а) Движение 1 марта — истоки, развитие, итоги

Колонизация Кореи Японией проходила в контексте общего развития мировой системы империализма, в условиях жесткого межимпериалистического соперничества. Конкуренция вначале со стороны Китая, а потом со стороны России не давала Японии возможности приступить к превращению Кореи в протекторат вплоть до окончания Русско-японской войны. Неудивительно, что в сердцах интеллигентов колонизированной Кореи продолжала жить надежда на то, что в какой-то исторический момент изменения в мировой системе, в соотношении сил между Японией и другими державами дадут корейскому народу шанс на восстановление утраченной государственности. Так как в первой мировой войне Япония встала на сторону Антанты, немалая часть корейской эмигрантской интеллигенции в Китае стала возлагать надежды на возможную победу Германии и ее союзников. К февралю 1917 г., с известиями о демократической революции в России, новой надеждой для корейских интеллигентов стали прогрессивные социальные преобразования, которые смогли бы, в конце концов, избавить население колоний от порабощения. С энтузиазмом встретил события в России перебравшийся к 1918 г. на территорию российского Приморья вождь националистической эмиграции Пак Ынсик, заявивший в 1919 г., что, перейдя «от крайнего империализма к крайней форме республиканского строя, Россия заложила основы преобразования всего мира на основе справедливости и гуманности». По-видимому, лидеры эмиграции питали надежды на то, что преобразования в России дадут импульс подвижкам в сторону либерализма и демократии и в Японии, что сможет, в конце концов, позитивно сказаться и на решении корейского вопроса. Интересно, что пример России подвигнул Пак Ынсика и других лидеров корейской эмиграции в Китае издать в июле 1917 г. «Декларацию национального единения» (Тэдон тангёль сонон), в которой заявлялось о том, что монархия в Корее исчерпала себя, и предлагалось создать временное корейское правительство в изгнании на основе республиканских принципов.

Новым импульсом для активизации национально-освободительного движения как в эмиграции, так и внутри Кореи стали события конца 1917 — начала 1918 г. С одной стороны, в России пришла к власти радикальная социалистическая коалиция во главе с партией большевиков. В Декрете о мире, принятом II Всероссийским съездом Советов 26 октября 1917 г., Советское правительство объявило о безусловной и немедленной отмене всего содержания тайных договоров, «поскольку оно направлено... к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов...». В Обращении ко всем трудящимся-мусульманам России и Востока от 20 ноября 1917 г. Советская Россия заявила о своем стремлении «помочь угнетенным народам мира завоевать себе свободу», и прямо указала на ряд аннулированных ею договоров, противоречивших интересам полуколониальных и зависимых народов Азии. С другой стороны, в своем обращении к Конгрессу США 8 января 1918 г. президент США В.Вильсон изложил знаменитые «14 пунктов» (сделавшие его в 1919 г. лауреатом Нобелевской премии мира), включавшие, в частности, «справедливое разрешение колониальных вопросов с принятием во внимание интересов населения колоний». Этот пункт был истолкован корейской националистической интеллигенцией как признание права колоний на самоопределение.

Конечно, объективному наблюдателю было бы ясно, что у истощенной и обескровленной войнами, интервенцией и блокадой молодой Советской Республики не было никакой возможности освободить Корею от японского гнета. Что касается риторики Вильсона, то, как он и сам пояснял своим европейским союзникам уже к концу 1918 г., она относилась лишь к побежденным Германии и Австрии, но никак не к победителям, включая Японию. Однако корейские националисты, не имевшие возможности ни вести легальную политическую деятельность внутри страны (в отличие, скажем, от умеренных националистов в Индии), ни развернуть полноценное вооруженное сопротивление из-за рубежа, смотрели на мировые события сквозь призму своих надежд и были склонны принимать желаемое за действительное. В духе конфуцианских стереотипов, они хотели разглядеть в империалистическом переделе мира после первой мировой войны «перестройку мирового порядка на началах гуманности и справедливости».

Желая, чтобы в процессе этой «перестройки» были учтены и корейские интересы, Корейская национальная ассоциация в США решила в декабре 1918 г. послать Ли Сынмана и нескольких других «национальных лидеров» представлять порабощенную Корею на Версальской мирной конференции³. В Париж лидеры умеренной корейской эмиграции не попали. Госдепартамент США отказался выдать политическому беженцу Ли Сынману паспорт для путешествия в Европу, а старый покровитель Ли Сынмана, президент Вильсон (бывший ректором в Принстонском университете, когда Ли Сынман обучался там в аспирантуре в 1908-1910 гг.), не захотел даже встретиться с ним. Тем не менее, Ли Сынман послал администрации США петицию с просьбой освободить Корею от японцев и сделать ее подмандатной территорией будущей Лиги Наций на условии предоставления в дальнейшем полной независимости. Подобный текст вполне отвечал мировоззрению Ли Сынмана, относившегося к США и к предложенной администрацией Вильсона в качестве будущего арбитра мировых проблем Лиге Наций примерно так же, как старые корейские конфуцианцы относились к «центру мировой цивилизации» — Китайской империи. Однако затем эпизод с петицией стал одним из камней преткновения на пути сотрудничества между Ли Сынманом и более радикальными националистическими кругами. Больше повезло другому представителю корейских протестантских националистов, Ким Гюсику (1881-1950), посланному в Версаль Молодежной партией новой Кореи (Синхан чхоннёндан) — организацией корейских эмигрантов, нашедших убежище в Шанхае. Он сумел добраться до Версаля, и, хотя и не получил возможности официально участвовать в работе мирной конференции, сделал немало для информирования международной общественности о действительной ситуации в Корее.

Пришли в движение и корейские студенты, обучавшиеся в Японии— молодой авангард корейской интеллигенции. 8 февраля 1918 г. собравшиеся в лекционном зале корейской Христианской ассоциации молодых людей (YMCA) в Токио корейские студенты приняли «Декларацию Независимости». В этой декларации, выражая Японии «благодарность за избавление от китайской зависимости и опасности русской агрессии», они просили Японию вернуть Корее независимость, «так как ни Россия, ни Китай более не угрожают нам, и нет причин на то, чтобы оставаться в составе Японской империи». Как мы видим, формулировки этой декларации были очень лояльными, но сам факт упоминания о независимости Кореи оказал большое влияние на состояние умов внутри страны.

Подвижки в международной ситуации, активизация националистической эмиграции в Китае и США и движение среди корейских студентов в Японии оказали влияние и на ситуацию внутри страны. Под влиянием новостей и слухов о событиях за пределами Кореи определенной части корейской интеллигенции стало казаться, что пришло время напомнить японским колонизаторам о законных правах корейского народа, что в атмосфере социальных и политических перемен в мире подобное выступление вызовет сочувственную реакцию мировой общественности, что вынудит Японию пойти на важные уступки. Особенную активность стали проявлять религиозные круги, обладавшие, даже в атмосфере полицейского террора 1910-х годов, определенной организационной независимостью, и поддерживавшие тесные связи с корейскими студентами за рубежом и националистической эмиграцией.

Рис. 35. Памятник Сон Бёнхи (1861-1922), который в 1919 г., будучи главой национальной религиозной организации «Небесного пути» (Чхондогё), выступил инициатором опубликования внутри Кореи «Декларации независимости» и стал одним из тридцати трех подписавших ее наиболее авторитетных религиозных и общественных деятелей страны. Парк «Пагода», Сеул.

После того, как одному из корейских студентов, подготовивших опубликование токийской «Декларации Независимости», удалось тайно переправить ее текст в Корею, идеей опубликования подобного документа от имени «религиозных лидеров нации» внутри самой Кореи заинтересовался Чхве Рин (1878-1958), выпускник Университета Мэйдзи, директор средней школы повышенной ступени Посон (ныне — Университет Корё в Сеуле) и влиятельное лицо в иерархии религии чхондогё («Учение Небесного Пути»), наследников тонхак. Он сумел уговорить идейного лидера чхондогё Сон Бёнхи поддержать выступление, привлечь к нему буддийских активистов Хан Ёнуна (1879— 1944) и Пэк Ёнсона (1863-1940), а также заинтересовать в своих планах одного из центральных лидеров протестантской общины северо-запада Кореи — предпринимателя и пастора Ли Сынхуна, к тому времени успевшего уже отбыть тюремный срок за участие в «Обществе нового народа» (Синминхве).

Через Ли Сынхуна к движению подключились и молодые протестантские активисты столичного региона— выпускник методистской религиозной школы и исполнительный секретарь столичной Христианской ассоциации молодых людей (YMCA) Пак Хидо (1889-1951), выпускник медицинской школы при больнице им. Северанса Ли Гапсон (1889-1981: впоследствии видный южнокорейский политик консервативной ориентации) и другие. Через них, а также через популярного среди студентов столичного буддийского колледжа Хан Ёнуна, инициаторы выступления наладили связь со студентами, которые должны были распространить составленную и подписанную «национальными лидерами» декларацию о независимости Кореи. Составить эту декларацию поручили молодому, но получившему уже известность историку, поэту и издателю Чхве Намсону (1890-1957), написавшему в итоге высокопарный, в архаическом стиле документ. В нем говорилось, что корейцы, «обращаясь за поддержкой ко всем странам мира, (...) не собираются привлекать японцев к ответственности за аннексию Кореи и презрительное, колониальное отношение к корейскому народу, но лишь желают, чтобы, в соответствии с духом перестройки мира на началах гуманности и справедливости, Япония восстановила бы независимость Кореи и тем исправила бы свои старые ошибки и устранила бы опасность для мира в Азии». Кроме того, совершенно не желая, чтобы опубликование этой декларации привело бы к прямому выступлению масс против колониального гнета, «национальные лидеры» специально предупредили своих последователей о «недопустимости своевольных и неразумных действий». Так как на назначенные на 3 марта 1919 г. похороны неожиданно скончавшегося 22 января (ходили слухи, что он был отравлен японцами) бывшего государя Коджона в столицу Кореи собралось немало народу, выступление запланировали на 1 марта — за два дня до похорон.

Рис. 36. Чхве Намсон (1890-1957), один из основателей современной корейской поэзии, крупный историк, автор текста «Декларации независимости»

Желая привлечь к себе внимание международной общественности и заставить Японию пойти на серьезные уступки, но отнюдь не желая идти на открытое противоборство с японскими властями, подписавшие «Декларацию независимости» «национальные лидеры» — всего их набралось 33 — в канун запланированного выступления неожиданно изменили сценарий событий. Вместо того чтобы, как и было уговорено со студентами, публично зачитать свою декларацию перед заранее собравшимися в парке «Пагода» в центральном Кёнсоне учащимися и любопытствовавшей публикой, 29 «национальных лидеров» (четверо, в их числе один из первых пресвитерианских пасторов-корейцев Киль Сонджу, не смогли или не захотели явиться) собрались в роскошном ресторане «Тхэхвагван» по соседству. Не внимая уговорам студенческих представителей, они заказали плотный обед с алкоголем и зачитали за ним «Декларацию независимости» «в своем кругу». Сразу же после того, как декларация была зачитана, один из «лидеров нации» позвонил начальнику полицейского управления генерал-губернаторства, проинформировал о происшедшем и сказал, что, только что провозгласив Корею независимой, «лидеры нации» «ждут ареста». Арест, естественно, не замедлил последовать, так что к демонстрациям, развернувшимся с 1 марта по всей стране, «национальные лидеры», строго говоря, прямого отношения не имели. Умеренные националисты, желавшие получить независимость — или хотя бы либерализацию колониального режима — через давление из-за рубежа и путем переговоров с колонизаторами, они сделали все, чтобы, по их собственному выражению, «не допустить бунта глупой черни, которая может не так понять наши намерения». Но «чернь» все равно «взбунтовалась» — вне зависимости от намерений самозваных «вождей корейского народа».

Как только молодой провинциальный учитель Чон Джэён зачитал в парке «Пагода» «Декларацию независимости», демонстрации учащейся молодежи развернулись практически по всему городу. Вскоре к студентам присоединились рабочие — железнодорожники, печатники, табачники и т.д. — а также мелкие торговцы и ремесленники. Большая — более чем трехтысячная— колонна направилась к главному зданию генерал-губернаторства, где вскоре была жестоко разогнана японской полицией и подоспевшими к месту событий японскими поселенцами. В Кёнсоне, несмотря на энтузиазм и самоотверженность демонстрантов, армия и полиция уже через несколько дней после начала событий взяли ситуацию под контроль — в столице были сконцентрированы самые значительные силы карателей. Однако машина репрессий не смогла помешать разбуженной первомартовскими демонстрациями стачечной борьбе кёнсонских рабочих. Целыми днями простаивал трамвай, несколько раз выходили на стачки железнодорожники, остановилась «Восточноазиатская табачная фабрика» (Тонъа ёнчхо конджан) на окраине столицы. Примеру пролетариата Кёнсона последовали и рабочие ряда крупных провинциальных предприятий, в частности, металлургического завода в Кёмипхо, провинция Хванхэ,— первого металлургического предприятия современного типа в Корее, построенного в 1918 г. Первый раз в недолгой своей истории рабочий класс Кореи получил опыт массовой политической забастовки. Однако рабочие были пока еще слишком малочисленны для того, чтобы возглавить борьбу. Роль эта принадлежала учащейся молодежи. Уже со 2 марта школьники и студенты, участвовавшие в демонстрациях в Кёнсоне, стали разъезжаться по своим родным городам и селам, призывая родных, соседей и друзей поднимать народ на борьбу.

Призывы эти нашли немедленный отклик, и, прежде всего, в столичной провинции и северных провинциях страны, где было сильно христианское влияние. Согласно японской правительственной статистике, в столичной провинции Кёнги в демонстрациях участвовало до 130 тыс. человек, а в провинции Северная Пхёнан на северо-западе страны — 60 тыс. В провинциальных городах и деревнях центральной и северной Кореи после нескольких дней демонстраций, сопровождавшихся жесткими карательными мерами японской полиции (часто открывавшей стрельбу по безоружным людям), народ во многих случаях начал переходить к более активным методам борьбы. Повсеместными были нападения на полицейские участки, уездные и волостные управы, зачастую переходившие в кровавые и безжалостные схватки. Так, в Сончхоне, недалеко от Пхеньяна, при разгроме местной жандармерии погибло более 30 человек, и около 300 было затем арестовано. В Мёнчхоне (провинция Северная Хамгён) толпа забила до смерти волостного голову и разгромила волостную управу. К концу марта сопротивление колонизаторам приняло жесткие формы и в провинциях юга Кореи. Так, в Андоне (провинция Северная Кёнсан) толпа разнесла полицейский участок и захватила хранившееся там оружие. Во многих уездах северо-запада и юго-востока Кореи японские колонисты снимались с насиженных мест в глубинке и перебирались в портовые города, опасаясь, что события примут форму общенационального восстания, которое колонизаторам не удастся подавить.

Эти опасения, как оказалось, были напрасны — японские войска, полиция и поселенческие «отряды самообороны» подавили общенациональное движение марта 1919 г. с чудовищной жестокостью. За три месяца (март-май 1919 г.) при разгоне демонстраций и от ран и пыток в тюрьмах скончалось почти восемь тысяч корейцев, а еще 16 тыс. было ранено. 47 тыс. человек было арестовано, и большинство подверглось пыткам и издевательствам. В тех случаях, когда японская сторона несла сколько-нибудь ощутимые потери, она отвечала несоразмерными зверствами. Так, в окрестностях Сувона (под Кёнсоном) демонстранты убили особенно ненавистного народу японского полицейского корейского происхождения (застрелившего перед этим несколько человек) и сожгли несколько японских домов и школ. В результате все христиане из деревни Чеамни под Сувоном были согнаны в церковь и сожжены там заживо. Только в столичной провинции было сожжено и уничтожено несколько десятков деревень, однако расправа в Чеамни получила особенную известность за рубежом благодаря усилиям проведших свое собственное расследование американских и английских миссионеров. Миф о «цивилизованном» характере японского господства был поколеблен.

Рис. 37. 1 марта 1919 года. На демонстрацию вышли даже женщины (в первую очередь, учащаяся молодежь), традиционно отстраненные в старой Корее от политической жизни.

Рис. 38. Начало марта 1919 г. — массовые демонстрации развернулись по всей Корее.

Рискуя жизнью и имуществом, почти два миллиона корейцев приняли участие в демонстрациях после 1 марта 1919 г. За исключением незначительного меньшинства крупных землевладельцев и предпринимателей, практически все слои корейского населения поднялись, в той или иной форме, на борьбу с колониальным угнетением. Движение приняло такие масштабы, которых его первоначальные инициаторы даже и не могли предвидеть. Крестьян (составлявших 60% от всех арестованных за участие в демонстрациях), ремесленников, рабочих, рядовых интеллигентов и учащуюся молодежь поддержали и мелкие торговцы (13% от числа всех арестованных), закрывавшие в Кёнсо - не и других городах рыночные ряды в знак протеста против арестов и репрессий. Во многих местных учреждениях низшие служащие-корейцы отказывались выходить на работу, а в некоторых исключительных случаях даже вставали во главе демонстраций. Общему настрою поддались даже сотрудничавшие с японцами с начала колониального периода видные конфуцианцы и бывшие министры старого корейского правительства Ким Юнсик (1835-1922) и Ли Ёнджик (1852— 1932), подавшие после 1 марта петицию о даровании Корее независимости. Не остались в стороне и консервативные конфуцианские ученые из провинции Северная Кёнсан. Возглавляемые авторитетным интерпретатором неоконфуцианского учения Квак Чонсоком (1864-1919), они также послали на рассмотрение Версальской конференции написанную на классическом китайском языке петицию о независимости страны.

Рис. 39. Расправа в дер. Чеамни, где 15 апреля 1919 г. японские каратели согнали в церковь и сожгли заживо всех ее жителей-христиан. Памятный барельеф в парке «Пагода», Сеул.

Что же подвигло столь разнообразные слои и группы — протестантов и конфуцианцев, полуголодных крестьян-арендаторов и относительно зажиточных торговцев — на совместную борьбу? Общим фактором недовольства корейского населения в целом был характер японской государственной машины в колониальной Корее — «современный» в смысле ее способности контролировать в деталях все стороны корейской жизни и в то же время более чем «традиционный» в смысле полного бесправия всех корейцев перед лицом даже самого незначительного японского служащего. Даже предприниматели Кореи не имели никакой возможности влиять на промышленную политику генерал-губернаторства. Регистрация новых компаний всячески ограничивалась, а уже зарегистрированным генерал-губернаторство не выплачивало тех субсидий, которые оно выплачивало их японским конкурентам. Беспошлинный импорт большинства японских товаров не оставлял на рынке свободных ниш для корейских производителей. Корейским землевладельцам трудно было найти справедливость, если у них возникали конфликты с японскими соседями. Любой житель корейской деревни вынужден был следовать жестким и докучливым административным распоряжениям — не имея, скажем, права, зарезать у себя дома свинью или курицу, так как это «противоречило соображениям гигиены». Подобное положение дел возбуждало недовольство даже у значительной части имущих слоев, вообще-то довольных теми гарантиями «порядка и собственности», которые им обеспечивала японская власть.

Что же касается «низов», и, прежде всего крестьян-арендаторов, то им было, по сути, нечего терять. За 1912-1939 гг. потребление калорий на душу корейского населения в среднем уменьшилось на 8%, но в то время как питание значительной части городского населения и зажиточного меньшинства в деревне улучшилось, большинство арендаторов с их семьями балансировали на грани голодной смерти и видели, как жизнь становится голодней год за годом. Сорокатысячный пролетариат Кореи, страдавший от непосильного труда (рабочий день иногда доходил до 17 часов, а в среднем составлял 12-13 часов), жестокой системы штрафов и вычетов, бессудных физических расправ со стороны японских мастеров и начальников и также, за небольшими исключениями, живший почти впроголодь, уже с 1918 г. начал подниматься на борьбу. Если в 1914 г. в Корее имела место лишь одна забастовка за целый год, то в 1919 г. их было 84, и участвовало в них 17 тыс. рабочих — более трети всего корейского пролетариата. В этом смысле события марта 1919 г. были для рабочих продолжением уже начавшейся протестной волны. В марте-мае 1919 г. японская полиция с тревогой отмечала «болыиевицкие разговорчики» в некоторых городах и деревнях Кореи. Скажем, 16 апреля среди крестьян-бедняков провинции Южная Кёнсан были отмечены разговоры о том, что «если мы станем независимы и будем выбирать себе президентов, то и собственность надо поделить поровну». У низов общества ненависть к колонизаторам явно наслаивалось на недовольство социальным неравенством.

³На этой конференции (18 января 1919 г. — 21 января 1920 г.), являвшейся самым значительным дипломатическим форумом со времени Венского конгресса 1814— 1815 гг., в результате сложных переговоров были намечены границы нового послевоенного мироустройства. Особо важным моментом на ней стала договоренность о создании Лиги наций, которая по уставу, должна была способствовать развитию сотрудничества между всеми народами, гарантировать мир и безопасность. Это стало первым шагом к формированию международного правового пространства, складыванию принципиально новой философии международных отношений. Вместе с тем под эгидой Лиги наций был оформлен миропорядок, отвечающий интересам именно стран-победительниц. Это, в первую очередь, выразилось в фактическом переделе между ними колоний. Была введена так называемая «мандатная система», в рамках которой отдельным государствам предоставлялись мандаты на управление бывшими колониальными владениями держав, потерпевших в войне поражение.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 4786

загрузка...

Другие книги по данной тематике