Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Ричард Холланд.   Октавиан Август. Крестный отец Европы

XI. Закат республики

Разгром войск Брута и Кассия у Филипп принято считать концом республики. Образование Римской империи как огромной монархической державы, управляемой одним человеком, считается в какой-то степени неизбежным следствием недолгого переходного периода — периода Второго триумвирата. Подобная точка зрения возможна лишь в далекой ретроспективе. Непосредственно после сражений при Филиппах Италию до такой степени сотрясали местные гражданские столкновения и социальные раздоры — несмотря на всеобщее стремление к миру (среди тех, кого переселения непосредственно не затронули), что это могло кончиться возвращением к какой-либо форме олигархической республики или же разделением страны на два или больше отдельных государства.

События при Филиппах принято считать поворотным пунктом еще и потому, что письменные источники после них становятся значительно скуднее. Современные историки обычно сразу переходят к битве при Акции в 31 году до нашей эры, когда потерпели окончательное поражение Антоний и Клеопатра.

Пресловутая «римская революция» если и была вообще — в виде восстания рядовых граждан против правительства, — то это, несомненно, произошло, когда земледельцы и городское население в 41 году до нашей эры поднялись одновременно во многих частях Италии, стремясь не допустить захвата их наделов и домов бывшими легионерами. Они боролись с властью триумвирата отчасти во имя республики, в восстановлении которой видели наиболее верное средство удержаться на своей земле.

Восстание провалилось, а у истории нет времени для побежденных.

Применив грубую силу, отслужившие легионеры в конце концов захватили имущество, обещанное им триумвирами. Часто им приходилось перешагивать через трупы бывших владельцев, людей, ничем не заслуживших, чтобы их подвергли столь беспощадному грабежу и низвели до положения бездомных и нищих. Происходил широкомасштабный передел собственности, причем представители низших слоев получали дома и поля не только людей более высокого положения, но иногда и людей такого же, как они сами, сословия. То не была пролетарская революция в марксистском понимании. Солдаты-пролетарии лишь получали от Октавиана и Антония плату по контракту — за военные действия против оптиматов.

Антоний, бесспорный победитель битвы при Филиппах, выбрал более подходившую для него задачу — навести порядок в пребывающих в страхе и разорении восточных землях империи. Он не стал возвращаться с Октавианом в Италию, а сразу поспешил на восток, надеясь собрать деньги для выплаты ветеранам наградных, помимо обещанных земель. Антоний взял с собой восемь легионов, два из которых позаимствовал у своего младшего коллеги, а остальным легионерам предстояло вернуться на родину. Число их сильно увеличилось благодаря сдавшимся солдатам противника. Антоний понимал, что Октавиану с таким количеством людей придется весьма нелегко — у него теперь насчитывалось до ста семидесяти тысяч солдат, гораздо больше, чем нужно. Кормить их и одевать во время зимнего перехода через македонские горные районы, а потом переправлять через Адриатику — та еще головная боль для полководца.

Октавиан, как говорят, добровольно взял на себя эту задачу. Хотя подобную версию, вероятно, придумали позже, с целью подчеркнуть его заботу о ветеранах и замазать неприглядную правду: в то время он пользовался куда меньшим авторитетом, чем Антоний.

Если же Октавиан и вправду охотно взялся за подобный труд, это говорит о его удивительной политической зрелости. Дважды его решение чуть не стоило ему жизни: полководцу пришлось столкнуться с разъяренными солдатами — и своими, и Антония. Зато успешно выполнив задачу, Октавиан приобрел такой большой политический капитал, какого не было ни у его предшественников, ни у соперников.

Прежде чем разделиться и двинуться каждый своим путем, оба триумвира произвели новый раздел провинций, дабы привести его в соответствие с новым, более высоким статусом Антония и прибавить земель Октавиану — за счет Лепида. Помимо восточной части страны Антоний получил всю Галлию по другую сторону Альп, но согласился, что северная Цизальпинская Галлия отныне перестанет считаться провинцией и будет частью римской Италии и управляться из столицы, как изначально планировал Юлий Цезарь. Октавиан забрал у Лепида Испанию; Лепида подозревали в предательских переговорах с Секстом Помпеем. Судьбу Лепида предстояло решить младшему полководцу. Если окажется, что Лепид невиновен — получит мятежную провинцию Африку.

По пути в Рим здоровье Октавиана продолжало ухудшаться. До Рима дошли слухи, что он умер в горах Македонии. Октавиан двигался вперед, хоть и с частыми остановками, затем перенес трудное плавание через Адриатику до Брундизия. Здесь он ненадолго задержался, чтобы набраться сил. Следовало дать знать о себе сенату: многие сенаторы разрывались между ликованием и скорбью — в зависимости оттого, верили они в его смерть или выздоровление. Октавиан писал, что возвращается в добром расположении духа и будет вести себя, как и его приемный отец. Это было правдой, во всяком случае, на тот момент. Ведь при поддержке сената провести переселение будет проще.

Октавиан заставил сенаторов, большинство из которых ранее сочувствовали побежденным, праздновать события у Филипп как большую победу Рима; не такое уж суровое наказание для тех, кто только и мечтал, чтобы убийцы Юлия Цезаря расправились с его наследником.

Явившись в Рим ранней весной 41 года до нашей эры, Октавиан имел при себе экземпляр договора с Антонием — подписанный и с печатями. Он показал его двум новым консулам — Сульпицию Изаурику и брату Антония Луцию, а также Лепиду — чтобы заручиться их содействием. Помощь их была незначительной и недолгой. Изаурик, разумеется, злился на Октавиана за то, что тот отверг его дочь Сервилию. Патрицию Лепиду наверняка было противно оправдываться перед молодым выскочкой и стараться вернуть его расположение. Октавиан решил поверить Лепиду, и, таким образом, тот остался в числе триумвиров.

Луций сначала помогал Октавиану вместе со своей невесткой Фульвией. Оба, по-видимому, надеялись, что благодаря недавнему браку Октавиана с Клодией они, как ближайшие члены семьи, разделят с ним власть. Они сильно недооценили характер и решимость молодого человека. Октавиан уже оправился от болезни и не собирался ни с кем делиться властью — разве что по необходимости — и уж точно не с тещей, которая к тому же позволяла себе кричать на зятя. Вскоре и Фульвия, и Луций начали активно ему препятствовать с помощью агента Антония — Мания. Пока они держались в рамках закона, Октавиан ничего поделать не мог, не рискуя окончательно рассориться с Антонием. Однако они стали действовать очень грубо и откровенно, и Октавиан заподозрил, что за их сопротивлением стоит сам Антоний.

Возможно, он был и прав — во всяком случае, Антоний наверняка проинструктировал их, пока он сам в отъезде, защищать его интересы. Ведь он не мог не понимать, что идет на определенный риск, оставляя Октавиану значительно большее, чем у него самого, войско; наверное, тут сыграло роль мнение Антония о полководческих способностях Октавиана — то есть об их отсутствии. Давал ли Антоний Фульвии и Луцию дальнейшие распоряжения о том, как поступать в конкретных обстоятельствах, — сказать трудно, учитывая возможности тогдашней связи; однако и исключить такое предположение нельзя. Оба, разумеется, утверждали, что действуют в интересах Антония, хотя некоторые из его старших легатов, командовавших галльскими легионами, выказывали по этому поводу серьезные сомнения.

Многие современные защитники Антония, такие как Сайм, считают, что нарушить торжественно заключенный договор было не в его характере и принципах; Сайм винит во всем Фульвию. «Она желает одержать верх — если не уничтожить, то хотя бы дискредитировать этого строптивого вождя цезарианцев, — пишет он, — и добыть власть для своего отсутствующего и ничего не подозревающего супруга, власть, которая его едва ли интересует».

При тщательном анализе становится ясно: доказательств участия Антония в интриге нет, как нет и доказательств противоположного, однако его желание избавиться от опасного соперника сомнений не вызывает. В прошлом Октавиан не раз мешал его возвышению и мог помешать снова. Вероятно, Антоний надеялся, что бывший враг потерпит полное поражение с расселением легионеров и окончательно утратит авторитет.

Дело, за которое взялся Октавиан, представляло поистине геркулесов труд. В стране творился хаос. Толпы ветеранов желали немедленно получить все восемнадцать городов, обещанных им в качестве награды. Гражданские власти, вполне естественно, требовали, чтобы это бремя несла вся Италия, и тем, кого лишают земли, следует выплатить компенсацию. Между разоряемыми земледельцами и грабителями-ветеранами компромисс был невозможен.

Противостояние, начавшееся с потасовок и проломленных голов, вылилось в смертельные бои на улицах и в прилегающих к городам полях и садах.

Повсюду царил голод. Земли во многих областях по многу лет оставались невозделанными, рыскали в поисках съестного банды убийц; Секст Помпей перехватывал в море корабли, шедшие в Италию с зерном, и устраивал набеги на сушу — забирал все, что удастся найти. Выселенные крестьяне и мелкие землевладельцы отправлялись в столицу, часто ведя с собой большие семьи, чтобы правители видели их ничем не заслуженные бедствия. Почему их согнали с собственных земель точно скот? Жители Рима плакали от жалости, но помочь не могли — они и сами голодали.

Сенаторы тем временем давили на Октавиана, чтобы конфискация земель их не коснулась, и поскольку Октавиан без их поддержки не мог справиться с расселением своих все более неуправляемых солдат, он уступил.

Греческий историк Аппиан, описывая сцены всеобщих страданий и разрухи, подчеркивает, что простые люди понимали: недавние войны велись не в интересах республики, а против народа и ради изменения государственного строя. Настоящая причина для создания такого множества солдатских поселений вовсе не вознаграждение легионеров за верную службу, а основание колоний опытных воинов, готовых служить своим правителям, если в будущем возникнет такая нужда. Именно так дело обстояло для Октавиана. Для Рима происходящее означало отмирание демократии, пусть даже она и существовала в ограниченном виде.

Стараясь не допустить худшего, наш деятельный молодой человек отправился в поездку по стране. Выселяемым земледельцам было бесполезно доказывать необходимость подобной политики, но Октавиан надеялся убедить их, что лучше уступить добровольно, чем погибнуть от рук легионеров, твердо намеренных заполучить обещанную награду.

Во многих местах солдаты захватывали больше, чем им полагалось, и выбирали лучшие земли, не обращая внимания ни на чьи протесты, в том числе и Октавиана. Свое новое правительство, пишет Аппиан, солдаты презирали, ибо оно не могло утвердиться без их помощи; в то же время им приходилось его поддерживать, ведь от правительства зависело, будет ли закреплено законом обладание отнятыми землями.

Среди всего этого хаоса брат Антония Луций пытался ради собственной выгоды столкнуть две стороны. Как консул он разглагольствовал перед бывшими легионерами, которые сражались под командованием его брата, что они не получат обещанного, пока за дело не возьмется сам Антоний. Октавиан понимал: всякое серьезное промедление с раздачей земель приведет к еще большим беспорядкам. На море неспокойно; а пока он отправит Антонию письмо сушей и дождется ответа, пройдут месяцы. И Октавиан разрешил взрывоопасную ситуацию, позволив, против ожиданий, сторонникам Антония возглавить некоторые из военных поселений.

Если легионерам казалось, что с ними обошлись несправедливо, они становились неуправляемы — Октавиан знал это по собственному опыту. Однажды в театре некий солдат занял место, предназначенное для всадников, и Октавиан приказал его прогнать. Тут же разошелся слух, что солдата казнили. Октавиана окружила толпа его товарищей, жаждущих мести. Он избежал гибели, пишет Светоний, только благодаря своевременному возвращению солдата. В другой раз Октавиан опоздал на назначенную с ветеранами встречу; они убили центуриона, который пытался оправдать опоздание своего полководца, и бросили его тело в Тибр. Друзья советовали Октавиану не ходить на эту встречу, но он решил рискнуть. Отвернувшись от мертвого тела — ветераны вытащили его из реки и положили на виду, — он наделял их землями и укорял за убийство центуриона. Видя его спокойствие, солдаты стали его восхвалять.

И вот в такой ситуации Луций решил встать на защиту разоряемых земледельцев и собственников. Он заявил о своем законном консульском праве набирать войска без чьего-либо разрешения. Обрадованные поддержкой действующего консула, те, кто пытался разрозненными силами оказать сопротивление, стали собираться под его знаменем. К Луцию устремились многие из оставшихся оптиматов — врагов Октавиана. Против молодого триумвира вдруг образовалась целая коалиция из приверженцев Антония, оптиматов, и отчаянных бунтовщиков, которым стало нечего терять.

Фульвия поначалу противилась такой резкой перемене курса — с поддержки ветеранов на помощь их противникам. Если верить Аппиану, передумать ее заставил Маний, который утверждал, что Антоний, ставший любовником Клеопатры, не покинет Александрию, пока в Италии все спокойно. Тут отражен типичный для того времени предрассудок — если, мол, женщина занимается политикой, то движут ею исключительно личные чувства, в данном случае ревность. Антоний, возможно, уже успел приехать в Египет, но вряд ли вести о его связи с царицей могли достичь Рима.

Большую часть 41 года до нашей эры Антоний наводил порядок в восточных областях, пострадавших от безжалостной тирании Кассия и Брута. Хроникеры того времени много пишут о его (вероятно, заслуженной) славе пьяницы и распутника, равно как и о его любви к восточной экзотике. Когда Антоний торжественно въезжал в Эфес — большой город в провинции Азии, — его приветствовали, как бога Диониса (Вакха). Впрочем, и о делах он не забывал. Антоний предъявил неслыханное требование: чтобы Азия выплатила ему подати на десять лет вперед, а в ответ на просьбы о милости позволил заплатить за девять лет и выплатить в течение двух лет вместо одного.

Те, кто противодействовал заговорщикам, получили возмещение. Антоний приказал освободить жителей Тарса, проданных в рабство ради уплаты податей Кассию, а также помог Лаодикее, Ксанфу, Ликии и острову Родосу. В Тарсе он встретился с Клеопатрой, которую вызвал из Египта, но не как с возлюбленной, а как с правительницей, чьи действия во время гражданской войны выглядели двусмысленно. Царице удалось убедить Антония, что четыре легиона, которые перешли в Палестине на сторону Кассия, она выслала на помощь Долабелле, а не убийцам Цезаря. Клеопатра обезопасила себя от любых обвинений, весьма эффектно обставив свое прибытие в Таре: царица плыла в ладье с пурпурными парусами и посеребренными веслами, она была в наряде Венеры, ее окружали маленькие мальчики с опахалами, изображавшие купидонов, а музыканты играли на флейтах и свирелях.

Сняв с себя все обвинения, Клеопатра одна вернулась в Египет. И только месяц спустя туда прибыл Антоний, который еще не стал ее любовником и поехал просто с целью добыть денег. Его жена вряд ли могла, находясь далеко, в Риме, иметь свидетельства его предполагаемой неверности. Если у Фульвии и были личные причины присоединиться к Луцию, то объяснялись они скорее всего неожиданным расколом в семье: после возвращения от Филипп Октавиан развелся с ее дочерью Клодией. В брачные отношения молодые не вступали; муж отослал Клодию к матери virgo intacta (девственницей). То была пощечина — и супруге и теще, — равно как и демонстрация враждебности к Антонию.

Офицеры-цезарианцы пытались сохранить порядок. Предварительный договор между Октавианом и Луцием расстроился, потому что многие его пункты не соблюдались. Было, однако, выполнено соглашение, касающееся Азиния Поллиона, который, как легат Антония, находился на севере Италии, что он беспрепятственно пропустит в Испанию шесть легионов Октавиана под командованием Сальвидиена Руфа. Другой легат, Вентидий, тоже полководец Антония, явно предпочитал сотрудничать с консулом Луцием, а не подчиняться триумвиру Октавиану.

Флот республиканцев под командованием Секста Помпея и Домиция Агенобарба по-прежнему совершал набеги на берега Италии. Если все вражеские силы объединятся и одновременно нападут на Октавиана, на их стороне будет огромный численный перевес.

Молодой человек так усиленно занимался вопросами расселения ветеранов, что совсем позабыл о необходимости укреплять свою власть. Ему следовало иметь достаточно легионов для защиты себя и своих сторонников в Риме — как от старых врагов, так и новых, которые заводились у него каждый день, иногда сотнями. Первейшая ошибка Октавиана — требовать, чтобы Сальвидиен повел в Испанию шесть легионов, даже после того, как Луций раскрыл карты. Быть может, получив такие обширные земли на западе, Октавиан возгордился и утратил способность рассуждать здраво? Теперь он спешно послал гонцов, чтобы вернуть эти шесть легионов, но было, видимо, уже поздно. То, что Поллион сделал однажды, он мог повторить: заблокировать идущему обратно в Италию Сальвидиену проход на узкой полосе побережья.

Таким образом, у Октавиана помимо немалого числа личных охранников оставалось лишь четыре его собственных легиона в Капуе. Он отправил один из них в Брундизий — якобы защитить этот юго-восточный порт от непрекращающихся нападений Агенобарба, а на самом деле задержать возможное вторжение Антония, которого ожидал и боялся. С целью противостоять угрозе Луция и Фульвии Октавиан начал также вербовать солдат по всей Италии, призывая вернуться в строй тех, кого он только что с таким трудом расселил. Чтобы им заплатить, Октавиан «заимствовал» деньги из храмовых сокровищниц. Фульвия тем временем самостоятельно набрала два легиона из ветеранов своего мужа и отдала их под командование Планку. Сама она со многими сенаторами и всадниками укрылась в Пренесте (современная Палестрина), к востоку от Рима. Фульвия носила меч и лично отдавала распоряжения солдатам, охранявшим город.

Никто из предводителей ни с той ни с другой стороны не удосужился спросить у солдат, желают ли они еще одну гражданскую войну сразу после того, как кончилась предыдущая. А они совершенно не желали. Цезарианцев всех мастей — и сторонников Антония, и сторонников Октавиана — объединяло одно стремление: прекратить бойню и вернуться к нормальной жизни и регулярному снабжению продовольствием. В результате произошла беспрецедентная демонстрация военных в защиту мира.

На Капитолийский холм поднялись тысячи ветеранов; для них словно не существовали ни сенат, ни магистраты, ни толпившиеся на Форуме римляне. Далее легионеры — как если бы они были законно созванным народным собранием — потребовали, чтобы им зачитали договор, заключенный Антонием и Октавианом. Этот документ, по их мнению, давал отличный шанс предотвратить войну. Если заставить подписавших соблюдать его условия, то и casus belli[17] не возникнет. Легионеры проголосовали за утверждение договора; Октавиан тоже присутствовал, но какова именно его роль в подготовке акции, не ясно. Он, конечно, одобрил решение ветеранов, а вот Луций грозил расторгнуть договор, хотя и твердил, что действует в интересах своего отсутствующего брата.

Затем легионеры — в условиях республиканской системы сенаторы-аристократы могли счесть это исключительно дерзкой узурпацией их законных прав — назначили себя судьями в разногласиях между Октавианом и Луцием. Чтобы придать своим действиям видимость законности, легионеры записали результаты голосования на табличках и отдали их на хранение весталкам. Затем, продолжая выполнять взятую на себя роль судей, они потребовали, чтобы Октавиан предстал перед ними в назначенный день, и послали такое же требование Луцию. Для встречи был выбран город Габии, неподалеку от Пренесте. Первым прибыл Октавиан. Опасаясь, что Луций приведет с собой большое войско, он выслал по дороге на Пренесте разведывательный конный отряд.

Произошло столкновение, в котором погибли несколько солдат из охраны консула. Луций, понятное дело, ехать дальше не захотел. Трибунал признал его и Фульвию виновными в раздорах, однако решение в пользу Октавиана вовсе не означало, что легионеры передумали и решили воевать против бывших товарищей. Для этой цели гораздо больше подходили мирные земледельцы.

А не были ли и собрание ветеранов на Капитолии, и суд всего лишь хорошо продуманным фарсом? Не были ли они, иными словами, тщательно подготовлены Октавианом с целью добиться поддержки и оттянуть столкновение, пока его шесть легионов не вернутся благополучно из неудавшегося похода в Испанию (что им и удалось)? Много чего можно подозревать, но ничего — доказать. Луций посмеялся над «сенатом в сапогах» и продолжил набирать войско. Октавиан, на седьмом небе оттого, что солдаты приняли его сторону, оставил для защиты Рима два легиона во главе с Лепидом, а сам отправился на север. Это была и тактическая, и стратегическая ошибка. Луций отправился другим путем на юг и с четырьмя легионами вошел в Рим. Лепид бежал к Октавиану, бросив оба легиона, которые и не пытались защищать город, а переметнулись к Луцию.

Консул созвал сенат и народное собрание, и в нем, конечно же, принимали участие и его солдаты. Им он приказал одобрить намерение Антония уйти из триумвирата и стать консулом, то есть отказаться от незаконной власти в обмен на законную. Сам Луций тем временем собирался наказать Октавиана и Лепида за противоправные действия в качестве триумвиров. Это был недвусмысленный призыв к восстановлению республики, и собрание провозгласило Луция императором. В ушах его еще звенели приветственные крики, когда он снова пошел на север, теперь уже с шестью легионами, собираясь объединить их с войсками, возглавляемыми легатами Вентидием и Поллионом.

Снова — теперь уже в последний раз — оптиматы почуяли победу. И снова им предстояло разочароваться. Секст Помпей, который командовал большими силами и контролировал морские пути, покидал Сицилию только ради пиратских вылазок, хотя в его лагере было много беженцев-оптиматов. Антонию предстояло вернуться в Италию лишь в следующем году. Планам Луция помешало прибытие в Италию квестора Антония — Марка Филиппа Барбация, который сообщил, что Антоний не одобряет тех, кто поднимает оружие на Октавиана и тем самым вредит триумвирату. По мнению Аппиана, Барбаций намеренно лгал, так как поссорился с Антонием, но, так это или нет, некоторые из сторонников Луция, поверив, что Барбаций говорит от имени Антония, перешли на сторону Октавиана.

Возвращаясь на север, Луций оказался в опасном положении: вместо потенциальных союзников Поллиона и Вентидия он рисковал встретить Сальвидиена с его шестью легионами. А по пятам за консулом шли свежие войска младшего триумвира под командованием энергичного Агриппы — детского друга Октавиана. Агриппа был примерно того же возраста, что и сам Октавиан, но как полководец в значительной степени превосходил начальника. Не желая ввязываться в бой, в котором его большей частью неопытные солдаты могли попасть в окружение, Луций на свою беду свернул в сторону и разбил лагерь у стен Перузии.

Зная, что Планк, Поллион и Вентидий находятся на расстоянии всего нескольких дней пути, Луций решил не прятаться за неприступными стенами этого древнего этрусского города, стоящего на возвышенности среди холмов Умбрии — милях в десяти от озера Тразимено и меньше чем в двух милях от верхнего течения Тибра. Его надежда, что три полководца Антония пробьются к нему на выручку, была необоснованной. Осознав ошибку, Луций ввел войско в Перузию, но, как оказалось, поздно: он не успел собрать достаточно припасов для долгой осады. Из Рима явился сам Октавиан с ветеранами-сверхсрочниками — помочь Агриппе и Сальвидиену закрыть ловушку, в которую столь глупо попалось консульское войско.

Поллион и Вентидий не любили друг друга, и оба не любили Планка. Без Антония некому было уговорить или заставить их действовать согласованно, и они вели себя словно полководцы трех разных армий. У них отсутствовал единый план, и они не собирались выполнять приказания женщины — пусть даже она может нажаловаться на них мужу. А Луций, хоть и действующий консул, как полководец значительно им уступал. Всем троим оставалось только гадать, чего ждет от них Антоний, вот они и осторожничали. Они остановились в двадцати милях от Перузии — Луций мог видеть, как они обменивались световыми сигналами, — а Сальвидиен и Агриппа заняли позицию напротив них, но сигнала к атаке не давали.

Это противостояние вылилось в новую победу взявшихся за политику солдат. Когда «союзники» Луция ушли, не метнув ни одного копья, Октавиан даже не посмотрел им вслед. Он был слишком занят возведением контрвалационных линий и оборонительных укреплений — по примеру своего приемного отца. Загнав зверя в ловушку, Октавиан не собирался позволить Луцию ускользнуть и начать сражение. Не имея необходимости брать город приступом, он позаботился, чтобы осажденные не смогли прорваться через внутреннее кольцо укреплений, а те, кто придет им на помощь, — одолеть внешнее кольцо. Затем Октавиан стал ждать, пока голод довершит начатое.

Поллион тем временем отошел на зимние квартиры в Равенну, Вентидий к Аримину, а Планк — на юг, к Сполецию. Близость к морю давала им шанс отступить водным путем. Полководцы уже поняли, что их солдаты не станут сражаться против наследника Цезаря во имя землевладельцев и оптиматов, которые, несомненно, станут препятствовать расселению, когда этим солдатам придет время уходить из армии.

Другие одиннадцать легионов Антония стояли в Галлии без дела; большая часть их располагалась вблизи Альп, а командовал ими Фуфий Кален, который стойко защищал в сенате интересы Антония, когда последнему изменила удача. Он лучше других знал настоящие планы Антония. Именно Кален, действуя по указке Антония, отказался отдать Октавиану два легиона взамен тех, что Октавиан передал старшему коллеге под Филиппами, хотя эта передача была оговорена документально.

В канун нового года Луций попытался выйти из патовой ситуации — вырваться из Перузии, но после тяжелого боя отошел за стены города. Октавиан к тому времени выстроил вокруг Перузии не меньше полутора тысяч сторожевых башен на расстоянии примерно двадцати метров друг от друга. Однако Луций опять попытался совершить прорыв — ночью и по всей окружности укреплений. Неудача вынудила его более скупо распределять продовольствие, а рабам вообще не выдавать еды. Он лишил рабов всякой возможности перебежать к осаждающим, чтобы они не рассказали, какой страшный голод царит за стенами города. Несчастные питались травой и листьями. Умерших от голода было приказано закапывать в рвы — вопреки римскому обычаю сжигать трупы, — ведь противник мог по запаху дыма догадаться о происходящем.

Осажденные капитулировали в конце февраля, после того как Октавиан сказал парламентерам Луция, что солдатам Антония обещает полную амнистию, а все остальные должны безоговорочно сдаться на милость победителя. Это решение очень понравилось солдатам Октавиана, которые объятиями встречали своих истощенных товарищей. Луцию тоже предоставили свободу, но казнили нескольких сенаторов и всадников из числа его сторонников.

Октавиан приказал казнить и всех членов городского совета Перузии — в назидание прочим, — за исключением одного человека, который, будучи судьей в Риме, голосовал за наказание убийц Цезаря. Простым горожанам сохранили жизнь, но город отдали войску на разграбление. Конец грабежу быстро положило страшное происшествие: один местный житель, бывший, как говорили, не в себе, заперся у себя в доме и поджег его, в результате чего сгорел весь город.

Прошло довольно много времени, и пошли разговоры о якобы проявленной Октавианом варварской жестокости. Ходили слухи — пишут и Светоний, и Дион, — что триста всадников и сенаторов бросили в тюрьму и держали там до мартовских ид, чтобы принести в жертву у алтаря Юлию Цезарю. Аппиан, чье описание Перузийской войны самое подробное из сохранившихся, о подобных событиях не упоминает, хотя уделяет довольно много внимания судьбе других капитулировавших. Эта история о человеческих жертвоприношениях мало у кого из современных историков вызывает доверие. Добавляет нам скептицизма и еще один слух, упомянутый у Светония, слух еще более невероятный: Октавиан развязал войну, чтобы его тайные противники среди сенаторов и всадников поспешили присоединиться к Луцию и тем самым выдали себя, а Октавиан смог бы конфисковать их имущество и расплатиться с войсками.

С поражением Луция прекратилось организованное сопротивление переделу земель. Италийские города, которые поддерживали бывшего консула, перешли на сторону Октавиана. Фульвия с детьми бежала в Брундизий, где встретила товарища по несчастью — Планка, который лишился двух собранных ею легионов. Вместе они отплыли в Афины. Кален умер своей смертью, и его одиннадцать легионов достались Октавиану. Вентидий отплыл на север и некоторое время удерживал Венецию; войско его пока было цело. Поллион, вместо того чтобы занять предназначенный ему консульский пост, бежал к Агенобарбу и убедил республиканского флотоводца попытать счастья в лагере Антония.

Что же касается самой республики, то она окончательно и бесповоротно погибла в пламени Перузии.

Октавиан решил сделать почетный и временный титул императора своим преноменом; отныне он именовался: Imperator Caesar Divi Filius — император, сын божественного Цезаря. С того дня, как Рим изгнал царя Тарквиния и отказался от монархии, минуло почти полтысячелетия. Никогда больше Senatus Populusque Romanus не будет управлять гражданами Рима и завоеванными народами, разве что номинально; новую систему установит двадцатидвухлетний виновник падения республики, который теперь вернулся в Рим как фактический правитель половины страны. С того дня, как он бросил учебу и уехал из Аполлонии, прошло лишь четыре года.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Чарльз Квеннелл, Марджори Квеннелл.
Гомеровская Греция. Быт, религия, культура

Карл Блеген.
Троя и троянцы. Боги и герои города-призрака

Глеб Благовещенский.
Юлий Цезарь

Франк Коуэл.
Древний Рим. Быт, религия, культура
e-mail: historylib@yandex.ru