1

   Французская революция вооружила народ, следовательно, и победить новую Францию мог только народ. Мысль эта приходила в некоторые европейские головы еще в самом начале эпохи.

   Однако политики не готовы были ее принять. Еще в 1797 году австрийский министр Коллоредо по поводу народной войны сказал: «Победоносному врагу зажму я рот одной провинцией, но народ вооружить – значит, трон низвергнуть».

   Хотя уже тогда были монархи, смотревшие на дело по-другому: когда в окрестностях Неаполя отряд Гаэтано Мамоне начал ловить французов и убивать их разными страшными способами, Фердинанд IV, король Обеих Сицилий, дал Мамоне чин полковника и титул барона, не смущаясь тем, что к каждому обеду полковника Мамоне подавались кувшины крови, нацеженной из пленных французов – Мамоне пил ее вместо вина. (Тогда же лаццароны – неаполитанские ополченцы кардинала Руффо – варили французов и местных республиканцев в котлах и ели).

   Был ли Мамоне партизаном? Чем партизан отличается от разбойника? Поразмыслив, приходишь к выводу, что все зависит от угла зрения: для французов каждый испанский, тирольский, русский крестьянин с ружьем и вилами был разбойник, но для испанского короля, русского и австрийского императоров это были партизаны. Самим же крестьянам то, кем их считают, было, наверное, все равно.

   Карл Шмитт в своей работе «Теория партизана» указывал на признаки, делающие человека партизаном: это, во-первых, нерегулярный боец, во-вторых, повышенно мобильный, в-третьих, «политически ангажированный» (то есть ведет в войну не вообще, а в интересах одной из сторон). В связи с этим Шмитт напомнил, что само слово «партизан» происходит от слова «партия» и указывает на «связь с каким-то образом борющейся, воюющей или политически действующей партией или группой. Такого рода связи с партией особенно сильно проявляются в революционные эпохи». (В России, впрочем, в те времена партией называли военный отряд – так что, например, Денис Давыдов в слово «партизан» политического смысла не вкладывал). Шмитт также пишет, что понятие партизана появилось еще в XVI веке, и слова «партизан», «партия войны» употребляются еще во французских документах 1595 года. Четвертым признаком партизана Шмитт считал «теллурический характер» их сопротивления. Так как «tellus» по латыни земля, то это можно понимать как «близость к земле». Здесь Шмитт имел виду и то, что партизан ведет свою войну на земле, на определенном, часто крайне небольшом, ее клочке, и то, что в этой борьбе он опирается на поддержку местного населения.

   К этим четырем признакам надо бы добавить пятый – крайнее ожесточение, которое проявляется в партизанской войне с обоих сторон. Партизаны разных стран в ту эпоху будто соревновались в зверствах: испанские гверильясы распиливали французов живьем, сжигали, опустив головой в костер, генерала Рене в 1808 году сварили в раскаленном масле. Стефан Жеромский в романе «Пепел» описывает замученного гверильясами французского солдата: «Руки солдату выкручивали, видно, заложив палку в том месте, где они были связаны, так как кости предплечий торчали из лопнувшего по швам мундира, как голые колени торчат из протертых брюк. Рот был заткнут кляпом из тряпки, нос отрезан, уши оторваны, в обнаженной груди виднелось около тридцати черных ран. Внутренности, вывалившиеся из живота, лежали на земле…».

   Не жалели и себя: в той же Испании французский офицер, заподозрив, что еда отравлена, потребовал от хозяйки, молодой женщины, попробовать пищу первой. Она сделала это, офицер, чтобы убедиться до конца, приказал дать еду и ребенку хозяйки. Когда она накормила и свое дитя, французы сами принялись за трапезу, и вскоре все – оккупанты, мать и ребенок – умерли «в ужасных мучениях». В России не раз крестьяне поджигали дома и сараи с оборонявшимися французами. Пленным разбивали головы дубинами.

   В 1808 году, когда Россия решила отнять у Швеции Финляндию, шведы подняли народную войну. Фаддей Булгарин, в той войне русский кавалерийский офицер, пишет: «Пасторы проповедовали в церквях и в поле, что даже частное убийство неприятеля дозволено для защиты отечества, и подкрепляли свои речи примерами из Ветхого Завета. Бунт усилился, и береговые жители, коренные шведы, восстали сильными толпами и отчаянно нападали на наши малочисленные отряды. Первою жертвой неистовства разъяренной черни были наши храбрые лейб-казаки из отряда графа Орлова-Денисова. Семьдесят человек лейб-казаков захватили поселяне врасплох на морском берегу и мучительски умертвили. Я сам видел яму в которой под грудой угольев найдены кости наших несчастных казаков. Говорят, что поселяне бросали в огонь раненых вместе с мертвыми. Некоторые пикеты, явно атакованные, защищались до крайности, но были взяты превышающей силой бунтовщиков, и изрублены топорами на мелкие куски. Находили обезглавленные трупы наших солдат, зарытые стоймя по грудь в землю. Изуродованные тела умерщвленных изменнически наших солдат висели на деревьях у большой дороги».

   В Финляндии русские на себе испытали то, на что четыре года спустя обрекли французов: шведы и финны нападали на обозы, вредили коммуникациям, брали в осаду мелкие гарнизоны. «Самый опасный враг, нанесший нам более прочих вреда, был партизан Роот (Root), родом из Финляндии, унтер-офицер Биернеборгского полка. Он начал свои действия в тылу корпуса Раевского только с сорока солдатами, самыми отчаянными из всей армии графа Клингспора и знавшими притом всю местность, а потом вошел в сношение со всеми взбунтованными шайками, сделался их предводителем и распоряжался их движениями. Забирая все транспорты со съестными и боевыми припасами, высылаемые к Раевскому, он довел его корпус до отчаянного положения, замедляя его отступление истреблением мостов, переправ и порчей дорог. Роот первый вызвал солдат бывшего Свеаборгского гарнизона на поле битвы, убедив их в ничтожности данного ими обещания не сражаться с русскими. Роот был везде и нигде, переезжая беспрестанно с места на место по озерам и проходя тропинками через леса и болота. Он едва не взял города Таммерфорса в тылу нашей армии, где был склад наших запасов и парки, и только необыкновенное мужество майора Юденева, охранявшего город двумя ротами Петровского мушкетерского полка, спасло корпус Раевского от величайшего бедствия, которое должно было бы его постигнуть по истреблении запасных магазинов и парков», – пишет Булгарин.