III. Организация преподавания в Казанском университете

Само собой разумеется, что при том составе преподавателей, с которым Казанский университет начал свое существование, о разделении его на четыре факультета, как это предусматривал устав, не могло быть и речи. Курсы, которые читались в то время, могли в известной степени служить для общего образования студента, но и в этом своем назначении не представляли ничего систематического, цельного. Было совершенно ясно, что прежде всего нужно укомплектовать профессорский состав и заместить кафедры, предусмотренные уставом. В первые годы существования университета для этого не было иных путей, как пригласить профессоров из-за границы. Предоставив организационное и внутреннее управление университетом Яковкину, Румовский этим главным образом и занялся. Условия были довольно благоприятны. Западная Европа переживала полосу наполеоновских войн. Особенно неспокойно было в Германии: люди чувствовали себя неуверенно, для квалифицированного интеллигентного труда не было применения. Многие довольно охотно принимали приглашение в Россию. Румовскому уже в первые два года удалось привлечь значительное число профессоров, главным образом из Германии. Это были люди чрезвычайно различные по своему научному значению, политическим взглядам, моральным принципам, по своему отношению к стране, которая должна была стать их второй родиной, по выполнению обязанностей, которые они на себя взяли. Трудный переезд в далекую Казань часто очень пугал их. В самой же Казани они встречали малокультурную обстановку. Мы видели, как ее описывал Браун; другие профессора рисовали еще более безотрадную картину. Приехавшие профессора обычно были плохо устроены; нелегки были на первых порах и материальные условия. Но что было хуже всего, войдя в состав коллегии, они встречали здесь вместо норм устава, с которым их предварительно знакомили, самовластие Яковкина.

И. Ф. Яковкин отличался большой энергией и настойчивостью; в дело организации университета он несомненно вложил много сил и старания. Но это был человек чрезвычайно самовластный, не желавший считаться ни с чьим мнением, принимавший всякое возражение как личное оскорбление, всякое мнение, отличное от его взгляда, как противодействие власти. Он легко подчинил своему влиянию пожилого и слабовольного Румовского, тем более что последний жил в Петербурге, в Казань приезжал очень редко, а в первые годы вовсе в ней не появлялся. Яковкин писал ему обо всех мелочах жизни университета, изображал деятельность совета и отдельных его членов в крайне искаженном виде, сообразно своим взглядам и интересам. Румовский беспрекословно исполнял его волю,— он сам сделался, таким образом, орудием в руках Яковкина, а члены преподавательской коллегии стали просто игрушками в руках последнего. Если при этом принять во внимание, что никакого представления о нормальной жизни высшего учебного заведения Яковкин не имел, то станет ясно, что установленный им в университете настоящий полицейский режим для людей сколько-нибудь независимых скоро становился совершенно невыносимым.

Нельзя не удивляться тому доверию, которое Руновский оказывал наветам Яковкина, полным ханжества и грубости; иногда кажется, что он не уступал в этом Магницкому, мрачная деятельность которого описана ниже.

Попытки некоторых профессоров-иностранцев, к которым присоединились Карташевский и Запольский, установить нормы, которые определяли бы их права, рассматривались как прямая крамола. Талантливый Карташевский, о котором в таких теплых тонах вспоминает Аксаков, который из местных преподавателей университета несомненно более других был на месте, уже в ноябре 1806 г. был отстранен от должности за противоречия в совете, за участие в «заговоре членов совета». Карташевскому это повредило мало, он переехал в Петербург, сделал видную служебную карьеру,— был одно время попечителем Белорусского учебного округа и Виленского университета и окончил жизнь в должности сенатора. Но университет потерял талантливого преподавателя математики, а борьба в совете приняла затаенный, хотя по существу еще более острый характер.

Одновременно с Карташевским был уволен профессор Каменский, а профессорам Цеплину и Герману, а также адъюнкту Запольскому было воспрещено участвовать в заседаниях совета. После этого разгрома, вызвавшего возбуждение в казанском обществе даже среди высокопоставленных его представителей, Яковкин на продолжительное время сделался совершенно полновластным распорядителем университета. Следующие строки из донесения Яковкина Румовскому характеризуют этого администратора, руководившего университетом, и попечителя, который эти донесения принимал: «Начальственные замечания о рекомендации смиреномудрия нашим воспитанникам особенно внушать и выполнять потщуся как сам, так для содействия предложу и в Совете; Бог судит Карташевскому, Каменскому и прочей их сволочи (!)—они виновны во внушении юношам кичливости, а особливо по математике и физике»¹. Яковкин устранил тех немногих русских преподавателей, которые могли быть очень полезны университету.

В 1808 г. в Казань для преподавания математических наук прибыли два новых профессора, приглашенных румовским: М. Ф. Бартельс (Мартин Федорович, как его называли в России) и К. Ф. Реннер. Бартельс сыграл несомненно важную роль как в деле образования Лобачевского, так и во всей его научной деятельности, поэтому на личности его необходимо остановиться².

Бартельс родился в 1769 г. Он происходил из бедной семьи, учился сначала в низшей школе сиротского дома, а затем в одном из городских училищ, где все обучение заключалось в чистописании, арифметике и законе божьем. Позднее в этой же самой школе начал свое обучение знаменитый Гаусс, который был на восемь лет моложе Бартельса. К тому времени как Гаусс поступил в школу, Бартельс получил в ней место помощника учителя. Это была совершенно незначительная должность; он должен был следить за письмом учеников, чинить им перья и т. д. Но в этой скромной роли он все же подружился с Гауссом, который впоследствии всегда ему покровительствовал. По-видимому, именно Гаусс склонил Бартельса, которому не было еще четырнадцати лет, продолжать учиться.

В дальнейшем образовании Бартельса было много блужданий. Ему удалось поступить в Брауншвейге в коллегию (1788 г.), представлявшую нечто промежуточное между средней и высшей школой. Это была так называемая Collegium Carolinum, где обучался и Гаусс до поступления в Геттингенский университет. Бартельс научился здесь языкам и укрепился в элементарной математике, которую преподавал хороший педагог Э. А. Циммерман. Собственно, Циммерман был не математиком, а натуралистом и в качестве такового был позднее избран почетным членом Петербургской Академии Наук. Но Бартельс всегда говорил с благодарностью о влиянии Циммермана на его математическое развитие³. По окончании Коллегии Бартельс учился в Гельмштедтском университете. Он предназначал себя для юридической карьеры, но известный математик Пфафф склонил его к занятиям математикой, и он перешел в Геттингенский университет, чтобы завершить математическое образование. Здесь Бартельс вновь встретился с Гауссом и после этого не прерывал с ним связи до конца жизни. Повидимому, Гаусс рекомендовал Бартельса Фуссу, который состоял в то время непременным секретарем Петербургской Академии Наук. Ссылаясь на это, Фусс, в свою очередь, рекомендовал Бартельса Румовскому. Эта двойная рекомендация очень импонировала последнему, и он немедленно предложил Бартельсу (1805 г.) занять кафедру математики в Казанском университете. Бартельс сначала охотно принял это предложение и даже получил назначение. Однако в Казань он тогда не гсехал по ряду причин. Решающую роль сыграло то обстоятельство, что в Брауншвейге в то время предполагалось соорудить астрономическую обсерваторию, которой должен был заведовать Гаусс; Гаусс же предполагал сделать Бартельса своим помощником по управлению обсерваторией. Связи с известными астрономами внушили Румовскому еще больше уважения к Бартельсу; он не только не был обижен отказом Бартельса, но предложил его в почетные члены Казанского университета. Это звание Бартельс получил (оно тогда оплачивалось двумя стами рублей в год), и Румовский неоднократно пользовался его советами. Имя Бартельса было хорошо известно в Казанском университете; оно уже почиталось даже студентами.

Между тем, политическая обстановка в Брауншвейге существенно изменилась. Весна 1806 г., окончившаяся для Пруссии тяжелой неудачей в войне с Наполеоном, положила конец просветительным планам брауншвейгского правительства. Бартельс остался совершенно без средств и теперь сам обратился к Румовскому с предложением приехать в Казань. Румовский охотно принял это предложение, и 15 февраля 1808 г. после очень трудного путешествия Бартельс прибыл в Казань.

Бартельса как ученого значительно переоценивали не только в русской, но и в немецкой литературе. А. В. Васильев говорит даже, будто Лаплас на вопрос — кто первый математик Германии, ответил; «Бартельс, потому что Гаусс —первый математик мира». Но это —ошибка. Лаплас действительно высказал такое суждение, но оно относилось не к Бартельсу, а к Пфаффу⁴. В действительности Бартельс был хорошо образованным математиком, отличным педагогом и чрезвычайно добросовестным человеком. Он был одним из немногих иностранных профессоров, вложивших в свою работу всю энергию, все внимание и любовь к делу, на которые университет мог рассчитывать; в Казани он пробыл 12 лет и положил основание казанской математической школе. При всем том крупным математиком Бартельс не был. Сколько-нибудь существенного научного творчества он не проявил; его Курс анализа⁵ действительно был для того времени хорошо построенным учебником, но никаких собственных идей не содержал. Все это нужно иметь в виду, чтобы уяснить себе ту роль, которую он сыграл в Казанском университете и в жизни Лобачевского.

Когда Бартельс прибыл в Казань, его здесь ждали, его имя было окружено ореолом. Поэтому в его аудиторию пришли все интересовавшиеся математикой, а их было в Казанском университете не так мало; на первой же лекции у Бартельса появилось 15 студентов. Избранными учениками Бартельса были Н. И. Лобачевский и И. М. Симонов, в будущем известный русский астроном. Бартельс был вполне доволен той подготовкой, которую студенты получили у Карташевского. Он читал различные отделы анализа, аналитической геометрии и аналитической механики; студентам, проявлявшим большие способности, он читал специальные курсы, вел с ними приватные занятия. Такими студентами с самого начала были Лобачевский и Симонов. Особенно приятное впечатление производит та радость, которую в Бартельсе вызывают успехи его учеников. «Мои лекции по хорошим успехам большинства слушателей доставляют мне много удовольствия», — писал Бартельс Румовскому в начале своего преподавания.

Представляет интерес и метод преподавания Бартельса, благодаря которому от достигал значительных успехов даже у студентов со средними способностями, благодаря которому из его школы вышли такие выдающиеся ученые, как Лобачевский, Симонов, Перевощиков (впоследствии известный академик). Он начинал с сочинений, которые занимали как бы промежуточное место между руководствами для средней и высшей школы. Вот что по этому поводу пишет сам Бартельс⁶:

«Для первого курса я выбрал тригонометрию Каньоли. Сочинение это помогло мне для сообщения предварительных понятий о теории строк, о дифференциальном исчислении, вместе с тем давало основательные сведения из обеих тригонометрий. Как ни важна, впрочем, эта, книга, но я считал нужным во многих местах совершенно изменять ее изложение, держаться ее только в общих чертах. Весьма приятный опыт, сделанный мною на моих слушателях, показал мне всю целесообразность моей методы. Мне удалось даже слабейших так подвинуть, что они в состоянии с довольною легкостью решать почти все задачи тригонометрии; в то же время они настолько усвоили из дифференциального счисления и из теории строк, что могут применять это знание к логарифмическим функциям. Естественно, что было большое различие между этими слушателями и теми, которые успели усвоить уже сообщаемые им истины. На втором курсе я излагал теорию чисел по Гауссу (конечно, только некоторые главы) и дифференциальное счисление с большою подробностью, с тем чтоб приготовить моих слушателей к третьему курсу, в течение которого я буду излагать аналитическую геометрию и механику».

Книга Каньоли⁷ представляет собой несомненно поучительный курс тригонометрии, богатый содержанием. Она содержит обстоятельное изложение основных свойств тригонометрических функций и их применений к геодезическим и астрономическим вычислениям. Для исследования малых вариаций к этому присоединены простейшие начала дифференциального исчисления. Приемы, как и обычно в XVIII в., не безукоризненные, но книга полезна для общего математического образования.

Анализ Бартельс преподавал по книге Лакруа⁸ — несомненно лучшему в то время курсу элементарной и высшей математики. После этого Бартельс переходил к книгам Эйлера, а успевающих студентов заставлял читать иногда довольно трудные математические сочинения. Некоторое недоумение вызывает то, что аналитическую геометрию Бартельс читал только на третьем курсе.

В конце 1808 г. в Казань приехал второй профессор, приглашенный в состав физико-математического факультета,— К. Ф. Реннер, только что окончивший университет в Геттингене. Он был приглашен по рекомендации Бартельса и занял кафедру прикладной математики. Скромный, сдержанный, не вмешивавшийся в университетские споры и раснри, Реннер не оставил яркого следа в истории Казанского университета. По рассказам его учеников, которые впоследствии сами сделались профессорами математики (по видимому, Симонов и Перевощиков), Реннер был человеком спокойным и ровным, жившим одними умственными интересами. Точный и глубоко образованный ум его, привычный к строго математической логике, полнота содержания его лекций, читавшихся на изящном французском языке,— все это осталось в памяти первых слушателей, всегда вспоминавших о нем с уважением⁹.

Благодаря Реннеру Лобачевский хорошо овладел теоретической механикой, которую он сам впоследствии с успехом преподавал. Однако Реннер недолго работал в Казанском университете. В 1816 г. он заболел корью, от осложнения которой скончался.

Через два года в Казань прибыли еще два профессора, также оказавшие очень сильное влияние на образование, а может быть, и на мировоззрение Лобачевского. Это были Ф. К. Броннер и И. А. Литтров — оба несомненно выдающиеся во всех отношениях люди.

«Ксаверий Иванович Броннер (Franz Xaver Bronner),— пишет Загоскин¹⁰,— представляет собой личность, в высшей степени замечательную превратностями судьбы и крайней своеобразностью тех условий общественного, нравственного и интеллектуального характера, под взаимодействием которых складывался далеко не заурядный облик этого будущего крупного деятеля Казанского университета, способный дать богатый материал для анализа его и со стороны психолога, и со стороны моралиста».

Броннер оставил обширную автобиографию¹¹, извлечение из нее можно найти у Булича¹²; очень интересна также монография, посвященная Броннеру Нагуевским¹³. Она содержит живой очерк жизни и деятельности Броннера, его дневник и переписку с С.Я. Румовским, М. А. Салтыковым, сменившим Румовского на посту попечителя Казанского учебного округа, академиком Н. И. Фуссом, гр. А. К. Разумовским (министром народного просвещения). Мы, конечно, вынуждены ограничиться здесь очень кратким извлечением из нее.

ф. К. Броннер родился в 1758 г. в семье бедного фабричного рабочего. Родители готовили его к духовной карьере. Одиннадцати лет он был принят в иезуитскую семинарию города Диллингена. Как известно, иезуиты в своих школах давали воспитанникам серьезное научное образование, чтобы приобрести влиятельных людей на всех поприщах. Не будет преувеличением сказать, что Броннер воспринял в этой школе все, что она давала положительного, и уберег себя от развращающего влияния иезуитов. В 1773 г. папской буллой, известной под названием «Dominus ас Redemptor noster» был официально уничтожен орден иезуитов со всеми его учреждениями, в том числе и просветительными. Однако фактически орден не прекратил своего существования. Когда, в связи с упразднением ордена, семинария, в которой учился Броннер, была закрыта, он вступил послушником в Бенедиктинский монастырь, где вскоре постригся в монахи. Под руководством монахов этого монастыря он стал изучать математику, механику и физику. Занимаясь в то же время богословием, он втихомолку читал и светские книги, в том числе даже запретные для монахов сочинения Руссо и Вольтера. В науках Броннер подвигался настолько успешно, что духовное начальство командировало его на средства монастыря в 1782 г. в монастырь города Эйхштетта, где он продолжал изучать главным образом математику.

Это было время нараставших революционных настроений во Франции, находивших отзвук в различных странах Европы — время, когда широкое распространение получили идеи свободомыслия, а также разнообразные организации и кружки, отражавшие дух брожения против господствующей католической церкви. Иезуиты продолжали вести с этими настроениями упорную борьбу. Несмотря на усиленные предупреждения отцов пресвитеров, Броннер очень скоро по прибытии в Эйхштетт вступил сначала в масонскую ложу, а затем в орден иллюминатов, возникший для борьбы главным образом со скрытым иезуитизмом. По существу, это общество представляло собой одну из разновидностей масонства; специфической чертой ее, однако, были либеральные блуждания, неопределенные моральные искания, лишенные Какой бы то ни было твердой программы, но несомненно расшатывавшие официальную религию. В Броннере влияние иллюминатов пробудило отвращение к монашеской жизни; с большими усилиями ему удалось добиться в Риме отрешения от монашеского обета, но с тем условием, чтобы он принял священничество. Само собой разумеется, что бывший монах находился под особым надзором как духовных, так и политических органов. Подозрения и преследования, нажим церковной реакции особенно усилились перед французской революцией.

В 1785 г. орден иллюминатов был уничтожен приказом брауншвейгского правительства. Либеральная конституция Швейцарии, в которой Броннер в то время искал приюта, не оградила ею от систематических преследовании, так что он не видел иного исхода, кроме бегства. После многих блужданий, в том числе кратковременного, неудачно для него сложившегося пребывания в революционной Франции, Броннер, будучи преподавателем в кантональной школе в г. Аарау, сошелся с Бартельсом, который и рекомендовал его в 1806 г. Румовскому для занятия кафедры физики в Казани. Броннер сам был удивлен тем, что безоговорочно полечил приглашение, не имея, в сущности, для этого научных данных; но приглашение он принял и в октябре 1810 г. прибыл в Казань. По дороге Броннер побывал в Петербурге, представился Румовскому, на которого произвел очень хорошее впечатление. По инициативе Румовского Броннер в течение всего времени своего пребывания в Казани находился с ним в деятельной переписке. Правдивость его сообщений и правильное освещение, которое он давал происходившим в университете распрям, несомненно сыграли благоприятную роль в жизни Казанского университета. Здесь Броннер отошел от всякой политической деятельности и всецело отдался делу преподавания; напряженная работа отвлекала его от религиозных блужданий. Он с большим тру дом организовал физический кабинет, сам очень много читал и очень хорошо преподавал физику. Под его руководством Лобачевский настолько овладел основами этой науки, что позднее был в состоянии без большого напряжения сам ее преподавать. Может быть, Броннер в качестве профессора несколько уступал Бартельсу, но он несомненно был выдающимся, серьезным педагогом и имел большое нравственное влияние на студентов и даже на членов университетского совета.

В 1812 г. Румовский назначил Броннера первым директором вновь открытого университетского педагогического института. Длительная добросовестная работа Броннера обратила на себя внимание высших органов народного образования. После смерти Румовского он интенсивно переписывался с его преемником М. А. Салтыковым, с академиком Н. И. Гауссом и даже с министром народного просвещения А. К. Разумовским. В этой переписке Броннер ярко освещал все, что делалось в Казанском университете, и это, как и при Румовском, имело для университета немалое значение.

В том же, 1810 г. в Казань прибыл И. А. Литтров, положивший начало преподаванию в у ниверситете астрономии. В этой области Румовский был особенно компетентен, и его выбор был очень удачным. Литтров пользовался уже европейской известностью и с 1807 г. занимал кафедру астрономии и высшей математики в Краковском университете. Между тем, наступил 1809 г., принесший особой войну Австрии с Францией. Вена была занята французами, а русские войска, действовавшие тогда в союзе с Францией, заняли Галицию. В Кракове было очень тревожно. Литтров обратился к русскому главнокомандующему с просьбой исходатайствовать ему назначение в русский университет. Предложение было принято Румовским, и в марте 1810 г. Литтров приехал в Казань.

Литтров, как он сам пишет, ехал в Россию с настоящим энтузиазмом, в надежде развернуть полезную работу в новой стране, служению которой он готов был всецело отдаться¹⁴. Однако первые же дни его пребывания в Казани, как он пишет в том же письме, вызвали у него глубокое разочарование. Таково было состояние, в которое Яковкин успел привести Казанский университет. Все же Литтров усердно принялся за работу.

Много хлопот и трудов потребовала от него организация астрономической обсерватории, но он это успешно выполнил. И у него лучшими учениками были Симонов и Лобачевский. Последний настолько овладел астрономией, что впоследствии, когда Симонов уже сделался профессором астрономии, с успехом заменял его во время его длительных экспедиций, а в одной из этих экспедиций принимал даже деятельное участие.

Основной преподавательский персонал физико-математического факультета был, таким образом, к концу 1810 г. скомплектован, и, нужно сказать, очень удачно. Когда Энгель писал, что к этому времени Казанский университет был обеспечен преподавательскими силами наравне с лучшими западноевропейскими университетами¹⁵, то он несомненно имел на это полное основание. В физико-математической школе Казанского университета сложилась весьма благоприятная обстановка; преподаватели и студенты были очень довольны друг другом и работали не за страх, а за совесть, со всей энергией и любовью к делу. Это не было общим явлением среди иностранкой профессуры, привлеченной в Казанский университет. Организация этого факультета была лучшей заслугой Румовского, быть может искупающей многое, что ему справедливо ставится в вину. Студенты работали с огромным интересом и прилежанием. Впоследствии, переехав уже в Дерпт, Бартельс в краткой автобиографии, предпосланной им своему Курсу анализа, так писал о своих казанских студентах¹⁶:

«К моей великой радости, я нашел в Казани, несмотря на небольшое число студентов, необыкновенный интерес к математическим наукам. В своих лекциях по математическому анализу я мог рассчитывать по крайней мере на 20 студентов; постепенно здесь у меня образовалась небольшая математическая школа, из которой вышло много хороших преподавателей для русских гимназий и университетов, особенно для Казанского учебного округа».

Этому он так противопоставляет картину, которую позже застал в старом Дерптском университете: «Несмотря на то, что я нашел здесь значительно больше студентов, среди них было гораздо меньше любителей математики, и я вынужден здесь в своих лекциях ограничиться главным образом элементарной математикой».

Это неудивительно: здесь, в Казани, была поднята целина, в которой здоровые зерна, брошенные умелыми руками, дали богатые плоды. Вот как Аксаков описывает подъем, царивший среди казанских пионеров образования в гимназии и в университете¹⁷: «Шумная радость одушевляла всех. Все обнимались, поздравляли друг друга и давали обещание с неутомимым рвением заняться тем, чего нам недоставало, так, чтобы через несколько месяцев нам не стыдно было называться настоящими студентами. Нельзя без удовольствия и без уважения вспомнить, какою любовью к просвещению, к наукам было одушевлено тогда старшее юношество гимназии. Занимались не только днем, но и по ночам. Все похудели, все переменились в лице, и начальство принуждено было принять деятельные меры для охлаждения такого рвения. Дежурный надзиратель всю ночь ходил по спальням, тушил свечки и запрещал говорить, потому что и впотьмах повторяли наизусть друг другу ответы в пройденных предметах. Учителя были также подвигнуты таким горячим рвением учеников и занимались с ними не только в классах, но и во всякое свободное время, по всем праздничным дням. Григорий Иванович читал для лучших математических студентов прикладную математику; его примеру последовали и другие Учителя. Так продолжалось и в первый год после открытия Университета. Прекрасное, золотое время! Время чистой любви к знанию, время благородного увлечения!»

Но талантливый, прекрасный педагог Бартельс, давший своим лучшим воспитанникам очень хорошее математическое образование, не был в силах дать им творческое направление. В этом отношении Лобачевский должен был делать шаги самостоятельно; возможно, что это имело для него положительное значение,— об этом ниже.

¹Н. П. Загоскин. История Казанского университета, т. I, сгр. 317.
²Более подробные биографические сведения о Бартельсе можно найти у Булича. — Из первых лет Казанского университета, ч. I, стр. 226—256.
³Н. П. Загоскин. История Казанского университета, т. I, стр. 220.
⁴См. Е. Sсhеring. С. F. Gauss und die Erforschung 34, Erdmagnetismus. Gottmger gelehrte Abhandlimgen. Math. Cl., des 1887, H. стр. 3.
⁵J. M. Bartels. Vorlesungen uber mathematische Analysis. Dorpat, 1833
⁶Н. Н. Булич. Из первых лет Казанского университета, ч. 1,-стр. 241—242.
⁷А. Сagпо1i. Traite de trigonometrie rectiligne et spherique. Paris, 1786. В ходу был этот перевод; итальянский оригинал назывался Trigonometria plana et sferica.
⁸S. F. Lacroix Traite du calcul differentiel et integral. Paris, 1797. Насколько высоко это руководство ценилось во Франции, Можно судить по тому, что после смерти автора оно было выпущено в переработке Серре и Эрмита.
⁹Н. П. Загоскин. История Казанского университета, т. I, стр. 240.
¹⁰Н. П. Загоскин. История Казанского университета, т 1, стр. 267.
¹¹F. X. Bronners Leben, von ihm selbst beschrieben, I—III, Zurich, 1795—1797. Мне не удалось видеть это сочинение.
¹²Н. Н. Булич. Из первых лет Казанского университета, ч. II, стр. 185—276.
¹³Д. И. Нагуевский. Профессор Ф. К. Броннер, его дпевник и переписка. Казань, 1902.
¹⁴Из переписки П. С. Лапласа, К. Ф. Гаусса, Ф. В. Бесселя и Других с академиком Ф. И. Шубертом. «Научное наследство», т. I, изд. АН СССР, 1948, стр. 802. Письмо № 11 И. А. Литтрова.
¹⁵F. Engel. N. I. Lobatschefskij. Zwei geometrische Abhandlungen. Leipzig, 1898, стр. 335.
¹⁶Bartels. Vorlesungon..., стр. IX.
¹⁷С. Аксаков. Семейная хроника, стр. 321 и 322.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3263

загрузка...

Другие книги по данной тематике