Глава VIII. Развитие товарно-денежных отношений и его влияние на крестьянское хозяйство и социальную структуру феодального общества

Постановка этого вопроса в буржуазной и марксистской литературе. Теория «кризиса феодализма» в XIII—XIV вв. и ее критика. Стадиальность эволюции феодальных производственных отношений; последняя стадия их развития перед переходом в отношения капиталистические. Великие крестьянские восстания XIV в. их причины и следствия.

Основоположники марксизма-ленинизма учат, что капиталистическое хозяйство есть та высокая ступень товарного хозяйства, при которой объектом купли-продажи становится рабочая сила человека; и этот факт имеет основное значение для понимания самой капиталистической формации. Этот вывод отличает подлинно марксистско-ленинскую науку от буржуазной в тех разновидностях последней, которые признают значение экономики для понимания социальной структуры общества, но не делают различия между обществом с развитыми товарно-денежными отношениями и с отношениями капиталистическими в собственном смысле этого понятия.

Мы должны сразу оговориться, что в этой главе речь идет о развитии товарно-денежных отношений, предшествующем капитализму. Вне этого развития, конечно, капитализм невозможен, но в данном случае мы будем говорить пусть о высокой стадии развития товарно-денежных отношений, но все еще не достигшей такого количественного уровня, когда они превращаются в новое качество, т. е. из производственных отношений феодализма становятся капиталистическими. Об этих в общем элементарных истинах, пожалуй, можно было бы и не говорить, если бы в последнее время в буржуазной исторической литературе не развернулась дискуссия, которая втянула и часть зарубежных историков, претендующих на то, чтобы называть себя марксистами и в то же время ставших в этой дискуссии на ту точку зрения, что между простым товарно-денежным хозяйством и капиталистическим хозяйством нет принципиальной разницы. Такой взгляд заставил этих авторов начинать время капиталистического развития Европы гораздо раньше, чем это делают советские историки.

Нет сомнения, что точка зрения советских историков, не говоря уже о том, что она соответствует духу исторического материализма, является во всех отношениях более плодотворной. Мы рассматриваем хозяйственное развитие феодальной формации как проходящее ряд стадий соответствующих разным ступеням перехода от натурального хозяйства к простому товарному хозяйству, сохраняющему на всем протяжении своего существования, как бы ни были развиты товарно-денежные отношения, свою основу феодальные производственные отношения. Вследствие этого история средних веков рассматривается нами как прогрессирующее развитие феодальной формации, разным стадиям которой соответствует и общественная структура, переживающая весьма существенные изменения прежде всего структуры хозяйства как барского, так и крестьянского. А каждая стадия в развитии феодализма в Европе от разложения первобытнообщинной формации до возникновения капиталистической, нам кажется, имеет свои особенности так же, как соответствующие явления надстроечного характера.

Вернемся к истории этой дискуссии. В западноевропейской литературе несколько лет тому назад разгорелся спор о том, каковы признаки перехода от феодальных производственных отношений к капиталистическим в аграрном строе европейских обществ и к какому моменту в изменении структуры феодализма следует отнести начало разложения феодализма как системы производственных отношений и возникновения первых элементов капиталистических отношений. Среди советских историков эта же проблема по вполне понятным причинам выступала как проблема первоначального накопления, как об этом свидетельствует не так давно появившийся сборник¹.

Я не буду подробно останавливаться на историографии вопроса. Эта задача уже выполнена в статье М.А. Барга, специально посвященной этой теме². В ней учтены все выступления по этому вопросу и дана критика взглядов большинства участников этой дискуссии. А эти взгляды действительно нуждаются в критической оценке, ибо для всех них характерна общая черта, я бы даже сказал, ошибка, поскольку речь идет об историках, претендующих на звание марксистов, а не просто прогрессивных историках. Сущность этой ошибки заключается в том, что эти авторы склонны упрощать эволюцию производственных отношений феодализма, слишком рано видеть его разложение и отмирание и возникновение капиталистических отношений. Например, ряд английских историков-марксистов относит начало капиталистических отношений в Англии к XIII в. и основной признак разложения феодальных производственных отношений видит в том явлении, которое они называют «кризисом манориальной системы хозяйства». Сам же кризис манора они видят в ликвидации барской запашки и в постепенном исчезновении домениальной земли (terra indominicata). Факты, о которых они говорят, не подлежат сомнению, но можно ли эти факты истолковывать как кризис производственных отношений феодализма весьма сомнительно. Моя задача заключается в том, чтобы, строго следуя теоретическим положениям Маркса, дать иное истолкование этим фактам.

К. Маркс, как известно, относил начало процесса так называемого первоначального накопления в Англии к последней трети XV в. и к первым десятилетиям XVI в.³ Это его утверждение предваряется в тексте I тома «Капитала» необычайно любопытным замечанием, для нас особенно важным, «...хотя земля в Англии, — говорит Маркс, — была разделена после нормандского завоевания на гигантские баронства, которые нередко включали в себя до 900 старых англосаксонских лордств каждое, тем не менее она была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами и лишь в отдельных местах между этими последними находились крупные господские поместья. Такие отношения при одновременном расцвете городской жизни, характерном для XV столетия, создали возможность того народного богатства, которое с таким красноречием описывает канцлер Фортескью в своих «Laudibus Legum Angliae», но эти отношения исключали возможность капиталистического богатства», — заканчивает Маркс эту свою мысль⁴. Таким образом, и теоретически, и конкретно-исторически капиталистические отношения в XV в. в Англии Марксом отрицались, несмотря на общий экономический подъем, который он признает как факт, соглашаясь в данном случае с оценкой процветания Англии, данной Фортескью.

И дальше в знаменитой 24-й главе I тома «Капитала» следует всем нам хорошо известное определение Марксом сущности так называемого первоначального накопления, которое он называет прологом капиталистического накопления, т. е. моментом, предшествующим ему.

Говоря, что экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества, разложение которого освободило элементы первого, Маркс затем перечисляет условия создания капиталистического способа производства, которые и составляют содержание так называемого первоначального накопления.

Первое условие: «Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наемных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но с другой стороны, — говорит Маркс, выдвигая второе условие перехода к капитализму, составляющее основное содержание процесса так называемого первоначального накопления — освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня»⁵. Итак, полное освобождение крестьян (в первую очередь) от всех остатков личной зависимости с одной стороны, и с другой — лишение их же всех средств производства и гарантий существования, которые были им обеспечены старинными феодальными учреждениями (тут, заметим в скобках, Маркс признает некоторое преимущество, которое имеет для трудящегося феодальный способ производства по сравнению с капиталистическим, несмотря на прогрессивность в общем и целом последнего) — таковы условия, являющиеся содержанием так называемого первоначального накопления и, следовательно, перехода к капитализму.

Считаю необходимым обратить внимание еще на одно обстоятельство, имеющее, как мне кажется, принципиальное значение для понимания Маркса. Маркс отмечает, что в процессе первоначального накопления особенно важную роль играли те моменты, когда значительные массы людей «внезапно и насильственно» отрывались от средств своего существования и выбрасывались на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. «Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, составляет основу всего процесса. ...Его история в различных странах имеет различную окраску, проходит различные фазы в различном порядке и в различные исторические эпохи. В классической форме совершается она только в Англии»⁶. И характеризуя процесс так называемого первоначального накопления в Англии, Маркс дважды подчеркивает, что крестьяне в Англии освободились в XIV—XV вв. от крепостной зависимости и что, таким образом, «огромное большинство населения состояло из свободных крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, за какими бы феодальными вывесками не скрывалась их собственность»⁷. На следующей же странице Маркс повторяет: «Крупные феодалы, стоявшие в самом резком антагонизме к королевской власти и парламенту, создали несравненно более многочисленный пролетариат, узурпировав (присвоив вопреки праву. — С.С.) общинные земли и согнав крестьян с земли, на которую последние имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы»⁸. В другом месте⁹ я подробно анализирую эти высказывания Маркса и прихожу к выводу, что в данном месте Маркс имеет в виду не только фригольд, но и копигольд, как наиболее распространенную в Англии XV и XVI вв. форму феодального держания, и показываю, что мнение Маркса о «крестьянской собственности», прикрытой феодальными вывесками, должно быть распространено на все виды феодальных держаний в Европе, которые стали после личного освобождения крестьян наследственными, а держатели их получили широкие права распоряжения ими, вследствие чего такие держания максимально приблизились к свободной собственности, возможной в пределах и при сохранении феодальных производственных отношений (английский фригольд, наследственный копигольд, французская цензива, западногерманские чиншевые держания и аналогичные им формы, распространенные по всей Европе).

Попробуем теперь все эти принципиальные и необходимые условия так называемого первоначального накопления и перехода к капиталистическим отношениям приложить к той действительности, которую сторонники раннего вызревания капиталистических отношений рассматривают как достаточно созревшую для такого перехода к капитализму — в XIII в. на Западе и в XVI в. в Восточной Европе. Вывод в этом случае будет очевиден.

Прежде всего следует исключить Англию, по истории которой мы имеем совершенно недвусмысленные вышеприведенные утверждения Маркса. Но и в других странах Европы, за исключением, пожалуй, Италии, где раннекапиталистические отношения стали возникать в XIV в., переход к капитализму совершался, начиная с XVI в., который Марксом поэтому и назван «началом капиталистической эры»¹⁰. Говоря так, Маркс снова повторяет: «Там, где она (капиталистическая эра. - С.С.) наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья — вольные города»¹¹.

Тем не менее значительные перемены, которые на Западе Европы произошли в XIII—XIV вв. и которые позволили западноевропейским ученым говорить о кризисе феодализма и даже о начале капиталистических отношений, должны получить свое осмысление.

Когда западноевропейские историки, в частности английские — М. Постан и Р. Хилтон — говорят о кризисе феодализма, приурочивая его уже к XIII в. они, в особенности Постан, далеки, конечно, от того, чтобы рассматривать феодализм как определенную систему производственных отношений. Они модернизируют социально-экономические отношения XIII—XIV вв. и, прилагая к средневековью категории капиталистического хозяйства, оказываются по существу на допшианских позициях «вечности капитализма». Там, где они находят сельское хозяйство широкого размаха, там, где они усматривают стремление к увеличению дохода, там, по их мнению, налицо капитализм. Самый кризис характеризуется Постаном как прежде всего убыль населения после больших чумных эпидемий XIV в., как упадок цен на зерно и продукты овцеводства, дороговизна рабочих рук, забрасывание ранее культивируемых полей, превращение их в пастбища, запустение деревни и т. д. Одним словом, происходит изменение того, что он называет рыночной конъюнктурой: смена хозяйственного подъема, «бума» XI—XIII вв. депрессией и упадком XIV в. Представление о хозяйственном кризисе XIV в. было перенесено Хилтоном на социальные отношения и сформулировано им, поскольку Хилтон считал себя марксистом, как «кризис феодализма». По Хилтону «кризис феодализма» заключался в том, что экономический кризис XIV в. (а Хилтон признает его факт полностью доказанным) не позволял удовлетворять повышенные требования господствующего класса и его непроизводительные затраты (войны и т. д.). Ф. Граус и М. Маловист перевели «кризис феодализма» в сферу развития самой формации, а именно той ее стадии, когда развитие товарно-денежных отношений привело к коммутации феодальной ренты в денежную форму; у них получается крен в сторону отождествления товарно-денежных отношений позднего средневековья с капиталистическими. И лишь у Добба мы находим точное определение «кризиса феодализма» как разложение барщинного поместья (коммутация, сдача домена в аренду, ликвидация домена, превращение лорда в получателя феодальной ренты).

Итак, не ставя перед собой задачи осветить дискуссию о «кризисе феодализма» во всем ее объеме и останавливаясь лишь на некоторых высказываниях в пользу пресловутого «кризиса феодализма», мы могли бы охарактеризовать взгляды указанных авторов как модернизацию и стремление слишком рано увидеть переход от феодализма к капитализму. Это стремление проявляется даже у Грауса, который видит в изменениях XIII—XIV вв. «первый» кризис и отличает его от «второго» кризиса, когда действительно совершался переход к капитализму. Все эти исследователи ищут в своеобразных чертах производственных отношений позднего феодализма, когда он, по выражению Маркса, шел «навстречу своему разложению», разрозненные признаки собственно капиталистического строя. Здесь приходится вспомнить общее положение марксизма-ленинизма о том, что товарно-денежные отношения могут быть двойственны любой формации, не вызывая, однако, зарождения в них капитализма, а в феодальной формации они подготовляют некоторые условия для такого перехода к капитализму, но сами по себе еще не означают капитализма. Такие явления позднего средневековья, как ликвидация собственной запашки сеньора-лорда и сдача домениальной земли в аренду (главным образом в краткосрочную), применение наемного труда, имущественная дифференциация крестьянства, появление большого количества мелких вотчин и вотчинников и т. д., даже в таких передовых странах, как Англия (но и во всех других) — все это еще не признаки проникновения собственно капитализма в сельское хозяйство. В основе своей феодальные производственные отношения при этом остаются неприкосновенными. Как раз в том и заключается заслуга академика Е.А. Косминского, что этот большой знаток английской аграрной истории впервые правильно истолковал все эти явления позднего феодализма на примере Англии, страны, которая дала затем, в XVI в., классический образец перехода от феодализма к капитализму.

Е.А. Косминский (а до него еще А.Е. Савин)¹² прежде всего исходили из того именно ими прочно установленного факта, что XIII—XIV вв. в аграрной истории Англии были временем завершения коммутации и окончательного господства феодальной денежной ренты; временем, когда идет ускоренным темпом ликвидация барской запашки в маноре, освобождение крестьян от личной зависимости, т. е. превращение вилланов в копигольдеров; временем, когда растет хозяйственная самостоятельность крестьянского хозяйства и вследствие этого углубляется имущественная (но не социальная!) дифференциация крестьянства, увеличивается, особенно в мелких манорах, применение наемного труда — и все это совершается в рамках феодальных производственных отношений и не может рассматриваться как наличие складывающихся капиталистических отношений. Мы на основании французского и североитальянского материала пришли к тем же выводам, которые и сформулированы в форме тезисов в докладе, приготовленном к X Международному конгрессу историков в Риме¹³. И мы считаем, что перед историками как Западной, так и Восточной Европы встает серьезная задача углубленного исследования этапов развития феодализма как определенной системы производственных отношений и, что нас интересует в данном случае, — изучение той стадии феодализма, которая непосредственно предшествует капитализму и процессу так называемого первоначального накопления и которую мы могли бы охарактеризовать как приспособление феодальных производственных отношений к условиям развивающегося в связи с развитием городов товарно-денежного хозяйства.

Однако уже и сейчас на основе проделанной советскими учеными работы можно прийти к некоторым выводам, которые, как мне кажется, могут считаться прочным вкладом в понимание специфических особенностей этого периода в развитии феодальных производственных отношений и которые могут предостеречь нас от многих ошибок при оценке фактов, относящихся к сложной обстановке переходных периодов от одной формации, в данном случае от феодализма, к другой — капитализму.

Не говоря уже об охарактеризованной выше особенности этого периода в развитии феодализма (ликвидация барской запашки, коммутация, освобождение крестьян от личной зависимости, самостоятельность крестьянского хозяйства, имущественная дифференциация крестьянства, переход к наемным формам труда в отдельных сеньориях), вообще нельзя принимать как признаки перехода к капиталистическому хозяйству такие факты, как имущественная дифференциация крестьянства, отождествляя таковую с социальной. Последняя, т. е. социальная дифференциация (кулак, середняк, бедняк), возникает лишь тогда, когда капиталистические отношения проникают в сельское хозяйство и охватывают его в целом, что же касается имущественной дифференциации, то она сопровождает феодализм на всем протяжении его существования. Упомянутая работа А.И. Неусыхина говорит нам о громадной роли имущественной дифференциации крестьянства в период, предшествующий процессу феодализации, показывает нам ту большую роль, которую сыграли зажиточные слои крестьянства в формировании низших слоев самого господствующего класса. Замечательным памятником этого процесса является также «Книга Страшного Суда» в Англии.

То же следует сказать и о применении наемного труда при господстве феодальных производственных отношений. Наем существовал при феодализме, не теряя при этом своих специфически феодальных черт. Например, существование «крестьянских вассалов» или так называемых «захребетников» (Hintersassen) в Германии — типичная форма наемного труда в чисто феодальной форме. Зажиточный крестьянин уступает бедняку клочок земли с обязательством последнего оказывать «помочи» земледателю в страдную пору или вообще отбывать барщину в том или другом виде. Наем за деньги издавна существовал, как показал Е.А. Косминский, в Англии и был особенно распространен в мелких манорах XIII—XIV вв. Но при этом необходимо иметь в виду, что зависимый человек, желавший получить работу, прежде всего должен был предложить свои рабочие руки своему лорду и лишь в случае отказа последнего имел право предложить свою рабочую силу другому лорду. Таким образом, наем был связан с некоторыми элементами внеэкономического принуждения, которое оказывало влияние на свободу распоряжения наемником своей рабочей силы и, конечно, влияло на уровень заработной оплаты, которая формировалась не на основе спроса и предложения на рынке труда. Наем, как мы дальше увидим, был широко распространен и в последний период феодальной формации.

Если на основе этих предшествующих замечаний по вопросу о «кризисе феодализма» мы перейдем к специфическим условиям развития аграрных отношений на Востоке Европы в странах так называемого «второго издания крепостного права», то первый вопрос, который у нас возникает, сводится к тому, имеем ли мы право говорить о так называемом первоначальном накоплении, приурочивая его к той стадии, на которой находились здесь феодальные отношения в XVI, XVII и в XVIII вв., да в известной степени и в первой половине XIX в.?

В целом большинство немецких историков, работавших над проблемой освобождения крестьян в Германии, и прежде всего глава «страссбургской школы» и инициатор многих специальных исследований, посвященных отдельным районам Германии, Г.Ф. Кнапп относили существенные перемены в сельском хозяйстве, в его технике, во вложении капитала, т. е. в интенсификации сельского хозяйства ко второй половине XVIII в., связывая с этим также и повышение удельного веса наемной рабочей силы в сельском хозяйстве. Одним словом, переход к капиталистической системе хозяйства датировался ими второй половиной XVIII в. Сама рабочая сила в это время, когда феодализм еще господствовал в Восточной Германии, рекрутировалась из тех элементов населения, которые либо были лично свободными, либо были естественным продуктом имущественной дифференциации крестьянства в особых условиях позднего феодализма. Я имею в виду в данном случае систему крестьянского минората Северо-Западной Германии, где издавна существовало единонаследие и крестьянский двор (с соответствующим земельным участком) передавался по наследству младшему сыну, а его старшие братья должны были батрачить у счастливого наследника или вовсе уходить из родной деревни. Наконец, как показал в одной из своих работ Ф. Лютге¹⁴, усилился отпуск крестьян на свободу за выкуп, причем часто крестьяне, особенно малоземельные, отказывались купить свободу, так как, будучи вынуждены прирабатывать на стороне, они получали заработную плату меньшую, чем стоили те харчи, которые обязаны были давать им помещики в случае, когда они требовали от них барщины («помочи») на основе феодального обычая.

Среди немецких историков были (и есть сейчас в ГДР) и такие, которые склонны были датировать генезис капитализма и так называемое первоначальное накопление в Германии с XVII и даже с XVI в. Например, недавно трагически погибший молодой историк И. Нихтвайс, которому принадлежит интересная работа по аграрному строю Мекленбурга¹⁵, приводит прямое сравнение «огораживаний» в Англии XVI в. с обезземелением крестьянства в Мекленбурге в том же XVI в. и присоединением крестьянской земли к барской запашке. Я однажды уже останавливался на этом¹⁶ и здесь лишь повторю, что ничего общего между этими процессами нет, ибо в первом случае стоял вопрос о лишении лично свободного крестьянина «средств производства и гарантий существования» (Маркс), обеспеченных ему феодальным способом производства, т. е. это был акт первоначального накопления в собственном смысле; тогда как во втором случае (в Мекленбурге) речь шла об увеличении собственной запашки Grundherr'oм, ставшим помещиком-предпринимателем и старавшимся усилить эксплуатацию крестьян путем увеличения барщины и окончательного прикрепления к поместью и к личности феодала крестьянина, превратившегося в живой инвентарь поместья и обязательно снабженного небольшим участком, который был для него своеобразной формой натуральной заработной платы, т. е. типично феодальным способом получения непосредственным производителем необходимого продукта. Следовательно, те перемены, которые происходили в Восточной Европе в XVI—XVIII вв., были показателем не разложения феодального способа производства, а его усиления и укрепления в условиях развития общеевропейского рынка. Феодальному способу производства на Востоке Европы предстояли еще столетия дальнейшего существования, поэтому, как мне кажется, ни о каком процессе первоначального накопления в Восточной Европе в XVI или XVII вв. не может быть и речи.

Несколько дополнительных замечаний. Иногда историки СССР в доказательство тезиса о капиталистическом развитии более раннем, чем конец XVIII в., ссылаются на известное высказывание В.И. Ленина об образовании в XVII в. всероссийского рынка и буржуазных связях, которые лежат в его основе. Но совершенно очевидно, что ни о каком капитализме здесь не может быть и речи. Ведь образование внутренних рынков в пределах каждой страны на Западе осуществилось задолго до капитализма, так же как и политическая консолидация этих стран, а термин «буржуазные связи» В.И. Ленин употребляет в том же широком смысле, в каком часто употребляет его Энгельс, говоря о складывавшемся на Западе с конца X в. союзе «буржуазии» и королевской власти в деле политической консолидации государств¹⁷. Речь идет здесь о совокупности всех антифеодальных сил, возникших в феодальном обществе со времени появления городов, в первую очередь — о ремесленниках и торговцах. И складывание централизованной формы феодального государства — абсолютной монархии классики марксизма рассматривали как факт, благоприятствующий развитию капитализма.

После этих замечаний мы перейдем к систематическому рассмотрению тех изменений, которые происходили в феодальной формации и в феодальном обществе в целом в тот период развития товарно-денежных отношений, которые непосредственно предшествовали переходу от феодализма к капитализму. Мы формулируем свою задачу как преимущественно проблему больших крестьянских восстаний XIV в., так как для понимания сущности происходящих изменений удобнее всего исходить из этих подлинно решающих, критических явлений и их причин.

XIV век был веком крестьянских движений, потрясавших феодальное общество. Характерна сама временная последовательность крестьянских движений. Первым из них было крестьянское восстание в Италии под предводительством Дольчино (начало XIV в.), вторым — знаменитое фландрское восстание 1322—1329 гг., третьим — французская Жакерия (1358 г.), четвертым — восстание Уота Тайлера в Англии (1381 г.). В данном случае мы говорим о наиболее крупных восстаниях, так как мелкие восстания были довольно многочисленны на протяжении всего второго периода средневековья. Последовательность крестьянских восстаний, таким образом, более или менее соответствует степени экономического развития этих стран. Очагами самого раннего развития городов и товарно-денежных отношений в Европе были Италия и Фландримя, в которых уже в XIV—XV вв. в промышленности спорадически встречаются элементы капиталистических отношений в форме рассеянной мануфактуры.Крестьянские восстания в этих странах происходили в тот период, когда на основе высоко развитых товарно-денежных отношений могли уже возникать некоторые предпосылки для появления элементов капитализма.

Этот уровень товарно-денежных отношений в недрах феодальной формации характеризуется следующими признаками: 1) постепенной ликвидацией собственной запашки у сеньора в пределах вотчины — сеньории и сдачей домениальной земли крестьянам в различного рода держания; 2) коммутацией, т. е. переводом натуральных повинностей, в том числе и отработочной ренты (барщины) в денежную форму; 3) почти повсеместным так называемым освобождением крестьян, т. е. выкупом крестьянами повинностей, связанных с личной зависимостью (серваж) и фиксацией различных форм произвольной тальи и в связи со всем этим — 4) попыткой господствующего класса увеличить общую сумму денежных взносов, следуемых с крестьянина как держателя и стремлением к другим изменениям в крестьянском хозяйстве с целью повышения доходов сеньоров.

Каждое из названных положений требует своего разъяснения.

С развитием товарно-денежных отношений в условиях феодальной формации на определенном этапе этого развития ликвидация собственной запашки сеньора оказывалась неизбежной. Хозяйство феодала было рассчитано прежде всего на удовлетворение нужд самого феодала и его двора; рабочие руки доставляло крестьянское хозяйство, которое велось на наделе, принадлежавшем феодалу. Обработка домениальной земли, разбросанной к тому же чересполосно между крестьянскими наделами, велась теми же мелкими орудиями производства и теми же способами, какими крестьяне обрабатывали свои наделы. Некоторая выгода для домениального хозяйства проистекала от простой кооперации множества индивидуальных усилий крестьян-барщинников, но в целом производство оставалось примитивным.

Рассмотрим теперь другую сторону средневекового хозяйства — его возможную связь с рынком. Развитие городов и городского ремесла сделало неизбежным обмен между городом и деревней. Но далеко не везде этот обмен осуществлялся одинаково интенсивно и оказывал одинаковое влияние на сельское хозяйство. В огромном большинстве случаев обмен между городом и деревней не выходил за пределы города и его ближайшей округи и это обстоятельство объясняется тем, что техника транспорта была в средние века слишком еще низка для того, чтобы перевозить на дальние расстояния такой громоздкий и относительно дешевый продукт, как хлеб и другие сельскохозяйственные продукты. Перевозка хлеба большими партиями на далекое расстояние отмечается не ранее XVI в. и при этом главным образом по водным — речным и морским — путям. Лишь при отдельных особо благоприятных обстоятельствах производились перевозки сельскохозяйственных продуктов в более ранние времена, и только в этих условиях оказывалась хозяйственно выгодной крупная запашка сеньора и ведение хозяйства на основе крестьянской барщины с целью реализации продуктов на рынке. Такие случаи отметил, например, академик Е.А. Косминский в Юго-Восточной Англии XIII в.

Феодал, желавший получить феодальную ренту в денежной форме, мог, конечно, осуществить это путем продажи продуктов своего хозяйства, добываемых барщинным трудом крепостных. Однако было гораздо выгодней и практически осуществимее требовать с крестьян денежный оброк, перекладывая на их плечи заботы и риск реализации продуктов на местном рынке. Позже восток Европы начал обслуживать рынок западных стран сельскохозяйственным сырьем. В странах Западной Европы, где производитель сельскохозяйственного сырья мог рассчитывать только на местный рынок с его неустойчивой конъюнктурой, мелкое хозяйство непосредственного производителя оказывалось более приспособленным, чем барское, к рыночным условиям, и именно оно, а не крупное барщинное хозяйство стало господствующей формой и хозяйства, и производства.

Сезонность работ, характерная для сельского хозяйства вообще, часто приводит к простою человеческой силы и живого инвентаря. Отсюда проистекают нерациональность хозяйства, неучитываемость расхода рабочей силы, недооценка трудовых усилий, потеря времени. Еще Артур Юнг, говоря о французском крестьянине XVIII в., отмечал, что он готов пуститься в далекое путешествие в город, чтобы продать там за гроши пяток яиц или курицу. Если он ее не продаст, то он возвращается обратно, и в крайнем случае может употребить ее на собственное питание. Поэтому с точки зрения хозяйства, построенного на денежном расчете, с денежным учетом каждого трудового движения, продажа крестьянином пяти яиц есть продажа ниже себестоимости по той простой причине, что крестьянин не учитывает расходов по доставке продуктов на рынок, особенно если эта доставка осуществляется в период трудового простоя. На этом также основывается высота ростовщического процента в деревне, когда занятая крестьянином сумма не только оплачивается высокими процентами, но и всевозможными услугами, оказываемыми должником кредитору в «удобное» для крестьянина время (привезти дрова из лесу, доставить на базар заимодавцу продукты и т. п.). Но этого мало. В условиях местного рынка с его неустойчивой конъюнктурой мелкое крестьянское хозяйство, выбрасывающее на продажу излишки собственного потребления, оказывается более приспособленным, чем сеньориальное хозяйство, еще в одном отношении. В случае неблагоприятной рыночной конъюнктуры мелкое хозяйство может отказаться на время от продажи, тогда как крупное хозяйство, рассчитанное на сбыт массы сельскохозяйственных продуктов, при прочих равных условиях может пережить весьма серьезный кризис. Все это вместе взятое и заставляло феодалов по мере развития товарно-денежных отношений предоставлять мелкому крестьянскому хозяйству все большую самостоятельность, за которую крестьянин обязан был выплачивать сеньору феодальную ренту в денежной форме, т. е. переносить на себя тяжесть и риск реализации продуктов на рынке.

Отсюда вытекают и все остальные характерные черты в эволюции аграрных отношений этого времени.

Выражением процесса коммутации, замены всех натуральных повинностей и платежей деньгами и является наблюдаемое повсеместно в Европе уменьшение или даже ликвидация собственной запашки сеньора и сдача домениальной земли крестьянам на условиях долгосрочного или наследственного феодального держания (например, английский копигольд) или на условиях краткосрочной аренды. В последнем случае влияние рыночных отношений сказывается на характер и высоту арендной платы.

Феодалу выгодно получать феодальную ренту в звонкой монете, во-первых, потому, что он становится владельцем сокровища, могущего быть обмененным на любой нужный предмет; во-вторых, потому, что по сравнению с продуктом драгоценный металл может храниться сколько угодно времени и не требует обязательного и скорого потребления; в-третьих, потому, что феодальная рента в денежной форме больше, чем простой эквивалент натуральной формы, ибо денежная форма ренты включает в себя в скрытом виде неучитываемую стоимость услуг и труда, необходимых для реализации продукта на рынке (скрытая барщина).

В этот период мы наблюдаем почти повсеместное освобождение крестьян от личнои зависимости. Не барщина вытекала из крепостного права, а наоборот, крепостное право вытекало из барщины. Вполне понятно поэтому, что крепостное состояние в собственном смысле там, где не было нужды в барщине, начинало отмирать. Поскольку барская запашка уменьшается или полностью ликвидируется, что мы наблюдаем в большинстве западноевропейских стран уже с XII в., а в Италии даже с начала XII в., везде идет процесс так называемого «освобождения» крестьян от личной зависимости. На содержании этого «освобождения» следует остановиться особо.

В отличие от востока Европы, где существовавшее еще в XVIII и первой половине XIX в. крепостное право было отменено законодательством абсолютных монархий, в западноевропейских странах смягчение, а затем и полная ликвидация крепостного права были длительным процессом и прошли ряд стадий, причем весь процесс ликвидации крепостного права завершился или почти завершился только в буржуазных революциях (английская буржуазная революция XVII в., например, не уничтожила крестьянского феодального держания — так называемого копигольда). Начальной стадией освобождения крестьян на Западе Европы была отмена за выкуп повинностей, связанных с личной зависимостью или личной несвободой крепостных крестьян: mortuarium, forismaritagium, tallagium non fixum vel ad misericordiam domini. Выкуп крестьянином всех этих повинностей превращал крестьянский надел в наследственное владение с твердыми, раз навсегда установленными повинностями, давал крестьянину право заниматься чем угодно, бросать надел и уходить в город на поиски заработков. Крестьянин становился лично свободным, но его надел по-прежнему был частью вотчины—сеньории и крестьянин по-прежнему должен был нести определенные платежи и повинности; крестьянин по-прежнему состоял в судебной зависимости от своего сеньора со всеми вытекающими отсюда последствиями, т. е. с выполнением «реальных» и «персональных» прав сеньора. В результате такого только личного освобождения создавались особые формы феодальных держаний, оплачиваемых определенными, строго фиксированными платежами и повинностями, держаний в большинстве случаев либо наследственных, либо долгосрочных (одному, двум, трем и более поколениям), классическим примером которых были французская цензива, английский копигольд или итальянский эмфитевзиз и, пожалуй, итальянское либеллярное держание (на 29 лет), которые Маркс рассматривал как укрепленные традицией прочные формы крестьянского пользования землею в условиях господства феодальной собственности сеньора на землю.

Процесс личного освобождения крестьян при сохранении их поземельной и судебной зависимости начался в Европе очень рано, а в отдельных странах тем раньше, чем раньше стали развиваться города, ремесло и стали крепнуть товарно-денежные отношения. Во Франции личное освобождение крестьян идет уже с XII в. и к концу XV в. лично зависимые крестьяне (сервы и мэнмортабли) — уже редкое исключение. В Англии этот процесс, правда, еще плохо изученный, начинается тоже в XII в., но особенно интенсивно идет в XIV и XV вв., и в XVI в. лично-зависимые крестьяне (вилланы-бондмены) также редки. Во Фландрии горожане уже в XIV в. с гордостью заявляли, что они не слышали, что такое крепостные люди. В Италии, где города развивались раньше, чем где бы то ни было в Европе, раньше начался и процесс освобождения крестьян.

Необходимо отметить, что личное освобождение крестьян оказалось повсюду связанным с выкупом сеньориальных прав и этот выкуп был очень выгодным для сеньоров. Освобождение крестьян для сеньоров означало получение крупной более или менее единовременно уплачиваемой денежной суммы, причем сама эта операция вовсе не означала полного прекращения крестьянских платежей, а даже наоборот, иногда некоторое их увеличение.

Многочисленные факты убеждают нас в том, что сумма выкупа была настолько велика, что выплата ее сразу была под силу только небольшой, наиболее зажиточной части крестьянства. Основная масса выкупившихся на волю крестьян попадала в долговую зависимость. Сумма выкупа записывалась как долг, проценты по которому выплачивались в дополнение к денежному платежу, следуемому за земельный участок. Таким образом, «освобождение» крестьянина, выкуп крестьянина на волю означал увеличение феодальной ренты, чаще всего в денежной форме. Вполне понятно, что у крестьян вызывал возмущение этот новый нажим сеньоров, стремившихся обратить в свою пользу все выгоды возникавшей хозяйственной самостоятельности крестьянского хозяйства, его растущей связи с местным рынком. Почти повсеместно в Европе стали происходить в XIV в. восстания, в которых крестьяне отстаивали закрепленную традицией и обычаем феодальную ренту от попыток ее увеличения. Эпоха «освобождения» крестьян в Европе была, таким образом, эпохой больших крестьянских восстаний.

Наряду с этими общими изменениями в существе аграрных отношений классики марксизма-ленинизма отмечали ряд важных изменений, тоже вызванных развитием товарно-денежных отношений в среде самого крестьянства.

К. Маркс и В.И. Ленин обратили внимание на то, что при переходе от отработочной ренты к продуктовой производитель становится более самостоятельным и получает возможность добывать своим трудом некоторый излишек сверх того количества продуктов, которые удовлетворяют его необходимые потребности. Вместе с этой формой ренты появляются более значительные различия в хозяйственном положении отдельных непосредственных производителей. Появляется слой бедняков — с одной стороны, зажиточного крестьянства, начинающего эксплуатировать чужой труд — с другой. Эти новые явления с особой силой проявляются при переходе к денежной ренте, которая является простым изменением натуральной ренты. Базис этого вида ренты остается прежним, но он идет навстречу своему разложению. «...Традиционное, обычно-правовое отношение зависимого крестьянина к землевладельцу превращается здесь в чисто денежное отношение, основанное на договоре. Это ведет, с одной стороны, к экспроприации старого крестьянства, с другой — к выкупу крестьянином своей земли и своей свободы. «Далее, — цитирует В.И. Ленин К. Маркса, — превращению натуральной ренты в денежную не только непременно сопутствует, но даже предшествует образование класса неимущих поденщиков, нанимающихся за деньги... Таким образом, у них (зажиточной части крестьянства. — С.С.) складывается мало-помалу возможность накоплять известное состояние... Среди самих прежних владельцев земли, которые сами ее обрабатывали, возникает, таким образом, рассадник капиталистических арендаторов»¹⁸.

Перейдем непосредственно к проблеме крестьянских восстаний XIII—XV вв. Нам нет нужды давать описание этих движений. История самых крупных из них общеизвестна; многочисленные менее крупные восстания еще ждут своих исследователей, и это изучение, несомненно, принесет много нового и важного. Наша задача ограничивается лишь некоторыми вопросами, связанными с этими движениями, и, скорее всего, это не столько разрешение этих вопросов, сколько постановка проблемы и первая попытка решить ее. Подобные попытки часто остаются лишь гипотезами, но их плодотворность заключается в том, что они направляют поиски следующих исследователей, вне зависимости от того, будут ли они решены положительно или от них придется окончательно отказаться.

Мы назвали историю больших крестьянских движений XIII—XV вв. проблемой потому, что такой основной вопрос, как общие причины этих восстаний, еще до сих пор ждет своего исследователя так же, как ждет исследований весь второй период средних веков, период той стадии развития товарно-денежных отношений, которая непосредственно предшествует появлению в лоне феодальной формации первых элементов капиталистических отношений.

Первый вопрос, который возникает при изучении крестьянских движений и восстаний XIII—XV вв., это вопрос о причине этих движений. Самый простой ответ на этот вопрос: положение крестьянства или большинства крестьянства, или, по крайней мере, определенной части крестьянства ухудшилось и это обстоятельство вызывало восстания - крайнюю форму классовой борьбы крестьян. На первый взгляд это априорное решение как будто подтверждается некоторыми фактами. Комплекс изменений, свойственных этому периоду, о которых мы говорили выше, таков, что одно из этих изменений с необходимостью вытекает из другого и констатация одного или нескольких из них в историческом развитии той или другой страны заставляет предполагать с большой степенью вероятности наличие остальных. Например, ликвидация барской запашки и исчезновение домена, коммутация и освобождение крестьян от личной зависимости — явления, в большей или меньшей степени общие в это время для всего запада Европы, явления, тесно между собой связанные и взаимно определяющие. Однако освобождение крестьян от личной зависимости сопровождается в большинстве случаев выкупом связанных с личной зависимостью видов феодальной ренты, и вследствие этого, как мы уже видели, выкупная сумма часто записывалась как долг крестьянина сеньору, проценты же по этому долгу прибавлялись к феодальной ренте. В какой мере такая операция, а с нею — такой путь увеличения феодальной ренты были явлением повсеместным и обычным — мы сказать не можем за отсутствием специальных исследований; во всяком случае, такое явление было довольно частым во Франции и в Италии¹⁹.

Общий комплекс изменений как будто бы был благоприятным для хозяйственной самостоятельности мелкого крестьянского хозяйства, а следовательно, и для крестьянства в целом. Однако одновременно сопровождался и тяжелыми последствиями, которые особенно болезненно воспринимаются крестьянством, хозяйственная самостоятельность которого теперь явно возрастает.

Вторую непосредственную причину усиления классовой борьбы крестьян против феодалов некоторые исследователи видят в численном увеличении рыцарства, мелких феодалов, — того слоя господствующего класса, который составляет в это время главную военную силу феодального государства.

Государство в это время в большинстве стран Западной Европы еще не было централизованным и не было поэтому еще достаточно сильным для того, чтобы заставить эксплуатируемых сражаться за интересы господствующих классов. Поэтому в борьбе со своими внутренними и внешними врагами оно опиралось на низшие слои своего же собственного класса, составляющие главную его материально-военную силу, основной состав феодальных армий. Вопрос о происхождении и содержании этой военной силы приобретает первостепенное влияние на политику господствующего класса; ведь речь шла о средствах, при помощи которых господствующий класс сохранял свое привилегированное положение и саму возможность эксплуатации трудовых масс деревни и города. Создание и содержание феодальных армий могло в это время осуществляться только за счет уступки части феодальной ренты на содержание этой военной массы, низшего слоя господствующего класса. Поэтому генезис рыцарства и дальнейшая судьба дворянства в позднее средневековье приобретает характер важной социально-политической проблемы для историка-марксиста.

Младшие сыновья феодалов — с одной стороны, выходцы из среды зажиточного крестьянства, из которой рекрутировалась вотчинная администрация (министериалы) — с другой, были питательной средой мелкого рыцарства, позднее превратившегося в дворянство главный оплот абсолютных монархий. Становясь вассалами крупных сеньоров и основным контингентом феодальных банд, новые рыцари получали мелкие феоды — вотчины от своих сеньоров, и, стараясь жить соответственно своему новому положению, усиленно нажимали на крестьян — единственный в то время источник благосостояния. Они это делали с тем большим успехом, что будучи мелкими вотчинниками, они ближе стояли к своим подданным, лучше знали их хозяйство и эффективнее, чем администрация крупных вотчин, высасывали из крестьян последние соки. Проблема рыцарства очень сложна и далеко выходит за рамки задач, поставленных в наших очерках. Она имеет самостоятельное значение и требует особого тщательного исследования; поэтому мы ограничимся лишь краткими предположениями, не носящими окончательного характера.

Прежде всего следует сказать, что, по-видимому, именно в это время ряды рыцарства быстро росли. Первым обратил на это внимание Энгельс, который отмечал исчезновение к XVI в. среднего дворянства. «...Одна его часть, — говорит он, — возвысилась до положения независимых мелких князей, другая — опустилась в ряды низшего дворянства»²⁰. Именно рост этого мелкого дворянства и был фактором усиления феодального гнета и одной из причин Великой крестьянской войны в Германии²¹. Само собой разумеется, что этот рост мелкого дворянства был характерен не только Германии XV — начала XVI в. Во Франции еще в XII в. разбои и грабежи, творимые мелким рыцарством по отношению к монастырям и церквам, были постоянной заботой папской власти, которая не раз приглашала французских рыцарей показать свою удаль в крестовых походах против неверных не только в Палестине, но и в Испании. В Германии Фридрих Барбаросса, предпринимая третий крестовый поход, превратил его в «великое национальное предприятие»²². Его войско состояло главным образом из рыцарей, для которых этот поход был средством обогащения. Специально занимавшийся вопросом о происхождении низшего дворянства немецкий исследователь Эрнст прямо отмечает, что XII в. был временем роста рыцарей из знатных крестьян (мейеров) и министериалов²³. Явление это, по-видимому, было общим для всей Европы; даже в далекой Сербии XIV—XV вв. было то же самое. Несколько позже в России переход от боярства к дворянству тоже был прямо связан с усилением эксплуатации крестьянства в виде «второго издания крепостного права».

Этот процесс был связан с консолидацией тех сил, которые составили социальную опору будущих абсолютных монархий: в Восточной Европе это — дворянство, закрепостившее крестьян, в Западной, — при отсутствии благоприятных условий для ведения барского хозяйства — рыцарство.

Проблема рыцарства и несколько позже — дворянства — одна из важнейших социальных проблем феодального общества. Рыцарство (milites) — новообразование, и его роль в феодальном обществе и государстве — предмет постоянных забот государей уже со времени первого крестового похода. Оно необходимо господствующему классу; оно составляет его главную военную силу. Источник его существования — все те же крестьяне, т. е. грабеж трудящихся, легализованный временем и традицией. Но его мало. Необходимы агрессивные военные предприятия — грабеж прямой, периодический, предпринимаемый от времени к времени для успокоения массы этих профессиональных «благородных грабителей». И именно потому, что этот слой составляет основную военную силу господствующего класса в целом, два главных центра средневековой власти — светская власть и духовная власть, империя и светские государи, с одной стороны, папство — с другой, ведут непрестанную борьбу за эту силу. Эта борьба в конечном счете безнадежна для папства, так как дворянство по своей классовой принадлежности и своим привилегиям ближе к светской власти, возглавляющей господствующий класс, чем к духовной, которая носит служебный характер центра идеологического воздействия на людей в пользу того же господствующего класса. Однако исключительно важная роль духовной власти в обществе, главным эксплуатируемым классом которого является подверженное суевериям крестьянство, внушает представителям духовной власти преувеличенное мнение о своей силе и толкает их на попытки овладеть и светской властью, а следовательно, и на попытки овладеть материальными средствами этой власти, т. е. военной силой средневекового общества, поставить непосредственно себе на службу рыцарство. Папство, как «монархический центр» духовенства (Энгельс) и пробует достичь этого проповедью больших грабительских предприятий (крестовые походы), созданием таких духовно-светских институтов, как рыцарские ордена (проповедь Бернарда Клервосского) и др. В противовес этому светские государи берут крестовые походы под свой контроль, превращают их в общерыцарские предприятия своих государств, проповедуют (в более позднее время) их необходимость для сплочения низов господствующего класса под командой централизующихся, а затем и централизованных государств и для решения своих государственных забот (итальянские походы). Отсюда отрицательное отношение к духовно-рыцарским орденам со стороны светской власти и жестокая расправа с орденом Тамплиеров, в котором французские короли не без основания видели своеобразное ответвление папского государства в их собственном государстве. Одним словом, рыцарство получает всестороннее признание своей важности и вознаграждение, во-первых, и самым главным образом — за счет крестьянства, а во-вторых, за счет грабежа и своих, и главным образом чужих территории, лежащих по дорогам, ведущим к пресловутому «гробу господню».

Рекрутировалось рыцарство, как мы уже сказали, либо за счет зажиточной верхушки крестьянства (в Германии за счет мейеров), либо даже за счет сервов, состоявших на службе феодалов (министериалы), либо, наконец, за счет субинфеодирующихся у тех же крупных феодалов мелких свободных людей, получавших от титулованной знати и баронов небольшой феод с обязанностью военной службы своему непосредственному сеньору. Последний способ рекрутирования этого слоя господствующего класса был распространен издавна, но в пору борьбы крупных феодалов с королевской властью он получил особенно широкое распространение. С этой точки зрения, как показал М.А. Барг для Англии, или В. Эрнст для Германии, этот слой был новообразованием, и его существование и деятельность могли быть причиной крестьянских восстаний XIV в., наряду с другими причинами, вызванными развитием товарно-денежных отношений. Едва ли может быть какое-либо сомнение в том, что образование этого слоя рыцарства было явлением общеевропейским (испанские и португальские идальго, итальянские дружины кондотьеров и т. п.).

В чем же экономически выражался этот нажим численно возраставшего слоя мелких феодалов, рыцарей, а через них — и всего класса феодалов в целом? Время последнего периода феодальной ренты в ее денежной форме есть вместе с тем и время рождения устойчивой иены земли как капитализированной феодальной ренты. Верхним пределом цены земли была капитализированная рента с краткосрочных держаний на домениальной земле, сдаваемой после ликвидации собственной запашки сеньора крестьянам. Разница между арендной платой за домениальную землю (новые держания) и феодальной рентой со старых крестьянских держаний, фиксированной обычаем и традицией, скоро превратится в разницу между капиталистической рентой и рентой феодальной и эта разница прежде всего почувствуется в Англии, которая раньше других стран перейдет к капитализму. А.Н. Савин показал, что в приказчичьих отчетах XVII в. против суммы поступлений с копигольдерской земли стояла приписка, смысл которой заключался в том, что если бы эта земля была сдана в аренду, то доход с нее в несколько раз превышал бы копигольдерскую ренту. Вполне понятно, что поднять уровень феодальной ренты до уровня арендной платы фактически значило превратить феодальную собственность сеньоров а. полную (т. е. буржуазную.) собственность. Стремление феодалов достичь такого уровня находило препятствие не только в обычае и традиции, определявших высоту феодальной ренты во всех ее формах и видах, но и в том отпоре, который они встречали в крестьянстве. Последнее само было склонно считать своей собственностью все виды наследственных держаний и считало достаточным основанием для такого утверждения тот факт, что оно выкупилось или каким-либо иным путем получило личную свободу.

Борьба за землю — так можно было бы охарактеризовать причину усиления классовой борьбы во второй период существования феодальной формации. Смысл этой борьбы заключался в том, что каждый из борющихся классов стремился к тому, чтобы превратить свою феодальную собственность в свободное держание, а затем, позже, и в буржуазную собственность.

Встретившись с яростным сопротивлением крестьян, господствующий класс предпочел сначала идти по линии наименьшего сопротивления и устремил свои вожделения в ту сферу совместного владения землею с крестьянами, где правовые обычаи были наименее определены и где, с другой стороны, укрепляющееся централизованное государство вместе с феодалами стало претендовать на безусловное право распоряжения. Речь идет о так называемых общинных землях, альмендах, как они назывались в Германии.

В самом начале расселения германских племен на новой территории вожди этих племен считали само собой разумеющимся, что земли, непосредственно никем не занятые и не освоенные общинами, принадлежали им и находились в их распоряжении. Из этого фонда вожди (короли, герцоги) наделяли в первую очередь своих дружинников и таким образом частично создавали крупную земельную собственность (феодальную). Те земли общин, которые не попали в собственность отдельных семей и превратились в территории общинных угодий, тоже испытывали на себе влияние этих общих воззрений эпохи и тоже до некоторой степени, будучи ничейной землей, оказывались в распоряжении вождей и их непосредственных слуг — крупных феодалов. Это право распоряжения выражалось в том, что короли, например, выдавали грамоты на поселение отдельным лицам и в более позднее время из этого фонда наделяли землей мелких рыцарей, а еще позже, как это случилось в Германии, издавали так сказать обязательные постановления, регулировавшие право использования альменд местными жителями. Что такое «нормирование» оказывалось связанным с утеснением прав крестьянских общин и с явным усилением эксплуатации этих земель в интересах фиска или в хозяйственных интересах крупных феодалов, в Германии, как известно, независимых от императора, — это очевидно. Но и дальше на запад отголоски этих взглядов на альменду мы находим, например, в Мертонском статуте в Англии (1235—1236). Здесь ясно сказано, что крупные феодалы имеют право на распоряжение общинными угодьями, что они наделяют ими своих субдержателей, которые названы рыцарями и свободными держателями, а иногда и обделяют их, в результате чего и возникает судебное дело, разрешаемое при помощи присяжных. Смысл статута совершенно ясен: лорды захватывают общинные угодья своих держателей, и сам факт захвата — общее для всей Западной Европы явление и одна из важных причин крестьянских восстаний. Данные, приведенные в книге О. Бауэра²⁴, свидетельствуют об остроте процесса захвата общинных угодий в Германии и полностью подтверждают известное высказывание Энгельса о том, что «марка погибла вследствие разграбления почти всей крестьянской земли, как поделенной, так и неподеленной, разграбления, произведенного дворянством и духовенством при благосклонном содействии территориальной власти»²⁵. Бауэр приводит законодательство германских императоров, в результате которого оформлялось и легализировалось ограбление крестьян и ликвидация общинных угодий в Германии и со свойственным этому правому социал-демократу и оппортунисту «всепрощением» всех безобразий, творимых сильными якобы в интересах прогресса, говорит: «Но в этом жестоком, кровопролитном процессе проявилась экономическая необходимость... С ростом населения, городов, горного дела появилась необходимость -регламентировать и ограничение пользования лесом»²⁶. Князья, захватывая леса, сдавали их предпринимателям по выжигу древесного угля, необходимого в больших количествах для развивающейся металлургии, для постройки растущих городов и т. д., и все это вело к тому, признает автор в другом месте, что «кровавые карательные экспедиции войск кайзера против восставших крестьян — вот что сделало возможным великое ограбление лугов, пашен и леса дворянами и церквами»²⁷. «Двенадцать статей» Великой крестьянской войны в Германии — прямое доказательство размеров грабежа общинных угодий, так как большинство статей этого замечательного документа протестуют как раз против захвата господствующим классом альменды во всех ее видах.

Менее определенны сведения относительно Франции, но их неопределенность касается только времени ограбления, а не сущности его. Известное законодательство XVII в. о триаже, т. е. выделении одной трети общинных угодий (biens communaux) сеньору и оставление двух третей общине, говорит лишь о крайних формах столкновений между крестьянами и сеньорами из-за этих biens communaux, но, конечно, эти столкновения происходили с давних пор и триаж был их заключительным моментом. Все же, несмотря на эту попытку, статистики кануна революции XVIII в. показывают, что леса и луга почти без исключения принадлежали привилегированным, тогда как крестьянские общины, как правило, их почти не имели.

В заключение следует кратко остановиться на проблеме результатов крестьянских движений и восстаний XIV в. Речь в данном случае идет не о причине неуспехов крестьянских восстаний в средние века, о которых не раз говорили классики марксизма-ленинизма и которые получили свою классическую формулировку в замечании В.И. Ленина на «Историю великой крестьянской войны в Германии» Энгельса: ...организованность, политическую сознательность выступлений, их централизацию (необходимую для победы), все это в состоянии дать распыленным миллионам сельских мелких хозяев только руководство ими либо со стороны буржуазии, либо со стороны пролетариата»²⁸.

Буржуазные историки отдельных крестьянских движений и восстаний постоянно подчеркивают их стихийность, отсутствие ясных целей, их разрушительную силу, вызванную ненавистью крестьян к своим угнетателям-феодалам, и в целом их (восстаний) полную безрезультатность. И дореволюционный русский историк А.Н. Савин, большой знаток этого периода средневековья, говоря о крестьянских восстаниях XIV в., в конце концов присоединяется к этому взгляду, оговариваясь относительно восстания Уота Тайлера, что оно было ответом на феодальную реакцию и приостановило ее. Принимая во внимание то, что мы говорили выше о причинах крестьянских восстаний XIV в., мы думаем, что такого рода общее заключение о безрезультатности их неосновательно. В чем заключалась феодальная реакция и в Англии и в Германии накануне восстаний 1381 и 1524—1525 гг.? Мы могли бы сформулировать содержание этой феодальной реакции как стремление господствующего класса задержать естественную эволюцию крестьянского держания в условиях развивающихся товарно-денежных отношений, условиях, приближающихся к появлению капиталистических отношений в недрах все еще господствующих феодальных производственных отношений. Говоря другими словами: так как в этот период лорды-сеньоры забрасывают свою собственную запашку и сдают домениальную землю в краткосрочную аренду тем же крестьянам (или оптом сдают ее буржуа, а эти последние в свою очередь передают ее по мелочам крестьянам), впервые создается разница между доходами с таких «новых» держаний и доходами от «старых» держаний. Первые легко могут повышаться в зависимости от рыночной конъюнктуры, а вторые, будучи фиксированы обычаем, позволяют крестьянину присваивать себе излишек от повышающихся рыночных цен на сельскохозяйственные продукты. В таких условиях сама «феодальная реакция» имеет своей целью превращение всей территории общины, в том числе и земли крестьянских держаний, в домениальную землю сеньора, в фригольд лорда, если пользоваться английской правовой терминологией. И практически это выражается в том, что феодалы стремятся довести феодальную ренту в целом до уровня ренты с «новых» держаний, а впоследствии иметь правовое основание для превращения своих прав на домениальную землю в полную собственность. Именно в этом пункте они и встретились с яростным сопротивлением крестьянства. И содержание этого сопротивления и составляет объективно значимую, хотя субъективно, может быть, не осознанную результативность крестьянских восстаний XIV в. Крестьяне защищали: 1) личную свободу (освобождение), 2) фиксацию повинностей с переводом их, насколько это было возможно, в денежную форму, 3) как результат первых двух — максимальную хозяйственную независимость на рынке своего мелкого хозяйства во всех её видах (Майль-Эндская программа), сохранение общины и общинных угодий (12 статей), и, наконец, 4) стремились «новые» держания в правовом отношении свести до уровня «старых», т. е. фиксировать на вечные времена как повинности, так и платежи с них и превратить эти «новые» держания в свою «феодальную собственность».

Крестьянство на Западе добилось этого. И это верно даже для Англии, в которой крестьянство исчезло как класс в последующие XVI—XVIII вв., ибо исчезновение крестьянства как класса в процессе так называемого первоначального накопления в Англии было результатом проникновения в сельское хозяйство уже капиталистических отношений и составляет следующий этап за развитием товарно-денежных отношений, при котором происходит простая метаморфоза отработочной и натуральной ренты в денежную.

О том, что крестьяне старались сохранить за «новыми» держаниями феодально-правовую оболочку, свидетельствует эволюция французской цензивы после XV в.²⁹ Французская цензива как распространенная форма феодального держания — явление, по-видимому, давнее во Франции. Советский историк А.В. Конокотин относит время ее появления к XII в.³⁰ Но едва ли можно сомневаться, что свое распространение она получила позднее и пО крайней мере с XVI в. цензива — самая распространенная форма крестьянского держания, которую сами крестьяне считают своей собственностью. В самом деле, феодальные юристы, начиная с XVI в., и февдисты (знатоки феодального права) XVIII в. учат, что держатель цензивы является ее наследственным владельцем, что он имеет широкие права распоряжения, т. е. может ее передавать по наследству, дарить, продавать и закладывать, даже не спрашивая на это разрешения сеньора. Таков по крайней мере порядок по большинству французских кутюмов. Однако права сеньора на цензиву и при перемене владельца остаются незыблемыми. Февдист Эрве, которому принадлежит наиболее полное изложение правовых норм, регулирующих цензиву, говорит, что договор на установление цензивы переносит право собственности на получателя цензивы (bail a cens est transitif de la propriete) и таким образом договор цензивы по существу является или, по крайней мере, приближается к договору о купле-продаже. И действительно, цензива по существу является куплей-продажей феодальной собственности в том виде, в каком феодальную собственность понимал Маркс, т. е. право крестьянина на землю своего держания после его освобождения от личной зависимости, которое Маркс называл феодальным правом собственности³¹?

В период развития товарно-денежных отношений мобилизация земли, и связанное с ней имущественное расслоение крестьянства, появление среди крестьян «будущих капиталистов»³² становятся обычным явлением, а наличие феодальной собственности, каковой по своей юридической природе является цензива, облегчает эту мобилизацию. В самом деле, при заключении договора на цензиву в том случае, если таковая устанавливается как «новое» держание, цена ее («цена за допуск» по английской терминологии) гораздо ниже, чем цена за аллодиальную землю, т. е. за полную собственность продающего, и эта цена тем ниже, чем, во-первых, больше повинностей и платежей лежит на цензиве и чем, во-вторых, короче срок обновления договора (droit de rесоnaissance) на цензиву или другое такое же держание, под каким бы наименованием и в какой бы другой стране мы не встречали этот вид феодальной собственности. Это, если мы воспользуемся терминами буржуазного права, есть продажа земли, на которой лежит ипотека, в рассрочку, на несколько поколений потомков покупателя. И знаменитое наблюдение Лучицкого о чрезвычайной мобильности земли во Франции накануне буржуазной революции и о том, что земли в руках у крестьян все время прибавлялось, — объясняется главным образом куплей-продажей цензуальной земли.

¹ «О первоначальном накоплении в России (XVII—XVIII вв.)». Сб. статей. М., Изд-во АН СССР, 1958.
² См. М.А. Барг. О так называемом «кризисе феодализма» в XIV—XV веках (К историографии вопроса). «Вопросы истории», 1960, № 8.
³ См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 729—730.
⁴ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 729.
⁵ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 727.
⁶ Там же, с. 728.
⁷ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 728-729.
⁸ Там же, с. 730.
⁹ См. С.Д. Сказкин. Классики марксизма-ленинизма о феодальной собственности и внеэкономическом принуждении. Сб. «Средние века», вып. V. М., 1954.
¹⁰ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 728.
¹¹ Там же.
¹² «История Западной Европы в XIV и XV вв.». М., 1916 (литограф. курс)
¹³ См. С.Д. Сказкин. Исторические условия восстания Дольчино. «Десятый международный конгресс историков в Риме. Сентябрь 1955». М., Изд-во АН СССР, 1956.
¹⁴ F. Lutge. Deutsche Locial- und Wirtschaftsgeschichte. Berlin, 1952.
¹⁵ J. Nichtweiss. Das Bauernlegen in Mecklenburg. Berlin, 1954.
¹⁶ См. С.Д. Скaзкин. Основные проблемы так называемого «второго издания крепостничества» в Средней и Восточной Европе. «Вопросы истории», 1958, № 2.
¹⁷ См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 411.
¹⁸ В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 168.
¹⁹ Могло быть и иначе. М.А. Барг показал, что английские лорды с XIII в., когда процесс коммутации в Англии почти завершился, стали повышать феодальные взносы крестьян в денежной форме, стараясь довести феодальную ренту до уровня арендной платы со сдаваемой в аренду земли домена (См. М.А. Барг. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв. М.Изд-во АН СССР, 1962, стр. 185—189).
²⁰ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 7, стр. 349.
²¹ Там же, с. 350.
²² Архив Маркса и Энгельса, т. V, с. 169.
²³ V. Ernst. Die Entstehung des niederen Adels. Berlin, 1916, S. 50.
²⁴ О. Бауэр. Борьба за землю. Л., 1926.
²⁵ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 19, стр. 337.
²⁶ О.Бауэр, Ук. соч., с. 46.
²⁷ Там же.
²⁸ В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, стр. 41.
²⁹ См. С.Д. Сказкин. Февдист Эрве и его учение о цензиве. Сб. «Средние века», вып. I. М., 1942.
³⁰ А.В. Конокотин. Очерки по аграрной истории северной Франции в IX—XIV веках. Иваново, 1958, стр. 58—59, 61, 65.
³¹ К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 729.
³² К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 363.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 10651

загрузка...

Другие книги по данной тематике