Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Ю. Л. Бессмертный.   Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII— XIII веков

2. Эволюция формы феодальной ренты

Обратимся вначале к экономической стороне крестьянско-сеньориальных отношений. Отчасти она уже была охарактеризована в первой главе в связи с анализом участия крестьян и сеньоров в товарно-денежных отношениях. Предпринятое нами исследование памятников, относящихся к западнонемецким областям, показало, что на рубеже XII—XIII вв. основным способом эксплуатации крестьянства было взимание продуктово-денежной ренты; барщина же, хотя и не исчезла полностью, поглощала здесь ничтожную долю крестьянского времени (несколько дней в год) и притом по многим своим особенностям нередко напоминала так называемый феодальный наем1

Как свидетельствуют специальные исследования, в общем аналогичная картина была и в северофранцузских областях2. Правда, в некоторых из этих исследований отмечаются серьезные различия в хозяйственной системе разных вотчин: в ряде небольших поместий домениальное хозяйство, базировавшееся на наемном труде, выступает в XIII—XIV вв. как более существенный источник сеньориальных доходов, чем крестьянские держания3. Не вдаваясь в решение весьма спорного вопроса о степени распространения таких поместий4, отметим лишь, что с экономической точки зрения тип крестьянско-сеньориальных отношений зависел от роли в вотчине подобного домениального хозяйства сравнительно мало. Ведь поскольку крестьяне, обрабатывавшие домен, получали определенную плату, а в некоторых случаях обладали, кроме того, известной свободой выбирать время, место и условия найма — эксплуатация таких домениальных работников имела черты, сближавшие ее с эксплуатацией оброчных крестьян и равно противопоставлявшие оба эти вида эксплуатации барщинной системе. В самом деле, и при эксплуатации домениальных наемных работников и при взимании оброков труд крестьянина на самого себя и на земельного собственника не разграничивается осязательно во времени и пространстве, как при барщинной системе5; и при эксплуатации домениальных наемных работников, и при взимании оброков непосредственный производитель отдавал свой прибавочный труд феодалу, «...подгоняемый силой отношений вместо непосредственного принуждения и постановлением закона вместо плети»6; в обоих случаях крестьянин оказывается менее тесно связанным с сеньором, чем при барщине: он приобретает больший простор «для того, чтобы найти время для избыточного труда»7. Все это и дает основание говорить, что по своему экономическому содержанию крестьянско-сеньориальные отношения в вотчине без домена («чистой сеньории») и в вотчине с доменом, обрабатывавшимся на основе феодального найма, принадлежат к некоему общему типу, противостоящему крестьянско-сеньориальным отношениям в барщинном поместье. Более того, вряд ли верно выдвигать на первый план различия между эксплуатацией оброчных крестьян и домениальных наемных работников даже тогда, когда бы требовалось выделить основные экономические варианты феодальной эксплуатации внутри оброчного поместья. Эти основные варианты представляются нам определяющимися прежде всего тем, какая форма ренты — продуктовая или денежная — преобладала в такой сеньории. По сравнению с особенностями крестьянско-сеньориальных отношений при преобладании продуктовой или же при преобладании денежной ренты различия в эксплуатации оброчных крестьян или же домениальных наемных работников — сколько бы ни были они значительны — играли в большинстве случаев меньшую роль8. И определяется это глубокой взаимосвязью между формой земельной ренты и всем содержанием крестьянско-сеньориальных отношений.

В первую очередь эта взаимосвязь проявлялась во влиянии формы ренты на степень регламентации сеньором крестьянского хозяйства. Нередко там, где преобладала продуктовая рента, крестьянину было особенно трудно — даже если бы иные условия это позволяли— изменять состав возделываемых культур, так как он часто был предопределен составом оброков9. Не мог крестьянин и сократить хотя бы временно площадь посевов— даже в случае, когда это было необходимо в интересах развития хозяйства (например, там, где недостаток скота или удобрений диктовал необходимость временного сосредоточения трудовых и хозяйственных усилий на какой-либо одной части крестьянского надела)10. Экспроприация у крестьянина произведенных им продуктов в их натуральной форме способствовала отгораживанию крестьянина от рынка и вообще от внешнего мира. В результате суживались возможности проникновения в крестьянское хозяйство каких бы то пи было новых веяний, затруднялась и замедлялась борьба крестьян за изменение сложившихся взаимоотношений с сеньором. И потому продуктовая рента вполне справедливо рассматривается в марксистской науке как наиболее пригодная для застойных форм социальных отношений11.

Понятно, что при ее господстве не создавалось благоприятных предпосылок и для стирания в крестьянстве наследственных градаций, сохранившихся от предшествующего периода и вызывавших различия в крестьянско-сеньориальных отношениях. Но в силу той же связи продуктовой ренты с застойными общественными состояниями, она редко допускала существенное увеличение нормы сеньориальной эксплуатации.

В отличие от всего этого денежная рента предполагала, как это показал Маркс, гораздо более крутую ломку традиционных отношений12. При ее преобладании сеньориальный гнет как бы ни был он велик — много меньше стеснял хозяйственную самостоятельность крестьянина. Ни набор сельскохозяйственных культур, ни степень использования входящих в состав держания земель не интересовали в данном случае сеньора, если он получал причитающийся ему денежный чинш. Будучи непосредственно связан с рынком, крестьянин при денежной ренте получал сравнительно большие возможности для контактов с миром, простиравшимся за пределами сто деревни. Эти контакты имели значение для самых разных сторон крестьянской жизни — для усовершенствования приемов земледелия, для знакомства с городским строем и городскими свободами, для усиления стремления к наживе, для реализации на рынке все большей части крестьянских продуктов, наконец, для преодоления неподвижности и рутины, свойственных деревенской жизни средневековья. Поэтому обращение крестьянина на рынок, даже тогда, когда оно носило лишь «принудительный характер», глубоко преобразовывало и крестьянское хозяйство, и самого крестьянина.

В первой главе говорилось о правоте М. А. Барга и С. Д. Сказкина, подчеркивавших необоснованность отождествления уровня денежной ренты с мерой товарности крестьянского хозяйства. Но кроме той оговорки к этому тезису, которая была уже сделана (и которая касалась невозможности оторвать торговлю крестьянина с целью получения средств для уплаты ренты от торговли с целью приобретения товаров, нужных ему самому) следует заметить еще, что обращение крестьянина на рынок — независимо от целей крестьянской торговли — оказывало глубокое и многостороннее воздействие на деревенский мир и взаимоотношения крестьян и феодалов, заставляя видеть в таком обращении далеко не только «специфическую форму сеньориальных рыночных связей»13.

При господстве денежной ренты крестьянско-сеньориальные отношения все больше преобразовывались, как отмечал Маркс, в сторону «договорных», «чисто денежных»14. Вследствие такой упрощенной и максимально унифицированной формы, создавались известные условия для ослабления влияния на них различных неэкономических градаций. Денежная рента была поэтому важной предпосылкой для изменений во взаимодействии крестьянско-сеньориальных отношений с рядом внутриклассовых градаций. Сравнительно большая подвижность хозяйственной системы, основывавшейся на денежной ренте, обусловливала и возможность других нововведений: хорошо, например, известно, что на этой стадии особенно быстро росло имущественное расслоение, делались небезуспешные попытки увеличить норму эксплуатации крестьянства. Из-за этого взаимоотношения крестьян с феодалами становились, с одной стороны, более напряженными, с другой,— более тесно связанными с особенностями имущественного положения держателей15.

Приведенные замечания об особенностях денежной и продуктовой ренты послужат нам в качестве отправных в дальнейшем анализе «экономической стороны» крестьянско-сеньориальных отношений. Конкретное исследование должно показать, насколько реализованы были в XII—XIII вв. возможности, заложенные в каждой из этих форм ренты, насколько полно развивались на изучаемой территории соответствующие им явления.

***

Чтобы перейти к такому конкретному исследованию, необходимо прежде всего определить роль каждой из упоминавшихся двух форм ренты. Хорошо, однако, известно, что вычисление их соотношения по средневековым памятникам наталкивается на серьезные трудности. Отсутствие систематичности в денежных оценках продуктовых оброков, неясность и многообразие мер, изменчивость средневековых цен и колебания в паритете монетных единиц — все это крайне затрудняет соизмерение денежных и продуктовых оброков.

В свое время нами был предложен метод преодоления этих трудностей, основанный на применении при сопоставлении денежной и продуктовой ренты заведомо заниженных (или, наоборот, заведомо завышенных) оценок16. Применение этой методики при изучении структуры рент в ряде вотчин восточной половины изучаемой территории показало, что с конца XII в. и вплоть до начала XIV столетия продуктовая рента значительно превышала денежную в большинстве крестьянских хозяйств. В начале периода такое соотношение форм ренты было характерно для трех четвертей крестьян, к концу его — для двух третей17. Но и в конце, и в начале периода число крестьян, уплачивавших только продуктовую ренту, было сравнительно небольшим. Как видно из табл. 1 (гл. I), уже на рубеже XII—XIII вв. от 60 до 100% крестьян уплачивали хотя бы небольшие денежные оброки. К началу XIV в. денежные взимания распространились еще шире. Об этом свидетельствуют данные, например, Люксембургского графства. Из 2214 держаний, о чинше которых в описи графства имеются конкретные данные (общее число держаний графства установить по описи невозможно; вероятно, оно было примерно втрое больше)18, ни одно не свободно от денежных оброков. Продуктовая и денежная рента таким образом повсюду сочетались друг с другом, хотя и с существенным перевесом в сторону ренты натурой19.

Этот перевес не был, тем не менее, повсеместным. Вблизи некоторых крупных городов, в устьях наиболее значительных рек господствующей была денежная рента. Было бы упрощением считать единственной причиной подобной географии ренты простую близость рыночных центров. Показательно, например, что побережье такой реки, как Мозель, или же округа таких сравнительно больших городов, как Трир или Люксембург, не знали преобладания денежной ренты20. Иными словами, связь крестьянского хозяйства с рынком (со всеми вытекающими отсюда последствиями) не была автоматическим результатом географического расположения деревни. Как отмечалось в первой главе, сеньоры отнюдь не превратились еще в бездеятельных «наблюдателей» хозяйственных перемен, ограничивающихся взиманием крестьянских оброков. Вотчинники активно пытались приспособить свои поместья к новым экономическим условиям и, в частности, к росту спроса на сельскохозяйственные товары. Поэтому всюду, где это им удавалось, сеньоры стремились сами реализовывать имеющиеся у них продовольственные ресурсы, не допуская, чтобы какие бы то ни было экстраординарные доходы от торговли могли уплывать в карманы крестьян. В первую очередь подобное положение, как отмечалось выше, было возможно там, где центр вотчины располагался непосредственно в городе. Неустойчивость рыночной конъюнктуры, обычная для средневекового рынка, отчасти преодолевалась здесь тем, что местонахождение рынка и господских складов совпадали: сеньор мог выбирать для продажи излишков лишь наиболее благоприятные моменты и был свободен от непроизводительных транспортных расходов.

Это не значит, что крестьяне подобных вотчин вовсе не знали «дороги на рынок». Она была им известна — и в прямом и в переносном смысле — уже постольку, поскольку центр вотчины, в который они были обязаны доставлять оброки, являлся одновременно рыночным центром. В той или иной мере обращение к рынку было для крестьян неизбежным и потому, что, как видно из табл. 1, хотя бы небольшие денежные оброки охватывали практически всех крестьян. Но, конечно, в этих местах вотчинная эксплуатация объективно выступала как фактор, препятствующий перестройке крестьянско-сеньориальных отношений на денежной основе.

Отмеченная особенность в географическом распространении продуктовой ренты — одно из свидетельств того, что неверно считать самый факт ее преобладания обязательным отражением сравнительной слабости товарно-денежных явлений в обществе. Наш материал подтверждает, таким образом, аналогичный вывод Л. А. Котельниковой21. Логически развивая этот ход рассуждения, легко себе представить, что и преобладание денежной ренты в крестьянских повинностях той или иной местности не всегда нужно рассматривать как результат роста денежного хозяйства. Ведь перекладывание на крестьян труда по реализации продуктов могло быть вызвано лишь интересами сеньора, например, трудностями доставки оброков из какой-либо отдаленной деревни или же общей неблагоприятностью рыночной конъюнктуры в данной местности22. Именно отсюда возникала заинтересованность вотчинников в так называемых альтернативных чиншах, форма которых определялась обычно сеньорами. Отсюда же легко понять появление поместных хозяйств с преобладанием денежных оброков уже в IX в. Известное значение эти моменты могли сохранить и в XII—XIII вв., хотя общий рост торговли значительно уменьшил их роль.

Таким образом, степень развития товарно-денежных отношений в обществе в целом и степень распространения денежной ренты не всегда и не везде совпадали. Они соответствовали друг другу лишь в конечном счете, в рамках больших исторических периодов (и широких территорий), внутри которых они могли в той или иной мере расходиться друг с другом. Это придает еще большее значение выяснению формы феодальной ренты, уплачивавшейся крестьянами, так как она, как видим, представляла собой до известной степени самостоятельный показатель специфики крестьянско-сеньориальных отношений.

Переходя к характеристике соотношения продуктовой и денежной ренты в западной части изучаемой территории, отметим прежде всего, что по некоторым районам этой области продуктовая и денежная ренты уже сопоставлялись исследователями. Используем поэтому соответствующие данные из литературы и, объединив их с собственными наблюдениями, попытаемся обрисовать господствующую форму ренты в отдельных районах, рассматривая их в географической последовательности с востока на запад. Начнем с территории Шампани.
Для изучения соотношения форм ренты в этом графстве очень важны экстенты 1276—1278 гг., охватывающие все графство, а также «оценки» (prisee), предпринимавшиеся в начале XIV в. в отдельных его местах в связи с выделением так называемой вдовьей доли (для жен королей Карла IV и Филиппа VI и графа Эда IV). Оба эти вида источников представляют исключительное явление во французских архивах, особенно первый из них, имеющий равных себе лишь по другую сторону Ламанша — в Англии. Экстенты для графства Шампань и Бри были составлены целиком по английскому образцу английскими же клерками, по распоряжению Эдмунда Ланкастерского, ставшего в 1265 г. регентом графства. В экстентах дана денежная оценка каждой из форм рент, исчисленная самими обследователями и потому представляющая особый интерес. Заслуга в привлечении этого уникального памятника — так же как и некоторых других шампанских источников — для анализа формы земельной ренты принадлежит советскому исследователю А. В. Конокотину. Суммировав данные, охватывающие территорию шести современных департаментов и касающиеся 780 деревень, А. В. Конокотин констатировал, что в 1276—1278 гг. денежные оброки, продуктовая рента и барщина соотносились друг с другом как 45 : 54 : 123.

Хотя А. В. Конокотин неоправданно отбрасывает при своих подсчетах сведения о баналитетных и судебных повинностях24, полученные им результаты, видимо, верно воспроизводят соотношение основных форм ренты. Дело в том, что, как показывает анализ соседнего с Шампанью Люксембурга25, в этом районе поземельные и судебные повинности включали продуктовые и денежные платежи в сходных объемах. И потому игнорирование судебных повинностей в данном случае, вероятно, не могло внести существенных изменений в соотношение форм ренты. Это соотношение А. В. Конокотин подтверждает и другими материалами, свидетельствующими о неуклонном нарастании к началу XIV в. роли денежной ренты26. В общем материал Шампани выявляет картину, близкую к той, которую мы смогли нарисовать для Люксембурга, Лотарингии и других прирейнских районов: продуктовая рента представляет и здесь преобладающую форму в XIII в. Но степень такого преобладания в Шампани слабее, чем в более восточных провинциях, и прогрессирующий рост денежных повинностей обнаруживается здесь хронологически раньше и в более заметных масштабах. Видимо, уже в начале XIV в. денежные и натуральные поступления во многих местах Шампани были равными по объему27.

Для характеристики соотношения продуктовой и денежной ренты в северо-западной части изучаемой территории приведем данные по двум вотчинам этого района. Одна из них—аббатство Сен-Водрю в Монсе, владевшее землями в Эно, Брабанте и Восточной Фландрии, другая — светская сеньория Памель-Оденар, располагавшаяся в пределах Эпо, Намюра, Восточной Фландрии, Брабанта и некоторых соседних княжеств. Опись аббатства Сен-Водрю, опубликованная в 1955 г.28, содержит данные о нескольких сотнях крестьянских держаний и их повинностях в 1194—1206 гг. Более или менее конкретно описано 429 наделов, фигурирующих под терминами orti, masurae, boni, quartarii и т. п. Предпринимать статистическое сопоставление продуктовых и денежных оброков, уплачивавшихся крестьянами, здесь нет необходимости, так как там, где эти оброки сочетались, их объем был явным образом несоизмерим (либо одна, либо другая форма резко преобладала). Как показали наши подсчеты, более чем на половине держаний (238 из 389 )29 денежные повинности были единственной формой взиманий с крестьян. Из оставшихся 151 держания, продуктовые оброки ограничивались ничтожной величиной на 60 держаниях; были примерно сопоставимы по объему с денежными платежами на 59 и преобладали лишь на 32 держаниях. Широкое развитие денежной ренты во владениях аббатства Сен-Водрю не вызывает сомнений. Однако делать вывод о ранней (уже на рубеже XII — XIII вв.) победе здесь денежной ренты было бы неосторожно, поскольку, по мнению издателей описи Сен-Водрю, крестьянские повинности отражены в ней не всегда полностью30.

О значительной роли продуктовой ренты в этом районе свидетельствуют данные так называемого «Вьё Рантье», составленного в светской сеньории Памель-Оденар в 1275 г. Эта опись, изданная Л. Верье в 1950 г.31, во многом уникальна. Как известно, хозяйственные документы светских вотчин обычно отсутствуют; сохранившиеся фрагменты ограничиваются большей частью лишь общими данными по отдельным земельным комплексам, тогда как в полиптике Памель-Оденар дается перечень и указывается состав держаний всех плательщиков чинша, а также фиксируются доходы от баналитетов, торговых и судебных пошлин и т. п. Примечательную особенность этой описи представляет наличие в ней 160 рисунков, изображающих сельскохозяйственные работы, крестьянский и поместный инвентарь, мельницы и др. По объему и содержанию «Вьё Рантье» почти не имеет себе равных; из изданных описей с ним может сравниваться лишь знаменитый Сен-Жерменский полиптик. Подробное изучение этого памятника еще не предпринималось. Но для наших целей полезно воспользоваться предварительными этюдами, написанными Л. Верье32 и Ж. Дюби33. Из них следует, что денежные платежи были основной формой повинностей лишь при сдаче в держания домениальных парцелл, которые раздавались крестьянам сроком на год за побонуарную плату. Еще чаще, чем денежные взимались продуктовые оброки —либо из доли урожая (от 1/2 до 1/7), либо фиксированные по объему, например, пять мер (rasiers) овса и пять каплунов за бонуарий или два секстария овса и, кроме того, шесть денариев за каждый бонуарий. Не имея данных по всему «Вьё Рантье», можно пока лишь предполагать, что продуктовая рента в этой вотчине была по крайней мере не меньше денежной.

Такое же предположение напрашивается и относительно графства Клермон. Поземельные документы этого графства, относящиеся к периоду, предшествующему Жакерии, были, как известно, уничтожены в ходе восстания. Если же судить по содержанию такого памятника, как «Кутюмы Бовези», то оно косвенно подтверждает широкую распространенность и денежной, и особенно продуктовой формы ренты. Мы уже останавливались на способе определения продажной цены земли, указанном в «Кутюмах Бовези». Он целиком основан на учете доли урожая, взимаемой с держателя собственником34. Но если базой для расчетов по такой распространенной в Бовези сделке, как продажа земельного надела, служил объем продуктовой ренты, можно, видимо, не сомневаться, что именно эта форма крестьянских повинностей играла здесь исключительно большую роль. Об этом же свидетельствует очень значительное внимание, уделяемое Бомануаром держаниям «a ferme de grain»35, «a loial muiage»36, «a moitie a gaaignier les terres a pluseurs annees a ferme ou a marier ou a vigne planter»37, держаниям под шампаром38 и т. п. Наряду с этим «Кутюмы Бовези» многократно упоминают и о земельных держаниях за денежный чинш39.

Иль-де-Франс — наиболее развитая область Северной Франции — недавно была вновь подвергнута изучению (в плане аграрных отношений) в книге Г. Фуркэна. В центре его внимания — XIV—XV вв. Но в начальных главах своей монографии Фуркэн приводит весьма интересные архивные данные и по XIII в. Фуркэн опубликовал наиболее древние бюджетные данные по аббатству Сен-Дени, относящиеся к 1229—1230 и 1284—1304 гг.40 Несмотря на неполноту счетов, в них ясно обнаруживается очень важная роль продуктовых поступлений аббатства. В то время как денежный чинш давал в 1229— 1230 гг. 150 ливров, продажа зерна принесла монастырю 1307 ливров41, скота и других продуктов — 439 ливров. (Доходы от продажи вина неизвестны.) К сожалению, из бюджета не видны источники продуктовых поступлений. Сам Фуркэн, следуя свойственной ему тенденции преувеличивать роль господского хозяйства, утверждает, что именно оно давало основную массу продуктов42. Однако его аргументация неубедительна. Для периода 1229—1230 гг. она вообще отсутствует. Что же касается периода 1284—1304 гг., то единственным фактически аргументом, используемым Фуркэном для подтверждения своей точки зрения, служит трактовка им монастырских ферм (granges) как чисто домениальных хозяйств. Между тем они могли быть комплексами, включавшими и господские поля, и крестьянские держания.

Сам Фуркэн приводит немало данных о продуктовых повинностях крестьян Иль-де-Франса в XII—XIII вв. Они исполнялись то в виде шампара, особенно распространенного в светских сеньориях43, то в виде десятины44, то в виде особых рент45. Что касается денежных платежей, то они безусловно преобладали в Иль-де-Франсе XIII в. на всех новых держаниях, при установлении многочисленные конституированных рент, при передаче держаний и т. п.46. В этом сказывалась характерная тенденция в развитии крестьянско-сеньориальных отношений, которая, судя по данным Фуркэна, в XIII в. еще все же не привела к господству денежной ренты в Иль-де-Франсе47.

Недостаток данных не позволяет, как видим, проследить конкретное соотношение форм ренты в каждом из районов междуречья Рейна и Сены. Тем не менее проделанный обзор дает основания для достаточно определенных выводов об общем характере этого соотношения и основной тенденции в его эволюции. Повсеместно в крестьянских повинностях имели очень большое значение оброки натурой. Вероятно, не было на изучаемой территории ни одной вотчины, где бы эти продуктовые оброки исчерпывали обязанности крестьян, уплачивавших повсеместно еще и денежные платежи. Но наибольшую роль почти везде играла именно продуктовая рента. В начале периода — на рубеже XII—XIII вв.— она охватывала, видимо, не менее двух третей крестьянских поступлений. Через 100 лет ее доля, как правило, сократилась, хотя и продолжала быть больше, чем доля денежной ренты. В общих чертах это развитие было характерно для всей изучаемой территории (в чем, между прочим, и сказывается единство ее социально-экономического облика). Но темп эволюции в разных районах не был одинаковым. В восточных и юго-восточных районах он был в общем медленнее; в западных и северо-западных — более быстрым.

Выявление формы земельной ренты имеет, как отмечалось, исключительно важное значение для понимания крестьянско-сеньориальных отношений. Исходя из общих замечаний, высказанных в начале этой главы, можно было бы сказать, что противоречивые тенденции, свойственные, с одной стороны, стадии продуктовой ренты, а, с другой стороны, стадии денежной ренты, в общем сочетались на изучаемой территории. Здесь существовали, следовательно, предпосылки для возрастания феодальной эксплуатации, роста имущественного расслоения крестьянства, унификации форм социального господства феодалов над крестьянами и тому подобные атрибуты эпохи господства денежной ренты. Но все эти явления не имели пока экономической базы для своего полного расцвета. Сохранение господства продуктовой ренты обусловливало возможность преобладания такой традиционной структуры крестьянско-сеньориальных отношений, при которой они, в частности, могли бы в той или иной мере испытывать влияние различных внеэкономических моментов, сказывавшихся, как это было выяснено в главах II и III, и во внутреннем строе каждого из этих классов.

Познакомившись пока только с экономической стороной крестьянско-сеньориальных отношений, мы еще не можем полностью представить себе их своеобразие в XIII в. Для этого необходимо, кроме того, изучить многочисленные социальные формы сеньориальной эксплуатации, выявить исходные моменты их конституирования и проследить их эволюцию.



1См. выше, гл. I, § 2—3; см. также: Ю. Л. Бессмертный. Господствующая форма ренты в крупных вотчинах Лотарингии. СВ, XI, 1958.
2А. В. Конокотин. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX—XIV вв. Иваново, 1958, стр. 58; М. Блок. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957, стр. 142 и след.; Ch. Е. Perrin. Le seigneurie rurale en France et en Allemagne du début du IXe à la fin du XIIR s. Paris, 1951 — 1953, p. 233-262; L, Genicоt. L'économie rurale namuroise au Bas moyen âge, t. I. Namur, 1943, p. 98 et suiv.; G. Duby. L'économie rurale et la vie des campagnes dans l'Occident médiéval. Paris, 1962, p. 508—510; G. Fоurquin. Les campagnes de la région parisienne à la fin du moyen âge. Paris, 1964, p. 150—1SU Характерно усиление внимания, уделяемого форме земельной ренты современными буржуазными медиевистами.
3 G. Dubу. Le grand domain de la fin du Moyen Age en France.— «lere Conference international d'histoire economique», Stockholm, 1960; idem. L'economie rurale..., p. 510—515; L. G eniсоt. L'economie rurale..., p. 99—104.
4 Этот вопрос широко обсуждался, в частности, в статьях и рецензиях, появившихся в связи с выходом обобщающей работы Дюби об аграрном строе средневековой Западной Европы: R. Воutruche. Une synthиse d'histoire rurale — RH, t. 228, 1962; Ch. Parain. Les campagnes d'Occident а l'age feodal.—«La Pensee», № 106, 1962; E. Perroy. La terre et les paysans au Moyen Age.—«Annales. E. S. C.», 1963, № 1, etc.
5 См. К. Маркс. Капитал, т. III.— К. Mаркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 359.
6К. Маркс. Капитал, т. III.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, стр. 358.
7 Там же, стр. 359.
8 Частным подтверждением этому может служить большая разница в положении самих домениальных работников в зависимости от того, получали ли они в виде платы за труд продукты или деньги.
9 Как свидетельствует Бомануар, существовали различия в санкциях за неуплату чинша для крестьян, обязанных фиксированными продуктовыми рентами (овсом, пшеницей, курами) и денежными повинностями. При неуплате денежного чинша дело ограничивалось взиманием штрафа. Неуплата продуктовых рент в отличие от этого влекла конфискацию движимости, а в случае ее отсутствия — арест недвижимости и передачу права пользования ею собственнику земли вплоть до погашения недоимок (В, 693, 703, 862). Этот факт ярко иллюстрирует не только необходимость для крестьянина, обложенного натуральными оброками, стабильно сохранять структуру хозяйства, но и его общую более суровую подчиненность феодалу, чем крестьянина, уплачивавшего лишь денежные повинности.
10На землях под шампаром не действовали суровые санкции, применявшиеся при взимании фиксированных продуктовых рент. Зато оставление земли необработанной влекло большой штраф (В,852) и не освобождало от уплаты полагающегося оброка, хотя, казалось бы, самый принцип обложения этих издольных держаний предполагал невозможность требовать от крестьянина отдать часть урожая, который он не собирал (В, 1547).
11См. К. Маркс. Капитал, т. III.— К. Mаркс « Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 359— 360; Е. Н. Косминский. Исследования по аграрной истории Англии XiIII в., М., 1947, стр. 440—441.
12См. К. Mаркс. Капитал, т. III.— К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 362.
13М. А. Барг и С. Д. Сказкин. История европейского крестьянства в средние века и принципы ее разработки.— ВИ, 1967, №4, стр. 75.
14К, Маркс. Капитал, т. III.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 362.
15 Подчеркивая принципиальную связь преобразования аграрных отношений в средневековой деревне с возобладанием денежной ренты, мы не хотим сказать этим, что подобные преобразования возможны только при господстве данной формы ренты. Как показала на итальянском материале Л. А. Котельникова, аналогичная по существу перестройка может начаться и до победы денежной ренты, в период господства ренты продуктами (Л. А. Котельникова. Итальянское крестьянство и город в XI—XIV вв. М., 1967, стр. 113 и след.). Думается, однако, что это объясняется не столько возможностями, заложенными в системе самой натуральной ренты, сколько соединением ее на определенном этапе с рентой денежной. Объем этой последней удается учесть обычно гораздо менее полно, так как поземельные описи, чаще всего используемые для исследования формы ренты, не отражают судебные и некоторые иные публичные поборы денежного содержания.
16 Суть этого метода в следующем. При вычислении денежной оценки продуктовых оброков избираются самые низкие из встречающихся в источниках цены сельскохозяйственных продуктов; всюду, где отсутствуют соответствующие уточнения, эти цены рассматриваются как выраженные в наихудшей монете; все не уточненные по величине меры веса и объема сельскохозяйственных продуктов принимаются за наименьшие из существующих; наоборот, денежные платежи признаются выраженными в наилучшей монете (если вид ее не указан). Иначе говоря, сопоставление денежных и продуктовых оброков проводится с таким расчетом, чтобы заведомо преуменьшить денежную оценку продуктовых оброков. Если в результате подобных подсчетов денежная оценка продуктовых поступлений окажется выше суммы денежной ренты, можно уверенно говорить о преобладании продуктовой ренты; если эта заведомо заниженная оценка продуктовых оброков будет близка по величине к сумме денежной ренты — преобладание ренты продуктами не исключается, но господство денежной ренты невозможно; три очень значительном преобладании объема денежной ренты господство продуктовой ренты исключается. См. подробнее: Ю. Л. Бессмертный. Господствующая форма ренты в крупных вотчинах Лотарингии в XIII в.— СВ, XI, 1958, стр. 69—70. В дальнейшем несколько советских исследователей применили наш метод для определения господствующей формы ренты в Южной Франции (А. Б. Каплан. Феодальная рента по хартиям Фореза XIII—XIV вв.— «Французский ежегодник», 1960; он же. Очерки истории аграрных отношений на востоке центрального массива в XIII—XV вв. Кандидатская диссертация. М., 1965 — рукопись), в Средней Италии (Л. А. Котельников а. Итальянское крестьянство..., стр. 21, 66 и др.) и в Северной Италии (В. В.Самаркин. Эволюция либеллярного держания в Северо-Восточной Италии в XII—XIV вв.—«Вестник МГУ». История, 1964, № 3).
17 Ю. Л. Бессмертный. Господствующая форма ренты..., стр. 70—72.
18 Об этом свидетельствует тот факт, что учтенные нами 2214 держаний расположены в 38 поселениях, тогда как общее число деревенских комплексов— 130.
19Эти данные были получены нами при учете всего объема ренты с крестьян, включая плату за пользование мельницами и хлебными печами, судебные штрафы, публично-правовые платежи и т. п. Данный факт заслуживает быть отмеченным потому, что, как убедительно показал Дюби (G. Dubу. L'economie rurale..., p. 437), объем поземельных платежей с крестьянских держаний мог составлять меньшую часть в общей массе их повинностей. Поэтому там, где при анализе ренты отбрасываются судебные и баналитетпые платежи, результаты анализа не могут считаться надежными.
20 Ю.Л. Бессмертный. Господствующая форма ренты..., стр. 73.
21 Л. А. Котельникова. Итальянское крестьянство..., стр. 60, 114—115.
22 В этом можно видеть подтверждение правильности замечания М. А. Барга и С. Д. Сказкина о влиянии феодальной эксплуатации на уровень товарности крестьянского хозяйства (М. А. Барг, С. Д. Сказкин. История средневекового крестьянства..., стр. 75).
23 А. В. Конокотин. Очерки..., стр. 54—69, 171—177, 67.
24 Форма крестьянских повинностей, уплачивавшихся в качестве судебных штрафов, пошлин за вступление во владение, уход из вотчины или пользование хлебными печами, играли не меньшую роль для характеристики экономической стороны крестьянско-сеньориальных отношений, чем форма поземельных платежей.
25 Ю. Л. Бессмертный. Господствующая форма ренты..., стр. 72.
26 А. В. Конокотин приводит, в частности, данные о соотношении ренты в 20 деревнях конца XIII в. и 22 деревнях начала XIV в. Так как расположение этих деревень и вообще их типичность не выяснены, а число их составляет лишь 2% общего числа деревень, нельзя установить, насколько соотношение форм ренты, существовавшее в этих селениях, показательно для каждого из рассмотренных периодов. Но тенденция в эволюции ренты, выступающая из этого анализа и подтверждающаяся другими материалами, приводимыми А. В. Конокотиным (см.: Очерки..., стр. 54—55), представляется доказанной.
27 По причинам, изложенным в предыдущем примечании, нам представляется гораздо более достоверным соотношение продуктовой и денежной ренты, определенное по экстентам в целом, чем то, которое выступает из данных по 20 изолированным деревням (последнее значительно отличается меньшей ролью денежной ренты).
28 Les revenus, les biens et les droits de Sainte-Waudru de Mons а la fin du XII s. par M. Bruwier et M. Gysseling —«Bulletin de la Comission royale d'histoire», t. 121.
29 Из 429 крестьянских держаний форма ренты указана на 389.
30 Les revenus... Sainte-Waudru, p. 263 et suiv.
31 Le polyptyque illustre dit «Veil Rentier» de messire Jehan de Pamele-Audenarde. Bruxelles, 1950.
32 Ibid., Prolegomenes, p. I—XCIX.
33 G. Duby. La structure d'une grande seigneurie flamande а la fin du XIIIe siиcle.— «Bibliotheque de l'Ecoles des Chartes», 1956.
34 В, 773, 778.
35 В, 449, 968, 1014—1016, 1134.
36 В, 541, 968.
37 В, 449.
38 В, 467, 789, 1443, 1547.
39 В, 286, 449, 693, 1443, 1459.
40 G. Fоurquin. Les campagnes..., p. 154—159.
41 И это — не считая оставшихся нереализованными избытков зерна на 205 ливров (ibid., р. 155).
42 Ibid., р. 150.
43 Ibid., р. 180, 184.
44 Ibidem.
45 Ibid., p. 185.
46 Ibid., p. 185—187.
47 К выводу о преобладании продуктовых повинностей над денежными в западноевропейской деревне XII—XIII вв. приходит и Ж. Дюби. Денежная рента, как отмечает Дюби, нарастала повсюду, кроме Северной Италии. Но она еще не стала в это время господст-вующей (G. Duby. L'economie rurale..., p. 439, 440, 445).
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Марджори Роулинг.
Европа в Средние века. Быт, религия, культура

под ред. Л. И. Гольмана.
История Ирландии

А. Л. Мортон.
История Англии

Н. Г. Пашкин.
Византия в европейской политике первой половины XV в. (1402-1438)

А. Л. Станиславский.
Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории
e-mail: historylib@yandex.ru