6

   С этим осадком надо было считаться в 1812 году. Хотя в регулярной армии в России было тогда около миллиона человек, но на главном направлении – едва около 200 тысяч, да и те были разбросаны на большой территории.

   К тому же отсутствовали резервы: при рекрутской системе формирования войск и 25-летней службе каких-либо запасников взять было неоткуда. Войска же требовались немедленно и в больших количествах. Оставалось одно – ополчение. Однако само это слово отпугивало народ. По этой причине изданный 6 июля 1812 года Манифест составлен из экивоков и обиняков: «полагаем мы за необходимо нужное собрать внутри государства новые силы, которые нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех». Но что это будет за сила, на каких правах и с какими обязательствами – не уточнялось. В документе нет не только слова «ополчение», но и слов «земское войско» и «милиция» – неприятных воспоминаний избегали изо всех сил.

   Примечательный факт: в 1806 году ополчение было объявлено в 31 губернии, а в 1812-м, когда враг был уже в пределах государства и опасность была несравненно выше, ратников собирали лишь в 16 губерниях. Объяснения этому были разные: отчасти власти опасались, как бы народ не использовал оружие для бунта (по этой же причине Ростопчин в Москве до последнего медлил с вооружением горожан). С другой стороны, ошарашивала необходимость вырвать из экономики – с фабрик, с полей, из торговли и сельского хозяйства столько рабочих рук.

   В Манифесте от 18 июля слово «ополчение» уже есть. Но употреблено оно с успокоительными оговорками: «чтобы составя достаточные силы из одних губерний, не тревожить без нужды других». Этим Манифестом были учреждены три округа: первый (Московская, Тверская, Ярославская, Владимирская, Рязанская, Тульская, Калужская, Смоленская губернии) – для защиты Москвы; второй (Санкт-Петербургская и Новгородская губернии) – для защиты Петербурга, третий (Казанская, Нижегородская, Пензенская, Костромская, Симбирская, Вятская губернии) – для создания резерва. 1 августа 1812 года был учрежден по делам ополчения особый комитет в составе графа Аракчеева как прилежного исполнителя, госсекретаря адмирала Шишкова как вдохновителя (именно он в 1812 году писал царю все воззвания) и министра полиции Балашова – на всякий случай.

   Ратники были разного возраста, в большинстве – мужики за 30–40 лет. Подавляющее большинство составляли крепостные, которых в ополчение определял барин. (Крепостные надеялись, что наградой за службу будет воля и шли в ополчение охотно). Были и добровольцы из числа ремесленников, мещан, священнослужителей. Офицеры назначались из числа отставников, командующих округами выбирали дворянские собрания. Обмундировывались ратники в длинные серые кафтаны и фуражки (этим подчеркивалась их невоенность: фуражка – головной убор, который надевали солдаты, ехавшие на фуражировку). На фуражках был нацеплен латунный ополченский крест с выбитыми на нем словами «За Веру и Царя» (его форму повторяет крест нынешнего ордена Мужества).

   Впрочем, большинство помещиков и чиновников, на чьи деньги снаряжались ополченцы, и сами едва сводили концы с концами, так что немало крестьян пошли на войну в своем обычном крестьянском платье, разве что приказано было его укоротить (не ниже вершка под коленом) – чтобы способнее было в бою и на марше.

   Позже, осенью, созывались ополчения в других местностях России: на юге, в Черниговской и Полтавской губерниях, было собрано около 50 тысяч ратников, которые успешно действовали во время изгнания французов из пределов России.

   В большинстве территорий идея ополчения была принята на ура. Дворяне и купцы в порыве энтузиазма жертвовали громадные суммы и давали обещания, о которых потом хотя и жалели, но выполняли. Молодежь же наперегонки бежала записываться в ратники. Петербуржец Рафаил Зотов писал в воспоминаниях: «Против новой Голландии в доме барона Раля открылись заседания Комитета ополчения. Все являлись туда с просьбами о принятии их в ряды этого воинства. В числе толпы желающих был и я, с великолепным своим знанием 14-го класса и с пылким воображением 16-летнего юноши, который шел с твердой уверенностью, что он поймает самого Наполеона».

   Впрочем, так было не везде и не со всеми. Во многих работах, посвященных ополчению 1812 года, и прежде всего в сборнике «Отечественная война и русское общество» отмечены случаи, когда и крестьяне, и дворяне уклонялись от службы в ополчении как могли. Из дворян шли служить столбовые, природные, те, чей род корнями уходил в историю. Напротив, другие, недавно получившие дворянство службой или купив деревеньку, «старались отлынять под разными предлогами от дальнейших беспокойств и на зиму убраться в теплые хоромы свои», – пишет князь Шаховской, один из командиров Тверского ополчения.

   На Волыни идея ополчения отзыва не нашла: в книге «Отечественная война и русское общество» приводятся слова Волынского губернатора, докладывавшего, что местное дворянство «готово было на большие пособия противной стороне». В Псковской губернии собрали в ополчение беглых белорусских крестьян, которые тоже не испытывали большого желания идти на войну.

   Отдельная история вышла с Лифляндским ополчением. С июля 1812 года по инициативе гражданского губернатора Курляндии Федора Сиверса начался сбор ратников в Лифляндии (это часть нынешних Латвии и Эстонии с городами Тарту и Рига). До 1721 года эти места принадлежали Швеции, поэтому Сиверс в своем воззвании напоминал лифляндцам: «Кто из нас забыл великия благодеяния, коими сей возлюбленный монарх (Александр I) с самого восшествия своего на прародительский престол осчастливил наши провинции; он, который в продолжение одиннадцати лет оказал нам более милостей, нежели предки его во сто лет. Властелин Швеции обременил нас тяжелыми податями, российские государи взимали с нас оныя в продолжении 94 лет, но великодушный Александр не только уволил нас от оных в четвертом году своего царствования, но даровал нам, сверх того, многие миллионы, частию за весьма малые проценты, частию же вовсе даром».

   За лето собрали больше двух тысяч человек, имелся даже Лифляндский казачий полк (хотя, казалось бы, какие «казаки» из эстонцев?). Однако взрыв энтузиазма если и был при этом, то совершенно не затронул лифляндское дворянство, которое должно было снарядить ратников за свой счет. Когда в сентябре Сиверс увидел ополченцев, это были «весьма худо одетые люди, в одних летних исподниках, в круглых шляпах крестьянских, без галстуков, без чулок и даже без кастелей (латышских башмаков); вместе с тем усмотрено им было, что большая часть лошадей по старости лет и по прочим недостаткам, были на службу негодны». Из 759 лифляндских казаков только 106 имели теплые штаны, остальные же «должны были довольствоваться ветхим летним платьем». Сиверс приказал выдать ополченцам несколько коровьих шкур, чтобы они сами могли сделать себе обувь, но даже это вызвало недовольство дворян, считавших, что крестьяне уже и так отлично снаряжены, тогда как на самом деле они не имели ни рукавиц, ни полушубков, ни сапог, ни рубах. Сиверсу все свои действия приходилось согласовывать с ландтагом – национальным самоуправлением – которое, судя по некоторым действиям, а вернее, бездействиям, было к Российской империи в некоторой оппозиции. В ландтаге были убеждены, что ополченцы снаряжены по высшему классу. В ноябре при защите Риги 500 ополченцев были отправлены на рытье укреплений в летних рубахах – понятно, что очень скоро большинство из них поступило в лазарет.

   Некоторые ополченцы перебегали к неприятелю, и их можно понять – от такой-то жизни…

   К весне 1813 года Лифляндское ополчение имело такие потери в людях убитыми, пленными, беглыми и больными, что его пришлось расформировать.

   Несчастливой была и судьба Тверского ополчения. В августе 1812 года общая численность его была 15 тысяч человек. После оставления нашей армией Москвы ополчение поступило в распоряжение барона Винцингероде, прикрывавшего Петербургское направление со своими войсками, доведенными в численности до корпуса. В ноябре ополчение выдвинулось к Витебску, где ему поручили охрану пленных. Пленные же оказались в большинстве своем больны. Ратники начали умирать от болезней еще в Витебске, а переход в Ригу в январе 1813 года совсем доконал ополчение. В 1814 году ополчение было по высочайшему повелению распущено. Домой, к своим семьям и хозяевам, вернулись только 4 тысячи 577 ратников.