5. Изменение крестьянско-сеньориальных отношений в середине XII и в XIII в. по сравнению с периодом X—начала XII в. Освобождение крестьянства

Чтобы понять своеобразие стадии социального развития, достигнутой в северофранцузской и западнонемецкой деревне XII—XIII вв., необходимо сопоставить ее основные признаки с особенностями, характерными для предшествующего периода.

Сведения о крестьянско-сеньориальных отношениях в период, предшествующий XII в. можно найти в обширной литературе, посвященной правовому положению крестьянства. Нельзя, однако, воспроизвести материал, содержащийся в этой историографии, не выяснив хотя бы основных этапов ее собственного развития. Определяется это не только простой необходимостью критического подхода к работам буржуазных историков, труды которых абсолютно преобладают по данной теме. Дело еще и в том, что в советской медиевистике за последние 25 лет не предпринималось попыток проанализировать глубокую эволюцию взглядов на социальный строй французского и западногерманского крестьянства в IX— XIV вв., происшедшую в западной науке в послевоенный период¹. Из-за этого в нашей литературе трактуются порой как общепринятые такие конкретные воззрения, которые уже отвергнуты очень многими специалистами. Чтобы определить, какой из имеющегося в историографии материала следует использовать при характеристике развития крестьянско-сеньориальных отношений, нам придется вначале выяснить, насколько доказательно происшедшее изменение воззрений в самой этой историографии. Отсюда и возникает необходимость дать краткий обзор ее развития за последние 30—40 лет.

Отправным пунктом дискуссии, развернувшейся в западноевропейской (преимущественно французской) медиевистике по вопросу о социальной эволюции средневекового крестьянства в междуречье Сены и Рейна, явилась концепция Марка Блока, разработанная им в двадцатые-тридцатые годы. Основное внимание Блок уделил истории серважа как наиболее существенной, с его точки зрения, формы эксплуатации крестьянства в IX—XIV вв. Однако, несмотря на то, что на первом плане у Блока оказалось исследование юридических категорий в крестьянстве, фактически в его работах (как и в трудах его оппонентов) содержится материал по широкому кругу проблем, связанных с историей крестьянско-сеньориальных отношений. Главное звено в концепции М. Блока представляет тезис о необходимости отказаться от отождествления одноименных правовых категорий, обнаруживаемых внутри крестьянства в разные хронологические периоды. Порывая с некоторыми традициями юридического подхода, М. Блок выдвинул и обосновал гипотезу о глубоких различиях не только в правовом статусе, но и в генезисе сервов, выступающих в источниках трех хронологических периодов IX—X, XI—начала XIII и второй половины XIII — XIV вв. В первый из этих периодов («время Каролингов») еще нельзя, по мнению Блока, говорить о сервильной зависимости того типа, которая известна в последующие столетия. Сервы в каролингское время были вообще малочисленны². Они представляли собою редко где уцелевшую категорию, восходящую по происхождению к меровингским и позднеримским рабам³. Большинство каролингских сервов было испомещено на землю и превратилось в держателей, и лишь небольшая часть оставалась дворовыми слугами⁴. По мнению Блока, положение этих сервов, хотя и отличалось от положения рабов, имело еще с ним немало общих черт⁵. Быть непосредственными предками всех сервов XI — XIII вв. каролингские сервы ne могли уже потому, что их число было несоизмеримо меньше числа сервов XI — XIII вв., когда среди них оказалось, по мнению Блока, абсолютное большинство деревенского населения⁶. Кроме того, чтобы рабство (или его преобразованная форма, воплощавшаяся в каролингском серваже) смогло, как это думали историки середины и конца XIX в., в результате постепенной, медленной эволюции превратиться в средневековый серваж, было бы необходимо существование переходного статуса «полусвободы». Но таковой, по мнению Блока, в принципе чужд правосознанию средневековья⁷. В разные периоды средневековые люди вкладывали в понятия свободы и несвободы разный смысл, соответственно в различные столетия могли существовать неодинаковые формы несвободы (и свободы), но «полусвобода» — понятие, привнесенное в историю средневековья позднейшими исследователями⁸. И потому французский серваж XI—XIII вв. не мог быть простой метаморфозой каролингского серважа и представлял собой качественно новое социальное явление.

В XI — начале XIII в. серваж, по мнению Блока, охватывал не только потомков каролингских сервов, но и колонов, литов, вольноотпущенников, мелких свободных аллодистов, превратившись в состояние, присущее основной массе деревенского населения⁹. Сущность этой формы зависимости качественно отличалась от каролингского серважа. Несвобода сервов XI — начала XIII в., как правило, исключала произвол сеньора в определении их обязанностей, большей частью теперь твердо фиксированных. Поземельные повинности сервов отличались лишь несколько большим объемом. Серв перестал рассматриваться как вещь, как неограниченная собственность господина. Его гражданские и владельческие права были во многом сходными с правами несервов. Смысл несвободы заключался для серва лишь в том, что он от рождения оказывался в наследственной личной зависимости от определенного сеньора, тогда как несерв мог при желании сменить себе господина.

Решающим, с точки зрения Блока, моментом, способствовавшим слиянию пестрой по социальному происхождению крестьянской массы в общую категорию сервов, были в X—XI вв. личнопатронажные отношения с сеньором, в которые все эти люди оказались вынужденными вступить. Для бывших рабов или литов эти патронажные отношения обусловливались уже актами их «освобождения» в конце каролингского периода¹⁰. Для свободных— главную роль в возникновении патроната над ними сыграли акты коммендации или — при их отсутствии— добровольное признание себя находящимися под покровительством того или иного магната (без поддержки которого было невозможно обойтись в обстановке хаоса и беспорядка X—XI вв.)¹¹. Отражением личнонаследственной связи сервов с их господином стали в эти столетия шеваж, формарьяж и менморт. Выполнение трех повинностей превратилось во внешний критерий принадлежности человека к категории сервов¹².

На рубеже XII—XIII вв. начинает, по мнению Блока, формироваться новая форма (или новая стадия) серважа. Она охарактеризована Блоком, в общем, менее подробно. Суммируя его отдельные замечания, можно представить себе концепцию Блока в этой ее части в следующем виде. Чем меньше становилось личнозависимых сервов, тем больше серваж утрачивал свой прежний характер. Все чаще человек считался сервом не в силу своего происхождения, но лишь потому, что он владел землею, за пользование которой полагалось уплачивать особые «нефиксированные» повинности. Главной из них была произвольная талья. Особая тяжесть подобных земельных держаний способствовала тому, чтобы их стали рассматривать как недостойные свободного человека. Эти держания именовались сервильными, а их владельцы — считались сервами, с которых можно было взимать традиционные личные повинности (включая менморт и формарьяж)¹³. На статусе сервов этого периода сказалось общее направление социальной эволюции, имевшей своей тенденцией все большую иерархизацию общества. Принадлежность к сервам стала все более отождествляться с принадлежностью к наиболее приниженному социальному слою, лишенному гражданских прав¹⁴. Это касалось и права ухода с земли. Серв тем чаще считался лишенным такого права, чем чаще само возникновение серважа рассматривалось как следствие владения определенного рода землей¹⁵. Но по этой же причине серв не превратился в наследственного крепостного. Ограничения его прав действовали лишь до тех пор, пока он сидел на сервильном держании. Уходя с него, он тем самым освобождался от всех сервильных обязанностей, хотя и ценой утраты земли¹⁶.

Концепция серважа определила и суждения Блока об иных формах крестьянской зависимости. По его мнению, в XI—XII вв. несервильные виды зависимости, хотя и существовали, были сравнительно мало распространены. Лишь в XIII в., по мере освобождения крестьян (которое, с точки зрения Блока, распространялось только на сервов), все более увеличивалось число свободных вилланов. Все их повинности носили строго поземельный характер и не затрагивали их личность¹⁷.

Мы подробно остановились на изложении взглядов М. Блока прежде всего потому, что они по ряду вопросов дают картину социального развития деревни, полностью подтвержденную источниками, и облегчают понимание смысла этого развития. Особенно это касается основного тезиса Блока о качественном своеобразии форм крестьянской зависимости в IX—X, XI —начале XIII и в середине XIII—XIV вв. Столь же плодотворен предложенный Блоком, новый для буржуазной науки подход к изучению эволюции правовых категорий в крестьянстве, при котором центр тяжести переносится с изучения юридических предшественников той или иной категории на условия ее формирования. Именно это и позволило французскому ученому выйти за рамки традиционной проблематики и сделать принципиально новый шаг. Появилась возможность рассматривать серваж не как изолированное явление и не как преемника известных в прошлом юридических форм, но прежде всего как составную часть социальной системы того или иного периода, воспроизводящую ее основные характерные черты. Тем не менее подход Блока к истории серважа нельзя считать вполне свободным от юридизма. Вскрыв неоднородность конкретного содержания серважа на разных исторических этапах, Блок, однако, не выявил внутреннее единство всех его видов как формы классовой эксплуатации крестьянства со стороны феодалов.

Воззрения Блока оказали очень существенное влияние на мировую медиевистику. По-разному относясь к выводам Блока, исследователи различных стран не могли, тем не менее, пройти мимо них. Вся последующая буржуазная историография, трактуя проблемы социального строя западноевропейского крестьянства, фактически отправляется от критического анализа положений Блока. Что касается советской медиевистики, то в ней, как отмечалось, в течение длительного времени не предпринималось ни историографических, ни конкретно-исторических исследований, в которых бы специально рассматривались поднятые М. Блоком темы. В общих работах, появившихся у нас в послевоенный период («Всемирная история», учебник «История средних веков» для университетов), история правовых категорий крестьянства характеризовалась лишь суммарно; вопрос о стадиях в развитии серважа в них не затрагивался. Сам серваж рассматривался как основная и неизменная форма крестьянской зависимости с X и до XIII в.¹⁸ Это же характерно и для некоторых специальных работ по истории Франции¹⁹, обходящих к тому же молчанием существование разных точек зрения на историю серважа²⁰.

Основная критика построений Блока была направлена против его заключения, что сервильная зависимость XI—XII вв. была единственной формой несвободы крестьянства, охватывавшей в эти столетия его подавляющую часть. Для пересмотра этого положения Блока очень существенную роль сыграла работа одного из его давних научных противников — бельгийского ученого Л. Верье. Выступая с позиций узкоюридического подхода к изучению социальной эволюции крестьянства, Верье пытался доказать, что в течение X—XIII вв. не происходило какого бы то ни было слияния отдельных юридических категорий. Каждая из них обладала биологической преемственностью и в неизменном виде переходила из поколения в поколение. В полной мере это касалось, по мнению Верье, и сервов, к числу которых всегда относили лишь прямых потомков каролингских серпов, так что сервы составляли в XI — XII вв. не более 1/10 населения²¹. Большинство аргументов, выдвинутых Верье в пользу этих тезисов, не встретило поддержки, как не получила одобрения и его общая трактовка серважа²². Исключение составили предложенное Верье новое толкование освободительных хартий середины XIII в. и связанные с этим новые выводы о критериях серважа.

Свидетельства этих хартий XIII в. играют немалую роль в аргументации Блока, который в своих работах широко использовал их для ретроспективной характеристики серважа XI—XII вв. По мнению Блока, в этих хартиях, отменявших шеваж, формарьяж и менморт, речь могла идти только о сервах (Блок ведь исходил из того, что никто, кроме сервов, такие повинности не нес); поскольку же сами эти хартии относились, с точки зрения Блока, к населению деревни в целом (Блок опирался в этом предположении на особую трактовку терминологии грамот) — все (или почти все) жители деревни были в XIII в. сервами²³. Такое господство серважа в деревне XIII в. не могло бы, с точки зрения Блока, иметь место, если бы предками сервов XIII в. были лишь малочисленные сервы периода Каролингов; сервы XIII в. неминуемо должны были поэтому быть потомками людей разных юридических категорий.

Верье удалось доказать ошибочность предложенного Блоком понимания этих грамот. Как установил бельгийский историк, три повинности, которые Блок считал специфически сервильными, в действительности выполнялись не только сервами, но и крестьянами других юридических групп, а следовательно, и освобождать от этих повинностей нужно было не только сервов; термины, использованные в подобных хартиях для обозначения освобождаемого населения (homines, homines de potestate), далеко не однозначны: под ними могли фигурировать крестьяне различных правовых категорий; обозначение самих грамот (manumissio generalis) также не обязательно указывает на то, что они относились ко всему населению деревни. Из всего этого Верье заключал, что использованные Блоком хартии не дают оснований ни для вывода о всеобщности сервильного состояния в XI—XII вв., ни для ретроспективных суждений о его генезисе²⁴.

Основательность этих критических замечаний Верье по адресу теории Блока была признана многими специалистами. Работа Верье дала, таким образом, толчок новому этапу в изучении истории правовых категорий внутри крестьянства X—XIII вв. Несколько крупных французских медиевистов Р. Бутрюш, Ш. Э. Перрен, П. Урлиак, Ж. Дюби, Г. Фуркэн и другие — предприняли широкий пересмотр сложившихся представлений о социальной эволюции IX—XIV вв. Хотя выводы этих ученых не вполне совпадают, их объединяет ряд общих суждений, на которых мы и остановимся. По общему мнению названных ученых, ни в XI—XII, ни в XIII в. нельзя говорить о слиянии основной массы зависимого крестьянства в единую правовую категорию²⁵. Представление Блока о существовании непроходимой пропасти между «свободными» и «несвободными» крестьянами (как бы ни было своеобразно содержание понятие «свободы») опровергается источниками. В них признается существование крестьян, обладавших «полусвободой», «очень маленькой свободой» и т. п.²⁶. На крестьянах всех подобных категорий лежали в качестве личнонаследственных обязанностей шеваж, формарьяж и менморт; в качестве же поземельных платежей эти три повинности до середины XIII в. несли и «свободные» вилланы, госпиты и т. п., что лишает возможности видеть в этих платежах критерий сервильного статуса²⁷. Серваж как таковой не был всеобщим состоянием французского и западнонемецкого крестьянства XI—XII вв. Доля сервов в разных районах была неодинаковой, но Блок ее явно преувеличивал. Правда, и ту ее оценку, которую предложил Верье (1/10), нельзя, по мнению некоторых современных исследователей, считать достоверной, так как она явно занижена; вероятно, доля сервов была вдвое выше, чем думал Верье (т. е. около 20%)²⁸. Самое же главное, в этих сервах нельзя видеть единственную категорию несвободного крестьянства. Серваж был лишь одной из форм личной зависимости, отличавшейся наибольшей социальной приниженностью крестьянина. Наряду с серважем в X— XII вв. существовали, не сливаясь с ним, и иные формы несвободы или полусвободы²⁹. Все они (включая серваж) по своему генезису были теснее, чем это думал Блок, связаны с каролингским обществом, хотя, очевидно, и не представляли собою простое воспроизведение тогдашних форм (как это полагал Верье)³⁰. В то же время поземельные отношения всех этих категорий крестьян с сеньорами были сходными и имели много общего с отношениями «свободных» вилланов с сеньорами. Таким образом, тезис Блока о сходстве образа жизни крестьян всех правовых категорий не подвергается пересмотру. Но благодаря изменению взглядов на численное соотношение этих категорий его научное значение резко возрастает.

Мы изложили ту критику, которой подверглись в послевоенной зарубежной медиевистике воззрения Блока, касающиеся так называемой первой стадии серважа. Если обобщить содержание этой критики, то можно было бы сказать, что она прежде всего заставляет более осторожно говорить о разрыве между серважем каролингского периода и серважем XI—XII вв. Крайняя точка зрения Верье, который полностью сливает эти явления, не нашла, как указывалось, поддержки. Но и отсутствие преемственности между ними, отстаивавшееся Блоком, представляется в свете накопленного материала явным преувеличением³¹. Впрочем, нетрудно заметить, что конкретная история серважа до и после рубежа X—XI вв. пока еще разработана в самых общих контурах. И потому степень преемственности этих двух ступеней в развитии серважа может быть ныне определена лишь сугубо приблизительно.

Еще существеннее, пожалуй, тот вывод, что серваж XI — XII вв. перестает теперь изображаться в историографии как единственная форма зависимости, противостоящая «свободному состоянию» крестьянства. Соответственно и сервы не рассматриваются более как совершенно особая категория крепостных, качественно отличавшаяся по своим отношениям с сеньорами от всех остальных крестьян. Таким образом, в настоящее время прочно утвердилось мнение о множественности форм личной зависимости в X — XII вв., сходных по своей сущности и по ряду своих проявлений.

Что касается серважа в XIII—XIV вв. (т. е. второй стадии серважа, в периодизации Блока), то пересмотр этой части теории Блока шел в послевоенной буржуазной историографии, в общем, в ином направлении, чем пересмотр его взглядов на эпоху IX—XII вв. Если по отношению к периоду IX—XII вв. современные исследователи склонны считать, что Блок несколько преувеличил изменения, происшедшие в правовом строе крестьянства, то для периода с конца XII до начала XIV в. взгляды Блока рассматриваются фактически как недостаточно полно отразившие глубину происшедших перемен. Особенное внимание в новейших исследованиях обращено на связь в этот более поздний период развития правовых категорий в крестьянстве с социально-экономическими изменениями. Существенное значение придается, в частности, процессу внутренней колонизации, начавшейся, как известно, еще в середине XI в., по особенно заметно сказавшейся на социальном развитии двух последующих столетий. Блок верно подметил в свое время роль внутренней колонизации для освобождения сервов и увеличения числа госпитов и подобных им групп. Однако, как это видно из работ Ж. Дюби, Блок недостаточно учел последствия колонизации для складывания в некоторых случаях новых форм серважа.

Как показывает Дюби, чем меньше становилось свободных земель, тем чаще создание хозяйства на новом месте упиралось в необходимость экономической и политической поддержки со стороны ближайшего сеньора. Без его разрешения было невозможно осесть на новом месте, ибо передвижение населения теперь строже контролировалось; поскольку же нераспаханными оставались главным образом тяжелые для обработки земли, нужна была и экономическая помощь ³². Подобная помощь не оказывалась в XIII в. безвозмездно. Она нередко обусловливалась согласием крестьянина признать себя лично зависимым человеком сеньора, обязанным наследственно уплачивать за держание талыо и другие специфические платежи, нести барщину и даже отказываться от права ухода с земли³³. Иными словами, колонизация могла приводить иногда к созданию на новой основе наиболее суровых форм крестьянской зависимости.

Аналогичные последствия имело, по мнению Дюби, возрастание ценности плуговой запряжки. Чем больше становилась доля тяжелых земель, чем заметнее усложнялась плуговая оснастка, тем быстрее увеличивалась роль плуговой запряжки в хозяйстве крестьянина. В XIII столетии плуговая запряжка превратилась чуть ли не в главное условие крестьянского благосостояния. Рост ее значения отражал увеличение ценности движимого богатства в деревне и углубление разрыва между крестьянами, имевшими скот, и так называемыми безлошадниками. Для последних самостоятельное ведение хозяйства становилось теперь невозможным. Им приходилось любой ценой добиваться приобретения упряжки. Именно с этой целью крестьяне начали широко прибегать к займам, к продаже конституированных рент. Эта же цель толкала в конце XIII в. многих из них на то, чтобы ценой признания себя несвободным сервом (обязанным тальей и другими подобными платежами) приобрести дополнительные держания (сервильного статуса) и получить возможность обрабатывать больший надел земли³⁴. И именно боязнь потерять свое движимое имущество (т. е. прежде всего плуговую запряжку) заставляла таких крестьян оставаться жить на сервильных землях и терпеть новый серваж. Но все это значит, что в XIII и особенно в начале XIV в. серваж становится формой зависимости наиболее бедных слоев крестьянства³⁵. Доля же таких крестьян в это время заметно увеличивалась, чему, кстати, способствовала и система обложения, мало учитывавшая реальную доходность того или иного крестьянского хозяйства³⁶. Новый серваж XIII в. отличался, таким образом, от серважа предшествующих столетий не только своим поземельным характером (как это думал Блок), но и самым принципом своего формирования.

Как видно из работы Дюби, не столько принадлежность к наследственной юридической категории определяла теперь причисление человека к числу сервов, сколько его конкретное имущественное положение. (Ведь разбогатевший серв, как правило, мог уйти с сервильной земли и приобрести свободное держание, избавившись от всех следов своей социальной приниженности³⁷.) И именно тот факт, что этот новый серваж во второй половине XIII в. стал заметно расширяться, в немалой мере объясняет усиление в этот период борьбы крестьян за уничтожение сервильных повинностей³⁸ и освобождение³⁹.

***

Чтобы объективно оценить результаты исследования социальной истории крестьянства в послевоенной буржуазной медиевистике, необходимо представлять общую систему взглядов на средневековое общество, свойственную тем историкам, концепции которых были рассмотрены выше. Эта система взглядов во многом определила истолкование, которое получили у западноевропейских исследователей добытые ими новые исторические факты; ясно, что от нее же немало зависит и то, насколько результаты работ западных медиевистов приемлемы для нас.

Как известно, в современной буржуазной историографии наибольшим распространением пользуется взгляд на феодализм как на определенный строй взаимоотношений внутри правящего класса⁴⁰. Специфика этого строя, как и условия его возникновения, получает у разных буржуазных историков далеко не одинаковую характеристику. Но большинство их сходится на том, что феодализм как понятие вообще не включает в себя сферу крестьянско-сеньориальных отношений. Исключение, по мнению М. А. Барга, составляет основоположник современной французской школы аграрных исследований — Марк Блок. По словам М. А. Барга, феодализм представляет у М. Блока «строй общества, взятого в целом, сверху донизу, от короля до серва»⁴¹, а сеньория — важный элемент феодализма. В эту оценку концепции Блока, по нашему мнению, следовало бы внести уточнение, отметив, что представление о связи крестьянско-сеньориальных отношений с феодальной системой лишь объективно вытекает из концепции М. Блока, но не содержится в ней непосредственно. Действительно, Блок трактовал сеньорию и феодализм как самостоятельные явления и даже разграничивал их во времени и пространстве⁴². Называя иногда крестьянскую зависимость «феодальной», он имел в виду лишь то, что она существовала в период, когда господствовала феодальная организация правящего класса⁴³ И само «феодальное общество», с точки зрения Блока, есть общество, в котором существовали феодальные личные связи внутри правящей элиты⁴⁴, а не целостная и взаимосвязанная социальная система, охватывавшая все этажи общественного здания.

Что касается преемников Блока, то разграничение понятий «феодализм» и «крестьянско-сеньориальпые отношения» получает у них еще более заметное выражение. М. А. Барг ясно показал это на примере Р. Бутрюша⁴⁵. На близких позициях стоят Ш. Э. Перрен, Г. Фуркэн, а также Ж. Дюби. Так же как М. Блок, Ш. Э. Перрен подчеркивает, что система крестьянских держаний и эксплуатация крестьянства крупными землевладельцами не могут рассматриваться как собственно средневековые явления. Они представляют собою наследие галло-римской эпохи, преемственно сохраняющееся в течение тысячелетий⁴⁶. Не будучи в концепции Перрена непосредственно связаны с генезисом феодального общества, эти явления трактуются в ней как самостоятельные по отношению к феодализму. Соответственно, вся эволюция крестьянской зависимости оказывается изолированным по своему смыслу процессом, а не неотъемлемой частью эволюции феодального строя.

Это разрыв понятий феодализма и крестьянско-сеньориальных отношений не мешает, однако, Перрену — так же как и Бутрюшу— признавать взаимосвязь явлений, соответствующих этим понятиям, в конкретной действительности. Вслед за Блоком оба эти историка рассматривают зависимость крестьян от феодалов не как извечную несвободу земледельческого населения, но как результат постепенного подчинения свободного крестьянства крупными землевладельцами позднеримского или каролингского происхождения⁴⁷. Для Перрена, Бутрюша и их последователей мощь феодалов неразрывно связана с их земельными богатствами, с их властью над крестьянами. Конкретно-историческое переплетение «феодальных» и внутрисеньориальных явлений рассматривается этими учеными как само собой разумеющийся факт⁴⁸. Вот почему концепции французских медиевистов делают возможным комплексное изучение явлений аграрной истории средневековья. Эти историки, хотя и обходят вопрос о целостном характере социальной системы средневековья, не игнорируют в своей исследовательской практике многих важных элементов этого единства, как не отрицают они и его постепенное изменение. Именно эти особенности обусловливают плодотворность ряда их выводов.

Несколько особых методологических принципов придерживается Ж. Дюби. История сеньориально-крестьянских отношений всегда привлекала его внимание. Он исследовал и становление крупного землевладения, и эволюцию внутрикрестьянских прослоек, и изменение методов сеньориальной эксплуатации, и состав сеньориальных доходов и т. д.⁴⁹ Именно Дюби принадлежит одна из последних по времени появления в буржуазной историографии попытка построения синтетической истории западноевропейского крестьянства в средние века ⁵⁰. В этой работе, как и во многих других, он внимательно относится к ряду экономических процессов, протекавших в деревне (развитие сельскохозяйственной техники и приемов землепользования, эволюция формы ренты, имущественное расслоение, использование аренды и найма и мн. др.). Существенное значение полученных Дюби конкретных данных по этим вопросам бесспорно. На фоне широкого интереса, проявляемого Дюби к экономической истории, представляется в известном смысле неожиданным, что в своей общей концепции истории средневековья Дюби придает экономическому фактору меньшую роль, чем большинство его коллег. Это связано со спецификой общеисторических взглядов Дюби, которые, если изложить их в предельно краткой форме, сводятся к следующему. Ход социального развития в целом определяется эволюцией политических учреждений; изменение политической организации порождает глубокие перемены в системе ценностей и идейных представлениях людей. Каждому этапу в развитии этих моментов соответствуют свои понятия свободы и социального верховенства; воплощение этих понятий в жизнь создает ту или иную социальную структуру; конкретные особенности в жизни людей внутри каждой из таких социальных структур во многом отражаются в своеобразии их экономического положения и их экономических взаимоотношений, которые представляют интерес именно в этом смысле⁵¹. Внимание Дюби к экономической проблематике (и к сеньориальному хозяйству) объясняется, таким образом, причинами, не имеющими ничего общего с тем, что обусловливает изучение этих вопросов в марксистской историографии.

Общеисторические представления Дюби отразились,, естественно, и на его трактовке понятия «феодализм». Под ним Дюби понимает определенную политическую и идеологическую систему с соответствующей ей формой строения общества. В отличие от Бутрюша, Перрена и других, Дюби отрицает решающую роль земельных богатств в обеспечении социального господства феодалов. С его точки зрения, это господство определялось главным образом их политическими функциями, прямо или косвенно переданными им государственными органами⁵². Поземельные крестьянско-сеньориальные отношения имеют, следовательно, с точки зрения Дюби, еще меньшее значение для понимания сущности феодализма, чем у ряда современных ему французских медиевистов.

Взглядам Дюби и других историков школы Блока во многом противоположны воззрения другого видного участника послевоенной дискуссии о серваже — бельгийского историка Лео Верье. По его мнению, важнейшей основой феодального господства была земельная собственность⁵³. Из нее вытекала власть сеньора над людьми, населявшими его владения⁵⁴. Передача сеньорам прав управления сверху, со стороны публичной власти (чему придает решающее значение Дюби), не играла роли⁵⁵. Совокупность земельных сеньорий, на которых базировалась военно-вассальная служба, — это и есть, с точки зрения Верье, воплощение феодальной системы⁵⁶. Как видим, концепция бельгийского историка включает редко встречающееся в среде буржуазных медиевистов представление о неразрывной взаимосвязи крестьянско-сеньориальных и внутридворянских отношений. Понятие феодализма у Верье действительно охватывает, следовательно, строй общества сверху донизу.

Однако, как ясно из уже приводившегося материала, использование логически и исторически оправданного понятия «феодализм» отнюдь не спасло Верье от построения произвольных, не подтверждающихся фактами концепций о неизменности социальной структуры средневековой деревни вплоть до XIV в. и о полной преемственности и замкнутости юридических категорий в крестьянстве в течение всего этого периода. Аналогичным образом использование этого понятия не помешало Верье весьма произвольно истолковать сущность сеньории как социальной ячейки, обеспечивавшей взаимные интересы сеньора и его крестьян и организовывавшей их мирное содружество⁵⁷. Как мы это уже отмечали в другом месте, Верье не избежал и допшианской трактовки причин эволюции сеньории⁵⁸. Однобокое юридическое истолкование ряда фактов и недостаточная аргументированность многих положений привели к тому, что конкретно-исторические выводы Верье в своем большинстве оказались значительно менее плодотворными, чем выводы его оппонентов, несмотря на явную узость фигурирующего у них понятия «феодализм». Пример Верье показывает, что эклектическое соединение отдельных верных теоретических положений с надуманными и ложными не создает фундамента для глубокого анализа.

Как мы видели, подход к изучению аграрных отношений, присущий французским участникам рассматривавшейся историографической дискуссии, также далеко не отличается последовательностью. Ярче всего теоретические установки французских историков сказались на их трактовке факторов общественного развития, которая носит порой откровенно идеалистическую окраску. Не менее ясно эти установки отразились в смазывании классово-антагонистического строя деревни, в невнимании к соотношению и взаимодействию этого строя с внутриклассовым делением. Не получает раскрытия у названных историков взаимосвязанный характер всей общественной системы. Однако все это совмещается у них с фактическим признанием взаимосвязи всех основных сфер социальной жизни в тогдашней деревне, с пониманием непрекращающегося движения и изменения ее социального строя, с преодолением некоторых атрибутов буржуазного юридизма. Это выгодно отличает французскую аграрную школу не только от Верье и других современных бельгийских медиевистов, но и от известной западногерманской исторической школы Т. Майера, и от некоторых других направлений в современной буржуазной медиевистике⁵⁹. Эти отличия немало способствовали успешному исследованию французскими медиевистами крестьянско-сеньориальных отношений в IX— XII вв., т. е. вопроса, непосредственно заставившего нас
обратиться к данной историографии.

***

Выше уже отмечалась плодотворность вывода, который был сделан в современной французской медиевистике о характерных чертах крестьянско-сеньориальных отношений в IX—XII вв. Серваж рассматривается в ней как одна из многих форм крестьянской зависимости, а не единственное ее воплощение. Соответственно и сами эти отношения не отождествляются ни с всеобщим крепостничеством, ни с извечной несвободой. Они предстают объективно как совокупность сходных форм феодальной эксплуатации. Иными словами, результаты современных исследований с объективной точки зрения подтверждают (на новом материале), что в X — XI вв., несмотря на многообразие социальных или юридических прослоек, отношения крестьянства с сеньорами обладали единой классово-антагонистической сущностью. Однако сами французские медиевисты не делают этого важного вывода.

Разумеется, отличительные особенности классового строя были в X—XI вв. еще более заметны, чем в XIII— XIV вв. Они выражались, в частности, в том, что некоторые виды социального деления, складывавшиеся внутри формировавшихся классов и особенно на границах между ними, играли значительно большую роль, чем в последующие столетия. Это в первую очередь касается наследственных социальных градаций. Как отмечалось, новые исследования показали длительное сохранение в крестьянстве правовых категорий каролингского периода. Ни одна из них, конечно, не характеризовалась полной «биологической преемственностью»; не тождественным было и их значение в отдельные периоды. Но самый факт их длительного существования — вопреки представлению о полном их растворении— весьма интересен. Он свидетельствует о том, что личное происхождение крестьянина имело в X—XI вв. еще большее значение для определения специфики его взаимоотношений с сеньором, чем казалось нам раньше.

В рассматривавшейся буржуазной историографии уделено сравнительно мало внимания изменениям в имущественном положении крестьянства в X—XI вв. Редко и несистематично характеризуется их влияние на крестьянско-сеньориальные отношения. Основное место занимает анализ наследственно-правовых категорий, наиболее ясно отраженных в источниках. Это, естественно, мешает западным историкам сопоставлять важность наследственно-правового и имущественного статуса человека при определении его места в послекаролингском обществе. Возможно, однако, что особая заметность влияния, оказывавшегося в X—XI вв. именно происхождением человека, не случайна. Не была ли она выражением реального соотношения наследственно-правового и имущественного статуса человека в самой жизни?

Известно, что разделение общества в целом и крестьянства в частности на отдельные юридические категории стало приобретать в северофранцузской и западнонемецкой деревне особенно резкую форму не раньше XII—XIII вв., когда началось замыкание основных сословий. Казалось бы, только в это время и могло в наиболее четкой форме проявиться расхождение между наследственно-правовым статусом человека и гораздо быстрее изменяющимся его имущественным положением. Известно, однако, что апогей замыкания отдельных юридических категорий относится к XIV в., т. е. к периоду, когда усиливается угроза сохранению правовых привилегий правящего класса⁶⁰. Одной из причин усиления этой угрозы как раз и было возросшее влияние имущественного статуса человека. Ослабляя значение сословно-наследственных градаций, усилившееся имущественное расслоение заставляло членов привилегированных юридических категорий с особым рвением добиваться незыблемости их правового статуса. Особая четкость правовых градаций в конце XII и в XIII — начале XIV в. была, следовательно, как бы отражением относительного уменьшения их социальной роли. Положение в X—XI вв. может быть ретроспективно объяснено по контрасту с картиной в XII — XIV вв. Столь четкого, как позднее, отграничения отдельных юридических категорий в X — XI вв., как известно, не было. Объяснялось это, конечно, не одной, но многими причинами. Среди них: и незавершенность социального расслоения свободных, и разобщенность отдельных политических образований, и известный упадок в развитии юриспруденции. Думается, однако, что сравнительная неоформленность юридических категорий в эту пору не может быть объяснена без учета еще одного момента. Факторы, которые могли бы тогда конкурировать при определении социального положения индивида с его наследственно-правовой принадлежностью, были, видимо, сравнительно слабыми. Из-за этого у современников было меньше колебаний в том, насколько полно определяет лицо человека его наследственно-правовой статус. А отсюда не возникало и необходимости подчеркивать важность и неизменность этого статуса. Если согласиться с этим предположением, станут понятнее и относительная неоформленность юридических категорий, и ограниченность данных об изменениях в имущественном положении крестьян в X — XI вв. Возможно, что непосредственное влияние этих изменений сказывалось тогда сравнительно реже, чем в последующий период.

Насколько в XIII в. возросло значение имущественных градаций в крестьянстве, хорошо показали Ж. Дюби и другие исследователи серважа так называемой второй стадии. Выше уже отмечалось, что эти историки констатировали тесную связь «нового серважа» с отслоением беднейшего крестьянства. Эта связь не получила, на наш взгляд, достаточного осмысления в современной историографии. Интересным представляется не самый факт влияния имущественного положения крестьян на содержание их отношений с феодалом (такое влияние существовало всегда). Специфичным для XIII в. и особенно его конца следует, как нам кажется, считать то, что сравнительно чаще устанавливается непосредственная зависимость между уровнем материального благосостояния крестьянина и его принадлежностью к той или иной правовой категории. Такая зависимость существовала в X—XII вв., видимо, реже. В конце XIII—начале XIV в. наследственно-правовые градации также сохраняли, как мы видели, очень большое влияние. Но в том-то и состоит особенность данного периода, что эти градации чаще оказываются непосредственно связанными с различиями имущественного статуса. Вот почему распространение «нового серважа» конца XIII—начала XIV в. главным образом на беднейших крестьян следует считать весьма симптоматичным. Оно свидетельствует о заметном увеличении роли имущественного статуса крестьянства, который может теперь оказаться решающим критерием в определении содержания крестьянско-сеньориальных отношений.

Было бы ошибочно говорить на этом основании о полной победе имущественных градаций над наследственно-правовыми. Выше уже отмечалось, что в XIV в. в некоторых сферах правовой практики имело место попятное движение, восстанавливавшее роль наследственных категорий. В какой мере коснулось оно «нового серважа», станет ясно только после специальных исследований. Можно лишь предполагать, что прогрессирующая земельная теснота должна была все более затруднять освобождение «новых сервов», вследствие чего среди них могли оказаться не только бедняки, но и те, кому удалось увеличить свое благосостояние. Роль наследственно-правовых градаций в определении социального положения человека могла из-за этого вновь несколько возрасти. Во время Столетней войны стабильность земельных держаний резко уменьшилась, а вместе с нею, видимо, ослабела и ограниченность отдельных наследственно-юридических категорий. По окончании войны нивелировка правового положения крестьян усилилась; источники фиксируют уничтожение во многих местах серважа⁶¹, т. е. падение роли юридических категорий.

Возможность того, чтобы имущественный статус крестьянина стал решающим критерием его отношений с феодалом, характеризует, таким образом, лишь одну из тенденций в социальном развитии конца XIII в. Эта тенденция еще далеко не победила. Но тот факт, что с конца XIII в. она неуклонно пробивала себе дорогу, говорит о весьма важной социальной перестройке. Ее связь с прогрессом товарно-денежных отношений не вызывает сомнений.

Складывание и развитие «нового серважа» позволяет, как нам кажется, подметить растущее влияние на крестьянско-сеньориальные отношения еще одного фактора — централизации государства⁶². В самом деле. Малоимущий крестьянин мог добровольно согласиться на приобретение сервильного держания (т. е. держания на ухудшенных условиях) лишь при некоторых особых условиях. Среди них — невозможность приобрести поблизости землю, свободную от власти феодала, действенность этой власти, достаточная обширность сеньориальных владений, затруднявшая уход на еще не занятые земли. Уже эти условия предполагали известную степень политической централизации — хотя бы в местных рамках. Выше, однако, отмечалось, что «новый серваж» включал иногда запрет для крестьянина уходить с полученного держания. Реальность такого запрета зависела от существования государственной власти, способной вернуть беглеца, покинувшего пределы данной территории. Аналогичным образом только сильная центральная власть могла через свои судебные органы помогать местным властям во взимании нелегких сервильных повинностей⁶³. Усиление государственных органов и рост государственных поборов — и со стороны местных, и со стороны центральных властей — способствовали развитию «нового серважа» еще постольку, поскольку они увеличивали объем взиманий с крестьянства. Расширение же в деревне числа малоимущих людей было одним из исходных пунктов в возникновении «нового серважа».

Важная роль политической централизации в развитии того специфического варианта крестьянско-сеньориальных отношений, который был представлен «новым серважем», интересна с различных точек зрения. Прежде всего она отражает изменение самой сущности сервильной зависимости. Из специфической формы личнонаследственной связи с одним определенным сеньором эта зависимость начинает превращаться в особый социальный статус, закрепляемый поддержкой центральной власти и потому сохраняющийся за владельцем данного надела везде и всюду. Правда, данный статус не является вечнонаследственным. Человек может освободиться от него ценою отказа от земли. Но пока он ею владеет, сервильное состояние определяет его права и обязанности более полно, чем серваж XI—XII вв.

Качественно изменились и социальные корни серважа. Серваж XI—XII вв. был тесно связан с барщинной системой хозяйства. Он во многом обеопечивал выполнение барщины и в свою очередь сам как бы вырастал из нее⁶⁴. В конце XII в. барщины на изучаемой территории, как указывалось, сходят на нет. Возникновение «нового серважа» должно поэтому получить иное объяснение. Недостаточно констатировать, как это делает Ж. Дюби, включение в число «новых сервов» малоимущих крестьян. Необходимо, кроме того, подчеркнуть тесную связь «нового серважа» с процессом политической централизации. Только усиливавшееся феодальное государство могло сделать доступной господствующему классу в целом такую форму интенсификации сеньориального гнета, какой был объективно «новый серваж»⁶⁵.

Итак, крестьянско-сеньориальные отношения, оформлявшиеся «новым серважем», представляли в целом результат сложной социальной перестройки, непосредственно связанной с изменением внутреннего строя и крестьянства (в частности, с его имущественным расслоением) и феодалов (в частности, с процессом концентрации их политических прерогатив в руках центральной власти).

***

В числе проблем истории крестьянско-сеньориальных отношений, не нашедших достаточно глубокого освещения в современной французской медиевистике, следует назвать и проблему освобождения крестьян. Относительно некоторых ее аспектов французские буржуазные историки не пошли дальше тех выводов, которые сделал в свое время Анри Сэ. Хотя его трактовка освобождения содержала ряд вполне справедливых суждений, однако для нынешней стадии науки их нельзя считать достаточными⁶⁶. Наиболее существенно глубже понять причины освободительного движения и особенно его историческое значение.

Проделанный выше анализ источников дает возможность конкретно представить, насколько велики были в XIII в. различия между нормативно-правовым статусом таких юридических категорий, как сервы и hommes de poosté, и действительным положением крестьян этих групп. Аналогичной была картина и в других правовых категориях. Юридические градации оказывались, как мы видели, во многом нереальными, не совпадающими с подлинными социальными градациями внутри крестьянства. Собственно говоря, именно в глубоком несоответствии в XIII в. правового и фактического положения отдельных крестьянских категорий наиболее непосредственно выражалась объективная необходимость преобразования этих категорий, которое и было осуществлено в ходе «освобождения»⁶⁷. Чтобы раскрыть причины этой реформы, нужно прежде всего определить факторы, приведшие к тому, что крестьяне, входившие в ту или иную юридическую категорию, стали существенно различаться по своему действительному положению.

В числе подобных факторов должен быть прежде всего назван процесс имущественного расслоения. Именно в XIII в. он стал приобретать все больший социальный резонанс на изучаемой территории. Неоднородность материального благосостояния, например среди сервов, не могла теперь не подрывать общность их правового статуса. Она разрушалась и вследствие участия отдельных из них в министериальном аппарате, в результате поселения многих сервов на новых землях или в городах. Почти все эти отдельно взятые явления тесно связаны с общим ростом товарно-денежных отношений. Их развитие выступает как главная предпосылка усилившейся неоднородности в положении крестьян одной и той же юридической категории.

Подъем товарно-денежных отношений обусловливал необходимость освобождения крестьян еще и по другой причине: он выступал как предпосылка существенной перестройки сеньориальной эксплуатации. Этот аспект влияния товарно-денежных отношений сравнительно хорошо изучен в советской медиевистике. Известно, что вместе с расширением продуктовой и особенно денежной ренты хозяйственная необходимость в наиболее суровых формах ограничения свободы крестьянина резко уменьшалась. Одновременно возникала потребность расширить правовые возможности крестьян, чтобы облегчить развитие их хозяйства, прямое обложение которого играло все большую роль среди источников доходов феодала. С развитием товарно-денежных отношений было связано и стремление сеньоров к расширению доходов, также толкавшее к освободительной реформе. С ее помощью сеньоры предполагали удержать крестьян от бегства в город, привлечь их на новые держания, отличавшиеся нередко более высокой нормой обложения при отсутствии ряда прежних ограничений свободы. Освобождение давало, наконец, возможность и прямого обогащения землевладельцев, поскольку оно предполагало установление в их пользу значительных выкупных платежей⁶⁸.

Несмотря на наличие у сеньоров объективных и субъективных причин для освобождения крестьянства, оно осуществлялось лишь в ходе упорных классовых столкновений. Многочисленные мятежи вынуждали феодалов соглашаться на скорейшее предоставление крестьянам освободительных хартий, на дарование им более широких прав, на сокращение выкупных платежей. Острота классовых столкновений, возникавших в связи с этим в деревнях изучаемой территории, не осталась незамеченной в современной буржуазной медиевистике⁶⁹. Но только в работах историков-марксистов крестьянские выступления этого времени по заслугам рассматриваются как решающий фактор ускорения социального развития⁷⁰.

Переходя к оценке исторического значения освобождения, отметим прежде всего необходимость уточнить те категории крестьянства, на которые оно распространялось. В предвоенной медиевистике считалось общепринятым, что в XIII в. освобождению подверглись на изучаемой территории лишь сервы. Такой взгляд был неразрывно связан с представлением об абсолютном преобладании среди крестьянства в XIII в. именно сервов и с убеждением, что главными критериями серважа были тогда шеваж, менморт и формарьяж. Поскольку оба эти положения подверглись, как отмечалось, пересмотру, следует, естественно, изменить и трактовку освобождения. Очевидно, оно охватывало собою не только личнонаследственных сервов, но и многих других крестьян. Приобретение какой-либо общиной улучшенного правового статуса, зафиксированного в charte de franchise или rapport de droit, изменяло положение всех ее членов. Те из них, кто принадлежали к наследственным сервам, и те, кто не относились к ним, получали отныне новый юридический статус⁷¹.

Правовые градации, складывавшиеся среди крестьянства всех освобожденных общин, покоились на иных, чем у прежних сервов, основаниях. Эти градации противопоставляли жителей тех общин, которые пользовались, например, Бомонюким статутом, крестьянам селений, добившихся менее благоприятного правового статуса, или же полноправных держателей — новопришельцам, не пользовавшимся общинными привилегиями (см. гл. IIП, § 2). Как отмечалось, все права, определявшиеся общинными статутами, предоставлялись крестьянам на все время их проживания в данной общине. Наследование этих прав определялось наследованием держаний, но не каким-либо личнонаследственным статусом. Объем получаемых привилегий бывал различным. В качестве одной из них фигурировало освобождение всех жителей от менморта, шеважа, формарьяжа, произвольной тальи, либо изменение порядка выполнения этих повинностей (их твердая фиксация, перевод в денежную форму или частичная отмена)⁷². Все подобные изменения правового положения распространялись как на сервов, так и на несервов, поскольку сервы, (повторяем, составляли лишь часть освобождаемого населения.

Отсюда не следует, будто предоставление свободы наследственным сервам не имело специфики. Чтобы понять ее, следует более внимательно присмотреться к содержанию понятий свободы и несвободы в рассматриваемом обществе. Уже со времен Анри Сэ историкам ясна ограниченность свободы, которую получали французские сервы XIII в., превращаясь в вилланов. Но, сознавав неполноту освобождения крестьян, буржуазные медиевисты трактуют ее подчас в упрощенном, количественном смысле. Специфичность самого содержания понятия свободы в эту эпоху далеко не всегда учитывается. В результате— уничтожение одного типа внутрикрестьянских юридических категорий объективно выступает чуть ли не как приближение к буржуазной свободе. В действительности дело обстояло много сложнее. Выше отмечалось, что hommes de poosté XIII в. были свободнее сервов в сугубо условном смысле. Их «свобода» отнюдь не подразумевала отсутствия личных и поземельных обязанностей перед сеньорами. Большая широта процессуальных и гражданских прав была неразрывно связана у крестьян-несервов с отсутствием лишь наследственного сеньора. Об их независимости от земельных собственников не могло быть и речи. Именно поэтому М. Блок имел все основания говорить, что в XII—XIII вв. «свобода» виллана отличалась от несвободы серва главным образом правом «выбирать» себе сеньора⁷³. Представления людей XIII в. о сущности крестьянской свободы сводились, очевидно, именно к воззрению о возможности переменить господина (что означало одновременно получение и других прав); наоборот, несвобода ассоциировалась с наследственным подчинением одному и тому же сеньору, что предполагало ограничение ряда личных и гражданских прав⁷⁴. Отсюда уничтожение личнонаследственного серважа может рассматриваться как предоставление крестьянам свободы только при том условии, что в понятие свобода вкладывается его средневековое содержание.

Справедливость этого суждения обнаруживается и при рассмотрении роли освобождения в нивелировке правового положения крестьянства. В результате освобождения одна из внутрикрестьянских юридических категорий — личнонаследственные сервы — постепенно исчезала. На ее месте складывался «новый серваж». Параллельно ему продолжали сохраняться или возникали многие другие виды внутрикрестьянских юридических категорий. Особенно много сложилось их как раз в связи с освободительным движением, в результате приобретения многими крестьянскими общинами улучшенного правового статуса. С точки зрения средневековых понятий крестьяне всех этих категорий были свободны, так как их зависимость от сеньоров не носила личнонаследственного характера. (Наследственная преемственность крестьянско-сеньориальных отношений, весьма часто складывавшаяся в подобных случаях из-за наследования держаний и стабильности деревенского населения, не противоречила «свободному» состоянию этих людей, так как подобная преемственность социального статуса была характерна вообще для всех слоев в феодальном обществе.) Иными словами, освобождение сервов представляло, исходя из средневековых понятий, очень важный шаг в нивелировке правового положения крестьянства, в становлении его единого «свободного» состояния.

Если же отвлечься от специфически средневекового содержания понятия свобода, то сохранение неоднородности юридических категорий выступит с полной ясностью. Столь же ясно обнаружится невозможность увидеть во всем освободительном движении второй половины XIII и начала XIV в. серьезное приближение к свободе непосредственных производителей буржуазного общества. Ведь это движение сохраняло в качестве само собой разумеющегося подчинение крестьян собственнику земли, ограничение их личных и гражданских прав, а также обязанность поземельных платежей. Освобождение XIII в. означало замену устаревших правовых градаций новыми, более соответствовавшими реальным особенностям в положении крестьян. Но феодальную сущность крестьянско-сеньориальных отношений освобождение не затрагивало, да и не могло затронуть, поскольку оставались незыблемыми феодальная земельная собственность и вся сумма связанных с нею установлений.

Отказываясь от упрощенно-юридической трактовки освобождения крестьян, мы, однако, далеки от того, чтобы недооценивать его важность. Укреплялось правовое положение крестьян, и притом не только сервов, но всех жителей освобожденных общин. Ослабление произвола сеньоров особенно ясно оказывалось при судебных спорах. Отныне все крестьяне, включая и бывших сервов, могли при конфликтах с землевладельцем апеллировать к вышестоящему суду⁷⁵. Это укрепляло их личную независимость, облегчало развитие их хозяйства.

Возрастание правовой независимости крестьян отражало изменение в содержании и форме крестьянско-сеньориальных отношений. Патриархальные личные узы распадались. Расширение экономических методов эксплуатации побуждало и самого крестьянина еще чаще обращать внимание на доходность своего хозяйства, заставляло больше ценить время, внимательнее относиться к рентабельности сельскохозяйственных культур. Расширение правовых возможностей крестьянства сказывалось и на его отношении к земле. Поскольку санкция сеньоров при земельных сделках все более превращалась в формальность, крестьянин приобретал большую свободу в распоряжении держанием. Он становился по своему положению ближе к фактическому собственнику земельного держания⁷⁶. Все это расширяло социальную активность крестьянства. У него создавались более благоприятные возможности для сопротивления феодальному гнету, для противодействия попыткам сеньориальной реакции (и в том числе прикреплению к земле). Не удивительно, что именно на данной стадии своего исторического развития (хотя и вне изучаемого периода) крестьянство Северной Франции оказалось способным подняться на наиболее мощные антифеодальные выступления⁷⁷. Общие условия развития крестьянского хозяйства вследствие всего этого заметно улучшились⁷⁸.

Отдельно следует остановиться на взаимосвязи освобождения крестьянства с развитием его антисеньориальной борьбы. Выше отмечалось, что само освобождение было достигнуто в известной мере в результате такой борьбы. В свою очередь освобождение оказало на характер и направленность этой борьбы немалое влияние. Одно из важнейших последствий освобождения крестьян состояло, как мы видели, в нивелировке его правового положения и становлении единого «свободного» состояния. Ясно, что ослабление внутрикрестьянских юридических градаций могло еще более облегчать совместные выступления деревенского населения. Ближайшими целями таких совместных выступлений во второй половине XIII в. и в начале XIV в. оказываются противодействие наступлению сеньоров на общинные угодья и отпор попыткам увеличить обложение.

Крестьянско-сеньориальные столкновения из-за общинных земель учащаются уже с конца XII в., когда вотчинники приступают к товарному использованию лугов и лесов. Но особенно обостряются они в Северной Франции и рейнской Германии именно во второй половине XIII столетия⁷⁹. Обращает на себя внимание терминология, используемая при обозначении крестьян — участников таких столкновений. Сколь бы подробны ни были документы, крестьяне фигурируют в них как некая единая категория. Их именуют rustici, villanо или просто habitantes⁸⁰. Думается, что объясняется это не только фактическим единством действий крестьян разных юридических категорий, но и известным сближением их юридического положения в результате освобождения. Ведь, как отмечалось, правовой статус крестьян обычно строго фиксировался во всех случаях, которые касались их юридической ответственности. Именно о такой ответственности идет речь в большинстве сохранившихся документов о крестьянско-сеньориальных конфликтах из-за угодий. И если составители таких документов при обозначении крестьян прибегают лишь к обобщающим терминам, то это, видимо, объясняется и формальным сближением их юридического статуса. Такое сближение могло благоприятствовать усилению крестьянского сопротивления в борьбе за общинные угодья, игравшие, как известно, исключительно важную роль в хозяйстве крестьянина. Совпадение времени особого усиления борьбы за угодья со временем апогея в освободительном движении представляется поэтому далеко не случайным.

Столь же закономерно обострение борьбы против роста обложения. Связь освобождения крестьянства с появлением новых повинностей общеизвестна. Помимо выкупных платежей, в это время расширяются поборы, взимаемые верховными сюзеренами (графами, герцогами, королем), возникают многочисленные «конституированные ренты», растет обложение цензив вследствие установления новых чиншей при передаче земли в держания⁸¹. Особенно увеличивается талья. По мнению современных исследователей, произвольная талья, лежавшая на всех крестьянах до их освобождения, взималась сравнительно редко⁸². Фиксация тальи, являвшаяся одним из проявлений освобождения, сопровождалась ее значительным увеличением. Во владениях сеньоров Памель-Оденар фиксация тальи удвоила чинш⁸³; в Люксембургском графстве фиксированная талья нередко превышала все остальные платежи в два-три раза⁸⁴, а в некоторых владениях—в семь-восемь раз⁸⁵; пятикратное увеличение чинша при фиксации тальи отмечает для некоторых областей Ж. Дюби⁸⁶. Освобождение крестьян давало им, следовательно, немало поводов для совместных активных выступлений против сеньоров. Не случайно мятежи, связанные, в частности, с взиманием тальи, повторялись в середине XIII в. чуть ли не ежегодно⁸⁷. Участвовало в них все деревенское население, объединенное общими условиями освобождения и столь же общими новыми поборами. Было бы, однако, упрощением полагать, что степень эксплуатации крестьянства в это время в целом увеличилась. Следует помнить о падении реальной ценности некоторых традиционных повинностей или даже об их частичном отмирании, о распределении по мере дробления держаний многих поборов среди большего числа держателей, о предоставлении освобожденным крестьянам новых правовых возможностей, бесспорно, облегчавших их жизнь. Несмотря на существование в XIII в. обширной прослойки малоземельных, бедствующих крестьян, нет никаких оснований пересматривать известное замечание Энгельса о XIII столетии, как о периоде относительного улучшения в положении крестьян в немецких землях⁸⁸(так же как и в более западных районах). Усиление антисеньориальной борьбы крестьян в этот период нельзя поэтому объяснить шаблонной ссылкой на рост степени их эксплуатации. Причины этого усиления лежат в комплексе социально-экономических и социально-политических условий, среди которых рост отдельных форм сеньориального гнета лишь одна из существенных, но отнюдь не единственная причина. Пожалуй, немалое значение имело и то, что (как это справедливо отмечали Н. Б. Мейман и С. Д. Сказкин) в период освобождения, по мере эволюции формы ренты крестьянин острее реагирует на феодальный гнет⁸⁹. Став более самостоятельным в ведении своего хозяйства, все более приближаясь к положению его фактического собственника, крестьянин не желал мириться с такими формами вотчинной эксплуатации, которые были обычными в сравнительно недавнем прошлом. Даже обязанность крестьянина доставлять оброк в усадьбу феодала все чаще рассматривалась теперь как обременительная, становилась объектом споров, а иногда отменялась⁹⁰. Укрепление крестьянской общины, вдохновляющий пример коммунального движения в городах, политическое ослабление (по мере усиления центральной власти) крупных феодалов — все эти и многие другие обстоятельства также лежали в основе возрастания антисеньориальной борьбы крестьян в конце XIII и начале XIV в. Важной особенностью этой борьбы, отчасти объясняющей, на наш взгляд, ее остроту, было широкое участие в ней всего деревенского населения. Его объединение облегчалось фактическим сближением реального статуса всех крестьян, которое нарастало в течение XII—XIII вв. Уничтожение в результате освобождения ряда внутрикрестьянских юридических градаций еще более облегчало совместный характер крестьянских действий⁹¹.

Итак, различия в крестьянско-сеньориальных отношениях в X—XI и в XII—XIII вв. не дают оснований для их коренного противопоставления. Нельзя согласиться с М. Блоком, утверждавшим, что общество XI в. было построено главным образом «по вертикальным линиям», тогда как с середины XII в. «человеческая масса... обнаруживает тенденцию к организации по горизонтальным пластам»⁹². Смысл этой антитезы — в отрицании классового деления общества в период до XII в. Необоснованность этого суждения Блока достаточно ясно выступает, в частности, из данных новой историографии, рассмотренных выше⁹³. Существование в X—XI вв., наряду с серважем, других, близких с ним по своей природе, форм феодальной зависимости, охватывавших практически все крестьянство, подтверждает единую сущность крестьянско-сеньориальных отношений в это время. Если же крестьянство как целое было связано с сеньорами экономическими отношениями единообразной природы, то существование противостоящих общественных классов крестьян и феодалов не вызывает сомнений.

Конечно, это были иные по своей структуре и интегрированности классы, чем в XII— XIII вв. «Вертикальные» линии, о которых писал Блок, действительно сильнее дробили их в X—XI вв. на сравнительно небольшие группы (родственные, общинные, приходские, вассальные и т. д.), а также на наследственные юридические категории. Внутриклассовые градации, связанные с имущественными различиями далеко не непосредственно, имели, следовательно, в Х-XI вв. еще большее значение, чем в XII—XIII вв. Исключительно важную роль в постепенном стирании значения наследственных внутрикрестьянских градаций сыграли процессы, приведшие к освобождению крестьянства. Поскольку одни из этих градаций — устаревшие и не соответствовавшие реальному положению вещей — были сменены новыми, которые по крайней мере на первых порах непосредственно отражали современные им формы экономической организации и имущественного расслоения крестьян, постольку освобождение смогло существенно спрямить связь социальных форм крестьянско-сеньориальных отношений с их экономической основой⁹⁴. Аналогичное значение имела, как мы видели, внутренняя перестройка класса феодалов. Возрастание социальной роли имущественных различий между членами этого класса неизбежно предполагало уменьшение влияния экономических градаций в его среде на формы феодальной эксплуатации.

¹ Хорошо известная медиевистам критическая статья А. И. Неусыхина и А. И. Данилова о теории Т. Майера и его школы (СВ, XVIII, 1960), как и ряд статей других историков-марксистов об этой реакционной концепции (см. выше, гл. II, примеч. 10), касается в основном более ранней стадии социальной эволюции.
² M. Blосh. Libérté et servidude personnelle au Moyen Age.— M. В loch. Melanges historiques, t. I. Paris, 1963, p. 330.
³ M. Блок. Характерные черты..., стр. 160.
⁴ Там же, стр. 118.
⁵ Там же, стр. 160; подобным же образом оценивает положение сервов в период сохранения каролингских учреждений современный исследователь Ж. Люби. Серваж этой поры представлял, по его мнению, «преемника рабства, приспособленного к христианским порядкам» (G. Dubу. La Société aux XIе et XIIe siecles dans la region maconnaise. Paris, 1953, p. 127).
⁶ M. Вlосh. Blanche de Castille et les serfs du Chapitre de Paris.—M. В loch. Melanges..., t. I, p. 224—272; idem. Rois et serfs. Paris, 1920, p. 12 et suiv.; idem. Seigneurie fransaise..., p. 45, 76 et suiv.; idem. Les Colliberti.—M. Вloch. Melanges..., t. I, p. 441.
⁷ M. Bloch. Liberté et servitude..., p. 327—330.
⁸ Ibidem.
⁹ M. Вloch. Seigneurie fransaise.., p. 75—76
¹⁰ M. Bloch. Liberté et servitude..., p. 330.
¹¹ Ibid., p. 336—346.
¹² Ibid., p. 316.
¹³ M. Блок. Характерные черты..., ст,р. 159—1611.
¹⁴ M. Вlосh. Les transformations du servage.— M. Вlосh. Melanges..., t. I, p. 500—502.
¹⁵ M. Блок. Характерные черты..., стр. 159.
¹⁶ Там же.
¹⁷ Там же, сто. 134—136.
¹⁸ См.: «Всемирная история», т. III. М,, 1954, стр. 168—169, 344—345; «История средних веков», т. I. М., 1966, стр. 187—188, 195, 268.
¹⁹ А. В. Конокотин («Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX—XIV вв.», стр. 95—97) говорит о серваже XI—XIII (или даже XI—XIV) вв. как об однородном явлении, равно распространенном на протяжении всего этого периода. В другой работе (Жакерия 11358 г. во Франции,— «Ученые записки Ивановского гос. пед. ин-та», т. XXXV, 1964, стр. 29) он пишет: «В деревне до XIII в. преобладали крепостные крестьяне-сервы, во владении которых находились сервильные держания», и не упоминает об эволюции серважа до начала освободительного движения.
²⁰ Почти единственное исключение составляет в этом смысле краткое замечание Я. Д. Серовайского, высказанное в его рецензии на книгу Ж. Дюби (СВ, XVIII, 1960, стр. 279). Справедливо критикуя тезис Ж. Дюби о том, что в начале XII в. серваж как явление вовсе исчезает, якобы возрождаясь в новом виде лишь после 1160 г., Я. Д. Серовайский ЕГО касается связи этих взглядов Дюби с концепцией Блока и его преемников, так же как и степени плодотворности разделения истории серважа на отдельные стадии.
²¹ L. Vеrriеst. Institutions médiévales, I, p. 190—235.
²² См. рецензии на работу Верье в ряде специальных журналов, в том числе — Ж. Дюби (G. Dubу. Les idees de M. Leo Verriest sur la seigneurie rurale. Discussions et observations.— «Annales de Bourgogne», 1948, fasc. III).
²³ M. Bloch. Blanche de Castille..., p. 462—477; idem. Liberté et servitude..., p. 330, Colliberti..., p. 441, note 3: то, что большинство крестьянского населения на севере и в центре Франции, пишет Блок, составляли сервы, подтверждается «за отсутствием других свидетельств самими актами освобождения»; см. также: М. Блок. Характерные черты..., стр. 160—166.
²⁴ L. Verries t. Institutions médiévales, I, p. 190—235.
²⁵ R. Boutruche. La seigneurie rurale en Occident...— «IXe Congres international des Sciences historiques», t. I. Rapports, Paris, 1050, p. 417—471; Ch. E. Perrin. La seigneurie rurale..., p. 129—186; idem. Le servage en France et en Allemagne, p. 216—228; P. Ourliac. Le servage dans la region toulousaine.— Riassunti delie comunicazioni X Congresso Internazioftale di Scienze storiche, vol. VII. Roma, 1955, p. 101 — 193; G. Fоtirquin. Les campagnes..., p. 160—173; F. Perroy. Seigneurie et manoir.—«Annales, E. S. C.», 1961, p. 117—118.
²⁶ Ph. Dоllinger. Les classes rurales, p. 236; G. Duby. La Société aux XI—XII s..., p. 260; R. Boutruche. La seigneurie rurale..., p. 431; G. Fоurquin. Les campagnes..., p. 166—167.
²⁷ Ch. E. Perrin. Le servage en France et en Allemagne, p. 217—220; G. Fourquin. Les campagnes..., p. 160—163.
²⁸ G. Fourquin. Les campagnes..., p. 163—165. Здесь следует заметить, что и эти цифры Фуркэна недостаточно надежны. Из двух вариантов подсчетов, проведенных Фуркэном, один показывает, что сервы составляли половину населения, другой — что их была пятая часть. Отдавая приоритет именно этому последнему варианту, Фуркэн исходит лишь из общих «впечатлений», не подкрепленных статистически.
²⁹ R. Воutruсhe. La seigneurie rurale..., p. 430; Ch. E. Perrin. La seigneurie rurale..., p. 1174—185; G. Fоurquin. Les Campagnes..., p. 166—167.
³⁰ Ch. F.. Perrin Lo servage en France et en Allemagne.., p. 219—220; G. D u b y. La Société aux X-I et XII s..., p. 127.
³¹ Независимо от французских ученых к аналогичному по существу выводу о длительном сохранении правовых градаций внутри крестьянства пришел в своем исследовании по Шампани А. Я. Шевеленко(К вопросу об образовании класса крепостных крестьян в Шампани IX—X вв.—«Из истории средневековой Европы». М., 1957, стр. 152—153, 1166). Однако, этот вывод совмещается у А. Я. Шевеленко с представлением о превращении в XI в. всех шампанских крестьян в крепостных — сервов (там же, стр. 160, 167 и др.). Вполне последовательно и убедительно доказывает тезис о живучести социальных прослоек в крестьянстве VII—X вв. А. Р. Короунский в своем новом исследовании о колонах (СВ, XXXII, печатается).
³² G. Dubу. L'economie rurale..., p. 204—205.
³³ Ibidem.
³⁴ Ibid., p. 206—207.
³⁵ Ibid., p. 485—489.
³⁶ Ibid., p. 490.
³⁷ Ibidem.
³⁸G. Fourquin. Les campagnes..., p. 165—167.
³⁹Существенное место в работах современных исследователей занимает раскрытие географической специфики в развитии правовых категорий крестьянства в XIII—XIV вв. Уже Блок отмечал неразвитость серважа на западе Франции, а также подчеркивал необходимость различать характер освободительного движения в центральных районах Франции и ее восточных провинциях — Лотарингии, Шампани и других областях, где оно не было столь радикальным ( М. В loch. Les caractères..., t. II, p. 93, 157). Авторы послевоенных работ продолжают интересоваться подобными вопросами и вскрывают качественно различную судьбу серважа в разных областях. Быстрее всего новый серваж XIII в. исчезает в Иль-де-Франсе и в Орлеанэ, чему способствовали экономические и политические особенности этого района (G. Fоurqиin. Les campagnes..., p. 168— 170). Уже к 1300 г. здесь остается очень немного сервов. На западе Франции серваж второй стадии вовсе не получает развития. Зато в северо-восточных областях этот новый серваж становится общим состоянием крестьянского населения (F. Оliviеr -Mаrtin. Histoire du droit, p 254; Ch. E. Perrin. La seigneurie rurale..., p. 185— 186; P. Petot. Les fluctations numériques de la classe servile en France du IXe au XIVe siècle.— «Riassunti delle communicazioni X Congresso internazionale...», vol. VII, p. 189—190).
⁴⁰ А. Барг. Концепция феодализма в современной буржуазной историографии.— ВИ, 1965, №1.
⁴¹ Там же, стр. 86.
⁴² Ср.: М. Блок, Характерные черты..., стр. 124—126 и М. Вloch. La Société féodale, t. II, p. 253 et suiv.
⁴³Ibid., р. 243: «Elément essentiel do la Société féodale, la seigneurie, en elle-même, était plus ancienne; et elle devait être beaucoup plus durable. Il importe à une saine nomenclature que les deux notions demeurent clairement distinctes».
⁴⁴Ibid., p. 241—260.
⁴⁵M. A. Барг. Концепция феодализма..., стр. 95—96.
⁴⁶ Ch. Е. Perrin. La seigneurie rurale..., p. 254.
⁴⁷См. нашу статью: «Некоторые проблемы социально-политической истории периода Каролингов в современной западноевропейской медиевистике».— СВ, 26, стр. 105, 112—113.
⁴⁸ Это в полной мере касается и концепции Ги Фуркэна, который вообще ограничивается главным образом констатацией конкретных фактов, уделяя мало внимания теоретическим проблемам.
⁴⁹ См.: G. Duby. La Société aux XIe et XIIe siecles dans la region maconnaise. Paris, 1953; idem. Le grand domaine de la finciu Moyen Вge en France — «lere Conference internationale d'histoire economique». Stockholm, 1960; idem. Economie domaniale et economie monetaire.— «Annales. E. S. C.», 1952; idem. Un inventaire des profits de la seigneurie clunisienne а la mort de Pierre le Venerable.— «Studia Anselmiana», 40, 1057, idem. La seigneurie et l'economie paysanne.—«Etudes rurales», 1961; ii d e m. Le probleme des techniques agricoles.— «Agricoltura e mondo rurale in Occidente nell'alto medioevo», Spoleto, 1966, etc.
⁵⁰ G. Duby. L'economie rurale et la vie des campagnes dans l'Occident médiéval. Paris, 1962.
⁵¹ О концепции Ж. Дюби см. рецензии Я. Д. Серовайского ССВ, 18, 1960); M. David (Annales. E. S. С., 1955, №3); R. Boutruche (RH, t. 213, 1955); см. также нашу заметку в GB, 15, 1958, стр. 145.
⁵² См. об этом особенно ясно — G. Dubу. Les idees de M. Leo Verriest sur la seigneurie rurale. Discussions et observations. — «Annales de Bourgogne». 1948, fasc. III, p. 192; эту особенность взглядов Дюби отмечают многие рецензенты (см. примечание 319).
⁵³ L. Verriest. Institutions médiévales..., I, p. 114.
⁵⁴ Ibid., p. 50—52.
⁵⁵ Ibidem.
⁵⁶ Ibid., p. 35.
⁵⁷ Ibid., p. 52, 114.
⁵⁸ См.: Ю. Л. Бессмертный. Проблема западноевропейской торговли..., стр. 249—250.
⁵⁹ См. подробнее: М. А. Барг. Концепция феодализма..., стр. 96—97; Ю. JI. Бессмертный. Проблема западноевропейской торговли..., стр. 254—258; он же. Некоторые проблемы социально-политической истории..., стр. 105—112.
⁶⁰ См. выше, гл. II, § 3; Ю. Л. Бессмертный. Некоторые проблемы истории дворянства..., стр. 25—26.
⁶¹ G. Fоurquin. Les campagnes..., p., 423, 514.
⁶² В современной французской буржуазной историографии влияние этого фактора конкретно не рассматривается.
⁶³ Упоминания о рассмотрении королевскими судами соответствующих споров встречаются в различных источниках. См.: М. Блок. Характерные черты..., стр. 157.
⁶⁴ См. об этом хорошо известное замечание К. Маркса: «...барщина редко возникала из крепостного состояния, наоборот, обыкновенно крепостное состояние возникало из барщины». К. Маркс. Капитал, т. I.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23,. стр. 250.
⁶⁵ Характерно, что формы крестьянской зависимости, в той или иной мере сходные с северофрандузским «новым серважем», возникали и в других областях с сильной центральной властью. Это касается, например, южноитальянского королевства XII—XIII вв. (см.: M. JI. Абрам сон. Формирование феодальных отношений в Южной Италии X—XIII вв. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. М., 1968), дистриктов ряда североитальянских и среднеитальянских городов (см.: В. В. Самаркин. Город и деревня в северо-восточной Италии XII—XIV вв. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 1964), некоторых княжеств юго-западной Германии (см.: В. Е. Майер. Крестьянство в Германии XIV— XVI вв. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Ижевск, 1968; см. об этом также: G. Dubу. L'economie..., p. 484—486).
⁶⁶ H. See. Les classes rurales et le regime domanial en France au Moyen Age. Paris, 1901, p. 217, 267, 274—276.
⁶⁷ Известное несоответствие юридических и социальных градаций встречается в феодальном обществе очень часто (см.: К. К. 3ельин. Принципы морфологической классификации, стр. 16). Но длительный глубокий разрыв между ними противоречит самой сути феодального правопорядка.
⁶⁸ См. об этом: С. Д. Сказкин. Исторические условия восстания Дольчино. М., 1955; он же. Очерки..., стр. 229—234; А. Д. Люблинская и др. Очерки истории Франции. Л., 1957, стр. 54—56; М. Блок. Характерные черты..., стр. 161—166.
⁶⁹ М. Блок. Характерные черты..., стр. 161; G. Fourquin. Les campagnes..., p. 171.
⁷⁰ С. Д. Сказкин. Очерки..., стр. 229; А. В. Конокотин. Очерки по апрарной истории..., стр. 94, 110—114; В. Л. Керов. История феодализма в искаженном виде,— «Труды Университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы», т. XXXII. M., 11968.
⁷¹ Он мог быть одинаковым у всех крестьян, как, например, в тех общинах, о которых писал III. Перрен (Ch. E. Рerrin. Chartes de franchise..., p. 14—40). Иногда фиксировалось существование в общине двух-трех юридических категорий, в которых было бы, однако, трудно увидеть прямую преемственность с бывшими наследственными сервами — см. например, Documents, № 4 и № 6.
⁷² Из предыдущего ясно, что отмена или ограничение этих повинностей представляли собою лишь одно и притом далеко не самое важное проявление освобождения.
⁷³ M. Bloch. La seigneurie fransaise..., p. 78. Ни y самого Блока, ни y его преемников нет использования этого наблюдения при трактовке последствий освобождения сервов.
⁷⁴ См.: М. Блок. Характерные черты..., стр. 135, он же. La Société féodale, t. I, p. 339; К. Воsl. Fruhformen der Gesellschaft im mittelalterlichen Europa. Munchen — Wien, 1964, S. 138, 170.
⁷⁵ М. Блок. Характерные черты..., стр. 157.
⁷⁶ См.: С. Д. Сказкин. Очерки..., стр. 130—132; М. Л. Барг. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе.— ВИ, 1963, № 3. См. также нашу статью: О некоторых изменениях в социально-экономическом положении лотарингского крестьянства в XII—XIII вв.—СВ, XVII, 1960, стр. 159—161.
⁷⁷ Особый вопрос представляют особенности освобождения крестьян в разных областях северо-западной Европы и различных типах вотчин. Он изучен еще недостаточно. Можно лишь думать, что «мейерская аренда», столь распространенная в северо-западной Германии и во всей рейнской области (см. гл. III, § 3), представляла объективно явление, во многом сходное по своим последствиям для крестьянства с северофранцузским освобождением. Эта форма держания предполагала распад прежних личнонаследственных связей крестьян с сеньорами и расширение правовых возможностей крестьянства, благоприятствовала выкупу личнонаследственных платежей, устанавливала возможность власти над крестьянами территориальных князей и т. п. Что касается особенностей освобождения в светских и церковных вотчинах, то в медиевистике уже высказывалась мысль о менее быстром развитии этого движения на землях духовных сеньоров, где организация хозяйства отличалась меньшей подвижностью и где сеньоры меньше нуждались в расширении доходов за счет выкупных платежей (см.: В. Л. Кeров. Восстание «пастушков» в Южных Нидерландах и во Фландрии в 1251 г.— ВИ, 1956, № 6; Ch. E. Pierrin. Chartes de franchise..., p. 16—17).
⁷⁸ Ряд весьма важных последствий освобождения крестьянства отмечает А. Д. Люблинская («История Франции», ч. I, гл. III; печатается). Ослабление патриархальных уз, привязывавших крестьян к их сеньорам, облегчало отлив части деревенского населения в города. Уменьшались препоны и для проникновения в деревню городских ростовщиков, а впоследствии — и купцов-скупщиков, подготавливавших развитие мануфактуры. Росло имущественное расслоение и внутри самого крестьянства, из среды которого быстрее, чем раньше, выделялись зажиточная верхушка и малоземельная беднота. Лишившиеся прежней полноты юрисдикционных прав над крестьянами, сеньоры утратили один из важных источников своего политического влияния. Наоборот, центральная власть расширила сферу своего политического воздействия, так как получила право арбитража во взаимоотношениях отдельных землевладельцев с их крестьянами. Аннулирование личноиаследственной формы зависимости увеличило и число налогоплательщиков. Получив доступ к эксплуатации большей массы деревенского населения, государство приобрело возможность укрепить свою финансовую базу и обеспечить себе победу в борьбе с феодальной вольницей.
⁷⁹ См.: А. В. Конокотин. Борьба за общинные земли во французской деревне XII—XIV вв.— СВ, X, 1957. Почти все зафиксированные в документах, приводимых А. В. Конокотиным, споры из-за общинных угодий относятся к 1250—1320 гг. Именно в эти семьдесят лет, когда происходило массовое освобождение крестьян, чаще всего вступали они в споры с сеньорами из-за угодий.
⁸⁰ Этот факт ясно виден из северофранцузских материалов, приводимых А. В. Конокотиным в только что упомянутой статье. О нем же свидетельствуют западнонемецкие источники: MU, Bd III, № 736, а. 1241 («habitatores»); № 803, а. 1244 («villani»); № 278а, № 302, № 354, а. 1226-41228 (homines, villani, rustici).
⁸¹ С. Д. Сказкин. Очерки..., стр. 235, 360; G. Dubу. L'economie..., t. II, p. 480—481; G. Fourquin. Les campagnes..., p. 186.
⁸² G. Duby. L'economie..., t. II, p. 489; G. Fourquin. Les campagnes..., p. 171.
⁸³ L. Verriest. Le polyptyque illustre... Prolegomenes.
⁸⁴ Urbar der Grafschaft Luxembourg, Chap. 7—8, 10.
⁸⁵ Ibid., S. 385, 388.
⁸⁶ G. Duby. L'economie..., t. Il, p. 489.
⁸⁷ G. Fourquin. Les campagnes..., p. 171.
⁸⁸ См. Ф. Энгельс. Маркс.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19, стр. 339.
⁸⁹ М. H. Мейман, С. Д. Сказки н. Об основном экономическом законе феодальной формации.— ВИ, 1954, стр. 90.
⁹⁰ Sachsenspiegel. Landrecht. Hrsg. von К. A. Eckhardt. Gоttingen, 1955, I, 54, §2, S. 112.
⁹¹ Отсюда, однако, не следует, что антисеньориальная борьба крестьянства в период после освобождения полностью утратила свой дробный характер. Поскольку освобождение уничтожило лишь один из видов внутрикрестьянских градаций, а хозяйственная изолированность крестьян друг от друга, усиливавшаяся по мере развития денежной ренты и товарно-денежных отношений, лишь отчасти компенсировалась укреплением общины, сопротивление крестьян феодальному гнету большей частью происходило в узких рамках отдельных общин (или даже группы домохозяйств).
⁹² М. Блок. Характерные черты.., стр. 158.
⁹³ Мы уже подчеркивали, что, приводя материал о внутреннем сходстве многообразных форм крестьянской зависимости X—XIII вв., западные медиевисты сами не делают вывода о единой классовой сущности разных видов крестьянско-сеньориальных отношений.
⁹⁴ Сопоставляя крестьяиско-сеньориальные отношения в X— XI вв. и в XII—XIII вв., мы не задавались целью всесторонне очертить их особенности в ранний период, так как решение подобной задачи далеко выходит за рамки нашей темы. Сопоставление особенностей крестьянско-сеньориальных отношений в X—XI и в XII— XIII вв. велось поэтому только по двум направлениям, одно из которых касалось способа экономической реализации сеньориального господства, а другое — социальных форм его осуществления.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 6203

загрузка...

Другие книги по данной тематике