в) Корейское общество в военный период: сотрудничество и сопротивление
|
Переход к мобилизационной системе и тотальному контролю государства над обществом сделал жизнь большинства корейцев— деревенской и городской бедноты — еще более трудной и опасной, чем она была ранее. Те счастливчики, которым удавалось ускользнуть от воинского призыва и трудовых мобилизаций, все равно были вынуждены жить на скудные рационы, посещать «добровольно-обязательные» митинги и «лекции о международном положении», и, под контролем глав «патриотических групп», перестраивать весь свой быт на «военно-патриотический» лад. Неудивительно, что сотни тысяч корейских бедняков уезжали на работу в Японию или Маньчжурию добровольно. В городах метрополии или в Маньчжурии заработки были выше, и государство не экспроприировало своих подданных с такой тщательностью, с какой оно это делало в колониальной корейской деревне. К моменту капитуляции Японии в августе 1945 г. на территории Японских островов насчитывалось до двух с половиной миллионов корейцев, и примерно 60% из них приехали туда на заработки самостоятельно. Страдали и средние слои города и села, вынужденные отдавать практически все излишки, в том числе в форме практически обязательных «патриотических пожертвований», на закупку навязывавшихся властями облигаций государственного займа, и т.д.
Нелегко приходилось и квалифицированным рабочим, положение которых в целом было все же лучше, чем у деревенской бедноты и городских пауперов и полупауперов. С учетом динамики инфляции, реальные заработки за 1942^5 гг. практически оставались на уровне 1935-36 гг., несмотря на то, что средняя продолжительность рабочего дня для работников-мужчин выросла почти на час, с 10 до 11 часов в сутки. Примерно 6% всех корейских рабочих трудилась более 12 часов в сутки, в основном в связанных с войной отраслях. Поскольку легальные проявления протеста были невозможны — японские власти запретили забастовки при переходе к «тотальной мобилизации» — то накопившиеся протестные настроения находили выход в высокой текучести кадров в цехах (средний срок службы фабричного рабочего на одном месте был приблизительно год и восемь месяцев), распространени «пораженческих слухов», отдельных актах саботажа— печатании антивоенных листовок, намеренной порче техники на работающих на армию предприятиях. За разнообразные «незаконные» акты протеста было только в первой половине 1944 г. привлечено к ответственности 1288 корейских рабочих. Накопленное недовольство и хроническое недоедание, вместе со сбоями в поставках сырья и комплектующих, привели к тому, что к концу войны уровень производительности труда на фабриках и заводах Кореи составлял лишь 70% от уровня середины 1930-х годов. Однако нельзя не отметить, что при общем ухудшении качества жизни для большей части населения Корея сделала громадный скачок в деле строительства индустрии в годы войны, превратившись, по сути, в один из основных промышленных плацдармов японского империализма. Если в 1936 г. 49% валового внутреннего продукта Кореи было произведено в сельском хозяйстве и только 30% — в промышленности, то к 1944 г. это соотношение было уже 37% на 37%, т.е. объемы промышленной продукции сравнялись с объемами продукции сельскохозяйственной. За 1936-1941 гг. продукция сельского хозяйства выросла лишь в полтора раза, а вот добыча минерального сырья — в три с половиной, и производство промышленной продукции — в два с половиной. Вообще в целом темпы экономического роста в Корее в колониальную эпоху составляли 4,1% в год, что почти соответствовало уровню роста в американской экономике 1920-х годов — одной из самых динамичных капиталистических экономик довоенного мира. К 1943 г. изменилась и внутренняя структура корейской индустриальной экономики. Такие высокотехнологические отрасли, как химическая, давали уже 34% от всей промышленной продукции Кореи, в то время как более традиционная текстильная промышленность — только 13%. Из более чем двух миллионов наемных работников в Корее к концу войны 591493 человека, или 28%, были промышленными рабочими. Подобно дореволюционной России, промышленный пролетариат в Корее в начале 1940-х годов отличался очень высокой степенью концентрации на крупных производствах, что после 1945 г. облегчило его политическую мобилизацию левыми силами. Крупные предприятия (с числом занятых более 200 человек) составляли лишь 2% от общего числа фабрик и заводов, но трудилось на них до 40% корейских промышленных рабочих. Конечно, высокие темпы роста, которые демонстрировала Корея в военные годы, давали не слишком много относительно слабой корейской буржуазии, владевшей к концу войны в совокупности лишь 6% уставного капитала корейской индустрии. В таких отраслях, как химия и электроэнергетика, корейских предпринимателей не было вообще, а в металлообработке доля их инвестиций была лишь 2% от общего объема вложенного капитала. Однако, в конечном счете, индустриальный рост, расширение административных структур генерал-губернаторства, а также постепенное развитие религиозных и образовательных организаций создали тонкую прослойку городской колониальной элиты, тесно сотрудничавшую с японскими властями и заинтересованную в военных успехах японского государства. Многие зажиточные корейцы, служившие японской администрации или так или иначе связанные с ней, серьезно опасались, что поражение Японии в войне может привести к «коммунистической революции» в Корее, после которой они лишатся своего имущества и вынуждены будут держать ответ за сотрудничество с ненавистными оккупантами. Численно их было не слишком много — на высших должностях в аппарате генерал-губернаторства, например, к 1942 г. было только 442 корейца (и более двух тысяч японцев). На более низких рангах в структурах генерал-губернаторства постоянно служило 15479 корейца и на контрактной основе — 29998. Однако на низших уровнях местной организации — волостные чиновники и т.д. — корейцев было больше, более 50 тыс. Именно эти люди, зачастую весьма влиятельные среди родственников и соседей, а в некоторых случаях (религиозные лидеры и т.д.) известные и широкой публике, выступили ревностными помощниками японских хозяев в военный период, изо всех сил убеждая своих соотечественников «радостно воспринимать» мобилизации в армию и на трудовые работы и верить в «конечную победу японского оружия». Если учесть, что они сами и их семьи были, как правило, застрахованы от воинской и трудовой повинностей в силу своего положения и связей, то можно представить, каково было отношение корейской бедноты к этим «лидерам нации», зачастую предававшим свои же собственные умеренно-националистические идеи 1920-х — начала 1930-х годов как «не соответствующие более мировой обстановке». Хорошим примером сотрудничества колониальной корейской элиты с японскими властями в военное время может служить, скажем, деятельность одной из многочисленных «военно-патриотических» организаций — «Корейского общества служения родине (имелась в виду, конечно, Япония — В.Т.) в военное время» (Чосон имджон погуктан). Оно было образовано 22 октября 1941 г. для того, чтобы «воспитывать в корейских подданных Его Императорского Величества дух Императорского Пути, перестраивать жизнь нации на военный лад, распространять и углублять оборонное сознание», а также призывать корейцев тратить последние средства на закупку военных займов и облигаций, делать «оборонные пожертвования» и посылать молодежь добровольцами в японскую армию. Как только в мае 1942 г. было принято решение ввести в Корее всеобщую воинскую повинность, члены «Корейского общества служения родине в военное время» начали идеологическую обработку населения, разъезжая с «лекциями» по всей стране и призывая молодых людей «отдать свои жизни за то, чтобы никогда не быть рабами англо-американских демонов». Особое внимание обращалось на учащихся высших и средних специальных учебных заведений, которым по Указу № 48 Министерства армии от 20 октября 1943 г. «милостиво» предоставлялась возможность «пойти добровольцами на фронт» в специальных «студенческих бригадах» (яп. гакухэй, кор. хакпён) даже до получения диплома. Поскольку первоначально из корейских студентов этой «милостью» захотело воспользоваться не более одной трети, то Министерство Армии заявило остальным, что они будут отчисляться и призываться на прохождение трудовой повинности, а также мобилизовало «авторитетных лидеров корейского общества» на «воспитание в студентах патриотического духа». В итоге интенсивной кампании «промывания мозгов», в которой важную роль играли члены «Корейского общества служения родине в военное время», подали заявления на зачисление в ряды японских вооруженных сил 959 из тысячи признанных годными к прохождению службы студентов корейских учебных заведений и 1431 из 1529 годных к службе корейцев, обучавшихся в вузах Японии. Для японской пропагандистской машины это была важная победа — воевать за «сферу совместного процветания в Восточной Азии», и якобы добровольно, пошли молодые образованные люди, что имело серьезное значение в конфуцианском регионе, с его традиционным уважением к знанию. Кто же были те «авторитетные общественные лидеры», речи которых должны были повести корейскую учащуюся молодежь на «самопожертвование за императора»? Одним из активистов «Корейского общества служения родине в военное время» был выпускник Университета Мэйдзи Ко Вонхун (1881-?), некоторое время работавший преподавателем, а затем и директором средней школы повышенной ступени Посон в Кёнсоне. Он избирался председателем созданного в 1920 г. «Корейского физкультурного общества» (Чосон чхеюкхве), а с 1924 г. служил советником при нескольких провинциальных губернаторах. В 1932 г. его назначили губернатором провинции Северная Чолла. Крупный акционер в работавшей на японскую армию текстильной промышленности, а с 1944 г.— и владелец большого (10 млн. иен) пакета акций в производившей военные самолеты «Корейской авиастроительной компании» («Чосон хангон коноп хвеса»), Ко Вонхун был лично заинтересован в успешном для Японии ходе войны и искренне призывал молодых корейцев отдавать жизнь за победу Японии. Председателем «Корейского общества служения родине в военное время» был Чхве Рин— однокашник Ко Вонхуна по Университету Мэйдзи и коллега по работе в школе Посон, известный также как один из организаторов демонстраций 1 марта 1919 г. Уже с конца 1920-х годов Чхве Рин сблизился с японскими властями, а в 1937 г. ему было даже доверено директорское кресло в органе генерал-губернаторства — газете «Мэиль синбо». Тем не менее, тот факт, что один из былых организаторов национального движения призывал теперь корейцев отправляться на войну во имя Японии, имел для властей несомненную пропагандистскую ценность. Не менее ценным было и присутствие в «Корейском обществе служения родине в военное время» Чхве Намсона — автора «Декларации независимости» 1919 г., с 1927 г. работавшего над составлением истории Кореи в аппарате генерал-губернаторства, а в конце 1930-х— начале 1940-х годов занимавшего ответственные посты в подконтрольной японцам прессе Маньчжурии. Чхве Намсон— известный как один из основателей современной корейской поэзии и крупный историк— лично ездил в Токио, чтобы убедить учившихся там корейцев идти в японскую армию. Другие члены «Корейского общества служения родине в военное время» и вовсе ходили по домам потенциальных рекрутов для проведения индивидуальной «патриотически-воспитательной работы», стремясь добиться «стопроцентного зачисления учащейся молодежи в вооруженные силы» на подведомственных им участках. Их поведение было вполне объяснимо их групповыми и классовыми интересами. Победа Японии над Китаем и территориальное расширение понской империи принесли бы корейцам на японской службе новые карьерные возможности, а корейским фабрикантам и богатым землевладельцам — новые рынки для торговли и инвестиций в Китае и Юго-Восточной Азии. Однако осуществление этих интересов требовало от масс непосильных и бессмысленных, с точки зрения рядовых корейцев, тягот и жертв. В результате, к моменту освобождения Кореи ее элита оказалась в значительной степени делегитимизирована в массовом сознании. С точки зрения бедноты, на совести предпринимателей, чиновников и преподавателей, разъезжавших по стране с лекциями о «решающей битве с англо-американскими демонами», были жизни и здоровье сотен тысяч жертв мобилизаций. Этот момент сыграл большую роль в процессе установления в северной части Кореи власти левых сил после 1945 г. На большей части их противников из привилегированных слоев тяжелым грузом висело их военное прошлое. 
Рис. 54. Фотография из японской газеты военного времени — 24 марта 1942 г. проводилась выпускная церемония для курсантов подготовительного отделения Военной академии сухопутных войск. Честь своим преподавателям на фотографии отдает признанный лучшим «курсант года» — молодой Пак Чонхи (1917-1979), в то время более известный под своим японским именем Такаки Macao. Родившись в бедной крестьянской семье в уезде Сонсан провинции Северная Кёнсан, окончив в 1937 г. педучилище в г. Тэгу и проработав три года учителем начальной школы, молодой честолюбец Пак Чонхи, зачитывавшийся жизнеописаниями Наполеона и «Моей борьбой» Гитлера, решил сделать себе карьеру в японской армии. Интересно. что по окончании основного курса Военной академии в 1944 г., старший лейтенант Такаки Macao был направлен служить в Маньчжурию, в воинскую часть, готовившуюся к боям против Советской армии. Став в результате военного путча 16 мая 1961 г. правителем Южной Кореи, Пак Чонхи (к тому времени командир дивизии в южнокорейской армии), по свидетельствам своих приближенных, до самой смерти сохранил пристрастие к японской военной форме, маршам и самурайским фильмам. Использовавшиеся им методы авторитарного руководства экономикой и обществом были также в значительной мере заимствованы из практики «тотальной мобилизации» Японии времен второй мировой войны. В то время как колониальный корейский «истэблишмент» все прочнее привязывал себя к военным авантюрам колонизаторов, корейские коммунисты остались единственной силой, способной последовательно противостоять японскому режиму одновременно с национально-освободительных и классовых позиций. Испытанные лидеры коммунистического подполья 1930-х, Ли Гвансуль и Ли Хёнсан, организовали в апреле 1939 г. Кёнсонскую комгруппу, поставившую своей задачей объединить не только классово сознательных рабочих и крестьян, но и самые широкие национальные силы в борьбе против империализма и милитаризма. Следуя принятой VII конгрессом Коммунистического Интернационала в июле-августе 1935 г. линии на создание широкого антифашистского народного фронта, включающего, в том числе, и «прогрессивные буржуазные круги», Кёнсонская комгруппа активно искала контактов с умеренно-националистическими активистами, но без особого успеха. Практически все они или перешли к сотрудничеству с колонизаторами, или отошли от активной политической деятельности. Реальной опорой подпольщиков в условиях репрессий и слежки были рабочие, крестьянские и студенческие организации радикальной направленности, прежде всего в провинциях Хамгён и Северная Кёнсан. С конца 1939 г. руководил организацией Пак Хонён, как раз вышедший из корейской тюрьмы, где он отсидел шесть лет. Японская консульская полиция арестовала его в Шанхае в 1933 г., когда он, в качестве уполномоченного Коминтерна, пытался из Шанхая начать работу по организационному сплочению коммунистов Кореи. 
Рис. 55. Пак Хонён — один из виднейших деятелей корейского коммунистического движения колониальной эпохи. После освобождения страны он руководил коммунистическим движением на Юге Кореи, но в сентябре 1946 г. южнокорейская компартия перешла на нелегальное положение, и Пак Хонён был вынужден перебраться в Северную Корею. На Севере занимал пост заместителя премьер-министра и министра иностранных дел, но в 1953 г. был— вместе с целым рядом других быших подпольщиков— безосновательно обвинен группировкой Ким Ир Сена в «шпионаже» в пользу США и в 1955 г. казнен, став тем самым одной из первых жертв внутрипартийных чисток в КНДР. Организации удалось в определенной степени преодолеть тяжелое наследие фракционной грызни 1920-30-х годов. Хотя Пак Хонён и принадлежал к традиционно доминировавшему в движении «Обществу вторника», в Кёнсонскую комгруппу входили и некоторые члены других фракций. Организация вынашивала смелые планы, вплоть до организации вооруженной борьбы в крупных городах Кореи в случае, если Япония начнет терпеть серьезные поражения на фронтах. Однако в январе 1941 г. Ли Гвансуль и Ли Хёнсан были, вместе со многими другими коммунистическими активистами, арестованы японской полицией. От Кёнсонской комгруппы остались лишь небольшие разрозненные ячейки, которым с трудом удавалось налаживать между собой связь. Поняв, что за ним следят, Пак Хонён бежал из колониальной столицы Кореи на юг и, в конце концов, под вымышленным именем устроился на работу на одну из фабрик в Кванджу (провинция Южная Чолла) в качестве кирпичника и уборщика туалета. Как ни удивительно, ему и в этой ситуации удавалось поддерживать тайные контакты с коммунистами Кванджу и сотрудниками советского генконсульства в Кёнсоне, и готовить таким образом почву для грядущего возрождения компартии в 1945 г. Для многих квалифицированных рабочих и сочувствовавших левым идеям интеллигентов скрывающийся где-то в глубине страны от японских ищеек Пак Хонён стал легендой, символом сопротивления колониальному гнету. Это объясняет, в числе прочих факторов, высокую популярность коммунистов и коммунистических идей в Корее сразу после ее освобождения от японского колониального ига. Еще больше, чем имя Пак Хонёна — популярного все-таки в основном среди радикально настроенных рабочих и интеллигентов — было окружено легендами имя партизанского командира корейского происхождения из Маньчжурии Ким Ир Сена (настоящее имя — Ким Сонд-жу, 1912-1994), возглавлявшего в конце 1930-х годов 6-ю дивизию Объединенной Северо-Восточной антияпонской армии китайских коммунистов. Единственной— и довольно незначительной по масштабам — операцией партизан Ким Ир Сена на собственно корейской территории было совершенное 4 июня 1937 г. нападение на японский жандармский пост в пограничном городке Почхонбо. Нападение это стоило жизни лишь нескольким японским полицейским. Однако о дерзком акте, совершенном с оккупированной японцами маньчжурской территории и в преддверии полномасштабной агрессии против Китая, немало писали корейские газеты, и имя Ким Ир Сена получило широкую известность. 
Рис. 56. «Факел Почхонбо» — картина северокорейского художника Чон Гванчхоля (начало 1950-х годов), воспевающая Ким Ир Сена как лидера вооруженной антияпонской борьбы. В северных районах Кореи, рядом с маньчжурской границей, вокруг Ким Ир Сена складывались легенды: корейские крестьяне представляли его чуть ли не сказочным героем, умеющим колдовством «сжимать» расстояния и уходить, таким образом, от преследователей-японцев. Хотя в результате карательных операций японцев отряд Ким Ир Сена и вынужден был уйти в декабре 1940 г. на территорию СССР, память о «полководце Ким Ир Сене» была жива до момента освобождения страны, и немало помогла политическому возвышению будущего «великого вождя» Северной Кореи после того, как он, являвшийся капитаном Советской армии, в октябре 1945 г. был назначен на должность помощника коменданта Пхеньяна. Кроме коммунистов, деятельность внутри страны продолжали и представители более умеренных левых сил. Важное место среди них занимал Ё Унхён (1886-1947) — личность, чья биография выглядит бурной и насыщенной даже по меркам неспокойного XX в. Кореи. Родившись в известной янбанской семье, получив в детстве классическое конфуцианское образование и поучаствовав в 1900-е годы в просветительском движении — он был избран в 1908 г. членом совета просветительского общества столичной провинции (Кихо хакхве), — Ё Унхён стал затем учеником американских пресвитерианских миссионеров и окончил семинарию в Пхеньяне. Увидев, однако, что принятие корейцами протестантизма не ведет к освобождению от японского ига, он эмигрировал в Китай и стал к концу 1910-х годов видной фигурой в среде эмиграции в Шанхае. Он активно участвовал в 1919 г., в частности, в отправке Ким Гюсика в качестве «корейского делегата» на Версальскую мирную конференцию. Разочарованный пассивностью западных держав в корейском вопросе, Ё Унхён — к тому времени официальный глава «Корейской эмигрантской ассоциации» (Кёминдан) Шанхая — заинтересовался коммунизмом, вступил в ряды «иркутской» компартии и участвовал в начале 1922 г. в съезде народов Дальнего Востока в Москве, где, по его собственным воспоминаниям, встречался с В.И. Лениным и Л.Д. Троцким. Именно через Ё Унхёна и вступил в ряды «иркутской» компартии молодой радикал Пак Хонён, прибывший в Шанхай после поражения движения 1 марта 1919 г. в поисках политической организации, способной повести народ Кореи на борьбу с колонизаторами. Какое-то время в начале 1920-х гг. Пак Хонён выступал как протеже Ё Унхёна, хотя впоследствии пути этих двух виднейших деятелей корейской политической истории первой половины XX в. круто разошлись. В 1930-х гг. Пак Хонён оставался преследуемым властями подпольщиком, в то время как Ё Унхён, к тому времени утерявший все организационные связи с коммунистическим движением и идейно перешедший на позиции умеренно социал-демократического плана, стал в итоге частью «приличного» интеллектуального общества колониальной Кореи. После того, как в 1927 г. в Китае потерпела поражение коммунистическая партия и закрепилась диктатура гоминьдана, Ё Унхён отошел на время от политики вообще и вернулся к преподавательской деятельности, но вскоре был арестован в Шанхае японцами, отсидел три года в колониальной корейской тюрьме и по выходе на свободу вел активную общественную деятельность в качестве газетного редактора и публициста. Он возглавлял также в 1934-37 гг. «Корейское физкультурное общество» — организацию, весьма популярную среди образованной молодежи, увлекавшейся «западными» видами спорта (Ё Ун-хён и сам был отличным боксером и футболистом). Часто посещая Токио, обладая доступом к западным изданиям и хорошо разбираясь в международной обстановке, Ё Унхён был к середине 1943 г. уверен, что Япония вскоре потерпит поражение. С этого времени он начал сплачивать вокруг себя молодежь умеренно-левой и прогрессивнонационалистической ориентации, пытаясь помочь молодым людям избежать призыва в армию, готовя их к организационной работе в случае освобождения страны и налаживая связи с Временным Правительством в Китае. К августу 1944 г. вокруг Ё Унхёна сложилась подпольная, преимущественно молодежная организация — «Корейский союз за строительство государства» (Чосон конгук тонмэн) стремившаяся в случае поражения японцев сделать Корею «народно-демократической республикой» — демократическим государством с сильными социалистическими чертами (национализация важнейших отраслей промышленности и т.д.). Талантливый организатор, Ё Унхён сумел даже установить тайные контакты с некоторыми японскими офицерами корейского происхождения и договориться о том, что в случае поражения японцев его организация получит доступ к японскому оружию. |
загрузка...