Глава VI. Техника сельского хозяйства в период развитого средневековья

Общий характер развития агрикультуры во второй период средних веков. Орудия труда; лошадь как тяглое животное. Посевные культуры; урожайность зерновых. Садоводство. Мелиорация. Луга и выпас скота. Животноводство. Предметы питания.

Мы уже говорили в конце обзора сельскохозяйственной техники раннего средневековья, что эпоха Каролингов была временем некоторого хозяйственного подъема; но мы не знаем, был ли этот подъем явлением общеевропейским или специфически западнофранкским и в последнем случае как обстояло дело в других областях Каролингской империи.

Более определенно можно говорить о подъеме сельского хозяйства и сельскохозяйственной техники как об общеевропейском явлении во второй период средневекковья - время отделения ремесла от сельского хозяйства, роста городов как центров ремесла и торговли и развития товарно-денежных отношений. Нам нет нужды останавливаться на доказательстве того, что как бы ни были похожи раннеевропейские города на «большие деревни», рост городов и их населения обязательно должен был сопровождаться расширенным спросом на сельскохозяйственную продукцию окрестных деревень, которые таким образом втягивались в товарно-денежный оборот города, а следовательно, вставали перед необходимостью расширять свое производство и, может быть, до известной степени интенсифицировать свое хозяйство.

Таковы могли быть и, вероятно, были общие причины подъема сельского хозяйства XI—XII вв. И так как эти причины были фактором не кратковременным, а устойчивым и постоянно возраставшим, то и самый подъем был явлением все повышающимся на всем протяжении этого периода. Но возникает другой вопрос, — в чем конкретно выражался этот подъем и сопровождался ли он интенсификацией сельского хозяйства или выражался в явлениях иного порядка? Эта проблема является объектом исследования, которое еще никем не предпринято и пока может быть охарактеризовано лишь в самых общих чертах и во многом гипотетически.

Можно с большей или меньшей степенью достоверности утверждать, что на первых порах растущая потребность городов в сельскохозяйственной продукции дала толчок не столько интенсификации сельского хозяйства и росту сельскохозяйственной техники, сколько расширению культурного ареала. Это расширение площади запашки и обрабатываемых земель вообще нашло свое выражение в тех явлениях, которые мы объединяем общим понятием внутренней и внешней колонизации. Подъем агротехники, который констатировал замечательный итальянский агроном Крешенци, начался уже с конца XII в. и характеризовался разными признаками; благодаря путешествиям и торговле проникают новые экзотические растения, расцветают культуры винограда и олив, появляются новые отрасли сельского хозяйства (например, культура шелковичного червя), предпринимаются обширные мелиоративные работы в Ломбардии и Эмилии, осушаются болота, проводятся каналы. Так обстояло дело в Италии (хотя Италия и не может быть показателем того, что делалось в других странах, потому что нигде в Европе города не развивались с такой быстротой, как в Италии). На первых порах европейское крестьянство не столько заботилось о подъеме сельскохозяйственной техники в собственном смысле этого слова, сколько об увеличении площади под сельскохозяйственными культурами. Тот же Крешенци отвечает, например, что орудия сельскохозяйственного производства не получили со времени раннего средневековья сколько-нибудь заметного усовершенствования. «Список их, - замечает один из современных исследователей, — остается традиционно-средневековым; в него входят: плуг, тяжелый и легкий (с двумя или одной парой волов), борона, коса, грабли, мотыга, лопата, полольник»¹. Описаний орудий в трактате Крешенци нет, вероятно, потому, что они известны и не требуют точного изображения.

Следует заметить, что причина такого одностороннего развития сельского хозяйства кроется скорее всего в том, что интенсификация хозяйства, как правило, связана с вложением в землю того, что позже стало называться капиталом (удобрение, рабочий скот и т. д.) и чего был лишен или во всяком случае чем был весьма скудно снабжен крестьянин, особенно средневековый. Отсюда его столь часто отмечаемый современниками консерватизм, его нежелание менять систему хозяйствования, приверженность к дедовским обычаям и орудиям производства и его стремление в том случае, если ему нужно увеличить валовой продукт, не столько улучшать систему хозяйства, сколько увеличивать площадь его. По этому поводу известный исследователь аграрной истории Франции М. Блок, имея в виду в первую очередь свою страну, пишет: «Около 1050 года (в некоторых районах с особо благоприятными условиями, как, например, в Нормандии или Фландрии, возможно несколько раньше, в других несколько позже) началась новая эра, которая закончилась только к концу XIII в., — эра крупных распашек целины, давшая, по всей видимости, наибольшее приращение обработанной площади, когда-либо имевшее место в нашей стране с доисторических времен»². Это увеличение культурной площади происходило прежде всего за счет расчистки лесов. В XII—XIII вв. повсюду в лесах появились участки обработанной земли. «На равнинах, на склонах холмов, на наносных землях леса атаковались топором, садовым ножом или огнем. Правда, очень редко леса исчезали целиком. Но многие были сведены до небольших участков... Примерно в то же время, когда уничтожался лесной покров равнин, крестьяне долин Дофинэ поднялись на штурм альпийских лесов»³.

Вторым источником увеличения пашни были осушенные болота (особенно в приморской Фландрии и Нижнем Пуату), а также многочисленные до этого времени нетронутые пространства, занятые кустарником или дикими травами. «При помощи плуга и мотыги крестьяне самоотверженно боролись с густым кустарником, с терновником, с зарослями папоротника и всеми «этими сорными растениями, вцепившимися в недра земли», — как рассказывает нам... хроника Мориньи. Создаются новые деревни, тип построения которых позволяет нам заключить, что они возникли как раз в течение этих двух столетий»⁴.

М. Блок также отмечает, что в связи с расчистками увеличивалась подвижность населения: крестьяне старались переселяться на лучшие земли, и эта миграция местного населения была предшественником дальнейших грандиозных колонизационных движений. «В XII—XIII вв. лимузенцы и бретонцы переселялись в лесистый район на левом берегу нижнего течения Крёза (притока Вьенны. — С.С.), колонисты из Сентонжа направлялись в междуречье Гаронны и Дордони»⁵. Движение колонистов скоро перешло границы Франции. Испанские короли и феодалы охотно призывали иноземцев, чтобы заселить пустые пространства, освобождавшиеся в результате изгнания арабов. Многие французы, привлеченные выгодами, которые предлагались им в хартиях poblaciones, переправлялись из Гаскони через Пиренеи в Испанию. И это было явление, характерное не только для Франции. «Стремительный натиск германских и нидерландских колонистов на славянскую равнину, освоение пустынь Северной Испании, рост городов по всей Европе, распашка во Франции, как и в большинстве соседних стран, обширных пространств, до тех пор не приносивший урожая, — все это аспекты одного и того же человеческого порыва. Характерная черта французского колонизационного движения, по сравнению, например, с германским состояла, несомненно, в том, что во франции (за исключением Гаскони) колонизация была почти исключительно внутренней, если не считать слабую эмиграцию во время крестовых доходов и отдельные случаи ухода на земли, завоеванные нормандцами, или в города Восточной Европы, особенно Венгрии»⁶.

В этих расчистках и передвижениях были заинтересованы как крестьянство, так и господствующие классы. Первые получали либо лучшую, либо дополнительную площадь хозяйства, вторые увеличивали количество своих подданных и свои доходы. Этим и объясняется деятельное участие в выкорчевывании лесов и осушении болот крупных светских и церковных сеньоров, особенно последних. Этим же объясняется и распространение таких льготных форм держаний, как французская гостиза и чиншевые держания в Восточной Германии. Этими льготными условиями сеньоры привлекали новых поселенцев, одновременно возлагая на них обязанность выкорчевки леса или мелиоративных предприятий.

Движение за расчистку лесов и подъем целины к концу XIII в. сокращается и в XIV в. почти прекращается. О причинах этого явления мы скажем ниже, а теперь наша задача заключается в том, чтобы выяснить, как отразился и отразился ли вообще этот хозяйственный подъем на других сторонах сельскохозяйственной деятельности той эпохи.

Если расширение культурной площади, начиная с XII в., было выражением хозяйственного подъема и представляло собой явление, в котором этот подъем проявился прежде всего, то это, конечно, не значит, что сельское хозяйство в это время прогрессировало только в этом направлении. И господствующий класс, получивший за время крестовых походов представление о гораздо более обеспеченной жизни, и богатые горожане предъявляли теперь к сельскому хозяйству повышенные требования не только в количественном, но и в качественном отношении. Отражением этих новых требований было несомненная интенсификация сельского хозяйства в районах, близких к городам, особенно большим (по тогдашним масштабам), возросший с XIII в. интерес к проблемам сельского хозяйства и после нескольких сот лет почти полного молчания — возобновление агрономической литературы⁷.

Таков прежде всего трактат философа-схоласта и богослова Альберта Великого (1193—1280) «О растениях» в Германии; «Трактат о хозяйстве» Вальтера Хенли (середина XIII в.) в Англии, изданный в 1890 г. вместе с двумя анонимными трактатами и «Правилами» Роберта Гроссетеста; трактат испанского араба Ибн Аль Авама (XII в.) и ряд других, дошедших до нас во многих рукописях, факт, свидетельствующий о большом интересе современников к такого рода литературе. Характерно в этом отношении вступление к трактату Хенли: «Это трактат о хозяйстве, некогда составленный мудрым человеком по имени сэр Вальтер Хенли. Составлен же он затем, чтобы людей, имеющих землю и держания и не знающих всех отраслей хозяйства, обучить обработке земли и уходу за скотом, отчего смогут получить великое богатство те, кто услышат эти поучения и будут поступать согласно с ними»⁸.

Наиболее полным трактатом этого времени является трактат «Opus ruralium commodorum» («О выгодах сельского хозяйства») итальянского агронома Пьетро Крешенци (латин.— Crescentius), написанный в самом начале XIV в. (около 1305 г.) и дающий довольно полное представление об агрикультуре Италии XIII—XIV вв.

Какие же изменения произошли в Европе этого периода? Во-первых, получают большее распространение железные орудия (или их детали из железа). Они становятся доступными даже для крестьянского хозяйства. Это особенно важно отметить по сравнению с ранним средневековьем, когда, как говорит Дюби, термин faber или fabricius (кузнец) стоял в одном ряду с ювелиром, настолько важна его работа и настолько дорог материал, из которого он изготовляет изделия. (Названный выше автор приводит пример большого королевского хозяйства в Аннап, на границе Фландрии и Артуа в X в. в котором немногочисленные металлические орудия перечислены поштучно. Это — две косы, два серпа, две мотыги и несколько топоров. Для всех остальных работ употребляются деревянные инструменты, которые даже не перечисляются⁹). Во-вторых, происходит дальнейшее распространение трехполья и, что особенно важно для этого времени, постепенная ликвидация чистых паров. Однако для этого были необходимы определенные условия и прежде всего удобрения. На крестьянских держаниях были участки — сады, на которых использовались повышенные удобрения. Удобрять в таких же размерах более обширные площади пашни было невозможно — не хватало навоза. Поэтому еще римские писатели указывали, что лучшим решением этого вопроса является посадка на паровом поле кормовых растений. Однако эта практика была возможна при таком содержании скота, когда сохраняется большое количество навоза. В средние века помимо нехватки навоза препятствием к ликвидации паров были еще общинные обычаи, например, обязанность выгона всего скота общины на паровые поля (vaine pature во Франции). И, наконец, необходимо, чтобы спрос на кормовые растения был достаточно высок вообще и чтобы они шли не только на корм скоту. В то время все эти условия были налицо лишь в немногих передовых странах, главным образом в округах быстро развивающихся городов, например, в Северной Италии, Фландрии. В Северной Италии устойчивость римских традиций и наличие большого числа развитых городов позволили поднять агрикультуру и прежде всего садоводство. Во Фландрии благодаря климату и плодородию польдеров процветало животноводство и навоз был всегда в изобилии. Эти обстоятельства ускорили здесь распашку общинных угодий, лесных земель и пастбищ. Правда, исчезновение лесов и пастбищ сократило базис животноводства, но именно сокращение естественных кормов заставило усиленно заниматься разведением кормовых растений. Во Фландрии паровые поля уже к концу XIII в. засевались кормовыми травами или турнепсом и животноводство получило новую базу. В других местах в XIII в. мы тоже иногда встречаемся с фактом ликвидации паров. В Нормандии, например, в одном договоре от 1275 г. мы встречаем требование, чтобы съемщик по пару сажал бобы. Но полная ликвидация паров часто казалась в это время злоупотреблением, и в северошвейцарских Weisthiimer мы находим прямое запрещение конверсии паровых полей в пашню. В Германии примеры паров дают так называемые егартены и коппельгартены¹⁰.

В XIV в. Пьетро Крешенци начал пропаганду зеленого удобрения; а уже в XVI в. венецианец Барелло в своем «Ricordo d'agricoltura» вел систематические расчеты севооборота, в котором кормовые растения должны были заменить пары.

Другими важными усовершенствованиями в связи с дальнейшим распространением трехполья было более широкое применение тяжелого плуга на колесах, употребление лошади в качестве тяглого животного и постепенное вытеснение видов полбяных пшениц (triticum spelta) пшеницами мягкими (triticum vulgare).

У английских писателей XIII в. мы находим расчеты выгодности трехполья в сравнении с двухпольем¹¹. Плуговая запряжка, которая может обработать 160 акров при двухполье, при трехполье могла бы обработать 180 акров. Английские агрономы устанавливали норму первой пахоты 7/8 акра в день и повышали ее до 1 акра для второго пропахивания. Затем они высчитывали, что в 44 недели (за вычетом 8 недель праздников и других дней, свободных от работы) по 6 рабочих дней в неделю, одна плуговая упряжка может выполнить три вспашки 80-ти акров под хлеб (при двухполье — 160 акров), или две вспашки 60-ти акрам озимого посева и одну вспашку 60 акров ярового посева (при трехполье — 180 акров). Таким образом, преимущества трехполья для них совершенно очевидны и этот пример расчета свидетельствует о том, что трехполье прочно укрепилось в английской практике XIII в. Использование вместо волов в качестве тяглого животного лошади (явление, распространенное во второй период средневековья) тоже предполагает трехпольную систему, так как необходимые для корма лошади овес или ячмень -яровые сорта зерновых культур. Впрочем, следует заметить, что яровые посевы возможны и при двухпольной системе, и как раз в Англии в XIII в. двухполье, по-видимому, еще преобладало, хотя и уступало постепенно трехполью. Двухпольная система была доминирующей на известковых почвах и на не очень плодородных возвышенностях юго-запада, в то время как более богатые почвы на большей части острова были под трехпольем. Имеются сведения, что переход от двухполья к трехполью идет, правда, медленно с конца XIII — начала XIV в. и только с XVI в. такой переход становится более или менее повсеместным (хотя в XVI в. это уже переход не к трехполью, а к более сложным системам).

Поскольку дело идет о замене рала плугом, то здесь возникают две проблемы; происхождение плуга (об этом мы уже отчасти говорили в первой части работы); происхождение и применение отвала. Надо с самого начала заметить, что и тот, и другой (колесный плуг и плуг с отвалом) лишь постепенно распространяются в средней зоне Европы. Бедность крестьянства, основного производителя хлеба в средние века, препятствовала улучшению орудий производства и обусловила длительное сохранение двух отличительных черт в сельском хозяйстве средневековья: преимущественную запашку легких почв и употребление в течение долгого времени различных форм рала, а не тяжелого плуга на колесах.

Мы уже говорили, что тяжелый плуг на колесах был известен еще римлянам. «Варвары» тоже знали его, и даже возможно, что он был ими (или по крайней мере галлами) изобретен и применялся спорадически на тяжелых землях (например, в Англии с упряжкой в 4 пары волов). Но как обычное орудие для вспашки земли он распространялся очень медленно. Во второй половине XI в. так называемый «Парижский Словник» Жана Гарланда, описывая плуг, не упоминает колес. В Англии и в Северной Франции рало как обычное орудие для пахоты изображается в манускриптах вплоть до XIII—XIV вв., в средней Франции — вплоть до XV в. В валлонской части современной Бельгии наличие и в наши дни мест, в пределах которых колесный плуг называется еrrere (например, еrrere a roulette-charrue, ср. лат. aratrum), свидетельствует о долгом существовании античного рала в этом консервативном по своим обычаям районе. Древний плуг скоттов, существовавший кое-где в Шотландии еще в XVIII в., по свидетельству 1793 г., «настолько плох, что он не заслуживает описания», и этот плуг никогда не был колесным. Похоже на то, что это было не обычное легкое рало, а какое-то тяжелое орудие, движимое многопарной упряжкой волов. Надо заметить, что подобный бесколесный тяжелый плуг (swing) еще и до сих пор употребляется на глинистых почвах Англии. Мелкие хозяйства вообще долго пользовались ралом. Еще в XVI в. английский агроном Фицгерберт писал, что плуг на колесах кажется ему значительно более дорогим, чем другие виды плугов. Да и вообще он не всегда склонен к тому, чтобы считать плуг лучше, чем простое рало. И действительно, еще в начале XIX в. в одной части Бэкингемшира конкурировали два вида плугов: деревянный бесколесный и железный колесный; зимою и ранней весной почва бывает здесь настолько влажной и мягкой, что колеса вязнут и поэтому чаще употребляется первый из них. На легких почвах вообще рало более употребительно вплоть до нашего времени. В Артуа, например, употребляется сорт рала с длинным, легко вынимающимся из земли сошником, причем у него нет ни ножа, ни колес, и употребляется такое рало для пропашки и удаления сорняков. Что касается отвала, то он появился у плуга значительно позже, чем колеса. На знаменитом ковре в Вауeux (XI в.) его изображение весьма неопределенно. Он с трудом признается на Дрезденском манускрипте Саксонского Зерцала. Существование его вполне доказано в Северной Франции лишь к середине XV в., в Англии — в XIV или в XV вв. Вначале это простая деревянная планка, которую можно было применять только на почвах некаменистых, и в таком виде он был распространен в XIV в. во Фландрии. Однако в таком виде вследствие своего несовершенства он лишь частично использовался в XV в. В одной и той же германской рукописи около 1480 г. можно видеть рало «с цепами» и плуг с отвалом. Несколько позже немецкий агроном Хересбах объяснил, что отвал употребляется там, где почва тяжелая; приделываются крылья к правой части сошника, которые переворачивают подрезанный дерн; эти крылья неподвижны и, повернув плуг, можно перенести подрезанный дерН в другую сторону. Технические условия усовершенствования плуга были вызваны тем обстоятельством, что требовалась более частая вспашка земли. В XI—XIII вв. стали делать под озимое вместо двух вспашек — три. В XV в. под озимое делали уже четыре вспашки, а под яровое — две. Таков по крайней мере был порядок в больших и лучше оборудованных хозяйствах. В мелких же продолжал господствовать дедовский обычай вспашки ралом.

Не будем здесь подробно останавливаться на последнем из указанных выше изменений, характерном для второго периода средневековья: на изменении ассортимента зерновых культур; изменении, выразившемся в постепенной замене полбяных сортов пшеницы современными сортами, т. е. мягкой пшеницей (triticum vulgare) и твердой пшеницей (triticum turgidum). Специалисты отмечают, что такое явление наблюдается повсюду в Европе, и к концу XV в. полбяная пшеница осталась лишь в отдельных районах Швабии и Швейцарии и на наименее плодородных землях Бельгии и Испании. Мягкая пшеница завладела всей центральной частью Европы. Уже в договорах XIII в. мы встречаем требование засевать возможно большую часть площади этим сортом пшеницы. Но изменение сортов зерновых не было единственным изменением в зерновом хозяйстве развитого средневековья. Этот период знает и появление новых, весьма важных зерновых культур. Таким растением была, например, гречиха, которая появилась и быстро распространилась в Европе около XV е. Она была занесена, по-видимому, монголами с Дальнего Востока. Первое упоминание о ней мы встречаем в Мекленбурге около 1436 г.; после этого она быстро распространилась по всему Западу. В Нормандии она стала известна около 1496 г., в Британии — около 1500 г. и там она скоро заняла важное место в питании. Она хорошо росла на осушенных болотах, на местах, расчищенных от кустарника и вереска, на осушенных полях или на сгоревших торфяниках. В 1536 г. натуралист Де Ляруэль мог утверждать, что, хотя гречиха появилась лишь в последнее время, она уже распространилась по всей Франции.

Мы видели, что в древности и в раннее средневековье в плуг или в рало обычно впрягались волы; на легких почвах бедняки употребляли для этой цели коров и ослов. Вол был незаменимым работником вплоть до тех времен, когда было совершенно нововведение, о полезности которого современники этого события много спорили и против которого не раз возражали, — речь идет об использовании на полевых работах лошадей.

Лошадь как тяглое животное встречается издавна. Во второй половине XI в. Жан де Гарланд в своем Словнике, перечисляя части плуга, упоминает о «juga in quibus boves trahunt», но тут же говорит об epiphia equina (мягкий хомут) и поясняет: «epiphia dicuntur collaria eqourum». Возможно, что лошадь использовалась и на землях Парижского района; в последующие столетия ее применение здесь становится всеобщим и в текстах XV столетия о воле, как о тяглом животном на пахоте, упоминается редко. Около 1450 г. Жиль де Бувье противопоставляет районы, где применяются лошади — Шампань, Орлеан, район Шартра, тем районам, где употребляются волы — Анжу, Мэн и Бретань. В Верхней Нормандии в это же время лошадь в качестве живой силы на сельскохозяйственных работах наиболее употребительна. В Северной Франции произошла почти полная замена волов лошадьми. Однако запад, центр и юг Франции знают только волов. В XIII в. лошади упоминаются не раз в разного рода документах, относящихся к юго-западной части Германии. В общем же в большинстве стран, где употребляются волы, мы встречаем двухполье, часто в комбинации с бедными почвами, не производящими достаточно зерна для корма лошадей. Но даже в странах с волами лошадь как тяглая сила ценилась очень высоко. В Эльзасе и некоторых других районах мы встречаем добавочную упряжку, в которой к различным видам волового ярма припрягаются впереди одна или две лошади. В Оверни и на юго-востоке Франции место вола иногда занимает мул. Следует отметить, что применение лошадей начинается главным образом в крупных хозяйствах феодалов. Отсюда лошади переходят и в хозяйства крестьян. В одном документе от 1471 г. из Нижнего Керси крупный собственник уступает испольщику участок (borde) и снабжает его двумя лошадьми для его обработки.

В Южной Европе в использовании тяглой силы животных различались Италия и Испания. Италия — волы и около XV в. буйволы (buffalo); буйволы встречаются в районе Рима и вообще там, где тяжелые земли делают их наиболее подходящим работником. В Испании, вероятно, под французским влиянием повсюду распространен мул, — факт, на который жалуются писатели XVII—XVIII вв. В Германии лошадь, введенная прежде всего в крупных поместьях юга и в Рейнской области, едва ли до конца XV в. стала распространенным видом тяглого скота. В Англии волы, настойчиво защищаемые агрономами, были так же распространены, как и лошади; их применение зависело от местности, а также от размеров и богатства хозяйства. Здесь мы встречаем упряжку в 4 пары волов, упряжку в 4 вола и 4 лошади и даже в 6 волов и 2 лошади. Английские агрономы XIII в. подробно обсуждают вопрос относительной выгодности той и другой тяглой силы. Лошадь ест много овса, она должна быть подкована; вол же не нуждается в этом. Жилю де Бувье кажется забавным, что в Ломбардии волов подковывают, как лошадей. Поэтому, по подсчетам писателей XIII в., иметь лошадь стоит в три-четыре раза дороже, чем вола. Далее — вол более терпелив и вынослив; если он стар, то его можно продать на мясо, тогда как у лошади ценна только шкура. (Они, эти агрономы, могли бы прибавить, что волы менее склонны к заболеваниям, чем лошади, и что их упряжь стоит дешевле.) Некоторые из них не колеблются, предпочитая вола, исключая работу на каменистых почвах, где неподкованный вол может покалечить ноги. Что же касается того, что лошадь движется быстрее, то именно это убеждает их, что вол предпочтительнее лошади; они считают, что добросовестный пахарь не допустит, чтобы лошадь шла быстро. Автор анонимного «Трактата об сельской экономии» прямо говорит, что пахарь «не потерпит, чтобы плуг, в который впряжены лошади, шел быстрее, чем плуг с быками».

Французские агрономы XVI в., наоборот, придавали большое значение скорости движения лошади. По их мнению, лошадь дает работы за день столько же, сколько три или четыре вола. В сыром умеренном климате время работы часто имеет решающее значение. Хозяин готов заплатить дороже, но не тянуть с пахотой, ибо от этого зависит его урожай. Так говорит Оливье де Серр, и это объясняет нам, почему в районе Парижа лошадь полностью вытеснила вола.

Причина, почему лошадь заменила вола так поздно и вообще стала заменять его только после X в., заключается в том, что лошадь не могла быть впряжена в плуг раньше, чем был изобретен соответствующий хомут. Мы теперь знаем, что в древности лошади имели хомут из мягкой кожи, который надевался на шею как раз там, где дыхательные артерии проходят под кожей; это настолько затрудняло ее дыхание, что она не могла работать в полную силу. Хомут, который лежит скорее на плечах лошади, чем на шее, появился в Европе не ранее X в. и был, по всей вероятности, заимствован из Азии.

Результатом всех этих технических улучшений был значительный подъем урожайности во второй период средневековья.

В раннее средневековье практиковался редкий посев семян. Даже на лучших землях аббатства Сен-Жермен-де-Пре высевали всего два гектолитра семян на гектар, а на менее обработанную землю высев достигал едва половины этого количества. Сельское хозяйство этого времени требовало большого количества рабочих рук и больших пространств.

Во второй период средних веков в результате всех усовершенствований (более совершенных орудий, лучшей вспашки и обработки земли) уже не требовалось такого количества земельной площади для того, чтобы получить достаточный запас продовольствия. Вероятно, в связи с этим стоит факт прекращения или по крайней мере уменьшения новых запашек, поднятия целины, лесных расчисток; замирает внутренняя и внешняя колонизация. Начиная с середины XIII в. новые запашки становятся редкими, а захваты земли там, где они все же имеют место, ведутся главным образом в расчете на расширение пастбищ. В некоторых местностях наблюдаются даже сокращение пахотных земель и забрасывание старых пашен, и все это свидетельствует о том, что старая практика расширения пахотных земель и их экстенсивная эксплуатация сменяется более интенсивной обработкой, стремлением получить больший урожай с меньшей площади.

Наиболее ярким показателем улучшения культуры земледелия является повышение урожайности полей начиная с середины XIII в, Не случайным является и то обстоятельство, что с этого времени увеличивается количество документов, говорящих об урожайности; потребности практики сельского хозяйства вызывали интерес к опыту других хозяйств и к теоретическим вопросам агрокультуры.

Архивы английских маноров в особенности дают нам многочисленные данные об урожайности, но, конечно, это лишь приблизительные цифры, которые весьма разнятся от года к году и от одного хозяйства к другому. Все же они свидетельствуют о несомненном повышении урожайности всех видов хлебов и овощей. Например, в Рамзейском аббатстве ячмень давал от сам-семь до сам-одиннадцать, тогда как урожай овса едва превосходил семена. Другой пример (уже из Артуа): в начале XIV века урожай пшеницы доходил иногда до сам-пятнадцати, в среднем же держался на уровне приблизительно сам-восемь, овса — сам-шесть. В этой же местности во владениях Тьерри д'Ичкон урожай был такой: пшеница принесла 7,2 в 1319 г. 11,6 — в 1321 г. в другом владении того же сеньора: 11 — в 1333 г., 15 — в 1335 г. Во владении аббатства Сен-Дени в Иль-де-Франс пшеница в среднем давала в 8 раз больше посеянного. Но в то же время в крупных вотчинах Провансальских Альп урожай пшеницы был сам-три, сам-четыре. Иногда он опускался до уровня, на котором был еще при Каролингах, т. е. сам-два, но это — в горных областях. И только в небольших хозяйствах, недалеко от городов, на почвах, особо хорошо удобренных навозом, урожай пшеницы достигал уровня сам-шесть, сам-семь. Такой же урожай мы встречаем в это время на некоторых плодородных почвах в окрестностях Арля и Фрежюса. Однако урожай был весьма неровный. Посеяв 216 мер пшеницы, управляющие Мертонским колледжем полумили в 1334 г. 869 мер, а в 1335 г. — 1040 мер. В бургундском домене Уж урожай пшеницы в 1380 г. был сам-десять, а в 1381 г. — только сам-три. Там же мы встречаемся и с другим фактом — непропорциональность урожая различных видов зерновых. В одном из владений в Артуа в 1331 г. пшеница, например, дала вдвое более высокий урожай, чем овес, и втрое больший — в 1334 г. Все это, конечно, результат неравномерности развития тогдашней агрикультуры; тем не менее можно попытаться сделать некоторые общие выводы. Английские агрономы XIII в., например, установили в своих трактатах нормы урожаев: сам-восемь для ячменя, сам-семь для ржи, сам-шесть для гороха и чечевицы, сам-пять для пшеницы, сам-четыре для овса. Тщательное изучение отчетности многих английских майоров показывает, что такой подсчет несколько завышает реальный урожай. На хорошо обработанных землях епископа Уинчестерского пшеница давала 3,8; столько же ячмень, и овес — 2,4. Это очень мало; урожаи в Артуа и в Парижском районе были значительно выше. Но, с другой стороны, данные, которые у нас имеются относительно владений ордена Госпитальеров от 1338 г., мало расходятся с приведенными выше данными из Англии, да и в других районах Франции (в Тулузской области, например) урожайность в это время была не выше. В общем мы будем близки к действительности, если оценим в среднем урожай в Западной Европе к началу XV в. по зерновым сам-три, сам-четыре. Насколько эти урожаи ниже нынешних, можно судить по Нормандии. Там урожай пшеницы в наши дни в среднем в двадцать раз превышает посев, а в начале XV в. он был 3,2. Не следует, однако, забывать, что высокие урожаи наших дней весьма недавнего происхождения и ведут свое начало со времени аграрной революции и применения научных средств обработки земли. В своем «Театре Агрикультуры» Оливье де Серр замечает, что на хороших землях посев может быть увеличен в пять или шесть раз, а супрефект Марселя отмечал в 1812 г., что средний урожай за последние десять лет в четыре с половиной, в пять раз превышает семена. Сообщая эти факты, Дюби приходит к неутешительному выводу, что урожаи к концу XIII в. достигли такого уровня, который сохранялся в Европе вплоть до XIX в. Но в сравнении с ранним средневековьем и даже с эпохой Каролингов успехи агрикультуры к концу XIII в. были значительны. В самом деле, в эпоху Франкской монархии, как мы видели, урожай не превышал в среднем сам-два и лишь в особо благоприятных случаях превосходил эту норму. А в XIII в. Вальтер Хенли говорит, что земля, которая не дает утроенного количества семян, считается вообще не приносящей дохода, если только, как он добавляет, цена хлеба не очень высока. В целом для Западной Европы Дюби считает возможным утверждать, что в сравнении с ранним средневековьем урожайность хлебов повысилась к концу XIII в. вдвое¹².

Чрезвычайно важным достижением второго периода средневековья было распространение и улучшение огородничества и садоводства. Эта сторона сельского хозяйства была тесно связана с развитием городов и проявилась прежде всего в развитии пригородного промыслового огородничества и садоводства. Для этой цели используются особо увлажненные земли; во Франции, например, термин «maraicher» (разводить овощи в больших количествах, специально заниматься промысловым огородничеством) произошел от слова «marais» — болото. В округе Визиль, недалеко от Гренобля, в середине XIII в. жители занимались главным образом выращиванием чеснока и лука. В конце XV в. Бретань снабжала овощами Англию. В окрестностях Франкфурта-на-Майне в 1440 г. было 42 мастера-садовника и 24 поденщика, работавших в саду и огороде, а с 1454 г. туда регулярно ходило судно, привозившее овощи из Бингена и Майнца. Изысканный вкус светских и духовных сеньоров, а также богатых горожан способствовал развитию садоводства и огородничества. Результатом таких потребностей были регулярные посадки. Например, согласно постановлению городского совета Пуатье от мая 1453 г., горожанам вменялось в обязанность сажать салат, причем семена доставлялись из Милана. В 1570 г. аббатство Ильзенбург купило в Магдебурге семена лука, петрушки, моркови, пастернака, белой капусты и аниса. Расширялся и состав огородных растений. Мы находим среди них щавель, шпинат, сельдерей и дыню (она во Франции называлась помпон), которые пришли на север в XIII и XIV вв. Около этого же времени в садах появилась клубника. Итальянские войны XV—XVI вв. принесли новое пополнение садовым культурам. Наилучший сорт дынь — канталупа, который был привезен в Европу из Армении, впервые был посажен в Италии в папской вилле Канталупи; во Францию ее вывез Карл VII. Он же привез из Италии неаполитанского садовника Дона Пачелло, которого Людовик XII поставил управляющим королевскими садами. Именно тогда-то и появились во Франции артишоки и спаржа. Прежде чем дойти до Парижа, они задержались в более мягком климате Луары; Франциск I получал их из Блуа. Антонио де Беатис около 1517 г. говорит о саде Блуасского замка, что в нем, кажется, имеются почти все плоды, которые растут на земле Кампании.

Мы уже видели, что и в раннее средневековье были известны почти все виды плодов, разводимых сейчас в садах. Но в большинстве случаев о садоводстве раннего средневековья в собственном смысле едва ли можно говорить. Для многих поколений крестьян существовали только дикие фрукты, собираемые в лесах. Деревья сажали в огороде, около дома или в самой чаще леса, но это были дички, приносившие небольшой урожай. Садоводство и специальное возделывание плодовых деревьев как общее явление стало распространяться только с XIII в. Начинается систематическая акклиматизация растений; в этом отношении были достигнуты несомненные успехи. Французские писатели отмечают, например, что около Парижа в XV в. было много фисташковых деревьев, разводимых ради масла, и их плоды были так же нежны, как оливки. Миндаль усиленно разводили в Верхнем Пуагу; в наши дни миндальных деревьев там нет. Раньше думали, что миндаль был вывезен из Египта агентом Жака Кера Жаном де Вилляж, но Жиль де Бувье говорит (около 1452 г.), что эти деревья росли в изобилии в Провансе и Лангедоке. Абрикосы, по-видимому, были занесены в Прованс в эпоху крестовых походов. Белая шелковица (тутовое дерево) широко возделывается в Тоскане в XIV в.; до того времени был известен лишь ее черный сорт. Во Франции белая шелковица появилась около 1440 г. Она была занесена туда дофинейскими дворянами, которые сопровождали Рене Анжуйского в Италию, но распространяться она стала только при Карле IX. Эти сорта деревьев имели огромное значение для культуры шелка.

Большое значение имели регулярные посадки орехов и каштанов для масла. Около Парижа посадки эти шли плохо и культура их позже упала. В Сижи (Прованс), например, в 1600 г. каштаны росли вдоль дорог и вокруг полей. Теперь их там совсем нет — урожай не стоит затрат.

В Парижских и Пуатусских договорах до XVI в. мы редко встречаем обязательства арендаторов сажать плодовые деревья; после этого времени они становятся постоянными. Создается впечатление, что это было нововведение. В Нормандии такое движение началось раньше, во всяком случае оно уже идет полным ходом во второй половине XV в. Садоводы старались улучшить качество плодов, заимствовать лучшие сорта. Деревья старательно возделывались, окапывались, подрезались, укрывались от холода. В Нормандии уже в 1254 г. один держатель обязуется ухаживать за взятым в держание садом и в течение двух лет высадить на другом участке яблоневые и грушевые деревья и оградить этот сад. В Артуа в 1320 г. графиня Маго привезла из Бургундии привитые деревья и получала регулярный доход от продажи фруктов. В 1365 г. некие люди в Нормандии продают 104 привитых яблоневых дерева, 10 привитых груш и 104 виноградных саженца. В 1541 г. монахи Сен-Жерменского аббатства привозят 300 сливовых деревьев из Реймса.

Само собой разумеется, что сухие земли могли использоваться под огороды и сады лишь при условии искусственного орошения. И в этом отношении во второй период средневековья было сделано много.

Ирригационные работы в большом масштабе на юге Европы были проведены арабами. Именно арабы принесли технику подъема воды, орошения и осушения почвы. Еще раньше кое-что было сделано римлянами — ирригация в виде каналов и дренаж лугов. Они знали также разные приспособления для подъема воды, например, рычаг, который потом стал известен под арабским именем шадуфа. Архимедов винт, подъемные колеса с дырами по краям, приводимые в движение рукой или водой, колесо с цепью горшков по его окружности, — таковы были приспособления, известные издавна. Все они действовали в садах и огородах; наиболее распространен был простой шадуф. Испанские садовники употребляли его уже в VI в. и называли его ciconia (журавль), слово, которое затем перешло в романские и славянские языки. Это древнее приспособление издавна существовало и у славянских народов; едва ли можно сомневаться, что оно было известно по всей Европе. Во всяком случае на картинах Брегеля Старшего мы часто встречаем его изображение. В Германии мы также находим рисунок «журавля» в рукописях XIV в., например, в Дрезденском списке Саксонского Зерцала. Подъемные колеса были широко распространены во времена мавров в Толедо. Такие же приспособления в большом количестве существовали в Лангедоке и графстве Венесен; хотя «нория» была и у римлян, неизвестно, снабжали ли римляне свои колеса цепью горошков так, чтобы они могли приводиться в движение животными, как в европейской и арабской нории. Едва ли можно сомневаться, что употребление нории было введено тоже арабами. Однако, хотя все эти приспособления были распространены арабами, не они их изобрели. На Западе для их обозначения употребляли персидское слово «дулаб», иногда «сания» (кропило, лейка). Слово «нория» испанский язык получил от арабского nаоrа, которое и то сей день употребляется в Марокко для обозначения водоподъемного колеса, приводимого в движение водою. Нория по Европе распространилась медленнее, чем шадуф, и это говорит об ее более позднем появлении.

Главная заслуга арабов перед Европой заключается в распространении системы оросительных каналов с общественным контролем над распределением воды. Арабские нововведения продолжали существовать и после того, как арабы были вытеснены из большей части Испании. Испанский пример послужил образцом орошения для Южной Франции. В Италии первые важные оросительные сооружения появляются в Ломбардии в XII в.; в Эмилии — несколько позже. В начале XIV в. известны плодородные орошаемые луга около Милана, знаменитые mercite. На севере пастбища тоже улучшались с помощью ирригации; догадаться провести отводный канал от реки, чтобы он пересекал и увлажнял луг, было не так уж трудно. Такие вещи мы встречаем в это время, например, в Германии. Но наиболее известная система орошения XIV в., — система каналов в Верхнем Дофине, на границе арабского влияния; соседние деревенские коммуны договаривались о проведении каналов через всю их территорию.

С распространением ирригации связано появление новых растений, требующих регулярных поливов больших площадей: хлопка, тростникового сахара и особенно риса. Много данных говорит за то, что и эти культуры, как и методы оросительных систем, были принесены в Европу арабами. Рис, например, был известен еще римлянам, но только как предмет ввоза; арабы же распространили культуру риса в Испании и Сицилии. Значение риса в Сицилии ясно из доклада арабского правителя Аль-Мулея об экспорте съестных припасов (1253 г.). Культура риса в Северную Италию была перенесена только в XV в.: мы читаем о нем в пизанских документах от 1468 г.; вполне определенно говорится о рисе в документах из Ломбардии от 1475 г. Арабам же Европа обязана цитрусовыми. Горький апельсин появляется в Сицилии в 1002 г. сладкий — в Испании и в Италии в XIV в.

На основе садоводства развивается переработка фруктов. Особое значение приобретает производство сидра. Сидр и грушевая наливка упоминаются еще в «Capitulare de villis». Но сидр делали из диких и грубых сортов яблок и вполне понятно, что ему предпочитали пиво. С XII в. часто упоминается производство сидра в Нормандии; в XIII в. его вывозят в Англию. Но только в XIV в. нормандский сидр начинает конкурировать с пивом, хотя и трудно сказать почему. Несомненно, что в годы плохих урожаев зерновых хлебов нельзя было заниматься пивоварением, но едва ли это было решающим фактором. Вероятнее всего, что причиной этого было появление лучших сортов яблок, из которых выделывали сидр, но это, конечно, касалось только зажиточных слоев населения; менее состоятельные продолжали довольствоваться грушевой наливкой. Все сорта яблок для сидра и в наше время в Нормандии весьма отличаются от диких лесных яблок. Некоторые из этих сортов привезены были в свое время из баскских провинций, где употребление сидра восходит к древности. Баскские привитые яблони распространялись во Франции уже с XVI в. Постепенно сидр из культурных сортов яблок вытеснил сидр из диких яблок. В 1486 г. архиепископ Руанский получил 70 бушелей яблок из своих лесов около Девиля и употребил их на сидр. Но в том же году в его саду было посажено 70 привитых яблонь. Еще больше было посажено в следующем году, затем в 1499 т. и в 1500 г. снова были привиты и посажены пять дюжин деревьев.

Среди садовых посадок виноград занимал одно из первых мест и распространение лучших сортов винограда — явление, характерное для этого периода как для Франции, так и для Западной, особенно Рейнской Германии. Но как мы уже сказали раньше, культура винограда уже у древних римлян была на той высоте, на какой она стоит и в наши дни; так что дальнейшее развитие виноградарства шло по пути его распространения в те области, где оно было возможным по климатическим и почвенным условиям.

В области животноводства мы встречаемся со стремлением упорядочить пользование лесами и лугами как кормовой базой животноводства. К концу XII в. лесные пространства в результате расчисток значительно уменьшились. Использование естественных пастбищ и лесов, не требующих затрат средств и ухода, давало средневековым людям довольно большие, хотя и временные преимущества. До известного времени эти преимущества уравновешивали недостатки низкой сельскохозяйственной техники и удовлетворяли элементарные потребности того времени. Большое значение имел и тот факт, что агрикультура в большинстве областей Европы развивалась в районах с абсолютно девственной почвой и поэтому оказывалась в благоприятном положении. Но эти времена скоро прошли. В ход пошли не только жнивье и залежи перед их первой вспашкой, но также и болота — факт, свидетельствующий о стремлении расширить выпасы. Скот держали летом на болотах. Болота доставляли тростник для подстилки скота и траву, которая давала немного сена, — но зимой скотина не особенно разборчива. Что же касается лесов, то они обычно были в распоряжении крестьян. В них, если не было особого запрета, они пасли своих лошадей, рогатый скот, овец и коз. Скот кормился древесными листьями, поедаемыми летом в зеленом виде, зимой — в высушенном, и травою с лесных полян и просек. Крестьянские свиньи питались желудями дуба и бука. Алеманская правда говорит о buricaе, puriae, что означает либо крытые, либо огороженные места для загона скота в лесу. Еще в XIII в. стада необъезженных лошадей (equi silvestres, indomiti) содержались в лесах долины Мозеля. О стадах свиней, которые паслись без пастуха в лесах и превращались в полудиких животных, мы слышим из самых разнообразных мест. Помимо таких случаев (параллель которым можно найти также в Нормандии и в других местах), лес доставлял значительную часть корма любому виду животных. Но это верно только для лиственных лесов. Позже с общим уменьшением площади, занимаемой лесами, мы наблюдаем любопытное явление: истребление лиственных лесов и замену их хвойными. Причина этого заключается в том, что тяжелый лес — дуб и бук растут медленно; кроме того, и для увеличившейся потребности в строительном материале хвойный лес оказывается более подходящим. Как мы видели, уже в раннее средневековье уменьшение лесной площади заставило устанавливать правила использования лесов. Эти правила становятся все строже. В Уазан (Дофинейские Альпы) в XV в. мы слышим жалобы на недостаток сена; запашка земель привела к тому, что сено можно было найти только на горах и в местах труднодоступных. Лесные ресурсы уменьшались не только в результате расчисток; выпас животных тоже приводил к гибели молодых лесков. Это приводило к злоупотреблениям, особенно в XIII—XV вв., когда выпас скота, идущего на продажу, стал развиваться то здесь, то там. В Диуа (Верхнее Дофине) в XV в. лес Сау кишел лошадьми, овцами, быками, свиньями. Один заводчик запустил в лес 40 лошадей, два других — еще 160. Страдали, разумеется, «маленькие» люди; лошади были пущены в лес до того, как по обычаям общины дозволено было пускать овец, и последним не хватило травы. Петиция жителей к сеньору напоминает ему о решении 1340 г., согласно которому никто не может пасти в лесу более 8 кобыл и 8 жеребчиков. Крупные собственники нередко пытались приостановить разорение их лесов. Во Франции Людовик IX и его преемники часто выкупали общинные права на пользование лесом в свою полную собственность, другие сеньоры тоже следовали этому примеру. Во многих других местах общинные права на лес были сильно урезаны. В Арденнах, например, в XIII в. период, в течение которого не мог сводиться мелкий лес, был увеличен. Овцы давно были исключены из числа животных, которых можно было выпускать в леса, но козы в 1554 г. в Льежском округе стали допускаться в молодой лес, если ему исполнилось девять лет. Ясно, что подобного рода запреты и ограничения пользования лесом, который когда-то был общинным, а теперь окончательно захватывался сеньором, утесняли прежде всего хозяйство крестьянина. Отсюда громкие протесты общин и бесконечные судебные процессы. В 1303 г аббатство Сен-Жермен-де-Пре позволило людям деревень Антони и Шатона близ Парижа пускать в лес коров и телят за некоторое вознаграждение. Начиная с 1427 г. монахи напрасно пытались взять назад свое согласие. В 1523 г. они жаловались заведующему лесами, что их лес уничтожен коровами и что он потерял всякую ценность. Очевидно, потравы, произведенные коровами, уничтожали подлесок и чем скорее он исчезал, тем больше приходил в упадок лес. В конце концов стороны пошли на компромисс: было запрещено пользование лесом, не достигшим 9-летнего возраста.

Так в конце XIV — начале XV в. появились первые трудности с выпасом скота, которые скоро привели к весьма существенным изменениям прогрессивного характера — появлению искусственных лугов; и это, если можно так выразиться, спасло леса от грозящего им истребления. Одновременно по причинам, о которых мы говорили выше, идет усиленная замена лиственных лесов хвойными. Исследователи отмечают, что в то время как в древности германские леса на две трети были лиственными, к концу XV в. они на две трети стали хвойными.

Искусственные луга являются важным показателем улучшения сельскохозяйственной техники средневековья. Они, иногда удобренные (особенно голубиным пометом) и осушенные (даже на севере), существовали местами с давних времен в странах, подвергшихся романизации. В Германии эпохи Каролингов, когда стала клониться к упадку система выпаса на полях (Feldgrasswirtschaft), искусственные луга тоже иногда встречались в деревне. Но такие луга были сравнительно редки и они находились в монопольном владении сеньоров, которые, таким образом, имели в своем распоряжении запасы сена для улучшенной кормежки скота. Общинные права, согласно которым луга после первого укоса (а иногда и после второго) должны были оставаться «открытыми» для скота всей общины, были сокращены, хотя и не совсем отменены. Такова была обратная сторона сеньориальной монополии, ибо, сокращая общинные права, сеньоры расширяли собственное право пользования, которое чаще всего выражалось в увеличении количества голов барского стада, выпускаемых на общинные луга. В некоторых наиболее передовых в хозяйственном отношении странах, например, в Нормандии, Фландрии и отчасти в Англии, луга заметно увеличивались за счет осушения болот. У нас нет прямых данных, позволяющих утверждать это для Англии, но здесь недостаток лугов приводил к тому, что давно уже имели место многократные разрушения оград вокруг болот, факт, свидетельствующий о том, что попытки расширить луга за счет болот существовали издавна. Как бы то ни было, в XIV—XV вв. осушка болот велась довольно энергично, и результатом этого было появление новых лугов, которые постоянно оставались лугами, так что и дальнейшая обработка не могла превратить их в пахотную землю. Сравнение Книги Страшного Суда с данными XIV в. дает представление о весьма существенных переменах, происшедших на заболоченных местах Англии, осушенных за этот промежуток времени. Это особенно заметно на прибрежных местах, затянутых тиной, но также дает о себе знать и на торфяниках юга. Пожалуй, в этом отношении на первое место следует поставить Фландрию. Здесь отвоевание у моря почвы, сопровождаемое дренажем, способствовало росту и улучшению животноводства. Новая земля сначала шла на выпас овец; так обстояло дело уже с XI в. Овцы затем вытеснялись на луга по морскому берегу (schorres), в то время как луга, на которых они паслись ранее, подвергались дальнейшему дренажированию и затем служили местом выпаса для лошадей и коров. Согласно хартии города Брюгге от 1515 г., жители этой страны жили за счет разведения на мясо коров, которых они покупали в соседних районах. Благодаря жирной траве и уходу, Фландрия вывела крупную тяжелую породу скота.

Кролики, одомашнивание которых шло довольно медленно, были единственными животными, которые о средние века прибавились к уже известным видам домашних животных. Мы не знаем точно, когда они появились в хозяйстве европейских народов. Есть предположение, что родиной дикого кролика является Южная Европа, откуда он распространился по Средней и Северной Европе и был вывезен в Азию. К позднему средневековью кроличьи садки (garennes) составляли непременную принадлежность в хозяйстве французских сеньоров, где кролики содержались в полудиком состоянии в огороженном месте в лесу и служили предметом благородной страсти сеньоров, устраивавших на них охотничьи облавы.

В качестве общей черты, характерной для животноводства конца второго периода средневековья, следует отметить улучшение пород и развитие отдельных отраслей животноводства в зависимости от местных условий. Таким, например, было появление больших овцеводческих хозяйств в Англии, несколько позже — в Испании и Италии, выведение местных пород рогатого скота во Фландрии, молочного скота в Голландии. Усиленно разводят овец на землях Тевтонского ордена (сведения относятся к 1400 г.). Имеются данные, что для улучшения породы покупают и привозят из далеких стран производителей, и это особенно заметно в деле выведения новых пород лошадей.

Вследствие того что лошадь ценилась прежде всего на войне, выведение их хороших пород производилось с особой тщательностью. Некоторые страны Европы, например Нормандия, издавна славились своими лошадьми. Отчет за 1338 г., приготовленный для короля Филиппа VI Валуа, указывает, что в его конюшнях в Домфранте было два жеребца-производителя, 28 маток, 28 жеребят и одна рабочая лошадь. Эти конюшни выращивали лошадей для подарков лицам высокого ранга — дочерям королевы и придворным дамам. Как лошадь под седло арабо-английская порода и в наши дни не знает себе равной. Во Франции территория, откуда эта порода распространилась, находится к северу от Пиренеев, в окрестностях Тулузы и доходит на севере до границ Пуату и Берри. Это как раз та площадь, которую когда-то занимали сарацины, и весьма вероятно, что разведение лошадей с примесью восточной крови относится еще к раннему средневековью, ко времени, когда здесь были арабы. Славились и другие породы. В 1153 г. епископ Суассонский за одну лошадь из Лимузена дал 5 сервов, в 1312 г. Филипп Красивый заплатил 500 ливров за две таких лошади. Испанские жеребцы продавались по очень высокой цене; андалузская порода мало чем отличалась от арабской и тоже была излюбленной во Франции. Хорошие породы лошадей разводились и на севере; около 1312 г. тот же Филипп Красивый покупал лошадей в Германии, Фризии и Дании. В 1370 г. лошади для Нормандии приобретались в Брюгге. Для XV в. характерен вывоз лошадей из Англии, вызванный потребностями английских войск в Нормании, но возобновление его в 1478—1480 гг. объясняется тем, что эти лошади там привились.

Откорм быков на мясо еще не был распространен. Даже в хозяйствах таких передовых областей, как Артуа, долина Рочестер часто было всего два быка, выкармливаемых на мясо. В Бонньер от праздника всех святых 1327 г. до троицы 1328 г. откармливалось только три быка. Похоже, что котантенские быки, о которых Фруассар говорил, что у них самое вкусное мясо, были все же упряжными животными. Вероятно, рост городов побуждал увеличивать число быков для убоя. Так, например, делалось на землях целестинских монахов в Поршфонтен, недалеко от Парижа, в 1507 г.

Благодаря Жану де Брие, написавшему для Карла V Французского трактат, краткое изложение которого, сделанное уже в XVI в., дошло до нас, у нас имеются довольно точные сведения о разведении овец в XIV в. Овцы выкармливались на открытых полях в июне, когда там росло много чертополоха («саr la pature de chardons leur est bonne» — прибавляет автор), и с августа — на жнивье. Зимой во время оттепели или дождей он советует давать им солому — бобовую, а не гороховую. В Артуа им дают вику с некоторым добавлением овса маткам с барашками для того, чтобы выкармливать их на жир. С весны до конца осени они содержались по ночам на пашне в загоне, т. е. там же, где и паслись. Так как в те времена была большая опасность волков, то Жан де Брие рекомендует держать в качестве овчарок крупных дворняг с тяжелой большой головой и железным ошейником. Возможно, еще большие передвижения раннего средневековья способствовали тому, что порода овец улучшилась привнесением в них прямо или косвенно крови из овец евразийских степей. Известно, например, что арабские нашествия оказали влияние на породы овец, разводимых в Северной Африке. До прихода арабов там были распространены берберские овцы сирийской высокорослой породы; они разводились до самого Туниса и далее на восток, — обстоятельство, которое делает обоснованным предположение, что они были занесены сюда еще финикийцами. Арабы принесли сюда свою породу малорослых овец. Эта порода значительно лучше других, и она распространилась по всему нынешнему Алжиру.

В умеренной зоне Европы покупка в далеких краях овец, подобно тому, как ,мы это наблюдали с лошадьми, подготовила почву для выведения лучших пород. Испанские овцы в XIV в. покупались для Мэна и Нормандии. Репутация английских овец на континенте следовала за английскими армиями. 95 голов, высаженных в 1425 г. на берег около Дьеппа, возможно, были предназначены для продовольствия английских войск, но котсвольдские ярки, отправленные в Испанию в 1462 г., уже предназначались для скрещивания с испанскими мериносами.

В связи с животноводством следует упомянуть и об улучшении питания самого человека. Речь идет о таких продуктах, как животное масло и сыр. Уже скифы обучили греков изготовлять из молока масло, хотя и греки, и римляне едва ли употребляли масло в еду, а главным образом смазывали им кожу. Плиний говорит, что употребление масла (в пищу) отличает у «варваров» богатых от бедных. В знаменитой 22 главе своих «Комментариев» Цезарь упоминает о том, что германцы питаются главным образом молоком, сыром и мясом. В средние века масло было распространено широко, но считалось роскошью; говяжье и свиное сало были более доступны. Почти все инвентари конца XV в. составленные в местностях по соседству с Парижем, упоминают о горшках с маслом и о маслобойнях. Но следует тут же отметить, что в одном из инвентарей масла указано 13 фунтов, тогда как свиного сала — 80 фунтов. Уже в XIV в. сливочным маслом славились Голландия и Фландрия. Жиль де Бувье сообщает, что Бретань производила и экспортировала в это время большое количество масла. Некоторые страны были значительными экспортерами сыра — Англия, Голландия, Нормандия, Овернь, Бри. Филипп-Август кормил челядь своего замка в Фалезе английским сыром; еще в XV в. он ввозился во Францию через Дьепп и Кале. Много потрудились для выработки хороших сортов сыра средневековые любители гастрономии — монахи. В начале XVI в. арендатор целестинских монахов в Поршфонтене обязан был давать им тридцать дюжин необезжиренных сыров ежегодно, причем таких форм и размеров, какие будут ему указаны целестинцами.

Еще с I в. до н. э. бельгийские свиньи были хорошо известны даже в Италии. Белги пасли их в лесах, и эти полудикие животные отличались силой и быстротой. Разведение свиней было важным делом у франков; Lex Salica изобилует параграфами, относящимися к свиноводству. В XIV—XV вв. германские сеньоры держали громадные стада свиней, иногда до 50 000 голов.

Потребности церкви в воске и употребление в некоторых странах медовых напитков привлекло тогдашних людей к пчеловодству. Бортничество и сбор дикого меда были известны человеку давно: Варварские правды часто говорят о регулировке собственности на рои диких пчел. Для развитого средневековья уже характерно культурное пчеловодство. В некоторых районах оно становится весьма распространенным, хотя едва ли можно говорить о его специализации. На солнечных склонах Севенн, в Южном Виваре документы, относящиеся к середине XV в., упоминают пчельники по 40 ульев в каждом и даже один — с 90 ульями.

И, наконец, домашняя птица. Она разводится в большом количестве и на потребу сеньоров, и на продажу в город. Главным образом, это куры и гуси. Разводилось много голубей, но голуби были привилегированной птицей, разводимой главным образом сеньорами и питавшейся на крестьянских полях. Голубятни, или лучше сказать их ликвидация, были одним из важных требований в крестьянских наказах в Генеральные Штаты 1789 г. Из Англии мы имеем такие же известия. С двух небольших маноров в деревне Грандчестер королевский колледж в Кембридже получал для стола по 2—3 тысячи голубей ежегодно. Утки, павлины и лебеди тоже были известны, но употреблялись относительно редко, главным образом к праздничному столу.

¹ «Агрикультура в памятниках западного средневековья», М,-Л., 1936, стр. 297.
² М. Блок. Характерные черты французской аграрной истории. М., ИЛ, 1957, стр. 45—46.
³ М. Блок. Ук. соч., стр. 48.
⁴ Там же, стр. 49.
⁵ Там же, стр. 53—54.
⁶ М. Блок. Ук. соч., стр. 54. Для Западной Германии см. документы в кн.: «Агрикультура в памятниках западного средневековья», стр. 348—360.
⁷ Единственный оставшийся от этого времени трактат Неккама относится к концу XII в. (около 1180 г.).
⁸ «Агрикультура в памятниках западного средневековья», стр. 190.
⁹ G. Dubу. L'economie rurale et la vie des campagnes dans l'Occident medievale. vol. II. Paris, 1962, pp. 77, 280.
¹⁰ «Агрикультура в памятниках западного средневековья», стр. 192—193.
¹¹ Там же.
¹² G. Dubу. Op. cit., р. 191.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 12223

загрузка...

Другие книги по данной тематике