. Понятно, что это очень и очень далеко от того, что планировалось изначально, и от того, на что в своё время дал согласие Наполеон (напомним, что речь шла о приобретении всей занятой русскими войсками территории до самого Дуная).

   Шестая статья договора обязывала Россию возвратить Турции завоёванные крепости на берегу Чёрного моря, Анапу и Поти, а также город Ахалкалаки. Россия сохраняла за собой Сухуми и территории западной Грузии. Зато договор возвращал Сербию под османское иго. Все крепости должны были быть переданы туркам, горящим желанием отомстить сербам за их национально-освободительное восстание.

   В общем и целом Бухарестский мир трудно назвать выгодным для России, тем не менее, в ситуации, которая сложилась весной 1812 г., даже такой мир, даже заключённый по личным мотивам, нужно признать скорее успешным.

   Подводя итог, можно сказать, что дипломатическая битва была в целом выиграна Россией. Используя просчёты наполеоновской дипломатии, Александр сумел добиться безопасности своих стратегических флангов в предстоящей борьбе. Более того, кажущийся успех Наполеона, вынудившего Пруссию и Австрию принять его сторону, обернулся в действительности неудачей для французского императора. Именно присоединение последних двух стран к лагерю наполеоновской Европы заставило царя отказаться от наступления и лишило Великую Армию возможности стремительным ударом разгромить силы Александра. Но об этом в следующей главе.