Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Владимир Мелентьев.   Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли

Глава II. Директор кадетского корпуса

   В сентябре 1794 года Петербург был потрясен. Еще бы! На должность директора Сухопутного шляхетского кадетского корпуса – должность, занимаемую доселе представителями августейшей фамилии или приближенными ко двору (Миних, Люберас, Ульрих, Гессен, Пурпур де Больмант и Ангальдт), назначался небогатый, далекий от двора генерал М. И. Кутузов.

   Удивление удивлением, однако именной указ императрицы Правительствующему Сенату от 27 сентября 1794 года повелевал генерал-поручику Михаилу Голенищеву-Кутузову быть главным директором Сухопутного кадетского корпуса.

   Михаилу Илларионовичу предстояла сложная работа. Чтобы уяснить это, необходимо иметь представление о кадетском корпусе, в должность руководителя которого он назначался.

   Образование кадетских корпусов в России связано с именем Павла Ягужинского. Сын школьного учителя познакомился с юным Петром при посещении им Немецкой слободы в Москве. Начав свою службу императорским денщиком[112], он дослужился до чина генерал-прокурора, «являя око государево».

   Умный сановник, он в царствование Анны Иоанновны не только выдержал борьбу со всесильным Бироном, но и возглавлял наиболее важные дипломатические миссии в столицах иноземных государств. Быстро схватывая новое, Ягужинский умело предлагал императрице свои «прожекты».

   Внимание его привлекли события в Копенгагене и в Берлине, где в начале XVIII века создавались кадетские корпуса. В 1730 году Ягужинский предлагает идею создания кадетских корпусов в России. Осуществление ее было возложено на президента Военной коллегии фельдмаршала Миниха.

   Необходимость создания корпуса кадет вызывалась тем, что образованные ранее Петром I военные школы по числу выпускаемых специалистов не удовлетворяли потребностей увеличивающейся армии. К тому же установленный после Петра порядок записи дворянских детей в полки с пеленок вел к появлению в войсках огромного количества «мнимых офицерских душ». Все это вместе с отменой петровских правил о выдвижении на офицерские должности лиц недворянского происхождения создавало ощутимую нехватку хорошо подготовленных командиров. Вот почему в императорском указе Сенату от 29 июня 1731 года говорилось: «Хотя вечно достойный памяти дядя наш, государь Петр Великий, император, неусыпными своими трудами воинское дело в такое уже совершенное состояние привел… которое поныне еще в настоящем добром порядке содержится, однако ж, дабы такое славное и государству зело потребное дело наивяще в искусстве производилось, весьма нужно, дабы шляхетство от малых лет к тому в теории обучены, а потом и в практику годны были; того ради указали Мы: учредить корпус кадетов, состоящий из 200 человек шляхетских детей».

   Корпус предназначался для подготовки дворянских детей не только для военной, но и для гражданской службы. Иными словами, по тем временам он являлся одновременно и военной академией, и университетом.

   Местом нахождения учебного заведения был определен Петербург – политический, административный и культурный центр страны: «Понеже молодым людям для наилучшего их учения полезнее бывает в таких краях быть, где бы родства и деревень или жительства их в близости не имели, а особливо в таких местах, у которых сродники и сами иногда в науках мало охотны, или в них силу признать не хотят, того ради мнится оному корпусу кадетов быть в Санкт-Петербурге, понеже там они, как в определенной при академии наук гимназии в разных науках обучены быть, а также от академии самой и вящему их в науках успеху потребные способы получить могут, и сверх того в Санкт-Петербурге всегда знатное число войск, артиллерия и полный арсенал содержатся, а также и ежедневно цивильной и милитарной архитектуры строения открываются… не меньше же там и обхождению с разными иностранными нациями и к обучению их языкам больше и лучше случая имеется».

   Шляхетский кадетский корпус решили разместить на Васильевском острове в бывшем Меншиковском дворце, где в ту пору «обреталась» Коллегия иностранных дел.

   Однако дворянство не сразу оценило достоинства нового вида обучения, потому встретило царский указ без энтузиазма. Действительно, зачем нужно было русскому дворянину отдавать своего сына в кадеты для получения первого офицерского звания к двадцати годам? Не проще ли было получить то же звание к десяти-двенадцати летам, не имея представления о военной службе? Словом, потребовалось издание еще двух указов, энергично призывающих дворян записывать своих детей в кадеты. Для начала же императрице пришлось записать в корпус пажей скончавшейся незадолго до этого царевны Прасковьи и первой жены Петра I Евдокии Федоровны. 28 февраля 1732 года были определены в кадеты первые пятьдесят шесть человек. За пажами после усиленных приглашений последовали сыновья знати.

   Вскоре с ростом авторитета кадетских корпусов обучение в них дворянских детей становится не только популярным, но и престижным. Особое значение имел петербургский корпус. Отсюда вышли известные полководцы П. А. Румянцев, М. В. Долгоруков, А. А. Прозоровский. Здесь пополнял свои военные знания молодой Александр Суворов. В корпусе учились будущие государственные мужи А. И. Мельгунов, А. В. Олсуфьев, литераторы А. П. Сумароков, М. М. Херасков, В. А. Озеров и другие.

   Впрочем, корпус занимался подготовкой не только военных и штатских чиновников, но и актеров. В 1750 году в придворном театре кадетами корпуса была поставлена пьеса «Хорев». На следующий спектакль «Синав и Трувор» случайно попал пасынок ярославского купца Полушкика Федор Волков, на которого театр произвел неизгладимое впечатление. В 1752 году братья Федор и Григорий Волковы вместе с группой придворных «неравнодушных к театру» были также определены воспитанниками корпуса. Здесь была создана театральная труппа под руководством выпускников Н. И. Меллиссино, И. Остервальда и И. С. Свистунова, которая стала первым учебно-театральным учреждением в России. А через четыре года в Петербурге был открыт Русский для представления трагедий и комедий театр. Труппа его была укомплектована выпускниками кадетского корпуса. Директором театра был назначен также воспитанник корпуса бригадир А. П. Сумароков. В том же году воспитанники корпуса братья Волковы создали первый русский общественный театр в Ярославле.

   Для успешного руководства столь солидным учебным заведением требовались время, силы, энергия, жизненный опыт, педагогические дарования.

   Назначение Кутузова на должность директора корпуса не было случайным. Многие помнили об успешном окончании им Артиллерийско-инженерной школы, где он был оставлен учителем, проявив уже тогда незаурядные способности педагога, а также опыт военачальника. Небезынтересно отметить, что в этот же период другим корпусом – Морским кадетским – продолжал руководить дядя Михаила Илларионовича адмирал Иван Логинович Голенищев-Кутузов. Кто-то из современников заметил, что «подготовка доблестного офицерства государства российского оказалась в руках рода Голенищевых-Кутузовых».

   Есть все основания полагать, что царский указ не был для Кутузова неожиданностью. Уже на следующий день он приехал в кадетский корпус и вступил в новую должность. Этого нельзя сказать о руководстве корпуса, поскольку (как свидетельствуют документы) корпус к встрече нового директора практически не был готов. Впрочем, это можно объяснить и другим – общей запущенностью состояния дел в учебном заведении.

   Как бы там ни было, 27 сентября 1794 года исполняющий обязанности директора корпуса генерал-майор Карл Петрович Ридингер готовился к встрече нового шефа. Михаил Илларионович не заставил себя долго ждать.

   Карета Кутузова следовала по Дворцовой набережной от Гагаринской пристани к Исаакиевскому мосту, соединявшему берега Невы у Сенатской площади. Проезжая мимо пышного Зимнего дворца, любуясь набережной Васильевского острова и панорамой Петропавловской крепости, великолепие которых подчеркивала широкая гладь Невы, генерал еще и еще раз обдумывал свои первые шаги в новой должности. Он и на сей раз был верен себе, полагая тщательную продуманность действий залогом успеха.

   Вспоминая годы службы в Артиллерийско-инженерной школе, Михаил Илларионович снова и снова убеждался в особенности предстоящей работы. Ему, познавшему нелегкий труд учителя, было ясно, что отождествлять руководство корпуса с деятельностью командира невозможно.

   Михаил Илларионович хорошо понимал и то, что в каждом деле есть свое главное, основное, чему должно быть подчинено все остальное, второстепенное. Этим главным для него сейчас стала подготовка офицеров для русской армии, способных решать великие задачи, к которым шла Россия на рубеже XVIII–XIX веков.

   Генерала Кутузова, прибывшего к парадному подъезду Меншиковского дворца, встречал генерал Ридингер.

   Перед несколько оробевшим Ридингером предстал вышедший из кареты человек средних лет, плотного сложения, с лицом, отмеченным шрамами. Правый глаз его был прикрыт черной, идущей наискось под шляпу повязкой. Нарядный с золотыми позументами мундир и поблескивающие из-под плаща ордена подчеркивали официальность момента.

   Вежливо поздоровавшись, Кутузов прошел в кабинет, где попросил исполняющего обязанности директора доложить о состоянии дел. Из доклада старательного службиста следовало, что в корпусе по состоянию на 27 сентября 1794 года по штату состоит шестьсот кадет. Кроме того, в штате имеются корпус чужестранных единоверцев и семьдесят мещанских детей для подготовки из них воспитателей. Сумма, отпускаемая казной на обучение и содержание воспитанников, составляет двести тысяч рублей в год. Обучаемые разделены на пять групп возрастов. Кадеты первого возраста находятся под женским надзором, остальные – под присмотром надзирателей-офицеров. Возрасты подразделяются на камеры, где также имеются воспитатели из гражданских лиц – аббаты. Обучение по предметам производится учителями. В помощь надзирателям, аббатам и учителям назначаются унтер-офицеры, которые избираются из числа кадет.

   Прием в корпус производится каждые три года. Принимаются дети в возрасте пяти-шести лет. Перевод из одного возраста в другой происходит через три года. Срок обучения в корпусе – пятнадцать лет. Отпуска кадетам с выездом к родителям категорически запрещены, и в личном деле каждого на это имеется письменное согласие родителей.

   Увольнение в городской отпуск – только по воскресеньям по пятнадцать-двадцать человек от возраста со строжайшим соблюдением установленной формы одежды и обязательным отданием чести не только офицерам, но и всем встречным знатным кавалерам и дамам.

   Программа обучения предусматривает: 4-й класс – языки, арифметику; 3-й класс – математику, физику, грамматику, географию; 2-й класс – военное искусство, фортификацию, артиллерию, историю, риторику, юриспруденцию, мораль, геральдику и другие предметы. В первом классе полагается заниматься теми науками, в коих кадет показал «более склонности в прежних классах, дабы довольное и фундаментальное в военных науках искусство получить мог».

   Один полный день в неделю отводится для экзерциций[113].

   Экзамены – два раза в год в присутствии одного из сенаторов, одного профессора от Академии наук, а также представителей от Инженерного корпуса и Адмиралтейства. Раз в год проводится главный смотр с публичным экзаменом в присутствии императрицы.

   Кадеты, окончившие с отличием четвертый возраст, получают серебряные медали, пятый – золотые. Окончившие с отличием весь курс могут путешествовать в течение трех лет за границей за счет казны. По окончании корпуса выпускники поступают на службу, в зависимости от поведения и успехов в науках, прапорщиками, подпрапорщиками и поручиками, в отдельных случаях – штатскими чинами.

   Регламент дня предусматривал подъем кадет в пять часов утра. На туалет, построение, молитву отводилось тридцать минут. Тридцать минут – на завтрак, шесть часов – на занятия, два часа – на обед и отдых, еще два часа – на приготовление уроков. В семь часов – ужин, в девять – отбой. До ужина и после ужина до отбоя – свободное время.

   В корпусе имелись учебные классы, камеры-спальни кадет, библиотека, лазарет, рекреационные залы, зал для свиданий с родителями, дом для учителей, типография, музей, строевой плац, корпус для игры в мяч, луг для экзерциций, манеж, служебные и подсобные помещения. Церкви – греко-российская, евангелическая и католическая. Для содержания «экономии» (хозяйства) корпусу был пожалован ряд земель на Васильевском острове и вблизи Петербурга.

   Гораздо менее уверенно Ридингер стал чувствовать себя, когда речь зашла о главном – о состоянии учебных дел. Однако и здесь тактичный, быстро схватывающий суть дела, умело прибегавший для справок к документам и ответам секретаря корпусного совета Ивана Кремпина Кутузов смог довольно быстро составить себе представление о делах. Картина при этом вырисовывалась неутешительная.

   Более чем шестидесятилетняя деятельность первого в России военно-учебного заведения подобного типа была сопряжена с поисками принципов, форм и методов обучения и воспитания. Находясь в столице, корпус чутко реагировал и на перипетии бурной эпохи: смену царствующих особ, победы и поражения политических группировок, изменения политических воззрений. К моменту вступления Кутузова в должность главного директора корпус формально жил по уставу сподвижника Екатерины II И. И. Бецкого, пытавшегося применить на практике педагогические идеи французских просветителей. Система обучения в кадетском корпусе при нем отличалась энциклопедичностью и последовательностью. Преподавание в корпусе вели в то время многие из видных профессоров Академии наук. Вместе с тем вопросы военного обучения, дисциплины, порядка – основных атрибутов военно-учебного заведения – были преданы забвению. Кадет учили всему: астрономии, архитектуре, рисованию, танцам, красноречию, даже бухгалтерскому делу, однако они «не умели стрелять в цель, не были обучены штыковому бою и совершению маршей, имели смутное представление о боевых порядках… Это был светский университет, – писал В. Ключевский, – где преподают все, кроме того, что нужно офицеру».

   Широко образованные и склонные к вольнодумству ученики кадетских корпусов оказывались неподготовленными к будущей военной службе.

   После революционных событий на Западе, прекратив игру в либерализм, царское правительство признало систему Бецкого, желавшего содействовать прогрессу путем «воспитания нового человека», несостоятельной и отстранило его от дел.

   Отказ от ранее существовавших принципов обучения при отсутствии созданных заново породил неразбериху.

   Положение вновь назначенного директора корпуса осложнялось еще и тем, что предшественником его, руководившим в течение десяти лет учебным заведением, был граф Ангальдт. Сын наследного принца Дессауского и близкий родственник императрицы, Ангальдт начинал военную карьеру у прусского короля Фридриха II, участвовал в Семилетней войне, был ранен, затем перешел на русскую службу, продолжая при этом оставаться поклонником прежнего патрона. Свою приверженность Фридриху Ангальдт выказывал довольно странно. На потеху кадет он носил лишь одну шпору, объясняя это тем, что «однажды, спеша на вызов короля, второй шпоры надеть не мог. И вот в наказание за это всю жизнь решил ходить при одной шпоре».

   Высокий, стройный, щеголь, он и дела кадетского корпуса вел, ориентируясь на внешний эффект, в ущерб главной задаче – обучению. Большую часть времени Ангальдт уделял украшению корпуса бюстами, статуями, скульптурами, картинами и росписями. Именно в этот период стены корпуса получили название «говорящих». Между тем учебно-воспитательная работа, дисциплина, хозяйство пришли в совершенный упадок.

   Десятилетнее пребывание Ангальдта у кормила учебного заведения для многих вошло в его историю как «золотое время». Один из современников писал: «Ангальдт частенько посещал корпус к „утренней повестке“ и, замечая при том некоторых[114], не выполнивших команду “подъем“, осторожно приближался к спящему, укрывал его одеялом и, так же осторожно удаляясь, подзывал дежурного, умоляя его не беспокоить спящего отрока». Молодежь, отвыкшая от режима и дисциплины, явно злоупотребляла либерализмом директора.

   Екатерина II, зная о положении дел в корпусе, гневалась и наконец перестала замечать своего родственника. Это потрясло Ангальдта. Тяжело заболев, он вскоре скончался.

   Первый день службы нового начальника подходил к концу.

   Но генералу Кутузову предстояло знакомство и с другими важными делами. Дав распоряжение о подготовке к следующему дню строевого смотра и объявлению на вечерней «повестке» приказа о вступлении его в должность директора корпуса, Михаил Илларионович взял лист бумаги и почерком твердым, хотя и не очень разборчивым, написал рапорт на имя императрицы о вступлении в должность директора кадетского корпуса.

   День 27 сентября 1794 года в Петербургском сухопутном шляхетском кадетском корпусе выдался необычным. Занятия были отменены. Воспитанникам приказали привести себя в надлежащий вид. Сторожам, дворникам, истопникам и прочему рабочему люду – готовить хозяйство корпуса к смотру. Холопы, спавшие вместе с любимыми собаками барчуков на полу у кроватей и изгнанные вместе с ними специальным распоряжением императрицы, «дабы впредь нечистоты и блох истребить», вновь получили доступ к своим господам. Работа же им предстояла немалая. Нужно было тщательно почистить и привести в порядок кафтаны и камзолы, штаны и штиблеты, галстуки и перчатки, а также епанчи. Следовало пришить недостающие пуговицы, почистить их огромное количество, а также довести до блеска гербы, бляхи и позументы. Требовалось вымыть голову барину, завить и напудрить его волосы, собрав их в косу; подготовить помаду, пудру и прочие парфюмерные принадлежности к завтрашнему дню. И конечно же, надо было осмотреть, вычистить и смазать оружие: шпаги, алебарды и фузеи[115]. Гренадеры готовили шапки, фузелеры – шляпы. Было приказано навести порядок и в камерах: разложить по полкам вещи, убрав их из-под постелей и кроватей.

   Крепостные работали с утра. Немалые хлопоты выпали и на долю уборщиков. Вместе с кадетами-мещанами они натирали до блеска полы, мыли окна, вытирали пыль и грязь с многочисленных скульптур и бюстов; приводили в порядок «говорящие стены», чистили и прибирали строевой плац и луг, не забывая при этом и о столовой. Вечером надзиратели, убедившись еще раз в полном порядке внешнего облика подчиненных, объявили на вечерней «повестке» о вступлении в должность директора корпуса генерал-поручика Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Тут же были сообщены его краткие биографические данные, которые теперь надлежало помнить кадетам так же, как биографию императрицы, наследника престола Павла, близких им вельмож, а также надзирателя возраста, которого они слушали теперь с раскрытыми от изумления ртами. Впрочем, многие из кадет уже пытались «познакомиться» с новым директором, проникая под различными предлогами в главное здание корпуса, откуда нещадно выдворялись дежурным офицером. Удрученные таким поворотом дел юноши «гужом валили» к непререкаемому авторитету – кадету старшего возраста, всезнающему Карлуше Толю. Невысокого роста, светловолосый, с живыми выразительными глазами юноша с завидной увлеченностью рассказывал о боевых делах и столь опасных ранениях нового начальника. Наговорившись, умиротворенные отроки отходили ко сну.

   Второй день пребывания Кутузова в корпусе начался для его персонала необычно. К удивлению спящих дежурных аббатов и унтер-офицеров, директор корпуса сам шел по камерам, сопровождая барабанщика, производившего подъем. Кадеты, глянув на вошедших, начинали нещадно трясти спящих товарищей. Подъем шел хаотично. Впрочем, ничего другого ожидать было и нельзя: дежурные спали сами. Бросалось в глаза и отсутствие должного порядка в камерах, несмотря на проведенную накануне уборку: фамилии унтер-офицеров на красных досках, висевших в каждой камере, написаны не были. Не были заполнены и черные доски с указанием фамилий кадет, оставленных по лености на второй год в классе. Прикроватные бирки с именами кадет были перепутаны. Обмундирование в беспорядке разбросано, и потому полусонные дети и подростки, одеваясь в спешке, натягивали на себя не то, что надо.

   Не обошлось и без казусов. По установленному порядку обувь воспитанников собирали на ночь в специальное помещение, где ее чистили, сушили и к подъему выставляли у дверей камер. Однако нерадивые денщики расставили обувь кое-как. Нельзя было без улыбки смотреть на то, как некоторые из юнцов, усердно поющих молитву в строю, одеты были в спешке в сапоги «на одну ногу».

   Новый директор, спокойно взирая на происходящее, в отличие от других проверяющих, не кричал, не ругался, не делал замечаний. Генерал понимал – порядок надо наводить «сверху».

   Особенно долго Михаил Илларионович задержался в камерах младших групп, несмотря на то что порядка здесь было больше. Женщины-попечительницы, в отличие от своих коллег – надзирателей-мужчин, в исполнении своих обязанностей были более прилежны. Глядя на поднимающихся малышей, Кутузов, вероятно, с тоской вспоминал своего единственного сына, ушедшего из жизни во младенчестве. Смерть Николеньки осталась на всю жизнь незаживающей раной. Будучи послом в Константинополе, Кутузов старался не замечать насмешливых взглядов мусульман, пренебрежительно относящихся к «бездетным» мужчинам (дочерей по законам ислама за людей не считали).

   Утром того же дня кадеты вновь встретились с новым шефом, на сей раз в столовой. Перед директором корпуса в нечетком строю, но с барабанным боем проследовали все пять возрастов, построенных по камерам. При этом нельзя было не заметить, что некоторые из барабанщиков, едва доведя строй до столовой, опрометью мчались для сопровождения очередной группы, что говорило или о неподготовленности барабанщиков в этих камерах, или о плачевном состоянии их барабанов.

   Впрочем, это же говорило и о другом – о взаимовыручке, черте, свойственной русскому характеру, так хорошо знакомой Кутузову, участнику многих баталий.

   Картина, увиденная в столовой, вновь напомнила Михаилу Илларионовичу его юношеские годы. За некоторыми столами один из кадет – «установщик» – тщательно делил по порциям хлеб, сахар, масло и кашу. За другими, где этот «процесс» был уже завершен, кадеты приступали к долгожданной трапезе. Они усердно уплетали пищу под монотонные голоса своих коллег, с большой неохотой поочередно отрывавшихся от еды и читавших выдержки из молитв и артикулов. Здесь же, в проходах, у столбов, стояли наказанные «отлучением от горячей пищи». Скучным взором наблюдали они за ходом завтрака своих товарищей. Некоторые сидели за столом, поставленным специально на видном месте, и, стараясь не смотреть по сторонам, довольствовались хлебом, размоченным в воде.

   Унтер-офицеры теперь с рвением следили за порядком в столовой и чистотой. Приняв доклад от дежурного, Кутузов несколько раз прошелся по залу и, к удивлению кадет, сел за один из столов позавтракать вместе с ними. Сытная еда и порядок в столовой оставили хорошее впечатление. Михаил Илларионович понимал, что от того, как кормят вверенных теперь ему юношей, будет зависеть очень многое.

   Смотр был назначен на десять часов. К указанному времени на кадетском плацу все было готово. Ровно в десять пунктуальный Ридингер (предварительно сверивший свои часы с часами начальника) подал команду «смирно». Оркестранты, в отличие от войсковых, довольно прилично сыграли «Встречный марш». Генерал Кутузов, выйдя на середину, громко поздоровался с кадетами, услышав в ответ еще недружный хор звонких мальчишеских голосов. На плацу в развернутом строю стояли все пять возрастных колонн. На правом фланге каждой из них – знаменщики с ассистентами. Среди знамен эффектным оформлением отличалось знамя старшего возраста, которое возвышалось над остальными.

   В колоннах по ранжиру, в кафтанах и камзолах стояли воспитанники. На головах гренадер красовались шапки с огромными бляхами, в руках – ружья. У фузелеров – шляпы, обшитые золотым позументом, на поясах – шпаги.

   В строю внешне выделялись четвертый и пятый возрасты, рост и более развитое телосложение кадет которых подчеркивалось серебряными и золотыми позументами на кафтанах. Однако, несмотря на разницу в возрасте (до пятнадцати лет), в массе кадет явно улавливалось нечто общее. Оно выражалось не столько общим покроем одежды, сколько единообразием заплетенных и уложенных в косу волос с одинаковыми черными муаровыми бантами. Изрядно напудренные, они теряли при этом свой естественный цвет, приобретая однообразный серый. То же самое можно было бы сказать и о напомаженных и напудренных лицах. Создавалось впечатление, что в строю стоят только что изготовленные по единому образцу куклы, отличающиеся одна от другой лишь размерами. Ридингер и его окружение были в восторге, которого явно не разделял новый директор. Михаил Илларионович хотя и помнил изречение Суворова: «Пудра – не порох, коса – не тесак…» – не мог открыто высказать свое неудовольствие. Тем не менее своим явно подчеркнутым безразличием к буклям и пудре дал твердо понять, что впредь увлекаться этим не следует.

   Подойдя к каждой из колонн и поздоровавшись с представившимися ему офицерами, директор отправил в расположение учебных классов воспитанников первых двух возрастов. Осматривая каждую из оставшихся шеренг, он с удивлением отметил, что, в отличие от утреннего построения, у большинства кадет были новые, довольно приличные сапоги. Выяснилось, что сапоги эти выданы по личному распоряжению императрицы для посещения Зимнего, куда частенько приглашались воспитанники корпуса «для обучения, как к начальству подходить и ему комплименты делать». Этим же объяснялась и необычная форма их – без каблуков, «дабы паркет при посещении дворца не портить».

   Несколько более обычного Михаил Илларионович задержался перед корпусом чужестранных единоверцев. Стоявшие в строю смуглые, черноглазые юноши были греками, набранными в малолетстве из бедного люда и сирот во время Архипелагской экспедиции русского военного флота в 1770–1774 годах. Ему было хорошо известно, что образование корпуса, или, как его еще называли, «греческой гимназии», находилось в прямой связи с планами Екатерины II создать новое Византийское государство, сделав императором его своего внука Константина.

   Из обучавшихся в корпусе мальчиков-греков предполагалось подготовить для новой Византии чиновников и офицеров. Позднее Кутузов встретился со многими своими воспитанниками на русской военной службе.

   В строю стоял и единоверец-грек кадет Егор Властов, в будущем один из героев Отечественной войны 1812-го, чей генеральский портрет и поныне украшает Военную галерею Зимнего дворца.

   Оставшиеся кадеты должны были показать строевую выправку, строевые приемы, действия с оружием и прохождение маршем. Чувствовалось, что в корпусе этим занимались мало. Юноши, к стыду своих наставников, выполняли команды неуверенно, скованно, с нарушением такта, неединообразно.

   Особенно плохо получались ружейные приемы в движении «наперевес» и «под курок». Сказывались и чудачества Ангальдта. При исполнении ружейных приемов в составе групп слышались странные металлические звуки. Оказалось, что для «отчетливости приемов» гайки, антапки и винты у ружей было приказано ослабить и развинтить. Естественно, такие ружья были расхлябаны, теряли пристрелку и уже не соответствовали вполне своему назначению.

   Те же «чудачества» выявились и при исполнении приемов учебной стрельбы. По команде «Вынь патрон» кадеты звонко ударяли ладонью правой руки по большой, наполненной соломой патронной сумке, изображая, что при этом они будто бы вынимают из нее патрон. Затем при очередной команде «Скуси патрон», забавно жестикулируя, подносили несуществующий патрон к зубам, обозначая этим скусывание. В таком же чрезвычайно условном варианте, вызывавшем немалую потеху юношей, отрабатывались остальные приемы заряжания и учебной стрельбы.

   Здесь же, на плацу, Кутузов дал строгое распоряжение по приведению оружия к нормальному виду и заполнению сумок учебными патронами.

   Не лучше обстояло дело и с маршем в составе колонн. Тем не менее, стараясь развивать дух соревнования, директор корпуса тщательно отмечал успехи и неудачи каждой из них для определения общих мест по результатам строевого смотра. Это было тем более необходимо, поскольку традиция «кадетам, занявшим первое место на строевом смотре, – по сладкому пирогу за обедом» – восстанавливалась.

   Одной из характерных черт, выгодно отличавшей генерала Кутузова от многих его современников, было желание досконально знать все, что относилось к кругу его служебных обязанностей. Михаил Илларионович хорошо понимал, что условия учения, жизни и быта воспитанников во многом предопределяют их успехи. Вот почему в последующие дни пребывания в корпусе он был занят осмотром его обширного хозяйства. Осмотр был начат с главного здания корпуса Меншиковского дворца[116].

   Дворец являлся не только первым каменным домом Петербурга, но «обширнейшим и великолепнейшим» зданием петровских времен. С обоснованием в нем кадетского корпуса он был расширен пристройкой флигелей. Центральное место в комплексе занимал сам дворец, отличавшийся как большими размерами, так и завершенностью архитектурных форм. Фасад здания украшали фронтон, двухэтажное крыльцо и герб с изображением символов кадетского корпуса: жезла, меча и шлема, обрамленных венком.

   В общий ансамбль здания удачно вписывались со стороны Невы небольшая гавань, с северной – сад с фигурными прудами, фонтанами, партерами и аллеями. По воскресеньям и праздничным дням дети могли встречаться здесь с родителями и знакомыми, ибо всем жителям города, «кои порядочно одеты», дозволялось гулять в кадетских садах[117].

   Большой интерес представляло и внутреннее оформление дворца, первый этаж которого был выполнен в стиле древнерусских теремов, второй же – в новом (по тем временам) стиле. Сочетание архитектурных новшеств с национальными традициями было одной из характерных особенностей дворца, определявших своеобразие облика.

   Минуя мощные, в два ряда колонны, поддерживающие своды вестибюля, и поднявшись по дубовой лестнице на второй этаж, Михаил Илларионович с большим интересом осмотрел предспальню, Ореховую гостиную, Варварины палаты (комнаты свояченицы Меншикова).

   Предспальня служила Меншикову приемной. Убранство ее было великолепным. Взгляд посетителя невольно привлекал шахматный столик восточной работы с шахматами из слоновой кости, за которым хозяин дома вел бурные шахматные баталии. Украшением предспальни были напольные часы из лондонской мастерской Дрюри. Внешнее оформление их – деревянный футляр с золоченым орнаментом, живописными женскими головками и гравюрой – находилось в полной гармонии с «содержанием»: часы не только показывали время с точностью до минуты, но и могли проиграть до десяти разных мелодий.

   Ореховая гостиная – кабинет Меншикова – представляла небольшое, светлое помещение, отделанное деревом. Пилястры с декоративными капителями, наборный паркет из ценных пород дерева и плафон еще более подчеркивали ее великолепие. Из окон кабинета открывался вид на Неву и панораму центральной части города. Взору представали Зимний дворец, церковь Исаакия Далматского, памятник Петру Великому, здание Сената.

   Не меньшее впечатление оставляли и палаты Варвары Михайловны Арсеньевой, стены и потолки которых были сплошь облицованы расписными глазурованными плитками. Роскошь оформления палат свояченицы Меншикова, по-видимому, объяснялась тем, что горбатая Варвара всю свою жизнь посвятила воспитанию его детей, видевших родителей не очень часто. Любуясь росписью кафеля, где ни один из прекрасно выполненных сюжетных рисунков не повторялся, Михаил Илларионович мог вспомнить широко известную тогда любопытную историю. Кафель, привезенный из Голландии Петром I для строительства дворца, был якобы «реквизирован» правой рукой самодержца – Меншиковым. Император, возмутившись, велел светлейшему кафель немедленно вернуть. Тогда предприимчивый Александр Данилович выписал из Голландии мастеров и организовал изготовление кафеля в Стрельне, чем и положил начало производству его в России.

   Великолепием меншиковского кабинета и Варвариных палат впоследствии любовался и Владимир Ильич Ленин. 22 июня 1917 года, во время I Всероссийского съезда Советов, он побывал здесь. Знакомство с экспонатами бывшего к тому времени музея кадетского корпуса произвело на Ленина глубокое впечатление. «Ведь вот как получилось: рядом бывал – в университете, сдавал экзамены, а не знал, что под боком такая прелесть», – сказал он[118]. В то же время Владимир Ильич интересовался, имеет ли доступ к экспонатам музея публика. Ныне здесь открыт филиал Государственного Эрмитажа – музей «Культура России первой четверти XVIII века».

   В ассамблейном зале дворца, перестроенном под присмотром монаха Г. Краснопольского при участии скульптора И. П. Мартоса под кадетскую церковь, хлопотали священник и дьякон, предусмотренные уставом корпуса «для свершения духовных треб».

   На должность священника, занимаемую отцом Иоанном, по корпусному уставу назначался один из монахов, который должен был быть «человеком начитанным и беспорочным». Кроме церковной службы ему вменялось в обязанность вести Закон божий. Дьякону же надлежало «не токмо помогать священнику, но и учить кадет чистому писанию».

   Михаил Илларионович с интересом осмотрел местные раритеты, благоговейно прочитал надписи на черных мраморных досках с именами воспитанников, «павших на поле чести или умерших от полученных в сражениях ран». И все же осмотр церкви не мог не вызвать у знающего человека улыбки. В петровские времена ассамблейный зал часто занимали не только для приема дипломатических миссий и для свадеб, но и для пиров, в ходе которых разыгрывались шутовские сцены с высмеиванием церковных обрядов и самих служителей церкви.

   Спальные комнаты кадет именовались камерами. Камера – зал с несколькими рядами кроватей, всего на двадцать человек. Здесь, как и в годы учения самого Кутузова в Артиллерийско-инженерной школе, все было прочно и просто. Между кроватями – ясеневые конторки с полками для учебников и платья. Перед каждой кроватью ясеневый же табурет, на который после «вечерней зори» укладывались в определенном порядке куртка, штаны, белье и носки. Стены украшали картины с сюжетами военного быта.

   Кровати унтер-офицеров стояли на флангах каждого ряда, фельдфебеля – с краю, у входа в камеру. В каждой комнате – диван для отдыха дежурного аббата. Рядом с камерой – «аммуничник», чистильная, умывальная, «занимательные» комнаты и уборная, осмотрев которую Кутузов мог убедиться в прочном сохранении не только хороших традиций. Уборная, как и в его времена, служила ученикам местом тайного курения.

   Кроме того, имелись и большие «занимательные» комнаты, именуемые «классами рыцарской академии», а также рекреационные залы, среди которых размерами и оформлением выделялась большая рекреация. Здесь производился сбор кадет в особо торжественных случаях. Стены этого огромного, с великолепными люстрами помещения были украшены мраморными досками с именами кадет – георгиевских кавалеров и окончивших обучение в корпусе с отличием. Среди них Михаил Илларионович нашел много своих сослуживцев по ратным делам. Особенно же значительны были заслуги фельдмаршала Румянцева-Задунайского – командующего армией, в войсках которой Кутузов получил боевое крещение.

   Восхищаясь убранством большой рекреации, Михаил Илларионович, конечно, не мог предположить, что со временем стены ее украсятся и десятью барельефами работы Федора Петровича Толстого, в аллегорической форме повествующими о разгроме Россом армии Наполеона. В символических образах, начиная с момента формирования народного ополчения до взятия Парижа, получат отображение важнейшие этапы Отечественной войны. Этот уникальный памятник, прославляющий подвиг русского народа, будет помещен именно здесь не только в знак признания огромных заслуг воспитанников корпуса в достижении победы над врагом, но еще и потому, что одним из главных героев войны станет он, главнокомандующий Большой действующей армией, генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский.

   Помещению большой рекреации кадетского корпуса суждено было войти и в советскую историю. Здесь в июне 1917 года проходил I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором дважды выступил Владимир Ильич Ленин. 4 июня он заявил перед делегатами съезда о готовности партии большевиков взять власть в свои руки, а 9 июня в речи о войне указал путь к достижению демократического мира. В память об этом Кадетская линия была переименована в Съездовскую[119].

   Большой любитель книг, Михаил Илларионович был приятно удивлен обширностью библиотеки корпуса. В 1787 году Екатерина II, купив библиотеку бывшего коменданта Данцига генерала Еггерса численностью в семь тысяч томов, подарила ее своим подопечным. Библиотека впоследствии пополнялась. Составив, наконец, более десяти тысяч томов, она сделалась одной из лучших в столице. Здесь можно было встретить не только экземпляры из личных библиотек Петра I и Меншикова, но и книги из библиотеки Дидро, купленные Екатериной II и привезенные в Петербург в 1785 году. Здесь же находились сочинения Вольтера, Руссо, Бюффона. Знакомясь с ними, юноши приобщались к размышлениям передовых людей столетия о социальной справедливости и правомерности «социальных потрясений».

   Интерес к просветительской литературе в корпусе был настолько велик, что кадеты собирались для обсуждения книг.

   Впечатления от прочитанного записывались в прозе или в стихах в специальных тетрадях, которые еженедельно переплетались и оставались в библиотеке. Так образовался фонд из 247 томов под названием «Тысяча и одна неделя». Позднее, знакомясь с ними, Михаил Илларионович с удивлением прочитает стихи кадета Ламиковского:

 

Боярская забота – пить, есть, гулять и спать,

И вся их в том работа,

Чтоб деньги отбирать.

Мужик сушись, кружись,

Потей и работай,

А после хоть взбесись,

А денежки отдай.

 

   Неслучайно многие из воспитанников кадетского корпуса – Г. В. Аврамов, И. В. Арсентьев, А. М. Булатов, Ф. Н. Глинка, С. Г. Краснокоутский, М. И. Пущин, А. Е. Розен, К. Ф. Рылеев, В. К. Тизенгаузен – оказались позднее в рядах декабристов[120].

   После поражения восстания кадеты корпуса оказывали всяческую помощь преследуемым. Укрывали их у себя, украдкой принося еду из столовой.

   Небезынтересно отметить, что при первом посещении Николаем I (после восшествия на престол) Императорского Сухопутного шляхетского кадетского корпуса на его приветствие: «Здорово, дети!» строй ответил гробовым молчанием.

   Особенно поразил нового директора безупречный порядок и идеальное состояние книг библиотеки, распределенных «по систематическому порядку» на российскую, иностранную и военную части. На вопрос, как удается сохранять книги в столь приличном виде, попечитель библиотеки немец Фокс самодовольно отвечал, что выдача книг кому бы то ни было на руки со времен Ангальдта категорически запрещена: «Чтение книг производится только в особливо на то отведенной комнате».

   Разумеется, от такой бережливости страдали не только воспитанники, но и воспитатели. С присущим ему тактом Михаил Илларионович посоветовал – впредь никаких препятствий к выдаче книг на руки господам офицерам и кадетам не чинить. На недоуменный возглас: «Книги примут нефажный фит» – Кутузов ответствовал, что «внешний вид книг свидетельствует не столько о плохом обращении с ними, сколько о их популярности».

   Одновременно выяснилось и другое. Из газет в библиотеке имелись лишь «Санкт-Петербургские ведомости» да «Courier du Bas Rhien» и «Literatur Zeitung».

   Недостаток газет и журналов не мог не сказываться на общем развитии молодых людей, поскольку лишал их необходимых сведений политического, культурного и военного характера. В первые месяцы пребывания Кутузова в корпусе изменить что-либо к лучшему из-за нехватки средств не представлялось возможным. Однако с 1796 года поступление газет и журналов в библиотеку корпуса увеличивается. Начинают приходить английские и итальянские журналы, а также газеты из Лейпцига и Амстердама.

   Подобным же образом было осмотрено и остальное хозяйство корпуса, в частности физический кабинет с обширной коллекцией сибирских минералов и различными приборами от электрических машин до «оптических камер», а также корпусной музей, где наряду с собранными экспонатами по «натуральной истории» были представлены и литературные сочинения воспитанников. Музей был не только средоточием экспонатов, но и местом состязания кадет – любителей русской словесности. Михаил Илларионович, конечно же, знал, что здесь пробовал свои силы на литературном поприще его учитель – юный Александр Суворов.

   Не осталась без внимания и так называемая «говорящая стена». Каменный забор, опоясывающий корпус по периметру, был разрисован с внутренней стороны географическими изображениями стран, столиц государств, а также изображениями животных, птиц и различных эмблем. Здесь же были помещены геоцентрическая и гелиоцентрическая системы мира Птолемея и Коперника, а также различные изречения на русском и иностранных языках, представлена хронология важнейших исторических событий и изречения руководителей корпуса.

   Генерал Кутузов не стал нарушать установившуюся традицию. По настоянию полицеймейстера корпуса подполковника А. Андреевского «говорящая стена» дополнилась его словами: «Русский офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего. От него зависят поступки и поведение его подчиненных».

   Впрочем, здесь же Михаил Илларионович мог наблюдать довольно любопытную картину. Еще во времена Меншикова на западной части стены была установлена доска с меткой роста Петра I. К ней теперь то и дело подходили нетерпеливые кадеты для «соизмерения своего роста с ростом Петра Великого».

   Побывал новый директор и в зале для свиданий с родителями, где до обеда по воскресеньям дети встречались с ними, а после обеда вместе с городской публикой смотрели представления. В середине зала, на месте, отгороженном от зрителей перилами, кадеты маршировали, исполняли танцы и показывали игры.

   Меньше всего беспокойства своим появлением директор доставил лейб-лекарю корпуса, лазарет которого по чистоте и порядку находился всегда в отменном виде. Здесь все было продумано, каждая вещь знала свое место.

   Дельный лекарь не только лечил детей, но и проводил с ними «физикальные эксперименты» – учил основам гигиены и оказанию первой помощи на поле боя. Корпусным уставом ему вменялось «химию, ботанику и тому подобные науки отчасти знать».

   Лекарь был постоянным врагом провиантмейстера, поскольку постоянно навещал святая святых последнего – кухню и кладовки. Вот и теперь, пользуясь приходом «главного», он обратился к нему с жалобой на то, что в кухне зачастую подолгу содержится пища в медной посуде, что может привести к пищевым отравлениям. Директор корпуса тут же дал указание интенданту[121], «дабы впредь исключить подобные случаи».

   Генерал Кутузов, конечно, был наслышан, что корпусной лекарь был лучшим детским врачом столицы. Многие из вельмож пытались заполучить его к своим заболевшим детям, прибегая к просьбам, уговорам, обещая хорошее вознаграждение. Но они неизменно получали твердый отказ. Дело доходило до курьезов. Обращались за содействием к лицам царской фамилии. Но Михаил Илларионович, несмотря на свою отзывчивость, был солидарен с врачом. Корпусной лейб-медик мог весьма быстро превратиться в модного столичного врача и оторваться от неукоснительного выполнения своих каждодневных обязанностей.

   Если девиз обер-лекаря «Чистота есть лучшее лекарство от всех болезней», помещенный его старанием на «говорящую стену», в лазарете выполнялся безукоризненно, то об остальных помещениях и территории корпуса этого сказать было нельзя. Помещения и территория после проводимых время от времени уборок довольно быстро приходили в свое обычное запущенное состояние. Особое беспокойство вызывали давно не ремонтированные здания. Начавшиеся осенние дожди не только обнаружили неисправность водосточных труб, но и четко обозначили местонахождение дыр в кровлях.

   Первая неделя пребывания в корпусе показала, что успешное исполнение обязанностей требует не только уймы времени, но и постоянного нахождения директора на месте. Михаилу Илларионовичу пришлось переехать с семьей на территорию учебного заведения. Под квартиру был выбран небольшой, стоящий поодаль от других зданий двухэтажный флигель на Кадетской линии. Живя здесь, можно было постоянно наблюдать за порядком и в то же время находиться как бы в стороне, не мешая повседневной работе. Главное же преимущество состояло в том, что теперь, задерживаясь на службе, не надо было часами ждать, когда же наконец будет сведен Исаакиевский мост.

   Мост этот всегда вызывал интерес у Кутузова-инженера. Возведенный в 1732 году по проекту корабельного мастера бомбардир-лейтенанта Федора Пальчикова, он состоял из барок-плашкоутов, поставленных на якоря, и имел две разводные части. Поскольку пропуск судов производился только по ночам, то к вечеру по обе стороны моста выстраивались целые вереницы различных судов и суденышек, нетерпеливо ожидавших своей очереди. Днем же мост был постоянно занят пешим и конным людом.

   Екатерина Ильинична, конечно, не была в восторге от предстоящего переезда, но, как всегда, должна была согласиться.

   Определив кабинет на первом этаже и поручив все остальное, касающееся переезда, жене и слугам, генерал всецело отдался новой должности.

   Все, что было сделано в течение первой недели, было не чем иным, как своеобразным преодолением «предпольной полосы обороны». Теперь «предстала крепость, штурму которой должна была предшествовать тщательная разведка».

   Новый директор внимательно ознакомился с существовавшими учебными программами. Оказалось, что они мало отличались от принятых в гражданских учебных заведениях. Такой вывод напрашивался в сравнении с не таким уж далеким прошлым, когда Кутузов сам ходил в кадетах и учителях. Вызывало недоумение чрезмерное увлечение теоретическим курсом. Впрочем, это было известно Кутузову еще до прихода в кадетский корпус, поскольку генералу приходилось не раз выслушивать сетования подчиненных командиров «на робость в практике» выпускников кадетских корпусов. Понимая, что основной фигурой в подготовке офицеров является учитель, Кутузов счел необходимым побывать на занятиях каждого из них. Позиция его при этом выражалась довольно четко и ясно: «Без толковых учителей совершенных офицеров никогда произвести не можно». Признавая за преподавателем ведущую роль в образовании и воспитании кадет, устав корпуса предусматривал «строго соблюдать за тем, чтобы только люди истинно достойные, с чистою нравственностью, с познаниями и способностями к воспитанию были допущены в должность воспитателей».

   Однако между уставом и реальностью оказался изрядный разрыв. Прежде всего должность учителя была не из легких. Невысокое жалованье и невозможность сделать на этом поприще сколь-либо заметную карьеру заставляли офицеров избегать такой службы. Многие из них, оказавшись по разным причинам в кадетском корпусе, службой своей тяготились, к исполнению обязанностей относились нерадиво. Надо заметить, что профессия учителя считалась по тем временам уделом «третьего сословия» – недворян и популярностью среди офицеров не пользовалась. Кроме того, по существовавшим положениям, офицеры откомандировывались в кадетские корпуса без исключения из списков полков, с оставлением их там на довольствии. Получалось так, что, проходя службу в Петербурге, офицер ехал получать денежное содержание, иронически именуемое «сердобольным пособием», в другой город. Кроме физических издержек здесь были и моральные, поскольку такой военнослужащий чувствовал себя в корпусе гостем.

   Нередко «отцы-командиры», желая избавиться от неугодных им лиц, старались сплавить их в кадетские корпуса, не раздумывая над целями предстоящей там работы.

   Достаточно красноречивую характеристику получили учителя в кадетском анекдоте, помещенном в журнале «Русская старина»: «Сидят два кадета и готовят урок по алгебре. Проходящий мимо дежурный офицер спрашивает: „Что вы делаете?“ – „Корень извлекаем“. Дежурный замечает: „Ну извлекайте, да только не едите“».

   С другой стороны, многие из учителей (как и руководителей корпуса) были иностранцами, ориентировавшими деятельность этого учебного заведения на манер иноземных, без учета национальных особенностей России. Далеко не все учителя-иностранцы были достаточно подготовлены к преподаванию своего предмета, ибо до приезда в Россию многие из них не имели к этому никакого отношения. Особенно неблагоприятно сказывалось слабое знание многими из них русского языка.

   Конечно, многие учителя-иноземцы вполне добросовестно относились к исполнению своих обязанностей. Однако, по признанию опять-таки самих же кадет, были среди них и такие, «у коих для получения оценки по математике, физике или географии достаточно было рассказать анекдот на беглом немецком или французском». Были среди них и любители «русской экзотики», на уроках которых бо?льшая часть времени уходила «на изумление русской действительностью» – слушание разных историй и выдумок, рассказываемых сообразительными кадетами.

   Надо ли говорить, что без знания русского языка рассчитывать на успех обучения трудно. Вот почему многие из таких занятий, когда преподаватель-иностранец с пафосом произносил вместо «оценить обстановку» – «оженить обстановку», а вместо «перегрузочный пункт» – «перегузочный пункт», вызывали у кадет хохот.

   Не лучшее впечатление произвели на Кутузова аббаты. Устав корпуса требовал от них «быть довольно заслуженными наук кадетского корпуса, касаемых особливо иностранных языков, дабы оные наивяще полезныя службы при кадетском корпусе оказать могли». Именно поэтому уставом корпуса предусматривались аббаты-иностранцы. В течение десяти суток дежурства им полагалось разговаривать с кадетами только на своем родном языке. Кадеты, таким образом, с детства должны были овладевать несколькими языками. К сожалению, требованиям искусства обучения языкам подготовка многих аббатов не отвечала.

   Не могли не вызывать недоумения и принципы воспитания кадет. В период становления педагогической науки к ним применялись методы дисциплинарной практики, разработанной еще петровскими артикулами. Арсенал взысканий был огромен. Несмотря на отмену розог «как главной меры воспитания», в корпусе бытовали битье линейкой, жгутом (из носового платка), стояние на коленях, стояние у штрафного столба в столовой, стояние на одной ноге (с милостивого разрешения – со сменой ноги через определенное время). Воспитанников лишали обеда, сладкого блюда, увольнения в город, погон, мундира, ефрейторского или унтер-офицерского звания; практиковались записи на черную доску, внеочередное дневальство, арест и, наконец, отчисление из кадетского корпуса.

   Гораздо скромнее выглядело количество поощрительных мер, ограничивавшихся благодарностями, похвальными листами, записями фамилий на красную доску да подарками. Надо сказать, что палочная дисциплина, в основу которой был положен тезис «Стыдно кадету дать менее ста розог», уставом Бецкого была отменена. Однако восполнить это «эффективное варварство» постоянной высокой требовательностью и кропотливой воспитательной работой Бецкому не удалось. Что же касается Ангальдта, то его безграничный либерализм только усугубил положение. Попытка же исполняющего обязанности директора корпуса Ридингера навести порядок принятием суровых мер привела к ожесточению взаимоотношений между воспитателями и воспитуемыми из-за формального подхода к делу первых. Небрежное отношение кадет к ученью, драки, грубость в обращении с прислугой и унтер-офицерами, курение, пьянство, азартные игры, самовольный уход в город, неподчинение приказам принимали угрожающий характер. Вот почему, вступая в должность директора корпуса, наиболее трудной и первостепенной задачей генерал Кутузов считал «восстановление среди избалованных молодых людей дисциплины, сообразной с воинскими правилами».

   Новый директор уточнил функциональные обязанности должностных лиц и потребовал неукоснительного выполнения их, показывая при этом личный пример. Михаил Илларионович регулярно посещал утренние подъемы и «вечернюю зорю» корпуса, постоянно присутствовал на разводах и экзерцициях, бывал часто в рекреациях, столовой и кадетских камерах, проводил строевые смотры, к тому же сам проводил занятия и присутствовал на занятиях у других учителей.

   При этом, как свидетельствуют очевидцы, первые шаги нового директора отличались строгостью, сдержанностью и постоянной высокой требовательностью, что произвело на воспитанников, начальствующий состав и обслуживающий персонал корпуса явно неблагоприятное впечатление. И это вполне понятно. Будучи человеком обязательным, собранным, дисциплинированным, Кутузов и от подчиненных требовал того же. Прежде всего новому руководителю следовало восстановить естественную грань между начальником и подчиненными, стертую либерализмом Ангальдта. Поэтому появление Кутузова среди воспитанников носило официальный характер. Так, кадет тех времен И. С. Жиркевич писал в своих воспоминаниях, что он «не может представить себе генерала Кутузова иначе как в голубом плаще, форменной шляпе и при звездах».

   Вместе с тем Кутузов, конечно, понимал, что подтянутость и официальность – это всего лишь одна сторона дела. Авторитет начальника наряду со многими факторами зависит от его человечности, постоянной заботы и внимания к подчиненным. Поэтому с первых же дней пребывания в корпусе он категорически запретил применение к кадетам каких-либо физических мер воздействия, обращая основное внимание на убеждение с учетом возрастных особенностей кадет. «Когда наказание становится частым и чрезвычайным, – говорил он, – худые поступки умножаются. Юлий Цезарь нещадно казнил за серьезные проступки, но за малые погрешности наказывал стыдом».

   Вот как сами кадеты писали о Кутузове-воспитателе: «Если случалась какая-либо шалость, директор, стараясь не разыскивать виновного, созывал учеников и говорил, что он не хочет знать, кто пятнает звание кадет, и своей беседой доводил их до того, что они в конце концов сами называли виновника происшествия и стыдили его».

   Понятно, что руководить шестьюстами воспитанниками в возрасте от пяти до двадцати лет – дело непростое. Преподавателю, аббату, надзирателю необходимо было сочетать в себе не только качества командира, учителя и наставника, но и в какой-то мере заменять детям родителей. Неслучайно корпусным уставом им вменялось «иметь над кадетами родительское смотрение, дабы непристойные пороки у них заранее искоренены были». Все это требовало от воспитателей не только строгости в обхождении, но и постоянного внимания к детям, их нуждам, здоровью, успехам и невзгодам. «Дети остаются детьми, если они и одеты в кадетские мундиры», – опять же подчеркивал Михаил Илларионович, требуя от воспитателей постоянной чуткости, заботы и выдержанности, показывая и в этом отношении прекрасный тому пример.

   Об исключительной выдержанности Кутузова ходили легенды. Так, в период измаильской баталии, получив сообщение о кончине сына, Михаил Илларионович мужественно выдержал удар судьбы. То же позднее произошло в сражении под Аустерлицем, когда был смертельно ранен зять Михаила Илларионовича (муж Елизаветы), его адъютант Федор Иванович Тизенгаузен (эпизод трагической гибели Тизенгаузена, описанный Ф. Глинкой, позднее был использован Л. Н. Толстым в романе «Война и мир» при описании сцены подвига и ранения князя Андрея Болконского).

   Кутузов, узнав о смертельном ранении глубокоуважаемого и любимого им человека, к удивлению присутствующих, внешне не проявил никаких признаков горя, спокойно и хладнокровно продолжая руководить сражением. И это не было бессердечностью, поскольку на другой день он долго плакал. На вопрос одного из приближенных: «Чем можно было бы объяснить такую разительность в поведении?» Кутузов ответил: «Вчера я был полководец – сегодня я отец».

   В этом характерном эпизоде особенно ярко раскрылся сильный характер Кутузова как военачальника, твердо владеющего собой в критический момент сражения, и как человека, глубоко любящего близких ему людей.

   Надо подчеркнуть, что чуткое отношение к воспитанникам Кутузов сочетал со столь же высокой требовательностью.

   Прежде всего новый директор потребовал от всех подчиненных, независимо от занимаемых ими должностей, и особенно от кадет безукоризненной исполнительности. «Раны мои, – говорил он, – свидетельствуют, что я не трус». Однако при этом постоянно напоминал, что душа воинской службы не столько в личной храбрости, сколько в беспрекословном повиновении. «Не тот истинно храбр, кто по произволу своему мечется в опасности, а тот, кто повинуется. Кто умеет повиноваться, умеет и повелевать», – заключал он.

   Вот почему тот же Жиркевич дает такую характеристику своему директору: «Вид грозный, но не пугающий юности, а более привлекательный. С кадетами обращался ласково и такого же обращения требовал от офицеров. Часто являлся между нами во время каких-нибудь игр, в свободные часы от занятий, и тогда мы все окружали его толпой и добивались какой-нибудь ласки, на которые он не был скуп».

   Надо отметить, однако, что там, где требовали того обстоятельства, Кутузов наводил порядок твердой рукой, о чем свидетельствуют его многочисленные приказы о наказаниях за грубые проступки: пьянство, разболтанность, леность и т. д. «Находящийся при 3-м возрасте классный сторож фурьер Емельян Дроздов за пьянство и упущение в должности разжалован в рядовые», – говорится в одном из них.

   Впрочем, директор корпуса был не менее строг и к воспитателям, в подтверждение чего можно было бы привести также один из его приказов: «Подпоручику Рогозину за неосторожность против дежурного господина майора Рейтера и за сделанный им в столовой зале шум делается на первый раз выговор, ибо господин майор более наказания не требует, а впредь от таковых поступков блюсти себя подтверждается».

   Было упорядочено и увольнение кадет в городской отпуск. Теперь воспитанники младших возрастов выходили организованно, группами по десять-пятнадцать человек, под присмотром одного из воспитателей. Старшие же возрасты шли в увольнение самостоятельно, однако перед этим получали «зело добрые» напутствия ротного и дежурного офицеров со столь же «зело добрым осмотрением» внешнего вида. На увольнительном билете каждого из них были написаны «требования, касающиеся его поведения в увольнении».

   Все это возымело свои результаты. Количество замечаний и претензий к увольняемым кадетам со стороны военного коменданта Санкт-Петербурга резко сократилось.

   Кутузов не стал производить коренную ломку учебно-воспитательного процесса в корпусе, ограничившись частичной перестройкой его структуры, установлением должной дисциплины, порядка и совершенствования учебных программ. Действительно, в условиях сравнительно непродолжительного пребывания его в должности директора и существовавшей чиновничье-бюрократической волокиты коренная ломка вряд ли была целесообразна. Между тем в период пребывания Кутузова в должности директора корпуса там окончательно утвердилась классно-урочная система обучения, существующая и поныне.

   Административная деятельность Кутузова и особенно его педагогические воззрения оставили заметный след не только в кадетском корпусе, но и во всей системе военного образования России.

   В период ожесточенной борьбы с пруссачеством, насаждавшим казарменно-палочную дисциплину, когда лучшие традиции Петра I предавались забвению, а суворовские идеи обучения и воспитания войск претворялись в жизнь, преодолевая величайшее сопротивление, Кутузов всецело был на стороне прогрессивной военно-педагогической науки.

   Его вклад в совершенствование учебно-воспитательной работы и наведение военного порядка в корпусе переоценить очень трудно.

   Уже с первых дней пребывания предпринимаются решительные шаги по «военизации» программы. Значительно большее место в обучении стали занимать отработка тактических приемов, ориентирование на местности, маршевая подготовка, владение оружием. Больше внимания стало уделяться вопросам фортификации и артиллерийскому делу.

   Методы, применяемые Кутузовым, были самыми различными. Чтобы вызвать интерес у воспитанников к инженерному делу, в помещении большой рекреации был поставлен разборный макет «Вобановой крепости» с краткими пояснениями. Там же находилось хорошо иллюстрированное французское издание по инженерному делу в сорока частях. И надо сказать, что кадеты с удовольствием возились здесь в свободное от занятий время, совершенствуя свои знания. В корпусе были две двенадцатифунтовые пушки. По строгому графику времени воспитанники изучали устройство этих орудий, практикуясь в приведении их в боевое и походное положения, занимаясь наводкой на цель и учебной стрельбой.

   Изменилось отношение к физическому воспитанию юношей. Стали обязательными гимнастические занятия, соревнования (в беге, преодолении препятствий, плавании, стрельбе). Популяризировались различные спортивные игры: в мяч, городки, чехарду и т. д. Зимой в свободное от занятий время кадет непременно выводили на Неву кататься с ледяной горки.

   На приведенном в порядок и утрамбованном строевом плацу юноши четко печатали шаг, отрабатывая исполнение различных ружейных приемов и действий в строю. Хорошо организованные строевые занятия не только способствовали физической закалке, но и вырабатывали у кадет сноровку, выправку, собранность и дисциплинированность. Конечно, не обошлось и без трудностей. Время на изучение некоторых дисциплин пришлось сократить. Особенно «обиженными» оказались учителя танцев, музыки и этикета.

   Как уже говорилось, для подготовки преподавателей и воспитателей в кадетский корпус принимались и дети мещан. При этом устав корпуса предусматривал совместное обучение их с детьми дворян. Но со временем дворянская молодежь была обособлена. Кутузов же, несмотря на сопротивление опекунского совета, настоял на объединении групп. Объяснил он это необходимостью освобождения преподавателей корпуса от излишней нагрузки. Настаивая на таком решении, Михаил Илларионович, конечно, понимал, что, занимаясь совместно, кадеты исподволь, с детства научатся ценить людей не за их происхождение, а за их способности, труд и незаметно «привыкнут не пренебрегать теми, кто по законам общества определен к низшему против них состоянию». Это должно было, конечно, привести к уважению низших чинов, к способности видеть в солдате человека, без чего рассчитывать на успешную работу будущих офицеров в войсках было трудно. Кутузов постоянно подчеркивал: «Я получил многие чины, награды и раны. Но лучшей наградой почитаю, когда обо мне говорят: он настоящий русский солдат!» Неслучайно на «говорящей стене» было помещено еще одно его изречение: «Господам офицерам в сражениях прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью и духом твердости и порядка. Таковых долг есть высшего начальства скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением храброго офицера, из какого бы рода он ни был».

   Екатерина II удовлетворила ходатайство Кутузова об изменении организационной структуры корпуса, введенной Бецким. Вместо расплывчатой полувоенной организации с делением на возрасты были вновь созданы роты, а командиры их стали полноправными начальниками, несущими по уставу всю ответственность за подчиненных.

   Словом, дела в корпусе изменились к лучшему. «Глубокое проникновение в суть дела, твердость тона, решительность действий и спокойная деловитость генерала Кутузова, – пишет современный историк Н. И. Алпатов, – свидетельствовали о том, что корпус находится в надежных руках».

   В феврале 1795 года петербургская знать была уязвлена неожиданным решением императрицы назначить генерала Кутузова на должность командующего войсками в Финляндии. Особенно озадачивало сановников то, что решение было принято в нарушение устава кадетского корпуса. Одна из первых статей его категорически требовала отстранения руководителя этого учебного заведения от всех других обязанностей, «дабы через то не истребилось недремное проворство и строгость порядка, которые безотлучно его, днем и ночью, в корпусе пребывания требуют».

   Императрица сделала исключение. Кутузов назначался командующим войсками в Финляндии без освобождения от должности директора корпуса. Это вызвало немалые толки. Впрочем, и сейчас трудно понять, как генералу удавалось одновременное выполнение этих двух должностей. Между тем документы свидетельствуют, что Михаил Илларионович не только успешно командовал войсками в Финляндии, но и безукоризненно руководил кадетским корпусом, который «под его начальством был в лучшем состоянии». Основное требование корпусного устава, гласящее: «Во главе корпуса должен быть человек в воинских делах состарившийся и искусный как в этих делах, так и в правилах к гражданскому житию принадлежащих, радетельный, трудолюбивый, кроткий, ласковый, обходительный, но в воинских упражнениях вид строгости имеющий», было соблюдено безукоризненно.

   В феврале и марте 1795 года Кутузов знакомился с вверенными ему войсками. Он инспектировал русско-шведскую границу, произвел тщательный осмотр крепостей и оборонительных сооружений, побывал в гарнизонах. Всеми делами в корпусе в его отсутствие руководил генерал-майор К. П. Ридингер.

   Выходец из Пруссии, Карл Петрович к исполнению возлагаемых на него обязанностей относился с величайшей добросовестностью, непременно проявляя при этом пунктуальность и педантизм.

   Однако постичь специфику русской военной школы генералу-иностранцу было нелегко.

   Сына своего Александра Ридингер определил в кадеты руководимого им корпуса. Вскоре по приходе нового директора Ридингер-младший был рекомендован в пажи, а в Отечественной войне 1812 года воспитанник корпуса полковник Александр Ридингер проявил блестящее воинское дарование при овладении крепостями Пиллау, Данциг и при взятии Парижа.

   Что же касается Ридингера-старшего, то, работая под начальством Кутузова, генерал превратился из посредственного директора корпуса в прекрасного его заместителя. Михаил Илларионович со свойственным ему тактом умело направлял деятельность помощника.

   Однако вернемся к делам корпуса и его директора, в канцелярии которого теперь стали одновременно решаться и многие вопросы, относящиеся к войскам, «в Финляндии находящимся».

   Итак, с приходом генерала Кутузова дела в корпусе изменились к лучшему. Это был результат огромной, повседневной, кропотливой работы. На каждый год в корпусе теперь тщательнейшим образом стали разрабатываться учебные планы. Они конкретизировались в конце каждого месяца на следующий. Директору корпуса представлялись на утверждение недельные расписания на каждый возраст (позднее на роту) с указанием предметов, времени, мест проведения и фамилии учителя. Учителям было предложено представлять в канцелярию еженедельные сведения о количестве обучаемых ими кадет и оценках их знаний. Директор имел всегда четкое представление о положении дел. На каждого кадета было заведено по две книжки (нечто похожее на нынешний дневник школьника). Одна хранилась у воспитанника, другая – у дежурного офицера. В книжках-дневниках отмечались успехи кадет и делались отметки об их поведении. На каждого воспитанника на полугодие было приказано «составлять аттестат». При переводе кадет в старшие классы строго учитывались не только знания, показанные на экзамене, но и ответы их на занятиях. Для соблюдения дисциплины во время занятий директор требовал: «Учителям и дежурному офицеру иметь крепкое смотрение, чтобы кадеты из класса в класс часто не переходили…» и «…в своих классах со всякой тихостью сидели».

   Воспитанники стали систематически получать учебники из ротных канцелярий. Улучшились и методика преподавания предметов, контроль за проведением занятий, были введены «показательные уроки» для самих учителей. Для учителей-иностранцев ввели занятия по изучению русского языка. Прекрасно зная французский, немецкий и владея английским, Михаил Илларионович свободно переходил в разговоре с учителями и аббатами-иностранцами на их родной язык. Присутствующий при одной из таких бесед инспектор классов майор Клингер[122] заметил, что «генерал Кутузов разговаривает на немецком как истинный немец», на что Михаил Илларионович ответил: «Нет, милостивый государь, с немцами я немец, с французами – француз только в разговоре на их языке. По природе же я – русак».

   Кутузов предпринимает энергичные меры к повышению ответственности командиров рот за их подчиненных. «Худые поступки господ кадетов в классах относиться будут немалою частью нерачению ротных командиров, в чем они будут и ответственны, яко воспитатели и единственные наставники их нравственности, – писал он в одном из своих приказов, – по сей части должны они сноситься с правящим должность инспектора классов и общими силами с ним содействовать к доброму концу. Сверх того, господину майору Клингеру рекомендую чинить о ленивых свое замечание и, сделав особую книгу, вносить в оную имена их каждый месяц. Сия книга при выпуске уважаема будет более других аттестатов».

   Известны многочисленные приказы Кутузова «О ленивых кадетах» с установлением сроков по исправлению плохих отметок. Распоряжением директора корпуса с отстающими воспитанниками были организованы дополнительные занятия за счет их свободного времени. Ленивых заставляли заниматься по воскресеньям, лишая не только увольнений в город, но и унтер-офицерских званий.

   При этом кадет, не подающих надежд на успешное окончание полного курса обучения, было решено выпускать из четвертого общего класса прапорщиками в гарнизоны (для несения службы внутренней охраны).

   Острыми на язык кадетами вскоре были сложены стихи:

 

Мы твердо знаем свой закон

И на судьбу свою не ропщем,

И чтобы выйти в гарнизон,

Довольно быть в четвертом общем.

 

   Одновременно Кутузов требовал не зубрежки в обучении, а сознательного отношения к изучению предмета. Проявляя беспокойство за знания воспитанников, весной 1796 года, не считаясь со временем, он тщательно проверял их подготовку перед публичным экзаменом у себя на дому. Позднее, прощаясь, каждому из них (как воспоминание о днях детства, проведенных в кадетском корпусе) вручил книгу, кратко повествующую об истории корпуса, в которой были собраны и изречения с «говорящей стены».

   Обращаясь теперь уже к офицерам с напутственной речью, он говорил: «…Господа, где бы вы ни были, вы всегда найдете во мне человека, искренне желающего вам счастья. Я буду награжден за любовь к вам вашей славой, вашей честью, вашей любовью к отечеству».

   Успехи корпусных дел объяснялись не только прекрасными административными способностями Кутузова, но и его педагогическим талантом. Особенно сильное впечатление оставляли его лекции по военной истории. И это вполне понятно. Ведь занятия вел непосредственный участник и герой минувших войн, видный военачальник, представитель передовых взглядов русского военного искусства, талантливый ученик и последователь гениального Суворова.

   Если сказанное дополнить напоминанием о ярком ораторском таланте полководца, то станет понятно, почему кадеты с такой увлеченностью относились к урокам своего шефа, утверждавшего, что «история войн заключает в себе опыт человечества и разум веков».

   Кутузов не только великолепно излагал события недавнего прошлого, но и столь же интересно и поучительно говорил о всем сложном и многообразном пути, пройденном военным искусством с начала его зарождения. На конкретных исторических примерах он будил творческую мысль слушателей, указывая на необходимость использовать полученный опыт и находить новые приемы и способы ведения боя, подкреплял это историческими примерами из полководческой деятельности Клеомброта, Ганнибала, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Александра Невского, Дмитрия Донского, Петра I, Румянцева и особенно Суворова.

   Слушатели, таким образом, получали целостное представление о развитии военного дела с его изначальных форм в древности – от действий воинов в отрядном построении с последующим переходом к фаланге, легиону манипулярного и когортального строя, линейной тактике и, наконец, к тактике колонн и рассыпного строя; от действий в сражениях с равномерным распределением сил по фронту к неравномерному распределению их с выделением резерва и созданием вторых эшелонов, а также от организации взаимодействия сухопутных войск и флота до взаимодействия пехоты, кавалерии и артиллерии; от примитивной организации отрядов до утвердившейся к тому времени организационной структуры: рота – батальон – полк – дивизия – корпус – армия.

   После исторического экскурса кадеты переходили к изучению тактики, которая воспринималась ими не как нечто привнесенное извне, а как логическое развитие военного искусства.

   Взявшись за преподавание военной истории, Кутузов осознавал и другое – огромное воспитательное значение предмета. Изречение П. Шувалова: «История больше в сердце молодого человека добродетелей вливает, нежели наистрожайшее нравоучение, а сколько подает военнослужащему пользы, того и описать не можно» – было хорошо усвоено им с детства. Вот почему, обращаясь к юношам, Кутузов говорил: «Пусть каждый помнит Суворова. Он поучал нас сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа».

   Кутузов впервые ввел в программу кадетского корпуса изучение тактики. К чести нового директора, генерал не только учредил класс тактики для воспитанников и офицеров, но сам и преподавал ее, разработав методику предмета. Что же касается схем, то они были изготовлены кадетами по чертежам Михаила Илларионовича. Особенно здесь отличились кадеты Карл Толь и Сергей Глинка, наиболее одаренные из воспитанников старших классов. Судьба этих юношей, в формировании мировоззрения которых Кутузов оставил глубокий след, интересна.

   Карл Федорович Толь дослужился до генерала от инфантерии (полного генерала) русской армии. В Отечественной войне 1812 года он – генерал-квартирмейстер штаба соединенных армий, незаменимый помощник главнокомандующего. В обязанности его входило изучение местности, организация расположения и передвижения войск, а также разведка, подготовка топографических карт и схем, руководство строительством укреплений, ведение записей походов и боевых действий.

   После смерти Кутузова, когда недоброжелатели его фальсифицировали события Отечественной войны и роль в ней полководца, Толь решительно выступил против извращения истины. При этом он категорически отрицал приписываемую ему якобы решающую роль в принятии тех или иных решений главнокомандующим, заявляя: «Он[123] с твердостью и постоянством, предводительствуя всеми нашими армиями, при свете обширного и опытного ума своего, придумывал общие планы действий, долженствовавших неминуемо привести неприятеля к погибели, и назначал время и место для исполнения сих планов. Я же ограничивался кругом, мне принадлежавшим, довольствовался разработкою его мыслей и составлял подробные распределения, необходимые для всякого военного действия».

   Совершенно иная судьба ждала Сергея Николаевича Глинку. Вскоре по окончании кадетского корпуса он уволился из армии в чине майора. После смерти отца, отказавшись от наследства в пользу сестры, он три года учительствовал на Украине. Затем работал в театре, пробовал свои силы на литературном поприще. В 1808 году Глинка основал журнал «Русский вестник», сыгравший заметную роль в борьбе с французским влиянием и преклонением перед всем иностранным, широко распространенным в ту пору среди дворян. Особую популярность журнал получил «в период всенародного возбуждения 1812 года». Редактору его был пожалован орден Святого Владимира IV степени. Автор известных «Записок о 1812 годе», пьес «Минин» и «Осада Полтавы», ряда поэм и повестей, по словам П. А. Вяземского, он «был рожден народным трибуном». Любитель словесных тирад военный губернатор Москвы Ф. В. Ростопчин именно тогда сказал Сергею Глинке: «Развязываю вам язык на все полезное для Отечества, а руки на триста тысяч экстраординарной суммы». Прямой, честный и бескорыстный человек, назначенный после восстания декабристов на должность цензора, Глинка вскоре оставляет этот пост. Полученные им триста тысяч рублей Сергей Николаевич, несмотря на бедность свою, возвратил казне, не истратив ни одной копейки.

   В корпусе постоянно бывал и другой Глинка, младший брат Сергея – Федор, в последующем активный участник войн с наполеоновской Францией, автор «Писем русского офицера» и многих поэтических творений, в том числе стихов, ставших народными песнями, – «Вот мчится тройка удалая» и «Не слышно шума городского». После окончания Отечественной войны Федор Николаевич оказался в рядах декабристов. Заведуя канцелярией военного губернатора столицы генерала М. А. Милорадовича, имея доступ к документам тайной полиции, он оказывал огромную помощь тем, кто готовил восстание.

   В его квартире на Театральной площади, в доме Анненковой (ныне дом № 16), собирались члены Союза благоденствия, обсуждались программные вопросы и намечались пути достижения поставленных целей.

   В январе 1820 года здесь проходило совещание, на котором П. И. Пестель доложил «все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правления с тем, чтобы потом каждый член объявил свое суждение и свои мнения». Почти все присутствующие проголосовали «за республиканское государственное устройство России». Было также решено, что основной силой государственного переворота станет революционная армия.

   Федор Глинка был большим другом Пушкина. Именно к нему Александр Сергеевич обратился за советом, когда вызван был для объяснений к генерал-губернатору в связи с распространением в столице его свободолюбивых стихов.

   Среди лиц, хлопотавших о смягчении приговора Пушкину, был и Федор Глинка. Глинка использовал для этого свое влияние на генерал-губернатора М. А. Милорадовича, с которым он прошел Отечественную войну 1812 года в должности адъютанта.

   Позднее Федор Глинка посвятил ссыльному поэту полное сочувствия стихотворение, на что Пушкин откликнулся посланием «Когда средь оргий жизни шумной». Он же в августе 1830 года, несмотря на строгий надзор, вместе с поэтом П. А. Вяземским посетил сосланного в Тверь Федора Глинку.

   Как и Толь, Глинка твердо защищает величие полководческого искусства Кутузова. «Кто из русских не согласится, что в Отечественной войне одно искусство, в лице знаменитого полководца нашего Кутузова, победило силу. Оно защитило нашу честь, возвысило славу, нашу свободу и великое преимущество называться русскими», – писал он.

   Однако все это будет потом. А пока, постигая азы военного искусства, кадеты усердно вычерчивали тактические схемы.

   В самом плачевном состоянии были финансовые дела корпуса. Из доклада главного казначея Василия Эмса выходило, что корпусу грозит банкротство. Вследствие попустительства Ангальдта многие из поставщиков, заполучив ссуды, своих договорных обязательств не выполнили. Таким образом, корпус, с одной стороны, оказался на положении прекраснодушного кредитора. С другой – должником, поскольку надо было постоянно брать в кредит продовольствие, фураж, необходимое имущество, ремонтировать здания и платить жалованье. Задолженность и проценты по ней, возрастая из года в год, поставили казну корпуса в критическое положение.

   Тут было над чем задуматься. Неслучайно в одном из своих первых рапортов императрице Кутузов писал: «При вступлении в командование Шляхетского сухопутного кадетского корпуса… нашел я, при сочтении казны, корпус должным по первое октября сего 1794 г. немалую сумму».

   Необходимо было экономить на всем. Директор категорически запретил самовольный, дорогостоящий и мало что дающий ремонт зданий и помещений корпуса. «С первого числа января будущего 1796 года, – говорилось в одном из его приказов, – никаких как в казенных, так и у живущих, корпусу принадлежащих чинах и протчих строениях поделок и починок без повеления моего не чинить, а равно и стекол ни по каким требованиям кроме казенных мест, то есть кадетских спален, рекреационных залов и классов не вставлять без докладу ко мне». Вся ответственность за содержание и ремонт помещений была возложена на корпусную полицию[124]. «Всем починкам и строениям корпусным, – требовал директор, – состоять в ведении корпусной полиции, почему господин подполковник Андреевский (управляющий оною полицией), относительно до строений как о каменной, так и плотничной и прочих работах имеет сделать положение в распределении цен и с подрядчиками заключить договоры с выгодою корпусною и по заключении представить мне на рассмотрение».

   Был установлен твердый порядок в расходовании корпусных денег, продуктов питания, выдаче одежды и предметов обихода. «Для соблюдения порядка, – опять же требовал он, – предлагаю господину дежурному майору подавать мне ежедневно записки, какое прошедшего дня для господ воспитанников было кушание, и объяснить в оных о доброте припасов. А также и о том за нужное нахожу поставить, чтобы вещи предвидимые, как то: пудра, помада, ленты, гребни и прочее – требованы были помесячно вперед… Крайне стараться господам ротным командирам, инспекторам и прочим, чтобы вещи прочие употреблены были со всякой бережливостью и каждый предмет тщательно учитывался в книгах».

   С целью поднятия ответственности кадет за сохранение имущества Кутузов предписывает: «О потерянных кадетами классных книгах, математических инструментах и прочих вещах, кои именно потеряны, ежемесячно подавать рапорты». А позднее в приказе: «…за потерянные кадетами книги: Хвостова – за „Всемирную историю“, Рейценштельда – за „Российскую грамматику“, Лобысевича – за „Лезебух“, Воейкова – за “Краткую священную историю“, – требую при тех же ротах наказать и при том воспитанникам подтвердить наистрожайше, чтобы они хранили казенные вещи, за чем и господам офицерам наикрепчайше смотреть».

   Надо сказать, что рачительность была характерна для всей хозяйственной деятельности генерала. Так, был заведен строжайший учет корпусного имущества, для чего в каждой роте была «учреждена» приходо-расходная книга, прошнурованная и скрепленная печатью директора корпуса. С этой же целью имущество корпуса ежегодно, а казна – ежемесячно стали ревизоваться специально созданными комиссиями. Для экономии денежных средств при корпусе была оборудована своя хлебопекарня.

   Рачительность Кутузова имела и большое воспитательное значение, поскольку развивала у кадет бережливость, аккуратность и осмотрительность в действиях.

   Одновременно с жесткой экономией денежных средств Кутузов предпринимает энергичные меры по ликвидации задолженности корпусу от многочисленных поставщиков. При этом оказалось чрезвычайно трудным не только взыскание процентов, но и вообще возврат ссуд, так как многие из кредитуемых или сознательно тормозили возврат денег, или действительно оказались неплатежеспособными.

   Положение финансовых дел осложнялось к тому же несвоевременным поступлением средств из государственной казны на содержание корпуса, в связи с чем Кутузов обращается с настоятельными просьбами в Правительствующий Сенат. При том в одном из писем на имя тайного советника X. С. Миниха он просто умоляет о выделении хотя бы части полагающегося: «…и прошу покорнейше, если теперь невозможно, хотя из первовступивших оной капитал и с процентами приказать отпустить…»

   Стараниями Кутузова годовой бюджет корпуса с 200 тысяч рублей был увеличен с 1 января 1797 года до 225207 рублей 36 копеек. Но этого оказалось недостаточно.

   Для поправки финансовых дел пришлось принимать экстраординарные меры: брать взаймы под проценты с закладом земель, принадлежащих корпусу, и даже частично распродать их.

   Корпус в экономическом отношении представлял собой вполне самостоятельную единицу. Снабжение продовольствием, фуражом, обмундированием, обувью, снаряжением не было централизованным. Директору при решении многих хозяйственных вопросов следовало исходить из возможностей бюджета, а с другой стороны – уповать на добросовестность и предприимчивость интенданта, в чьих руках практически находилась вся хозяйственная часть. Должность эта официально называлась в разные времена по-разному. Неофициально же всегда – эконом.

   Михаил Илларионович с уважением относился к нелегкому интендантскому труду, требовавшему постоянной полной самоотдачи. Категория этих людей, «не ползавших под пулями», всегда отличалась внешней респектабельностью. Знакомство же с экономом корпуса Андреем Петровичем Бобровым произвело совершенно неожиданное впечатление. Перед директором предстал офицер низенького роста, полный, чрезвычайно неряшливый на вид. Однако первое впечатление о человеке не всегда верно. Так было и на сей раз. Как писал Н. С. Лесков в повести «Кадетский монастырь», этому человеку, отдававшему всего себя службе, не хватало времени ни на внешний лоск, ни на женитьбу. Жил он чрезвычайно скромно на территории корпуса, «дабы быть постоянно на месте», питался из кадетского котла. При этом большая часть жалованья уходила «на восполнение экономических прорех корпуса» и на оказание материальной помощи неимущим кадетам, особенно из мещанской среды, к коей принадлежал и он сам. Находясь постоянно среди кадет, вникая в каждую мелочь быта, добродушный и отзывчивый эконом пользовался среди воспитанников огромным авторитетом. Каждому из них по выпуску он дарил на память серебряную ложку, а «бедным и безродным» справлял «приданое». И воспитанники отвечали ему взаимной привязанностью. Если кому-либо из них впоследствии приходилось бывать в Петербурге, то, несмотря на занятость и чины, они обязательно навещали в корпусе «старого Бобра», который, радушно встречая их, непременно угощал кадетским обедом. Неслучайно интенданту Боброву посвятил одну из своих од юный К. Ф. Рылеев. Она начиналась словами: «О ты, почтенный эконом Бобров!»

   Для директора корпуса такой помощник был просто находкой.

   В целом хозяйство корпуса в период пребывания в нем Кутузова было приведено в надлежащее состояние, а финансовое положение значительно улучшено. Все это потребовало от Михаила Илларионовича огромных сил. Впрочем, не обошлось без неприятностей.

   Недруги Кутузова из влиятельных кругов, прочившие развал дел по вступлении нового директора в должность, распустили слух о якобы имеющих место злоупотреблениях в корпусе.

   Вот что писал об этом в «Русском архиве» генерал-адъютант граф Е. Ф. Комаровский: «Поступало ко мне множество бумаг от графа Ферзена по бывшим будто бы злоупотреблениям, генералом Кутузовым допущенным: распродаже пустопорожних мест, корпусу принадлежащих и проч. Я заметил, что между сими двумя генералами была взаимная личная вражда от зависти, может быть, в военном искусстве происходившая; мне хотелось, чтоб представления графа Ферзена не сделали вреда генералу Кутузову, ибо я знал строгость императора, и если бы сии бумаги доведены были до сведения его величества, то генерал Кутузов непременно бы пострадал. Я много раз ездил к генералу Ферзену и старался склонить его к некоторому снисхождению, но успеть в том не был в состоянии. Наконец, выбрав веселую минуту великого князя[125], объяснил все его величеству; он меня поблагодарил и приказал поехать к графу Ферзену и сказать ему: что все, что было сделано в управлении генерала Кутузова корпусом, происходило в царствование августейшей его бабки и что его высочеству не угодно, чтоб генерал, служивший ее величеству с честью, получал какую-либо неприятность, а потому приказывает его превосходительству, чтобы впредь на генерала Кутузова никаких представлений более не делать. Графу Ферзену это было очень неприятно. В первый раз, как я встретился с генералом Кутузовым во дворце, он меня чрезвычайно благодарил, вероятно, ему все было известно».

   Между тем командование войсками в Финляндии занимало немало времени. Приходилось часто совершать инспекционные поездки, выезжать в гарнизоны по неотложным делам, руководить подготовкой войск, нести полную ответственность за их боевую готовность и дисциплину, вникать в вопросы жизни и быта, улаживать отношения с местным населением, постоянно бывать в канцелярии командующего, руководить разработкой важных документов, а также ремонтом и строительством оборонительных сооружений.

   В подчинении Кутузова находились десять мушкетерских полков, полк донских казаков, три егерских батальона, четыре полевых московских мушкетерских батальона, два гребного флота артиллерийских батальона, оборонительные сооружения Роченсальмского порта, Нейшлота, Вильманстранда, Давыдовской и Выборгской крепостей, Сайменского канала и острова Котки. Только в 1795 году на совершенствование их царское правительство выделило 176688 рублей 10 копеек.

   За короткий срок Кутузов навел порядок в организации пограничной службы. Под его руководством была составлена карта Финляндии, разработан план на случай войны со Швецией.

   Тесное общение с войсками в период службы в корпусе позволяло Кутузову хорошо видеть не только сильные, но и слабые стороны бывших своих выпускников. Это давало возможность с наибольшей целесообразностью вносить коррективы в учебные планы.

   Каждый раз, возвращаясь из поездок, Кутузов внимательно выслушивал подробный доклад своего заместителя, тщательно знакомился с поступившими в его отсутствие документами, принимал по ним те или иные решения.

   Не обходилось, конечно, и без происшествий. Так, в октябре 1795 года взволнованный Ридингер, более обычного путаясь в русских словах, доложил, что в отсутствие шефа корпус посетил «нашлетник Пауль».

   В посещении корпуса наследником ничего удивительного не было, поскольку «главным его[126] попечителем» была императрица. Однако, зная взбалмошный характер цесаревича и желая получить точный доклад, Михаил Илларионович попросил Ридингера изложить все обстоятельно на его родном языке.

   Из доклада стало ясно, что на другой день после отъезда Кутузова корпус инспектировал Павел. Воспитанников было приказано построить в большой рекреации. Внешний вид кадет, несмотря на хорошее состояние одежды, обуви и приличную выправку, Павла не удовлетворил. По-видимому, не понравилось пренебрежение в корпусе к буклям, пудре и помаде. Однако громкое и дружное «Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество» настроило его на мирный лад. И все же настроение царского отпрыска вскоре испортилось. Дело в том, что стоящие несколько поодаль кадеты младшего возраста при приближении Павла (по настоянию попечительницы госпожи Бугсгевден), в отличие от своих старших собратьев, пропищали: «Ваше Императорское Высочество, припадаем к Вашим стопам!» Павел не понял. Фыркнув: «Что они там галдят?» – он подбежал к малолетним, схватил кадета Сашу Яшвиля под мышки, поставил на табурет, где и стал раздевать догола, проверяя «на предмет чистоты». Перепуганная не на шутку мадам стояла ни жива ни мертва. Поняв, что Павел остался доволен чистотой тела и белья отрока, классная дама, упав на колени, бросилась целовать руку наследнику.

   Затем Павел побывал в столовой, где, сев за один стол с кадетами, съел сладкий пирожок. Оказалось вкусно. Съел другой. В результате двух ребят оставил без сладкого. Рассказав все это, Ридингер поспешил подобострастно заговорить о том, как уезжающий Павел угощал кадет и его самого конфетами – в то время большой редкостью.

   Струсившего Ридингера можно было понять – «нашлетник есть нашлетник!». Он знал, что в императорской канцелярии уже давно лежала реляция генерала Кутузова на представление его, Ридингера, к награждению орденом Святого Георгия IV класса. Лишиться награды Ридингеру не хотелось.

   Лето 1796 года для воспитанников корпуса выдалось необычным. Корпус выходил в лагеря.

   Летние лагеря не были чем-то неожиданным для кадет. Они практиковались и прежде. Однако с течением времени, как и многое другое, лагерная служба превратилась в формальность. Вся суть ее состояла в том, что воспитанники в летнее время перемещались на житье в палатки, расставленные в корпусном саду. Получалось так, что в хорошую погоду юноши спали на свежем воздухе, в плохую – возвращались в камеры. Все остальное оставалось без каких-либо существенных изменений. Теперь положение коренным образом изменилось. Корпус выводили в летние лагеря под Петергоф.

   Перед этим среди воспитанников воцарились возбуждение и приподнятость духа. Чистилось и обильно смазывалось оружие. Приводились в порядок обувь и обмундирование, экипировались ранцы, подгонялось снаряжение. Кадеты учились ставить палатки. Накануне выхода в лагерь директор корпуса производил строевой смотр, которому предшествовали смотры поротно. Каждая из рот по результатам смотра непременно хотела быть первой.

   В день выступления юноши получили сытный завтрак. Затем после общего построения поротно, в походном строю, под звуки оркестра и барабанную дробь корпус совершал марш. Четкий строй, ладная выправка молодых людей и звонкая строевая песня вызывали восторг петербуржцев и чувство гордости у самих идущих в строю.

   С завистью смотрели вслед уходящим товарищам кадеты-малолетки, которые теперь против обыкновения разъезжались по домам. Генералу Кутузову пришлось немало похлопотать на сей счет перед императрицей.

   Пришлось приложить немалые усилия и по организации лагеря. Здесь все было максимально приближено к полевым условиям войск. Строго по линии расположены палатки. Передняя линейка (рунда) – для построений. На правом фланге лагеря и каждой роты – знаменные «грибки» и часовые у знамен. Оружейные палатки и палатки с имуществом – на второй и третьей линиях. Воспитанники распределены по семь-восемь человек на шатер, спят на тюфяках, набитых соломой; едят по-солдатски деревянными ложками из общей тарелки; кадетские мундиры как малопригодные для действий в полевых условиях заменены холщовыми рубахами-косоворотками; ранее созданные роты сведены в батальоны.

   В лагере заведен строжайший распорядок дня, обязательный для всех его обитателей независимо от должностей и военных званий. Подъем, завтрак, начало и конец занятий, обед и ужин – строго по сигналу. Отбой – по пушечному выстрелу. Отлучка из лагеря, в том числе и офицеров, – с разрешения директора корпуса.

   Главное же внимание было уделено повышению полевой выучки. Оборудование позиций с устройством редутов; ведение «боя» при действиях в колоннах и рассыпном строе; отражение атак конницы – в каре; нанесение штыковых ударов; организация марша, разведки, преследования противника и отход, а также полевая служба охранения – все это стало обычным. Здесь же воспитанников обучали боевой стрельбе из ружей и пистолетов, проводились стрельбы из пушек. Кадеты старших возрастов к тому же привлекались на красносельские маневры войск, проводимые под руководством императрицы. Суворовское правило «тяжело в учении – легко в бою» стало главным девизом в обучении.

   Лагерная служба явилась важным этапом в подготовке кадет. Здесь будущие офицеры крепли физически и нравственно, становились более выносливыми, познавали полевой быт войск, приобретали практические навыки. Все это было чрезвычайно важно. Кадетский корпус, руководимый генералом Кутузовым, находился на верном пути.

   Представление о генерале Кутузове – директоре кадетского корпуса будет не совсем полным, если не отметить еще одно важное обстоятельство.

   Для многих офицеров единственным источником средств к существованию была служба. Однако если при жизни главы семьи материальное положение ее было более или менее благополучным, то с потерей его (что при ведении войн явление довольно обычное) положение семьи становилось критическим. В еще худшие условия попадали семьи нижних чинов. Затруднения испытывали и те семьи обеспеченных офицеров, коим подолгу приходилось нести службу в отдаленных гарнизонах.

   Михаилу Илларионовичу, участнику многих войн и очевидцу послевоенных событий, все это было хорошо известно. Вот почему он с такой настойчивостью стремился определить в кадеты возглавляемого им корпуса в первую очередь детей погибших и умерших офицеров. Надо отметить большое внимание его и к малоимущим. Директор корпуса делал все от него зависящее для материального обеспечения их по выпуску за счет казны, ходатайствуя перед военным ведомством. В частности, в письме на имя Ростопчина от 21 октября 1797 года он писал: «При выпуске кадет многие из них в рассуждении бедного состояния способов не имеют чем бы экипироваться и доехать к полкам… При сем случае… прошу покорнейше… на самонужнейшее исправление… отпустить три тысячи рублей».

   Впрочем, есть основания полагать, что в бытность Кутузова на посту директора малоимущие кадеты обеспечивались по выпуску не только за счет казны. Многие из них экипировались как за счет средств эконома Боброва, так и за счет самого Кутузова.

   Одновременно с этим в 1796 году стараниями Михаила Илларионовича при кадетском корпусе создается «малолетнее отделение» для детей погибших военнослужащих, а также офицеров, проходивших службу в отдаленных гарнизонах.

   Сюда принимались дети в возрасте четырех-семи лет, где им прививали культурные и житейские навыки, заботились об их здоровье. По мнению историка-педагога Алпатова, «это был первый опыт по организации детских приютов, который был использован позднее в работе военно-сиротских домов в России».

   Более всех назначением Михаила Илларионовича на должность директора корпуса была довольна Екатерина Ильинична. Наконец-то можно было пожить вместе всей семьей. Как ни радостны были кратковременные приезды мужа в Петербург, постоянное отсутствие его становилось все более тягостным. С летами ежедневные хозяйственные хлопоты и постоянное волнение за мужа, пребывающего то в походах, то в сражениях, стали ощущаться более остро. К тому же немалое беспокойство стали доставлять не только дочери, но и внуки.

   Более двух лет семья Кутузовых благоденствовала. Здесь все шло своим чередом. Императрица по-прежнему благосклонно относилась к Михаилу Илларионовичу, ценя его ум и работоспособность. Указом ее от 18 августа 1795 года генералу было пожаловано небольшое имение в Волынской губернии. Екатерина Ильинична и Михаил Илларионович были частыми гостями Малого Эрмитажа, где царица, обращаясь к генералу, по обыкновению говорила: «Мой Кутузов». Вот и 16 ноября 1796 года Кутузовы находились в обществе Екатерины II, которая в тот вечер была необычно возбуждена, нарушая самою же ею заведенное правило Малого Эрмитажа «говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих головы не заболели».

   Кутузов на царские приемы шел без желания. Он испытывал постоянную нехватку времени, ему претила праздность. Однако приходилось считаться с женой. Екатерине Ильиничне, прожившей многие годы в одиночестве, конечно, хотелось бывать в свете.

   На следующее утро работа генерала в корпусной канцелярии была прервана стремительным появлением подполковника Андреевского. Чрезвычайно бледный, срывающимся голосом он доложил: «Царица, матушка… при смерти! Сегодня ночью… апоплексический удар… Говорят, пошла в уборную и упала!» Решение дел пришлось отложить.

   Дома о случившемся уже знали. Надев парадный мундир, Кутузов поспешил в Зимний. На Дворцовой площади и в Эрмитаже было многолюдно. Среди статских и военных царили уныние и настороженность. За дверями знакомых покоев умирала императрица. При ней находились наследник престола Павел и молодой князь Платон Зубов. Развязка наступила около десяти часов вечера.

   Отворилась дверь из парадных покоев, и граф Безбородко объявил собравшимся о кончине. Следом, грохоча сапогами и шпорами, вышел худощавый, невысокого роста, с выпуклыми глазами, сильно вздернутым носом, выдающимися скулами и большим ртом нервического вида человек. Это был наследник престола.

   Началась смена караула. Охрану Зимнего брало на себя гатчинское войско. В начале двенадцатого ночи граф Самойлов зачитал собравшимся в дворцовой церкви манифест о смерти Екатерины II и о вступлении на престол Павла I. Началось принесение присяги и раздача царских милостей. Наград, чинов и званий были удостоены многие.

   К генералу Кутузову Павел отнесся странно: за заслуги его «перед отечеством на поле брани» его жена Екатерина Ильинична была удостоена дамского ордена Святой Екатерины.

   Похороны усопшей императрицы представляли собою мрачное зрелище. Рядом с гробом матери по распоряжению Павла был поставлен извлеченный из склепа гроб его отца, Петра III, убитого заговорщиками до коронации и потому похороненного как все простые смертные. Павел I вторично хоронил отца, но уже со всеми почестями, положенными царской особе «церковным артикулом».

   Не меньшее удивление вызвало у Михаила Илларионовича и траурное шествие, во главе которого гусиным прусским шагом шел монарх. Процессия шла по обыкновению медленно, и император постоянно отрывался от нее, уходя далеко вперед. Для устранения «диспропорции в марше» гатчинский капрал приказывал догонять его. В результате траурная процессия (в которой был и Кутузов) периодически бежала трусцой.

   На четвертый день царствования Павла Петербург встречал основные силы гатчинского воинства, доведенного стараниями наследника до двух с половиной тысяч человек.

   Поскольку навстречу своим полкам император выезжал собственной персоной, то на церемонии надлежало быть и знати, особливо военным, «для скорейшего познания школы гатчинской». Перед изумленным русским генералитетом в столицу вступало некое иностранное войско, одетое в тесные мундиры прусского образца, при париках, буклях, с огромными косами, с незнакомыми строевыми командами и необычными ружейными приемами. Сотни совершенно не сгибавшихся в коленях ног поднимались и шлепали башмаками, усердно разбрызгивая осеннюю грязь петербургских улиц. Одна за другой шли плотно составленные «коробки» солдат, с выражением страха и усталости на лицах.

   Торжественный ритуал завершился на Дворцовой площади. После приведения к присяге гатчинское войско было распределено по гвардейским полкам «для передачи опыта прусского».

   Офицеры-гатчинцы, в основном иностранцы или списанные за непригодностью из флота (для чего наследник Павел использовал занимаемую им должность – президента Адмиралтейской коллегии), не имеющие ни высокого сословного положения, ни боевых заслуг, уравнивались чин в чин с привилегированной гвардией. Русская аристократия была ошеломлена.

   Вскоре приказы, циркуляры и распоряжения с обязательным доведением до всех должностных лиц посыпались из-под рук Павла как из рога изобилия. С каждым из них генералу Кутузову приходилось знакомиться и отдавать соответствующие распоряжения дважды – как директору корпуса и как командующему войсками. То император устанавливал цены на черное сукно (подорожавшее в связи с трауром по усопшей императрице), то издавал распоряжения, подобные запрещавшему гражданским лицам ношение круглых шляп, а офицерам езду в каретах и надевание шуб. Был определен строгий ритуал «приветствия царской особы» в зависимости от сословного положения встречного, вида его передвижения в данный момент, пола, количества лошадей для карет и пр.

   Перед отъездом с посольской миссией в Порту Михаил Илларионович нанес визит вежливости «гатчинскому отшельнику». Тогда Павел, восхищаясь лошадьми кутузовской кареты, заявил: «Хороши кони, но они были бы лучше в немецкой упряжи». Теперь «немецкую сбрую» Павел пытался надеть на всю Россию.

   Не остался без внимания и Первый кадетский корпус.

   Побывав однажды здесь на утреннем подъеме и оставшись довольным организованностью, император стал часто наезжать сюда к пяти часам утра, дабы доставить себе удовольствие еще и еще раз. По указанию Павла была проведена замена формы кадет, стоившая немалых хлопот и денежных средств. Заменялись и ротные знамена новыми – павловскими. Аббаты-иностранцы заменялись офицерами-надзирателями. Некоторые толковые офицеры корпуса по приказу императора возвращались в свои полки, другим же в переводе в кадетский корпус было отказано. Большая кропотливая работа, начатая Кутузовым по подбору начальствующего состава корпуса, сводилась на нет.

   Генералу Кутузову теперь все чаще приходилось иметь дело с набиравшим силу Аракчеевым.

   Однако главные неприятности были впереди. Павел I приступил к проведению военной реформы. Менялись принципы обучения, воспитания, организации армии. Передовые методы обучения, созданные Петром I, Румянцевым, Суворовым, заменялись муштрой Фридриха II. Грозная русская армия превращалась в механическую игрушку для плац-парадов.

   Павел I, не выигравший ни одного сражения и не видевший в жизни ни одного боя, учил прославленных русских генералов (в их числе и Кутузова) «настоящему фрунту», жестоко расправляясь за малейшее сопротивление. Престарелого фельдмаршала Румянцева он потребовал в Петербург. Получив в ответ: «Приехать нет сил. Ноги болят», написал: «Нужны не ноги фельдмаршала, а он сам!» Вскоре старый воин, тяжело заболев, скончался. Гений русского военного искусства великий Суворов был выслан под надзор в село Кончанское. Предводитель Сената граф Самойлов от службы уволен за опоздание на развод, присутствие вельмож на котором Павел то считал обязательным, то упрекал их за это как за бесцельную трату времени. Хитрый Безбородко, не желая ни подниматься в пять утра, ни брать на себя «грехи императора», добровольно оставил пост канцлера. Приглашенный «для благодарствий» учитель Павла митрополит Платон от приезда отказался, «дабы не получить вместо поощрения наказание». Не избежал наказания поэт и тайный советник Гаврила Романович Державин, не желавший воспевать самодержца.

   По мнению историка Н. М. Карамзина, это был период, когда «награда утратила свою прелесть, а наказание – сопряженный с ним стыд».

   Генерал Кутузов, преданнейший и талантливейший из учеников Суворова, хорошо понимал, что его петербургские дни сочтены. Лишь прекрасная организованность в работе да величайший такт и выдержанность отодвигали этот момент. Но долго так продолжаться не могло.

   В августе 1797 года Шляхетский кадетский корпус возвращался из летних лагерей к месту постоянной дислокации. Пройдя перед царской резиденцией по Сенатской площади (ныне площадь Декабристов) с отданием воинской почести памятнику Петру Великому, двигался он к Исаакиевскому мосту. В четком строю походным шагом шли окрепшие, подтянутые юноши, внешний вид которых разительно отличался от «государева войска» в лучшую сторону – в легких холщовых рубахах-косоворотках, подпоясанных ремнем, в брюках, заправленных в сапоги, в удобных для поля бескозырках. На постриженных волосах – ни малейшего намека на пудру, ни следа помады. Весь облик их – душевное равновесие, подъем, знание дела, простота и удобство снаряжения – говорил о готовности батальонов кадет к действию.

   Впереди этого столь необычного по тем временам войска шел испытанный в баталиях генерал-лейтенант Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов.

   Это был его последний совместный марш с корпусом, делам которого было отдано так много душевных и физических сил.

   Не найдя какого-либо предлога для отстранения Кутузова от занимаемых им должностей, Павел I отправляет его с дипломатической миссией в Берлин. «Во взаимство присылки к нам от его величества короля прусского генерал-лейтенанта Клейста повелеваем отправить с приветствием от нас нашего генерал-лейтенанта Голенищева-Кутузова», – говорилось на сей счет в царском рескрипте.

   Надо заметить, что не последнюю роль в принятии такого решения сыграли Коллегия иностранных дел и посол царского двора в Берлине Н. П. Панин.

   27 декабря 1797 года Кутузов пишет свой последний приказ по корпусу: «По воле Его Императорского Величества отправляюсь я на некоторое время в Пруссию. Командование над корпусом поручаю старшему по себе господину подполковнику Андреевскому, надеюсь при том, что и господин подполковник Фромандиер не оставит ему вспомоществовать и для того предписываю: как поступающую в корпус сумму, так и поверку чинить помесячно, равно и буде какие денежные выдачи происходить, будут подписывать обще; также и вещи, принимаемые от поставщиков, свидетельствовать обще, не упуская сверх того господину подполковнику Фромандиеру смотрение за лазаретами и воспитание над малолетними. Господину инспектору классов майору Клингеру на место выпущенных кадет учинить перевод из нижних в верхние классы по успехам, не наблюдая однако ж уравнения в классе. Господам учителям рекомендую в отсутствие мое иметь в классах прилежное старание и отнюдь оных не оставлять небытием своим».

   Как истинный патриот, человек беспредельно преданный своему делу, Кутузов, покидая корпус, беспокоится о нем. Впрочем, здесь же явно звучит и нескрываемая надежда на возвращение.

   Всего лишь около трех лет пробыл он в должности директора кадетского корпуса. Однако это время осталось неизгладимым в его истории.

   Многие из учеников Кутузова прекрасно проявили себя на полях сражений русско-турецких и наполеоновских войн и особенно в Отечественной войне 1812 года. Так, только из выпущенных в 1798 году кадет «с отменными успехами и поведением хорошим» отличились в боях Арсентьев, Левшин, Апушкин, Образцов, Тизенгаузен и другие. Многие из воспитанников Кутузова успешно командовали полками и дивизиями, а Карл Толь, как уже говорилось, занимал пост генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего русской армией. Вошел в историю Отечественной войны 1812 года адъютант генерала М. А. Милорадовича Федор Глинка.

   Впоследствии, оказавшись в Петербурге на юбилейном празднике по случаю столетия кадетского корпуса, от имени кадет кутузовских времен он прочитал проникновенные стихи:

 

…И вышел я, когда весь свет

Кипел в каком-то зное ратном…

«Сдавайся», – Запад нам кричал,

И Русь святая не сдалась.

Она во весь свой рост на подвиг поднялась,

И вел полки на встречу полусвета —

Подумайте, кто вел! Он другом был кадета —

Тот гений битв, тот муж высокого ума,

Он – наш великий вождь Кутузов.

 

   28 декабря 1797 года генерал Кутузов покинул Петербург. Предстояло снова совершить долгий по тем временам путь в Пруссию, где он побывал еще в молодости. Однако теперь встречи должны были быть не с кумиром Запада полководцем Фридрихом II, а с новым королем, будущим союзником России в борьбе с Наполеоном – Фридрихом Вильгельмом III.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Николай Непомнящий.
100 великих загадок XX века

Игорь Мусский.
100 великих диктаторов

Александр Колпакиди.
Спецназ ГРУ: самая полная энциклопедия

Сергей Тепляков.
Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Роман Светлов.
Великие сражения Востока
e-mail: historylib@yandex.ru