Глава десятая. Конец мусульманской Испании

1. Насриды из Гранады

Как уже отмечалось, основателем насридской династии был Мухаммад ибн Йусуф ибн Наср, известный также под именем Ибн ал-Ахмар. Хотя он поначалу выдвинулся в Хаэне, где стал правителем около 1231 г., успехи Реконкисты при Фердинанде III Кастильском, и в частности, потеря самого Хаэна в 1245 г., вынудили его отступить на юг и сделать Гранаду, которую он захватил еще в 1235 г., своей столицей. Когда он понял, что не сможет со своими малочисленными военными ресурсами долго противостоять силам кастильцев, он решил стать вассалом Фердинанда, как уже сделали несколько других местных правителей-мусульман. В этом качестве он предоставлял помощь своему сеньору в кампаниях, которые привели к взятию Севильи и оккупации земель в нижнем течении Гвадалквивира, а также в последующих кампаниях против мусульман. Созданное таким путем государство располагалось от Таифы (около самого Гибралтара) на западе и заходило на 20—30 миль за Альмерию на востоке, всего на протяжении 240 миль. На севере граница была, пожалуй, ближе к Хаэну, чем к Гранаде, в 60—70 милях от моря — на расстоянии полета вороны.

Когда Мухаммад I Гранадский стал вассалом Кастилии, он был не единственным мусульманским правителем, решившимся на этот шаг. Но прочие постепенно исчезли, сменились христианскими губернаторами. Последним из них был эмир Мурсии (1264 г.). Стоит спросить, почему же Гранадскому королевству удалось сохранять независимость в течение двух с половиной веков? Можно выдвинуть различные объяснения этому, но ни одно из них не будет окончательным. Мухаммад I оказался хорошим вассалом Фердинанда и его сына и заслужил этим великодушное обращение, так что к моменту его смерти в 1273 г. признание независимости Гранады стало обязательной частью внешней политики Кастилии. Возможно также, что для Кастилии с ее многочисленными мусульманскими подданными было небесполезно иметь рядом мусульманское государство, куда могли бежать недовольные. Но, может быть, главную роль сыграли два географических фактора: гористый рельеф страны и близость Африки. Большую часть территории Гранадского королевства составляли довольно высокие горы, эта естественная защита была усилена мощными крепостями и укрепленными городами (такими, как Ропда) — в тех местах, где легче было осуществить нападение. Пока все шло нормально, кастильские правители, возможно, считали, что попытки продвинуть в этом направлении свои рубежи не окупят военных расходов. Тем более что близость Африки позволяла насридским правителям время от времени обращаться за помощью к новым мусульманским правителям Марокко, династии Маринидов. Это означает, что они никогда не зависели полностью от милости Кастилии, хотя соблюдали осторожность и с Маринидами, чтобы не дать им присоединить Гранаду к их африканским владениям.

Гранадское государство полностью осознавало свой мусульманский характер. Беженцам со всех концов Испании предоставлялся приют. Арабский был единственным языком в королевстве. Евреи в стране были, но христиан мосарабов не было совсем, хотя не ясно, явилось ли это следствием каких-то определенных мер, или просто отношение к христианам рядовых мусульман сделало их жизнь там слишком неприятной. Подчеркивать роли ислама и защиты ислама вполне понятно в свете показанной еще Алморавидами и Алмохадами заботы о «священной войне». Растущее самосознание христиан в период успехов Реконкисты с 1212 по 1248 г. также имело немалое значение.

Об истории Насридского государства во многих аспектах почти не сохранилось сведений. Несколько лучше известны его отношения с христианскими государствами, так как в их хрониках есть материалы на этот счет. Период наибольшего блеска приходится на 1344—1396 гг., когда была построена самая прекрасная часть Дихамбры. В делом государство процветало — благодаря интенсивному сельскому хозяйству, городским ремеслам и торговле. Однако существовали и многочисленные внутренние трудности. Династийные распри из-за прав на престол, в которых каждый преследовал свои интересы, были весьма часты, особенно в последнее десятилетие XIV в. Сознательно исламский характер государства способствовал усилению влияния правоведов, а они вместе с африканскими наемниками и некоторыми городскими элементами обнаруживали тенденцию к войне. Им противостояла правящая элита, купцы и крестьяне, чьим интересам больше отвечал мир.

Конец Насридского королевства был в такой же степени вызван его собственной внутренней слабостью, как и растущей силой христиан. Эту силу еще более увеличило объединение Арагона и Кастилии, последовавшее за браком Фердинанда и Изабеллы. Изабелла вступила на трон Кастилии в 1474 г., а Фердинанд II на арагонский трон — в 1479 г. Но еще до этого захват Гибралтара в 1462 г. показал, что христианские державы вновь приступили к военным действиям. Все же можно было бы оттянуть окончательное поражение, но у мусульманских лидеров не выдержали нервы, и они дали волю нетерпению. В 1481 г., до окончания перемирия, они захватили у христиан замок Захара, и несомненно этот вызывающий булавочный укол привел Фердинанда и Изабеллу к решению покончить с Гранадой. Они отказались от всеобщего наступления — вместо этого Фердинанд использовал раскол среди самих мусульман и поддерживал мир с одной из фракций, пока его войска громили другую. Таким образом ему удалось захватить
Ронду (1485) и Малагу (1487) на западе, а потом Альмерию (1489) на востоке. Последняя кампания против Гранады была начата в 1491 г., и еще до конца этого года защитники города осознали безнадежность своего положения и согласились на сдачу. Им были предоставлены почетные условия, и город был сдан в самом начале 1492 г. Сцена прощания с ал-Андалусом последнего из Насридов — последнего мусульманского правителя в Испании — Абу Абдаллаха (Boabdil) породила одну из испанских народных баллад.

2. Мусульмане под властью христиан

Можно сказать, что падение Насридов было концом мусульманской Испании — и вместе с тем это был далеко не конец. Для историка мусульманской культуры жизнь некоторых немусульманских частей Испании в XIII и XIV вв. так же важна, как жизнь насридской Гранады. Следовательно, чтобы завершить историю мусульманской Испании, надо обратиться к истории мусульман, остававшихся в христианских государствах.

То, что было известно ученым о нетерпимости христианской Испании, вместе с распространением идей Реконкисты иногда приводило к заключению, будто с того момента, как провинция или область попадала под власть христиан, мусульман в ней вообще не оставалось. Но даже в Кастилии, которая особенно поощряла политику расселения христианских колонистов в не занятых еще землях, дело обстояло совсем не так. Когда в 1085 г. был занят Толедо, там осталось много мусульман-ремесленников, а с ними и отдельные ученые, которые сыграли важную роль в передаче Европе мусульманской науки и философии. После 1248 г. в христианских королевствах было много мусульман. В Кастилии они составляли большинство населения новой провинции Андалусия, в Арагоне христиане были в меньшинстве как в центральной провинции, так и в провинции Валенсия. Такое положение дел было неизбежным: правителям приходилось держать у себя мусульман, так как те были основой экономики страны, а мусульманам некуда было податься, и они продолжали заниматься своими ремеслами там же, где раньше.

Мусульмане, оставшиеся на старых местах при изменившемся правлении, стали известны как мудехары (исп. mudejares) — название, образованное от арабского слова мудаджжан — «получившие разрешение остаться» в значении «одомашненные». Они находились в том же положении, что и покровительствуемые меньшинства в мусульманском государстве. Они следовали своей религии, законам, обычаям и могли свободно заниматься ремеслами и торговлей. Во главе каждой местной мусульманской общины стоял мусульманский руководитель, назначаемый королем. За свои привилегии они платили подушную подать. Они образовывали отдельные общины, иногда обязанные носить особую одежду, занимали определенные кварталы городов. Значительную часть мусульман составляли трудолюбивые крестьяне, населявшие сельские районы. Некоторые ремесла почти полностью сосредоточены были в руках мудехаров.

Мудехары оставили мало следов в так называемой событийной истории христианской Испании, на которой концентрировалось внимание историков XIX в. Однако их небогатая событиями жизнь свидетельствовала о важном историческом явлении — существовании экономической структуры и материальной культуры, общих для мусульман и христиан. В эпоху мудехаров — XIII и XIV вв.— это экономическая и материальная культура распространялась даже на те части Северной Испании, которые прежде практически не были связаны с мусульманами. Важнейшим свидетельством тому служит художественное творчество этого периода.
Вместе с тем необходимо учитывать, что при ассимиляции этой культуры христианами действовал отбор. Никогда не принималось то, что откровенно не соответствовало основным христианским концепциям. Это относится и к высшим областям духовной жизни, и особенно к быту рядовых испанских христиан. Из других стран в Испанию тоже прибывали христианские ученые, чтобы познакомиться с живой традицией греческой философии в ее мусульманских одеждах, было пролито много чернил для доказательства того, что можно и чего нельзя вводить в христианскую традицию, но это уже не имеет отношения к истории Испании.

К началу XV в. наметились изменения в отношении испанских христиан к мусульманам. Частично это объясняется экономическим недовольством, поскольку большинство мудехаров было зажиточно. Определенное предубеждение против мусульман стало появляться в простом народе. С объединением Испании при Фердинанде и Изабелле эти предупреждения начали оказывать некоторое влияние на политику. Старой политикой религиозной терпимости еще руководствовались, когда населению Гранады были предложены великодушные условия сдачи в 1492 г., но в том же году был издан эдикт, принуждавший евреев во всех частях Испании либо креститься, либо покинуть страну. Ранее, в 1478 г., была «национализирована» инквизиция в Испании — в том смысле, что испанских инквизиторов теперь назначал не папа, а король и королева. В результате оказалось, что поощряется и даже насаждается не христианская ортодоксия simpliciter, но христианская ортодоксия, как ее представляли себе испанские лидеры.

Другая сторона новой политики проявилась в 1499 г., когда могущественный кардинал Хименес де Сиснерос посетил Гранаду и провел там дискуссию с законоведами. За ней последовало сожжение чисто мусульманских сочинений и насильственное обращение в христианство.

В результате здесь на следующий год вспыхнуло восстание, которое продолжалось более года. В качестве карательной меры мусульманам Гранады в 1502 г. был предложен выбор между крещением и высылкой. Многие предпочли креститься, однако убеждений своих не изменили. В 1525—1526 гг. сходные меры были приняты против мусульман других провинций. После этого в Испании официально не осталось мусульман, но еще почти целое столетие испанские правители сталкивались с проблемой морисков.

Для объяснения роста нетерпимости в Испании после столь долго сохранявшейся терпимости можно привести несколько причин. Некоторое время ожидали, что представители трех вероисповеданий могут быть сплочены в некое единство, но чем дальше, тем яснее становилось, что это невозможно. Политическое единство при Фердинанде и Изабелле было чревато разобщением и настоятельно требовало единства духа, чтобы предотвратить это разобщение. Непримиримая и вместе с тем оборонительная позиция Гранады в последние десятилетия ее существования несомненно подготовила решение Фердинанда и Изабеллы создать подлинное единство в мировоззрении. К 1525 г. Испания, выросшая уже в империю, сознавала, какую угрозу для Европы создавало мусульманское (турецкое) наступление на Вену (она была действительно осаждена в 1529 г.). Участие в действиях там — и по другую сторону Атлантического океана — требовало максимального использования испанских людских ресурсов, так что здравый смысл диктовал исключить самую возможность существования враждебных элементов внутри страны, пока такое количество надежных и боеспособных люден находится за ее пределами.

Как сообщают, подразумевалось, что мусульманам предоставлено сорок лет на исполнение постановлений, принятых в 1525—1526 гг. Неизвестно, было ли так на самом деле, однако к 1566 г. антимусульманское законодательство вновь оживилось — предшествующие меры оказались неэффективными. К тому же мусульманская религиозная практика в центральных землях ислама или в других местах часто разрешала и оправдывала такыйю — т.е. сокрытие своих истинных религиозных убеждений, когда проявлять их опасно для жизни. Очевидно, мориски получили официальное решение мусульманских законоведов за пределами страны, что в условиях Испании XVI в. разрешается подобная скрытая приверженность к исламу. Сохранились рукописи, известные под названием алхамиадос, которые написаны арабским алфавитом, но на испанском языке. Они содержат изложение мусульманской веры и религиозной практики морисков. Дополнительной причиной увеличения нетерпимости был ощущавшийся теперь факт более высокой рождаемости среди мусульман, за счет которой росла их численность. С другой стороны, существенный экономический и материальный вклад морисков в жизнь Испании способствовал тому, что их поддерживала значительная часть знати Арагона и Валенсии.

С 1566 г. давление на морисков увеличилось. Некоторые из них подняли в 1569 г. восстание и получили помощь оттоманского правителя Алжира. Однако, несмотря на этот нажим, их общины в городах оставались в основном нетронутыми — благодаря замкнутому характеру их жизни. Они оказались неассимилируемым элементом населения. Наконец, между 1609 и 1614 гг. появились эдикты о высылке, в результате которых около 500 тыс. человек, как сообщают, пришлось уехать в Северную Африку. Некоторые из событий там позволяют по-новому увидеть кое-какие детали жизни в Испании. Так, среди своих собратьев по вере часть морисков проявила себя столь же неассимилируемой, как и среди испанских христиан. Их культура была общей материальной культурой Испании, мусульманской настолько же, насколько христианской. В мусульманской атмосфере Северной Африки они более чем когда-либо осознали свое испанское происхождение, свое превосходство над африканскими мусульманами — берберами и пр. В некоторых городах Северной Африки по сей день сохранились отдельные мусульманско-испанские черты, так что в этом ограниченном смысле мусульманская Испания все еще жива.

3. Литература в период отступления

Этот период в литературной истории ал-Андалуса не без оснований считали всего лишь эпилогом. Не было ни особого импульса к изобретательству, ни удивляющих поэтических новшеств. Скорее это была (как и на мусульманском востоке) эпоха компиляции и широкой эрудиции, когда записывались или обретали законченное выражение накопленные поколениями знания; часто в роли фиксаторов выступали андалусские эмигранты.

Одним из таких экспатриантов был грамматист Ибн Малик (1208—1274), которому принадлежат две урджузы, где изложена вся арабская грамматика. Более короткая из них, включающая чуть меньше тысячи строк скверных стихов¹, до сих пор используется как учебное пособие. Другой андалусец Абу Хаййан (1257—1344), преподававший на востоке, известен прежде всего как грамматист, но он был также сведущ в ряде мусульманских наук. О размахе его эрудиции свидетельствует тот факт, что он был автором солидной турецкой грамматики; как сообщают, ему принадлежала еще и грамматика эфиопского языка. Еще один эмигрант, Ибн Сайд ал-Магриби (ум. в 1274 г.), слыл тоже разносторонним человеком, он составил весьма ценную антологию, в которую включил немало собственных стихов.

Оставшиеся в сокращавшихся мусульманских владениях в Испании представители культуры также жили на скопленные капиталы, но капиталы эти были достаточно велики, чтобы обеспечить им достойное и изысканное существование. Во время правления Насридов в Гранаде при дворе — в той самой Алхамбре, где каменные своды дворцов и павильонов легко покоятся на стройных колоннах, на вид столь же хрупких и неустойчивых, как балерина на пуантах, — поэтам и прозаикам, которые больше заботились о своем наследии, чем о приближающемся конце, все еще удавалось порой высечь искры вдохновения, подобные прежним.

Среди прочих фигур в литературе, как башня, возвышался Лисан ад-Дин ибн ал-Хатиб (1313—1374). Везир, хронист, автор полезного биографического словаря, он был также мастером орнаментальной прозы, написавшим и многочисленные макамы, и высокообразованным поэтом, сочинявшим как традиционные касыды, так и изящные мувашшаха. Он написал также урджузу под названием «Рисалат ал-хулал фи назм ад-дувал» («Число полумесяцев в порядке стран»), излагавшую историю ислама на западе. Один из современных арабских ученых считает ее достойной звания арабского «Шах-наме»², хотя она никогда не проникала в народное воображение, подобно персидскому эпосу. В целом этот автор замечателен не новаторством, а своим тонким мастерством, простыми ритмами, чарующей выразительностью и искренностью образов, с какой он поет о свидании влюбленных в идиллической обстановке, среди чутких лилий в завистливых нарциссов, о мимолетности этого свидания, которое, подобно судьбе, «можно упрекнуть лишь в том, что оно пронеслось в одно мгновение».

Стихи его протеже и преемника Ибн Замрака (1333— 1393), последнего великого андалусского поэта, были использованы для украшения стен Алхамбры.

У морисков, оказавшихся под христианским правлением, были, конечно, совсем иные заботы. Изысканная литература, зависевшая от меценатов, была не для них. Вместо этого в их среде имели хождение труды, предписывавшие противостоять давлению, которому подвергалась их сера: изложение канонического права, полемические трактаты, кое-какие стихи во славу пророка и на другие исламские темы, немало сказок и легенд либо на общефольклорные темы, либо подсказанных аскетами, или выросших из коранических упоминаний Моисея, Иосифа, Соломона и Александра, или восхвалявших воинскую доблесть Мухаммада и других мусульманских героев. Альхамийская литература, написанная по-испански, но арабским письмом, в нашем обзоре может быть упомянута лишь вскользь. Стоит, однако, отметить, что этим способом были записаны многие сказки, которые в классическом арабоязычном обществе могли бы избежать внимания грамотных людей.

Изобилие выявляемых таким образом народных повествований нельзя не учитывать при изучении влияния андалусской литературы за пределами страны. Это влияние отнюдь не ограничивается рассматриваемым здесь периодом, однако как раз Реконкиста усилила и увеличила его.

С одной стороны, восточномусульманские земли всегда имели возможность вкусить от лучших образцов литературного творчества ал-Андалуса, на них распространилась, например, андалусская мода на мувашшах. Теперь, когда владения мусульман на Пиренейском полуострове сокращались и слабели, все больше ведущих родов ал-Андалуса и все больше его ученых искали помощи братьев мусульман и покровительства мусульманских эмиров в других краях, особенно в Северной Африке. Тунис и Фес стали хранилищами андалусской культуры, так что именно одному североафриканцу, учившемуся в Фесе ал-Маккари (ум. в 1631 г.), мы обязаны значительной частью информации об ал-Андалусе и его литературе.

С другой стороны, и христиане принимали к себе смешанное население с культурой, отдельные аспекты которой они стали ценить и осваивать в своей собственной культуре.

Уже в то время, когда удача мусульман пошла на убыль, их познания привлекали к себе ученых всех вероисповеданий. Испанские евреи, в частности, были в прямом долгу перед арабской мыслью, и многие из них, включая великого Маймонида (1135—1204), получили свою ученость из рук арабских учителей и писали свои книги по-арабски. Даже в изящной словесности поэты, писавшие на древнееврейском (такие, как Ибн Габирол (1021—1052), подверглись влиянию арабской просодии. Были созданы еврейские мувашшаха, не только воспринявшие условности арабской формы, но и оказавшиеся в подавляющем большинстве случаев... имитацией определенных арабских стихотворений»³. Немало прозаиков XII и XIII вв. писали на древнееврейском также макамы, один из них, Йегуда бен Соломон Алхаризи (1165—1225), в действительности перевел в 1205 г. макамы ал-Харири. «Калила и Димна» была переведена па древнееврейский дважды: неким Рабби Йоилем и рабби Елеазар бен Иаковом (1283), который также писал макамы.

Христиан также, даже если они не были завоеваны исламом, привлекала арабская ученость. Аннотации по-арабски, помещаемые перед латинскими текстами, показывают, что их переписчики свободно разбирались в этом языке. Но связь между арабской литературой и литературами, которые возникли в христианских странах, не столь прямая и четкая, как связь с литературой на древнееврейском.

Наиболее ясно прослеживается эта связь в передаче повествовательной литературы. В начале XII в. Педро Алфонсо, перешедший в 1106 г. в христианство еврей, собрал тридцать три сказки арабского происхождения, перевел их на латынь и опубликовал под названием «Disciplina clericales», указав таким образом, что они предназначены в наставление грамотным. Эта книга получила в Европе весьма широкое распространение и была переведена на многие языки, отзвуки ее можно видеть в таких знаменитых произведениях, как «Дон Кихот» и «Декамерон». Принадлежавшая Рабби Поплю версия «Калилы и Димны» тоже была переведена на латынь Иоанном Капуанским, также крещеным евреем, и получила название «Directorium Vita Humanае».

Испанская повествовательная литература, например, в особом долгу перед тремя ранними переводами восточных работ (которые хотя бы частично дошли до испанцем по-арабски) за данный ей первичный толчок. Одно из этих произведений уже упоминавшаяся «Калила и Димна», переведенная с арабского в середине XIII в. по приказу Алфонсо X*. Два других — это «Syntipas», известный также как «Синдбад-наме» и как «Sendebar», еще один сборник сказок индийского происхождения, переведенный в 1253 г. под названием «Libro de los asayamientos de las mujeres», и книга «Варлаам и Иосафат», основанная в конечном счете на жизни Будды.

Эти повествования породили многочисленные отклики в Испании и других европейских странах, равно как и сказки «1001 ночи». Тут и там можно обнаружить отдельные другие заимствования. Так, «Disputa de l'Ase» Турмеды (1417), в которых Осел отвергает аргументы мнимого превосходства Человека, точно следует за одной из «Эпистол Чистых Братьев», сборника X в., содержащего научные и философские трактаты. В своем «Критиконе» Грасиан также частично заимствовал народную сказку — ту же, что Ибн Туфайл в своем «Хаййе ибн Иакзане»⁴. Рассказ о полете Мухаммада на небо (мирадж), переведенный на испанский по приказу Алфонсо X, хотя ныне он сохранился только во французской и латинской версиях, мог сыграть известную роль в формировании образной системы Данте⁵.

Итак, вдохновение черпалось главным образом в народных повествованиях, но есть предположение, что плутовской роман XVI—XVII вв., который с симпатией описывает приключения и похождения низкородного героя, возможно, обязан своим происхождением макаме.

Рибера выдвинул также теорию о существовании какого-то раннего народного эпоса, следы возможного влияния которого он искал в «Песне о Роланде» и в «Поэме о Сиде».

Много дебатов среди арабистов и романистов⁶ вызвала возможность влияния арабской поэзии, точнее, андалусских строфических форм на искусство хугларов и трубадуров, и следовательно, на всю лирическую традицию романских литератур.

Возможностей для проявления такого влияния возникало много, когда христиане и мусульмане жили рядом и культурный обмен между дворами был обычным делом. Небесполезными в этом смысле оказались и военные столкновения. Названные возможности взяты отнюдь не из области догадок: известно, что при христианских дворах выступали пленные певицы-мориски; одна из иллюстраций к принадлежащей перу Алфонсо X «Саntigas de Santa Maria» (1265) изображает мавра и христианина, поющих вместе под собственный аккомпанемент на одинаковых лютнях; а церковный совет Вальядолида в 1322 г. проклинал совсем не выдуманное зло, вынося запрет использовать в церквах мусульманских певцов и оркестрантов. Про одного из трубадуров, Гарсиа Фернандеса, известно, что он женился на певице из морисков и странствовал с нею имеете между христианскими и мусульманскими владениями Испании⁷.

В самом деле, между андалусской и романской лирической поэзией можно обнаружить значительное сходство. Особенно заметно оно в тех чертах, которые обусловлены структурой андалусской строфической поэзии. Оказывается, Гийом IX включил в свою «Chanson 5» несколько арабских строк⁸. Однако оспаривается, чтобы сходство это было существенным в вопросах содержания, особенно в таких моментах, как отношение к женщине и к любви трубадуры лишь увековечили излюбленные «общие места» андалусской поэзии: жестокость и тиранию возлюбленной, страдания измученного влюбленного, вмешательство в любовную интригу таких обязательных персонажей, как доверенный друг, клеветник, соглядатай. И все же они отразили в своем творчестве более утонченную концепцию любви, чем та, что была известна в Европе до Ибн Хазма.

Трудно отрицать, что андалусская поэтическая традиция была одним из определяющих факторов периода формирования романской литературы, особенно если вспомнить вклад мусульманской Испании во все прочие области культуры, хотя бы в музыку, столь тесно связанную с литературой. Однако степень и границы этого влияния можно определить лишь после детального изучения текста и сопутствующего ему обсуждения эталонов сравнения, которые до сих пор не выработаны⁹. Это значит, что пока аргументы еще нельзя обобщить. Достаточно привести, например, точку зрения Менендеса Пидаля, проницательного и высокообразованного ученого-романиста, по которой арабское влияние было одним из нескольких, которые можно выделить в ранних произведениях провансальских трубадуров, особенно у Гийома IX, Маркабрюна и Серкамона, но что оно быстро исчезло, сохранившись в основном в анонимных народных песнях Франции и Италии. В галисийско-португальскую поэзию оно почти не проникло, за исключением принадлежащих Алфонсо X «Cantigas de Santa Maria». В кастильской поэзии оно преобладало до XVI в., когда было вытеснено отовсюду, кроме самых вульгарных форм, однако следы его до сих пор можно найти в классическом испанском театре, богатом традиционными песнями¹⁰.

Остается еще раз подчеркнуть, что андалусцы передали своим романским преемникам не классическую свою традицию — не моноримные касыды с обязательной последовательностью тем, не перенасыщенную тропами прозу, — а свои образные сказки, строфические стихотворные формы и, возможно, особенно утонченный лиризм своих любовных песен. Примечательно, что, пожалуй, именно эти черты выделяли андалусскую литературу среди литературы единоверцев-христиан в восточных областях. В немалой мере это были также черты, присущие народной литературе или происходящие из нее.

Это соответствует общей картине мусульманской Испании, где литература элиты под покровительством меценатов стремится увековечить традиционные образцы, пусть весьма ценные, но не свои собственные, и в награду за стойкость пожинает плоды в виде блистательных шедевров. Но бок о бок с ней, лишь отчасти — но все же глубже, чем в других арабоязычных странах,— проникая в нее, существовала другая литература, служившая естественным выражением этнического и культурного смешения населения. В этой литературе арабский элемент брал и давал, смешивался и формировал, стимулировал развитие и развивался сам. Взаимопроникновение этих этнических и культурных элементов породило отличительные черты андалусской литературы, оно же помогло ей выжить.

Андалусская литература походила на аристократа экспатрианта, у которого две жены: одна — свободная женщина его собственной национальности и касты, а другая — местная рабыня. Сыновья от первой жены больше блистают при дворе, сыновья же невольницы лучше приспосабливаются к жизни, когда политические перемены уносят прочь отцовские привилегии.

4. Искусство XIII—XIV вв.

Несмотря на ухудшение в XII—XIII вв. политического положения, художественная традиция в мусульманской Испании была все еще жива и даже создала некоторые великие произведения. Можно считать, что она распалась на две ветви: мудехарское искусство и искусство Гранады.

Мудехары, как мы уже объяснили, это мусульмане, которые предпочли остаться на христианской территории. Число их в некоторых областях было значительным, и благодаря этой новой форме общения мусульман и христиан столь большая часть культуры ал-Андалуса перешла к христианской Испании, точнее, была ассимилирована христианской Испанией при ее экспансии. Объединение двух обществ в почти целостный культурный организм иногда называют «мудехарским фактором». Однако мудехарское искусство — это не просто искусство, создаваемое мудехарами, — скорее это искусство, возникшее на почве указанного нового культурного единства. Продолжая традицию исламского искусства независимых мусульманских королевств, это искусство вместе с тем вполне освоилось в новообразованном обществе под владычеством христиан. Что дело обстояло именно так, подтверждается многочисленными фактами: ремесленники, выполнявшие работы, могли быть либо христианами, либо мусульманами из независимой Гранады, но произведение всегда юхраняло мудехарский стиль, в то время как мудехарские мастера, которые покидали Испанию, работали и в других стилях.

Внутри самого мудехарского стиля различают «придворный мудехарский» и «народный мудехарский». «Придворный» представлен прежде всего дворцом Ал-Касар в Севилье, он тяготеет к омейядским образцам. «Народный» описан Анри Террасом как национальный испанский стиль того периода. Он слегка варьировался oт одного региона к другому, поскольку включал в себя местные традиции. В церквах Толедо начиная с конца XII в. можно найти прекрасные образцы мудехарских произведений. Все это весьма интересно само по себе. С точки зрения нашего обзора большой интерес к мудехарскому искусству свидетельствует о симбиозе, возникшем в результате освоения христианскими королевствами значительной доли материальной и духовном культуры ал-Андалуса.

Искусство Гранады известно нам главным образом по его величайшему достижению, дворцу Алхамбра, хоти это далеко не единственное произведение, сохранившееся от Насридского королевства. На примере Алхамбры можно видеть, как общая система взглядов в королевстве влияла на его искусство. Это было обороняющееся общество, сознающее себя бастионом ислама против враждебного мира, сосредоточившее силы на сохранении того, что оно унаследовало. В искусстве это означало, что оно твердо придерживалось ранней традиции ал-Андалуса и не вносило никаких новшеств; достижением новых высот оно обязано совершенствованию мастерства.

Алхамбра представляет собой комплекс зданий на одном из склонов Сьерра-Невады, над городом Гранада. Как и другие мавританские дворцы, она служила также, пользуясь современной фразеологией, «правительственным учреждением». Кроме того, это была еще и хорошо защищенная крепость. Однако с художественной точки зрения наиболее интересен сам дворец, состоящий из сравнительно небольшого числа комнат и зал, группирующихся вокруг двух внутренних дворов (патио). В основном он был построен в течение двух последних третей XIV в. Здесь всюду возобладала страсть к заполнению поверхностей замысловатыми, изящно выписанными украшениями — и создала поразительный эффект. Полностью использовалась и вода, которую в изобилии предоставляли высокие горы: были сооружены фонтаны, бассейны, во дворах насадили растения — залог приятного досуга в жарком климате. И все же самое сильное впечатление производит доведенная до совершенства орнаментация и та несравненная грация, с которой застыли как бы нисходящие с высоты стройные колонны.

Это было щедрое искусство, создававшееся для сегодняшних радостей, не задумывавшееся о вечной славе. Оно использовало непрочные материалы, почвенная опора по своей природной структуре тоже была довольно хрупкой. Только благодаря ряду чудес и постоянной заботе последующих поколений Алхамбра сохранилась до наших дней.

Однако в XV в. творческий импульс гранадских мастеров ослаб — несомненно в результате замкнутого положения королевства и его политического развала. Еще до того как насридская Гранада окончательно исчезла, ее оригинальное искусство было уже мертво.

Так случилось, что отчасти в результате людских действий (действий христиан), отчасти в силу естественного процесса роста и увядания мусульманское искусство Испании перестало существовать. Испанцы нового времени склонны рассматривать мавританское прошлое своей страны как нечто чуждое. И все же непредубежденному взгляду видно, что сегодняшние художники и ремесленники Испании до сих пор черпают вдохновение из мусульманских источников.

*Датировка вызывает сомнения (см.: А.А. Смирнов Средневековая литература Испании, Л., 1969, с.196, прим.2. - Прим.отв.ред.

¹ Как сообщил мне Дж. М. Уикенз, иллюстрации сказанному можно найти в кн.: Хасан ас-Сумадихи, Хуласат тарнх Тунис, Тунис, 1925, стр. 141 и сл.
² Мухаммад Мзали, Ал-бутула кама юсаввируха ал-адаб ал-араби фи-л-аидалус ва шамал ифрикия,— «ал-Фикр», т. 4, ч. 5 (февраль 1959), стр. 22—33.
³ S. М. Stern, Aslqayn I'tanaqa — An Arabic Muwassah and its Hebrew Imitations,—«Al-Andalus», vol. 28, № 1, 1963, стр. 155—170.
⁴ См.: Angel Gonzalez Palencia, Historia de la literature arabigoespafiola, стр. 334—348.
⁵ См.: Enrico Сerulli, «II Libro della Scala» e la questione delle fonti arabo-spagnole della Divina Commedia, Vaticano, 1949; Francesco Gabrieli, Daw' jadid 'ala Danti wal-Islam,— «Revue de l'Academie Arabe de Damas», vol. 33, pt 1 (janvier 1958), стр. 36—55.
⁶ Среди придерживающихся мнения об арабском влиянии: П. Хуан Андре, Рибера, Бурдах, Зннгер, Муллерт, Никл и Менендес Пидал. Гастон Пари, Жанруа, Рийе, Шрёттер и Фослер держатся противного мнения.
⁷ Ахмад Лутфи Абд ал-Бадн, Ат-Трубадур Гарсиа Фирнандис,— в арабской части журнала RIEI, 1954, vol. II, стр. 85—92.
⁸ См.: Levi-Provengal, Arabica Occidentalia, II,— «Arabiса», vol. I, 1954, стр. 201—211.
⁹ Например, если основы заджала довести до станса с ритмической схемой бббА, вввА и т. д., то параллели этому могут быть обнаружены даже в шотландских и ирландских балладах; см. стр. 357 и далее в книге Гонсалеса Паленсин. Никл и Менендес Пидал, однако, строят свои выводы на гораздо более сложных аналогиях.
¹⁰ Poesia arabe y poesia europea, с. 68-78.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 6006

загрузка...

Другие книги по данной тематике